По закону совести: Гаршин и Короленко

Есть писатели, место которых в литературе не сводится только к написанному. Произведения являются не только продолжением их личности, но и как бы приложением к ней, без которого, впрочем, их образ также трудно представить. Именно такими писателями были Всеволод Михайлович Гаршин и Владимир Галактионович Короленко.

Оба воспринимались не просто как литераторы, но как воплощение общественной совести, хранители общественной чести.

Тут есть определённый парадокс: само существо личности этих писателей (“нравственный гений”, как было сказано про Короленко одним из современников), их убеждений и поступков, так или иначе выразившееся в произведениях, оказывалось едва ли не важнее художественного творчества, хотя оторвать одно от другого почти невозможно.

Нравственный авторитет Гаршина и Короленко в российском обществе того времени был чрезвычайно высок, хотя, заметим, Гаршин не занимался столь активно общественной деятельностью, как Короленко, не был публицистом и политиком.

Однако и сочинения обоих писателей не просто снискали им широкую известность, но и воздействовали на общественное сознание, ставя тревожившие многих вопросы, заставляя задумываться над ними.

Не случайно на похороны Гаршина в Петербурге и Короленко в Полтаве собралось множество самых разных людей из различных слоёв общества, считавших своим долгом проститься с ними и тем самым выразить свою глубокую признательность.

Всеволод Михайлович Гаршин (1855–1888) родился в имении Приятная Долина Бахмутского уезда Екатеринославской губернии в дворянской семье, отец его был офицером кирасирского полка, участником Крымской войны 1853–1856 годов, мать — из семьи морского офицера. В детстве Гаршину и его братьям пришлось пережить тяжёлую душевную травму: мать их Екатерина Степановна, увлёкшись воспитателем старших детей П. В. :Завадским, в 1860 году оставила семью.

Завадский, организатор тайного студенческого политического общества, после обращения в полицию отца Гаршина, пытавшегося вернуть жену, был арестован и сослан в Олонецкую губернию, куда мать Гаршина вместе с сыном Всеволодом несколько раз ездила. Общение будущего писателя с революционно-демократической интеллигенцией станет впоследствии основой его близости к народникам и воздействия их идей на его творчество.

В юности Гаршин интересовался естественными науками, однако его желание заниматься ими не смогло осуществиться: выпускник реального училища был лишён права поступать в университет. Поэтому он выбрал Горный институт, хотя профессия инженера его не особенно привлекала. Вскоре после объявления в 1877 году Россией войны Турции Гаршин, одержимый порывом разделить “общее страдание”, уходит из института и участвует в боевых действиях на Балканах.

В одном из боёв он был ранен в ногу и попал в госпиталь. В реляции сообщалось, что Гаршин “примером личной храбрости увлёк товарищей в атаку”. Год спустя он был произведён в офицеры, однако продолжать службу не захотел, чтобы иметь возможность окончить ученье и заниматься литературной деятельностью.

Острота нравственного чувства побуждала Гаршина к ярким, самоотверженным поступкам. В 1880 году, после покушения революционера И. О. Млодецкого на особо приближённого к императору и наделённого чрезвычайными полномочиями М. Т. Лорис-Меликова, Гаршин добивается аудиенции у генерала, чтобы просить о помиловании преступника, так как, по его убеждению, только милосердие способно прекратить правительственный и революционный террор. Тем не менее казнь состоялась, и это был удар для писателя.

Эти переживания обостряли его наследственный душевный недуг (маниакально-депрессивный синдром, из-за которого Гаршин в 1880 году находился в психиатрической лечебнице, а восемь лет спустя покончил жизнь самоубийством, бросившись в пролёт лестницы своего дома), он мало писал и, не рассчитывая на литературный заработок, вынужден был устроиться в 1882 году чиновником в канцелярию Съезда представителей железных дорог. Помимо этого, он сотрудничал с В. Г. Чертковым в издательстве “Посредник”, а также принимал активное участие в работе Комитета общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным.

Литературная деятельность Гаршина началась в 1876 году с сатирического очерка “Подлинная история Энского земского собрания” (газета “Молва”), в котором отразились его впечатления от Старобельска, где он одно время жил вместе с отцом. Написал Гаршин немного. Но это немногое внесло в литературу ту ноту, которой в ней прежде не было или она не прозвучала столь сильно, как у него. “Голосом совести и её мучеником” справедливо назвал Гаршина критик Ю. Айхенвальд. Именно так он и воспринимался современниками.

В сочинениях Гаршина человек — в состоянии душевного смятения. В первом рассказе “Четыре дня”, написанном в госпитале и отразившем собственные впечатления писателя, герой ранен в бою и ждет смерти, рядом же разлагается труп убитого им турка. Эту сцену часто сравнивали со сценой из “Войны и мира”, где раненный в Аустерлицком сражении князь Андрей Болконский смотрит на небо. Герой Гаршина тоже смотрит на небо, но вопросы его волнуют не отвлечённо философские, а вполне земные: зачем война? почему он вынужден был убить этого человека, к которому не испытывал враждебных чувств и, по сути, ни в чём не виновного?

Военная тема у Гаршина пропущена через горнило совести, через душу, растерянную перед непостижимостью этой неведомо кем предумышленной и никому не нужной бойни. А между тем Русско-турецкая война 1877 года была начата с благородной целью помощи братьям-славянам в избавлении от турецкого ига. Гаршина же волнуют не политические мотивы, а вопросы экзистенциальные. Персонаж не хочет убивать других людей, не хочет идти на войну (рассказ “Трус”). Тем не менее он, подчиняясь общему порыву и считая это своим долгом, записывается добровольцем и гибнет. Бессмысленность этой гибели не даёт покоя автору.

Но что существенно — нелепость эта не единична в общем строе бытия. В том же рассказе “Трус” умирает от гангрены, начавшейся с зубной боли, студент-медик. Эти два события — параллельны, и именно в их художественном сопряжении высвечивается один из главных гаршинских вопросов — о природе зла.

Этот вопрос мучил писателя всю жизнь. Не случайно его герой, рефлектирующий интеллигент, протестует против мировой несправедливости, воплощающейся в неких безликих силах, что влекут человека к гибели и разрушению, в том числе и саморазрушению. Именно конкретного человека. Личность. Лицо.

Вместе с тем боль писателя об одном человеке, об одной-единственной жизни неотделима от его стремления хотя бы на уровне имени главного персонажа достичь всеохватывающего обобщения. Его герой носит фамилию Иванов и имя Иван Иванович. В этом своеобразие гаршинского гуманизма: человек у него сам и одновременно часть целого — народа, страны, общества. Гаршин был связан с народническим “Русским богатством” и сотрудничал с его лидерами — Н. Михайловским и другими. Однако тревога и печаль его о бедствиях народных выходила за рамки традиционного народничества.

Под гаршинской болью о народе таилось страдание об участи человека вообще. О личности. И это выделяло его идейно-художественную позицию среди писателей 70–80-х годов. Он подходил к драматизму человеческой жизни не столько с позиции социальной критики, сколько с позиции экзистенциальной растерянности перед лицом мирового зла и протеста против него, как правило, безуспешного и трагического.

Хрестоматийными стали его аллегорические рассказы “Красный цветок” и “Attalea princeps”. В первом душевно больной человек, находящийся в психиатрической лечебнице, борется с мировым злом в образе ослепительно красных цветов мака на больничной клумбе. Во втором оранжерейная пальма, устремившись к свободе, проламывает крышу. И — гибнет.

Характерно для Гаршина (и в этом отнюдь не только автобиографический момент) изображение героя на грани безумия. Дело не столько в болезни, сколько в том, что человек у писателя не в силах справиться с неизбывностью зла в мире.

Современники оценили героизм гаршинских персонажей: те пытаются противостоять злу, несмотря на собственную слабость. Именно безумие оказывается началом бунта, так как рационально осмыслить зло, по Гаршину, невозможно: сам человек вовлечён в него — и не только социальными силами, но и, что не менее, а может быть, и более важно, силами внутренними. Он сам отчасти носитель зла — подчас вопреки собственным представлениям о себе. Иррациональное в душе человека делает его непредсказуемым, выплеск этой не поддающейся контролю стихии — не только бунт против зла, но и само зло.

Большая часть рассказов Гаршина полна безысходности и трагизма, за что его не раз упрекали критики, усматривавшие в его прозе философию отчаяния и отрицание борьбы. Два из них — о любви — строятся вокруг главной героини Надежды Николаевны. Родом из интеллигентной семьи, волей обстоятельств оказавшаяся на панели, она, натура сложная и противоречивая, как бы сама стремится к гибели. И любовь к ней Ивана Никитина в рассказе “Происшествие” она отвергает, боясь нравственного порабощения, что приводит того к самоубийству.

Её социальное положение, её прошлое не дают ей довериться благородству и бескорыстию другого человека. Самолюбие и гордость, которая паче гордыни, приводят к тому, что именно этим началам её сильной и сложной натуры приносятся в жертву и возможность другой, более чистой жизни, и, самое печальное, живой человек. Жизнь приносится в жертву неким абстракциям.

Образ падшей женщины становится у Гаршина символом общественного неблагополучия и больше — мирового неустройства. И спасение падшей женщины для гаршинского героя равносильно победе над мировым злом хотя бы в данном частном случае. Но и эта победа в конечном счете оборачивается гибелью участников коллизии. Зло всё равно находит лазейку. Один из персонажей, литератор Бессонов, тоже когда-то думал о спасении Надежды Николаевны, но не решился, а теперь вдруг понял, что она на самом деле для него значит. Анализируя мотивы собственных поступков, снимая покров за покровом, пласт за пластом, он вдруг обнаруживает, что обманывал сам себя, что был втянут в некую игру-интригу своего самолюбия, амбиций, ревности. И, не в силах смириться с утратой возлюбленной, убивает её и себя.

Всё это привносит в рассказы Гаршина не только экспрессию трагизма, но и долю мелодраматичности, романтической эскалации страстей и крови. Писатель тяготеет к театральности и даже кинематографичности, хотя до изобретения братьев Люмьер ещё не дошло. Для его поэтики характерны контрасты, резкие перепады света и тени (последователем Гаршина станет Л. Андреев). Его рассказы часто строятся как дневники или записки, однако в некоторых сценах ощутима именно театральная преувеличенность, даже некоторые детали в них обладают бутафорской эксцентричностью.

Гаршин любил живопись, писал статьи о ней, поддерживая передвижников. Был он близко знаком с И. Репиным, который использовал этюд с Гаршина (особое впечатление на всех производили задумчивые, ласково-печальные глаза писателя) для лица царевича Ивана в картине “Иван Грозный и его сын Иван”, а написанный им отдельно портрет Гаршина — одна из лучших работ художника в этом жанре.

Тяготел он к живописи и в прозе — не только делая своими героями именно художников (“Художники”, “Надежда Николаевна”), но и сам мастерски владея словесной пластикой. Чистому искусству, которое Гаршин почти отождествлял с ремесленничеством, он противопоставлял более близкое ему реалистическое искусство, болеющее за народ. Искусство, способное задевать душу, тревожить её.

От искусства он, романтик в душе, требует шокового эффекта, чтобы поразить “чистую, прилизанную, ненавистную толпу” (слова Рябинина из рассказа “Художники”).

Описание событий в романах и других произведениях Гаршина и Короленко, неразрывно связанное с традиционным реализмом, вместе с тем воспринималось современниками как поиск новых путей в литературе: сгущённость повествования, повышенная экспрессия, символизм у автора “Красного цветка”; лирико-романтическое начало, тяга к эпике, этнографизм и разнообразие народных типов у Короленко...

Не случайно и сами писатели интересовались друг другом. Короленко, видевший в Гаршине наиболее яркого выразителя умонастроений поколения восьмидесятых годов, посвятил ему две статьи, в которых, в частности, ставит вопрос о своеобразии Гаршина в сравнении с великими предшественниками. В свою очередь Гаршин, чья жизнь оборвалась ещё в начале творчества Короленко, тем не менее уже в первой его книге почувствовал художественную новизну.

Главное же, однако, что их объединяло, как уже было сказано, — особая нравственная одарённость, которая у Гаршина проявлялась в “страстности к страданию”, а у Короленко — при гораздо большей внутренней гармоничности — в бескомпромиссном служении справедливости.

Владимир Галактионович Короленко (1853–1921) родился в городе Житомире, в дворянской семье, отец его был уездным судьёй, мать, дочь мелкого польского шляхтича, католичка по вероисповеданию, отличалась глубокой религиозностью. Учился Короленко сначала в частных польских пансионах, затем в классической и реальной гимназиях. Не будет преувеличением сказать, что стремление к справедливости зародилось в будущем писателе с ранних лет, вероятно, не без отцовского и материнского влияния. Однако его юношеская мечта стать профессиональным адвокатом — защитником обездоленных и обиженных — так и не смогла осуществиться, поскольку он, как и Гаршин, окончив реальную гимназию, не имел права поступать в университет.

Кроме того, смерть отца вынудила Короленко зарабатывать на жизнь и помогать семье. Из-за нужды он вынужден был уйти и из петербургского Технологического института, однако тяга к образованию была сильней, и он поступает в московскую Петровскую академию (теперь Тимирязевская), на лесное отделение.

Правда, учеба в академии была прервана из-за репрессий, которым подвергся Короленко после студенческих столкновений с администрацией в марте 1876 года, поскольку именно он был выбран студентами для подачи коллективного протеста. Исключением, однако, дело не кончилось — “в видах водворения спокойствия между студентами” Короленко был выслан в Вологодскую губернию, а затем, даже не успев добраться до места, перенаправлен в Кронштадт под гласный надзор полиции.

По возвращении он поступает в Горный институт, но увлечение народничеством и идеей “хождения в народ” (как, впрочем, и нехватка средств) в конце концов побуждает уйти оттуда, чтобы полностью отдаться избранному делу. К этому времени (1878–1879) относится и начало его литературной деятельности — в журнале “Слово” появляется первое его произведение “Эпизоды из жизни “искателя””.

Однако на свободе Короленко остаётся недолго. Следует новый арест, новая ссылка... Принципиальность и твёрдость писателя в отстаивании человеческих прав и справедливости (именно произволом властей мотивировал писатель свой отказ от присяги новому императору Александру III) вызывала недовольство у привыкшего к общему бесправию начальства, так что его пересылали всё дальше и дальше, пока он не оказался в Якутской области.

Только в 1885-м заканчиваются вынужденные скитания. Он поселяется в Нижнем Новгороде и вскоре начинает жить литературным трудом, публикуя принёсшие ему широкую известность рассказы “Сон Макара”, “В дурном обществе”, “Слепой музыкант” и другие. К тому же времени относится и выход первой книги Короленко — “Очерки и рассказы” (1886).

C самого начала писатель обратился к типам, выламывающимся из общей колеи. Одним из первых его рассказов стала “Чудная” — о революционерке и сопровождавшем её в ссылку простом солдате, который испытывает к ней уважение и жалость.

В центре “сибирских” рассказов писателя — “Соколинец”, “Федор Бесприютный”, “Убивец”, “Марусина заимка” — бродяги, каторжники, люди “вне закона”, которых он немало повстречал в своих странствиях. Их судьбы не сложились — по их ли вине, по вине ли обстоятельств. В этих очерках, как называет их Короленко, часто присутствует повествователь, рассказчик, в котором легко угадывается или прямо обозначен сам автор. Он выступает здесь как интервьюер, наблюдатель, внимательный слушатель, исследователь, пытающийся понять связь жизненных перипетий с особенностями характеров персонажей. С его образом связан и лиризм, умение передать разнообразные оттенки речи действующих лиц, замечательные картины природы...

Ещё Д. Мережковский отмечал, что в рассказах Короленко звучит чувство степного раздолья, удали, стихийной свободы, а страстные поиски какой-то новой правды или веры — черта его “униженных и оскорблённых”. Однако при этом Короленко, в отличие от М. Горького, в ранних рассказах романтизировавшего бродяг (“Челкаш”), старается быть объективным. Он может сочувствовать персонажу, но это сочувствие не лишает образ сложности и противоречивости. И — загадочности, перед которой автор нередко останавливается в недоумении, не в силах проникнуть до конца в логику характера, поскольку логика в какой-то миг вдруг обрывается и... начинается неведомое, стихийное, безотчётное: человеком завладевает неподконтрольное, иррациональное, тёмное...

В короленковских “очерках” бродяги так объясняют рассказчику своё поведение: “каждый человек поставлен на линию”, “подошла линия” — всепокрывающая формула, которая на самом деле ничего не объясняет.

Она, эта “линия”, становится для них своего рода роком, которого не избежать, и тот же “соколинец”, вроде бы наконец начавший мирную оседлую жизнь, в конце концов снова пускается в очередную авантюру, не в силах удержаться в рамках обыденной рутины. “Бродяга я, бродяга!..” — восклицает он в ответ на удивлённый взгляд рассказчика.

Короленко отчасти разделял “теорию среды”, объясняющую характер и поступки человека общественными условиями, воспитанием и так далее. Фёдор Бесприютный, к примеру, сам осознаёт, что его жизнь — жизнь бродяги — и не могла сложиться иначе в тех условиях, в каких он оказался с раннего детства: его отец тоже был бродягой и вором, и он вместе с ним изведал все тяготы тюремной жизни. И несёт на себе её каинову печать.

Писатель раскрывает внутреннюю драму человека, который знает о возможности другой, более человеческой, более праведной жизни, но не в силах вырваться из заколдованного круга бродяжничества и изгойства. Сцена разговора Федора с жандармским полковником, самодовольно вспоминающим молодость и свою удавшуюся жизнь, полна подлинного напряжения и передает смятение бродяги, так и оставшегося перекати-полем, без семьи и крова.

Сам остро ощущая человеческую норму, Короленко свято верил, что в каждом человеке живёт это ощущение, связанное с возможностью другой жизни, более светлой и гармоничной. С мечтой о “стране простора и света”. Он показал, что и перед простым, необразованным человеком, в том числе и перед отверженным бродягой, могут вставать “проклятые вопросы” — о смысле жизни, о добре и зле, о вере и безверии, что и в нём может проявляться благородство, которое просто не могло развиться в силу скудности почвы.

Между тем писатель был далёк от приглаживания жизненных противоречий. Тот же перевозчик Тюлин в рассказе “Река играет” нарисован в такой сложной гамме света и тени, что Короленко даже подвергся нападкам со стороны идеализировавшей мужика народнической критики. Писателя же мучила несогласованность человеческих задатков, высокого человеческого назначения и реальной судьбы. Ведь и знаменитая, ставшая крылатой короленковская фраза “Человек создан для счастья, как птица для полёта” произносится в рассказе “Парадокс” безруким калекой Яном Залуским.

Впрочем, трагическая ирония, которой проникнута эта максима, отнюдь не отменяет веры самого Короленко в возможность более достойной жизни для человека. Его, пожалуй, самый знаменитый рассказ “Слепой музыкант” ярко запечатлел именно мучительную внутреннюю борьбу и духовное возвышение человека над неизлечимым недугом, торжество духа над материей. Такое несмирение перед уготованной судьбой и обстоятельствами участью характерно для многих его персонажей.

Cлова о чувстве личной ответственности в случае Короленко отнюдь не являются риторикой. Писатель оставался борцом до конца своих дней. Его активное участие в деятельности народников, а затем и в социально-политической жизни страны сделали из него виднейшую общественную фигуру. Разочаровавшись в народничестве, смотревшем “на мужика сквозь поэтическую призму национального романтизма”, писатель тем не менее сохранил верность идеалам народничества 70-х годов и продолжал внедрять свои демократические убеждения и гуманистические идеалы словом и делом.

Где бы ни жил Короленко, вокруг него собиралась наиболее прогрессивная часть общества, к нему шли за помощью и советом — как в практических делах, так и в литературных, тянулись обездоленные и нуждающиеся в защите.

В 1891 год голод в Нижегородской губернии и бездействие властей побудили Короленко не только поднять кампанию в печати, но и заняться непосредственно практической организацией столовых для голодающих крестьян. Его книга “В голодный год”, основанная на впечатлениях от поездок и работы среди голодающих, сыграла большую роль в понимании истинных причин этого явления и стала серьёзным обвинением в адрес властей, равнодушных к народным бедам.

Не менее громко в 1895 году прозвучало слово писателя в связи с так называемым мултанским делом, когда десять крестьян-удмуртов (их называли тогда “вотяками”) провокационно обвинили в ритуальном убийстве русского якобы с целью жертвоприношения языческим богам. Дело было состряпано полицией для разжигания национальной розни — средство, часто использовавшееся властями в Российской империи для того, чтобы направить растущее недовольство нищающих масс в нужное русло. Собрав необходимые материалы, писатель своими статьями и выступлениями привлек к процессу внимание всей страны. Он сам выступил на суде в роли защитника и добился оправдания ни в чём не повинных людей.

Короленко не однажды публично — печатно и устно — выступал против национального гнета, защищая от клеветы еврейский народ, который подвергался в царской России притеснениям, а в 1905 году своим энергичным вмешательством фактически предотвратил намечавшийся черносотенцами в Полтаве еврейский погром. Столь же страстно писатель отнёсся и к печально знаменитому делу киевского еврея Бейлиса, обвинённого в убийстве русского мальчика Андрюши Ющинского якобы с целью получения его крови для религиозных обрядов (1913 год). Его участие в судебном процессе, истинную политическую подоплёку которого Короленко прекрасно понимал, имело решающее значение — обвинение провалилось: даже специально подобранные присяжные вынуждены были оправдать невиновного.

В 1905 году Короленко публично выступил против зверств, творимых в Полтавской губернии карательной экспедицией во главе со статским советником Филоновым. Широчайший общественный резонанс получила и его статья “Бытовое явление”, направленная против казней и пыток, к которым прибегало царское правительство для подавления первой русской революции.

Громким общественным событием стал и отказ Короленко от звания академика в знак протеста против принятого под давлением властей решения Академии наук отменить избрание в почётные академики М. Горького (этот протест поддержали только А. Чехов и математик А. Марков).

Как точно заметил Горький, Короленко служил делу справедливости с напряжением “глубокой, религиозной страсти” и “разбудил дремавшее правосознание огромного количества русских людей”.

В последние годы жизни Короленко стал свидетелем разрухи, нравственной смуты и произвола, обрушившихся на страну вместе с революцией. Для писателя-гуманиста, завоевавшего огромный авторитет своей бескомпромиссной гражданской и нравственной позицией, это стало серьёзнейшим испытанием.

Поддержав Февральскую революцию, он большевистского переворота не принял: красный террор, бессудные расстрелы ЧК стали для него поруганием идеи человечности, ради которой, по его убеждению, и необходимо было общественное переустройство. Писатель выступил против раскулачивания и продразвёрстки, считая, что человек не будет работать, не имея возможности пользоваться плодами своего труда. Ратовал он и за свободу слова, свободу печати, тревожился за судьбу интеллигенции.

В письмах 1920 года наркому просвещения А. Луначарскому (с первыми двумя посланиями был ознакомлен и В. Ленин) Короленко протестовал против насилия и произвола, подробно описывая творившиеся на Полтавщине (и по всей России) зверства и прозорливо угадывая дальнейший трагический ход событий: “Ясно, что так дальше идти не может, и стране грозят неслыханные бедствия”. Ни на одно из этих писем Луначарский не ответил, продемонстрировав тем самым истинное отношение новой власти к голосу разума и совести.

В те же годы Короленко пытался продолжать мемуарную книгу “История моего современника” — художественную летопись своего поколения, начатую в 1905 году, где глубокие размышления органично сочетаются с рельефно выписанными характерами и яркими историческими эпизодами.

Однако жизнь не давала писателю возможности спокойно трудиться, постоянно вынуждая его к общественным выступлениям. Как всегда его дом был центром паломничества обиженных и обездоленных, число которых в те годы нарастало лавиной: люди искали совета, защиты и помощи и, естественно, шли к знаменитому писателю как к народному заступнику, а писатель сам испытывал растерянность перед жестокостью и неуправляемостью разыгравшейся стихии, перед невменяемостью и безжалостностью большевистской диктатуры.

В 1921 году Короленко был предложен специальный вагон-салон для поездки вместе с семьей за границу на лечение (что было равносильно высылке), однако писатель отказался покинуть родину. Болезнь сердца и усугублявшие её тяжелые впечатления от совершающегося в стране ускорили его конец.

Оба писателя — и Гаршин, и Короленко — явились не просто выразителями общественных умонастроений своей эпохи, но и — как в произведениях, так и в личном поведении — голосом общественной совести. Каждый из них, помня о просветительской роли литературы, которая в ту пору духовного и социального брожения была незаменима, оказал огромное воздействие на общественное сознание, оставшись в памяти потомков примером нравственной чуткости и высокой гражданственности.