Стихи о спорте Мандельштама и «Футбол» Заболоцкого: совпадение или подражание?
Исследователи Заболоцкого указывают, что несмотря на абсолютную новизну поэтики «Столбцов», его первого сборника, даже на фоне отгромыхавшего уже футуризма, в этих стихах явственно прослеживается влияние поэтов XIX века (Пушкина, Вяземского, Баратынского, Бенедиктова, Тютчева, Случевского и других), причём как на уровнях поэтики и основных мотивов, так и на уровне словесных перекличек. Однако «Столбцы» не могли бы быть написаны и без влияния современников Заболоцкого. Одно из подтверждений — связи «Столбцов» с поэзией Мандельштама 1910–1920-х годов, существование которых я хочу доказать.
Самый яркий, на мой взгляд, пример этих связей — стихотворение «Футбол», о котором и пойдёт речь. Но сходство «Футбола» и нескольких мандельштамовских стихотворений 1913 года («Теннис», «Спорт», «Футбол» и «Второй футбол») можно было бы объяснить объединяющим их объектом изображения: поэты Серебряного века заново открыли спорт, как поэтическую тему, и новизна изображаемого могла навязывать определённую поэтику. Поэтому хотелось бы показать, что параллель Заболоцкий–Мандельштам не случайна, и обозначить ещё ряд перекличек между творчеством двух поэтов («Столбцами» и первыми двумя мандельштамовскими сборниками: «Камнем» и «Tristia»).
Стихотворение 1928 года «Народный Дом» начинается так (в окончательной редакции):
Народный Дом, курятник радости,
Амбар волшебного житья,
Корыто праздничное страсти,
Густое пекло бытия!
Эта пышная титулатура — любимый приём раннего Заболоцкого (см. стихотворения «Рыбная лавка», «Бродячие музыканты», «На лестницах», «Купальщики», «Самовар», «Меркнут знаки зодиака», «Искусство», «Испытание воли», «Отдых» и другие) — отсылает нас к мандельштамовскому стихотворению «Люблю под сводами седыя тишины» (1922).
Соборы вечные Софии и Петра,
Амбары воздуха и света,
Зернохранилища вселенского добра
И риги Нового Завета.
Очевидно синтаксическое и лексическое сходство этих двух четверостиший: оба они начинаются с подлежащего, за которым следует вереница одинаково устроенных приложений, которые объединены неявно присутствующим в двух этих стихотворениях мотивом зерна, хлеба (Мандельштам: “амбары”, “зернохранилища”, “риги”; Заболоцкий: “амбар”, “корыто”, “пекло”), который неизбежно вызывает ассоциацию с радостно-торжественной, не плотской составляющей жизни (Мандельштам: “воздух и свет”, “вселенское добро”, “Новый Завет”; Заболоцкий: “радость”, “волшебное житьё”, “страсть”, “бытие”).
Уже на этом примере хорошо виден метод Заболоцкого: “вплетать” в стихотворную ткань отрывочные цитаты, не делая их частью ткани семантической, иными словами, вставлять в текст литературную аллюзию, отсекая весь пласт ассоциаций, который эта аллюзия неизбежно должна за собою скрывать. Часто цитата освещается пародийно — без пародии на само произведение, она лишается культурного контекста, обессмысливается.
Например, в стихотворении 1928 года «Цирк» (последнем в подцикле «Городские столбцы») разговаривают два комических героя.
Один старик интеллигентный
Сказал, другому говоря:
“Этот праздник разноцветный
Посещаю я не зря.
Здесь нахожу я греческие игры,
Красоток розовые икры,
Научных замечаю лошадей, —
Это не цирк, а прямо чародей!”
Другой, плешивый, как колено,
Сказал, что это несомненно.
Эта сцена не может не вызвать в памяти финал последнего стихотворения из мандельштамовского сборника «Камень» — «Я не увижу знаменитой “Федры”...».
Вновь шелестят истлевшие афиши,
И слабо пахнет апельсинной коркой,
И словно из столетней летаргии
Очнувшийся сосед мне говорит:
— Измученный безумством Мельпомены,
Я в этой жизни жажду только мира;
Уйдём, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли!
Когда бы грек увидел наши игры...
Перекличка “греческих игр” и грека, который не видит “наших игр”, очевидна; а “зрители-шакалы”, кажется, соотносятся с двумя собеседниками у Заболоцкого.
Ещё один пример. Мандельштамовское стихотворение «Воздух пасмурный влажен и гулок...» (1911) кончается так:
Небо тусклое с отсветом странным —
Мировая туманная боль —
О, позволь мне быть также туманным
И тебя не любить мне позволь.
У Заболоцкого в шуточно-эротическом стихотворении «Отдых» читаем:
Сепаратор, бог чухонский,
Масла розовый король!
Укроти свой топот конский,
Полюбить тебя позволь.
Лексическое сходство последних строк в этих четверостишиях очевидно, но столь же очевидно, что это не более чем игровой приём: Заболоцкий заимствует у Мандельштама только ритмико-лексическое клише (слово и его позицию в стихе), полностью изменяя не только тематику и интонацию стихотворения, но и ритм (четырёхстопный хорей с мужскими и женскими окончаниями традиционно сочетается с лёгкостью в интонации: см., например, пушкинское послание Кривцову).
Итак, повод видеть в стихах Заболоцкого переклички с первыми сборниками Мандельштама существует. Теперь попробуем найти связь между «Футболом» Заболоцкого и целым рядом мандельштамовских стихотворений («Футбол», «Второй футбол», «Спорт», «Теннис»).
Все пять стихотворений являют собой описание спортивной игры, причём спорт подаётся как динамическое действо — в противоположность античной традиции изображать спортсменов неподвижными, описывая красоту их тела, напряжение мышц и так далее. Девятнадцатый век, хотя и нарушает эту традицию, всё-таки, во-первых, близок ей, а во-вторых, апеллирует к ней. Взять, к примеру, стихотворение Пушкина «На статую играющего в свайку».
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,
Строен, легок и могуч — тешится быстрой игрой!
Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,
Дружно обнявшись с тобой, после игры отдохнуть.
Статика задаётся самим названием, да и динамика процесса игры у Пушкина мнимая.
Серебряный век делает описания спорта динамичными, вводит событие и героев (таким образом, стихотворения о спорте становятся сюжетными), наконец, привносит в описания вселенский размах.
Но только тот действительно спортсмэн —
Кто Разорвал печальной жизни плен:
Он Знает мир, где дышит радость, пенясь...
(Мандельштам. «Спорт»)
Слишком дряхлы струны лир:
Золотой ракеты струны
Укрепил и бросил В мир
Англичанин вечно-юный.
(Мандельштам. «Теннис»)...Через моря и реки, Просторы, площади, снега,
Расправив пышные доспехи
И накренясь в меридиан,
Несётся шар.
(Заболоцкий. «Футбол»)
И у Мандельштама, и у Заболоцкого сохраняется ещё античное любование спортсменами (“Средь юношей теперь по старине // Цветёт прыжок и выпад дискобола...” — Мандельштам. «Спорт»), но к этому чувству оба добавляют ещё и упоение движением, бешеным темпом игры. Более того, это радостно-восторженное состояние передаётся и героям стихотворений.
Ключевую воду пьёт
Из ковша спортсмэн весёлый...
(Мандельштам. «Теннис»)Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
(Заболоцкий. «Футбол»)
При этом в стихотворениях появляется мотив театральности: спорт “ненастоящ”, он похож на всеохватывающее действо — не то на буффонаду, не то на мистерию.
Сам собой летает мяч,
Как волшебная приманка.
...................................
Он Творит игры обряд,
Так легко вооружённый,
Как аттический солдат,
В своего врага влюблённый.
(Мандельштам. «Теннис»)Как плащ, летит его душа,
Ключица стукается звонко
О перехват его плаща.
Танцует в ухе перепонка,
Танцует в горле виноград...
(Заболоцкий. «Футбол»)
У Мандельштама это ощущение развивается в двоякое понимание спорта: с одной стороны, спорт — это порыв, выход за пределы “печальной жизни” (см. выше), а с другой — действо, которое происходит в угоду публике.
Румяный шкипер бросил мяч тяжёлый,
И черни он понравился вполне.
(«Спорт»)
Эта “чернь”, масса, присутствует как у Мандельштама (во всех названных стихотворениях, кроме «Второго футбола»), так и у Заболоцкого. Это могут быть как зрители («Спорт») или некоторые подразумевающиеся наблюдатели (“аляповатые дачи, где шатается шарманка”, и автомобилисты в мандельштамовском «Теннисе»), так и игроки (которые собрались вместе и слились в единый образ, в отличие от главного героя стихотворения — голкипера в мандельштамовском «Футболе», форварда в «Футболе» Заболоцкого).
Должно быть, так толпа сгрудилась,
Когда мучительно жива,
Не допив кубка, покатилась
К ногам тупая голова.
(Мандельштам)Свалились в кучу беки,
Опухшие от сквозняка...
(Заболоцкий)
Здесь угадывается романтическое противопоставление героя и толпы, но, впрочем, этот мотив ни в одном из указанных стихотворений не развивается