Многоликая любовь в лирике Марины Цветаевой

"Каждый стих - дитя любви..."

М. Цветаева

Редкий поэт обладал такой цельностью и абсолютным сходством со своими стихами, как Марина Цветаева. Мало кто умел и умеет сохранить максимализм, который принято называть юношеским, всю жизнь: так неумело, нелепо, вызывающе с точки зрения, обывателя жить и так блестяще, щедро, плодотворно писать. И при всем несходстве юных стихов и стихов зрелых от первой до последней строки лирика Цветаевой пронизана напряжением, энергией в отношений к миру и человеку, ко всему, что происходит внутри себя. Форма - иная, безудержность - та же. Вот и найдено слово. В ранних стихах Марины Цветаевой многолика не любовь, многолика сама она.

Вглядимся в фотографии юной Марины. Какое несходство! Крупная, причесанная гладко девочка в очках рядом с отцом (1909), коктебельский сорванец в шароварах и тюбетейке (1911), мечтательная юная дама с кольцами на смуглых пальцах (знаменитые цветаевские серебряные "кольцы") - это уже 1913 год. А дальше - чёлка, сигарета, и всё большая резкость черт, и насмешливая зоркость взгляда - куда угодно, только не в объектив фотоаппарата... В ранней лирике Цветаевой словно бы отразился поиск облика, поиск внешней оболочки для выплескивающейся души:

"Кто создан из камня, кто создан из глины, -А я серебрюсь и сверкаю!Мне дело - измена, мне имя - Марина,Я - бренная пена морская".

И в любовных стихах Цветаева предстаёт то юной тарусской барышней - тургеневской или, вернее, бунинской:

"Не целуй! Скажу тебе, как другу:Целовать не надо у Оки!Почему по скошенному лугуНе помчаться наперегонки?"

То - роковой и надменной красавицей:

"Вы можете - из-за других -Моих не видеть глаз.Не слепнуть на моём огне,Моих не изъять сил...Какого демона во мнеТы в вечность упустил!"

Или - опытной кокеткой, польской панной (в её предках текла польская кровь) - обворожительной и легкомысленной!

"Но облик мой - невинно-розов,- Что ни скажи! -Я виртуоз из виртуозов" искусстве лжи".

И ещё:

"Быть как стебель и быть как сталь" жизни, где мы так мало можем...- Шоколадом лечить печаль,И смеяться в лицо прохожим".

Это - ещё игра. Но в игре проскальзывает то неумолимо-цветаевское, неподдающееся, отталкивающее от неё людей, разбивающее все любови, как прибой (и о любимых - разбивающееся!). Марина рано догадалась, что размеры её чувств раздражают людей, устроенных иначе:

"Что же мне делать, певцу и первенцу,В мире, где наичернейший - сер!Где вдохновенье хранят, как в термосе!С этой безмерностью" мире мер?!"

И очень скоро Марина начинает примерять к себе не просто облик кокетки и, красавицы, но - роковую судьбу Марины Мнишек, возгордившейся и отверженной. И судьбу Димитрия разделившей:

"Быть голубкой его орлиной!Больше матери быть - Мариной!Вестовым - часовым - гонцом -Знаменосцем - льстецом придворным!Серафимом и псом дозорнымОхранять неспокойный сон".

Здесь уже появляется нота полной растворенности в том, что любишь, кого любишь. Отдать, ничего не требуя взамен. Оберечь, утешить, простить все слабости:

"Я - страница твоему перу.Всё приму. Я белая страницаЯ - хранитель твоему добру:Возвращу и возвращу сторицей".

Но высшая любовь и нежность Цветаевой - сродни материнской, всепрощающей, не мечтающей удержать:

"Материнское - сквозь сон - ухо.У меня к тебе наклон слуха,Духа - к страждущему: жжет? да?У меня к тебе наклон лба,Дозирающего верховья.У меня к тебе наклон кровиК сердцу, неба - к островам нег".

Есть в душевном мире Цветаевой чувство, присущее только щедрой и высокой душе, - чувство восхищения прекрасным в человеке. Этим светлым ликующим восхищением пронизаны её стихи к О. Мандельштаму:

"Я знаю: наш дар - неравен.Мой голос впервые - тих.Что Вам, молодой Державин,Мой невоспитанный стих!На страшный полёт крещу Вас!- Лети, молодой Орел!Ты солнце стерпел, не щурясь -Юный ли взгляд мой тяжёл?"

Иногда Цветаева могла и преувеличивать достоинства того, о ком писала. И за очарованностью следовало разочарование - горькое и безудержное:

"Как живётся вам с простоюЖенщиною? Без божеств?"

Это стихотворение называется "Попытка ревности". Иногда кажется, что Цветаева ревновала любимых не к себе - земной, плотской, обыкновенной, и к своему отвергнутому дару, к поэзии:

"О первая ревность, о первый ядЗмеиный - под грудью левой!В высокое небо вперенный взгляд!Адам, проглядевший Еву!"

К Цветаевой как будто приходит горькое осознание того, что счастливой любви не будет именно потому, что она - поэт, имеющий крылья; крыльями, размахом их - пугающий:

"Как правая и левая рука -Твоя душа моей душе близка.Мы смежены, блаженно и тепло,Как правое и левое крыло.Но вихрь встаёт - и бездна пролеглаОт правого - до левого крыла!"

В расставаниях Цветаевой есть гордость не просто Женщины, но творца:

"Ищи себе доверчивых подруг,Не выправивших чуда на число.Я знаю, что Венера - дело рук,Ремеслеипик - и знаю ремесло..."

Отверженная и отвергающая женщин становится пророчицей, Сивиллой, защитницей всех попранных любовей - Ариадны, Федры, Офелии:

"Принц Гамлет! Не Вашего разума делоСудить воспалённую кровь..."

И всё-таки всегда её увлечения были тем топливом, из которого загорались стихи - любые, не только любовные. Марина Цветаева не могла существовать как поэт иначе, чем снова и снова увлекаясь, восторгаясь, пытаясь поднять возлюбленного до своих высот:

"Никогда не узнаешь, что жгу, что трачу- Сердец перебой -На груди твоей нежной, пустой, горячей,Гордец дорогой.Никогда не узнаешь, каких не-нашихБурь - следы сцеловал!Не гора, не овраг, не стена, не насыпь:Души перевал".

Примеряя различные облики, говоря разными голосами, Цветаева всегда оставалась женщиной XX века - сильной и равной мужчине - по активности, по муке, по откровенности, открывающая самый главный - грозный и прекрасный - лик любви:

"Я тебя высоко любила:Я себя схоронила в небе!"