“Незваные гости” и самозванцы в «Капитанской дочке» А. С. Пушкина

Елена Юрьевна ПОЛТАВЕЦ (1954) — литературовед; автор учебно-методических пособий.

Восьмая глава «Капитанской дочки» называется «Незваный гость». “Незваный гость хуже татарина”, как гласит пословица, и смысл эпиграфа понятен: незваными гостями для защитников крепости были пугачёвцы. Но словосочетание “незваный гость” имеет в пушкинских произведениях ещё и другой смысл.

…Совесть,

Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

Незваный гость, докучный собеседник,

Заимодавец грубый...

(«Скупой рыцарь»)

Сделку с совестью предлагает Гринёву Пугачёв: “Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай… Кто ни поп, тот батька”. И больше всего поразило Пугачёва то, что Гринёв на такую сделку, ставкой в которой является жизнь, не согласен. Здесь сыграл роль уже не памятный Пугачёву тулупчик, а новая для самозванца загадка в Гринёве. Переприсяги самозваный Пётр III от юного прапорщика не требует. Но почему этот мальчишка прапорщик не хочет хоть чуть-чуть подыграть всесильному предводителю грозного войска, который волен его сей же час повесить? Почему даже под страхом смертной казни не хочет поддержать если не большую ложь, то хоть маленькое лукавство (“обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?”)? Это-то для предводителя разбойников и поразительно, но чего бы он ни дал теперь, чтобы завоевать дружбу этого мальчишки! И дальше в романе Гринёв будет играть роль совести Пугачёва; среди пугачёвского кровавого пира окажется тем “незваным гостем”, ради которого самозванец переменит свои “кровожадные привычки”, которому так страстно будет доказывать: “Я не такой ещё кровопийца” — и на молитвы которого будет уповать в последнюю секунду перед смертью.

Первая встреча Гринёва и Пугачёва в степи, во время бурана, вряд ли может быть названа знакомством. Для того чтобы познакомиться, нужно узнать, как зовут человека. Ни Гринёв, ни Пугачёв не предприняли никаких попыток узнать имя своего случайного попутчика. И позже, на постоялом дворе, Гринёв (по этикету весьма оправданно) остаётся для Пугачёва “его благородием”, но и Пугачёв остаётся для Гринёва “вожатым” или “мужичком”. Даже фраза “Я позвал вожатого” не разрешает недоумения читателя, как именно “позвал” или назвал своего попутчика Гринёв. В начале эпизода на постоялом дворе Гринёв, так и не спросив имени вожатого, называет его “брат” (“Что, брат, прозяб?”). Пугачёв остаётся для Гринёва неназванным, а при второй встрече уже сам называет себя “великим государем”, то есть становится самозванным, само-названным. В литературе о «Капитанской дочке» не раз обращалось внимание на многочисленные перифразы, обозначающие Пугачёва с позиций различных персонажей: он и “пьяница оголелый”, с точки зрения Савельича, и “мошенник”, “собачий сын” (Василиса Егоровна), и “вор и самозванец” (капитан Миронов), и “персона знатная”, “наш батюшка”, как называют его пугачёвцы. Называет и Гринёв его “благодетелем” (в двенадцатой главе): “Ты мой благодетель”. Но прямое обращение к Пугачёву в апеллятивной функции в речи Гринёва всё-таки отсутствует. Не мог же Гринёв сказать Пугачёву: “Ваше величество!”, однако ни имя, ни отчество, ни фамилия Пугачёва в речи повествователя тоже не встречаются. Единственное обращение Гринёва к самозванцу по его настоящему имени (“Емеля, Емеля!”) — это обращение мысленное, связанное с чувством христианского сострадания при известии о “поимке самозванца”.

Зато родители Гринёва, капитан и капитанша Мироновы, а также совсем молодые Гринёв и Марья Ивановна обращаются друг к другу много раз и всегда по имени-отчеству. Как показывает С. И. Кормилов, это подчёркивает провинциальность, а также национальные традиции. Важно, что любимый и заслуженный “дядька” Савельич называется патронимом (отчеством) на -ич: “одним только отчеством назывался крепостной, отличившийся при барах”

“Классическими” самозванцами — Пугачёвым и Григорием Отрепьевым — список выведенных в «Капитанской дочке» самозванцев не исчерпывается. Самозванкой выступает и Екатерина, потому что является “руководительницей первого мятежа, тоже незаконно узурпировавшей престол”, как говорит Г. А. Лесскис

Говоря о берсерках, волкодлаках, вервольфах и прочей нечисти, мы, конечно, вовсе не настаиваем на том, что Пушкин сознательно использовал массу соответствующей литературы, зашифровывая в «Капитанской дочке» какие-то оккультные знания и прочее. Но поиск скрытых цитат и реминисценций в классическом тексте, попытка поставить этот текст в некий непривычный ряд (в данном случае — в ряд фольклорно-мифологических сюжетов об оборотнях) порой открывает его с новой стороны, помогает “высветить его с точки зрения мифа”

Во времена Великой французской революции многие в России сопоставляли события во Франции с пугачёвщиной. В июне 1790 года императрица пишет своему корреспонденту во Франции М. Гримму о восставших: “Эти канальи совсем как маркиз Пугачёв, о котором я всегда говорила, что никто лучше его самого не знает, какой он мерзавец”