Стихия характера

Самое большое счастье Георгия Якутовича было в том, что он умел выбирать. А выбирает обычно тот, кто уверен: только это мне необходимо, только в этом я вижу смысл жизни. У Якутовича его мировоззрение, его миропонимание всегда совпадали со смыслом работы по оформлению книг. За небольшими исключениями он всегда выбирал книгу или соглашался принять полученный заказ, потому что был уверен: это его тема, его писатель, его атмосфера.

Героический пафос творчества Якутовича позволял ему понимать всю глубину страдания, величие подвига, тяготение людей к миру и счастью. Так Якутович встретился и выбрал исторические драмы Кочерги.

Украинский советский драматург Иван Кочерга занимался исторической драмой весьма успешно и довольно храбро. Его драматические поэмы “Ярослав Мудрый” и “Свадьба Свички” — стихотворные поэмы. Мы процитируем отрывки из них в авторизованном переводе с украинского. Драмы Кочерги отличаются живым изображением, здесь есть не только дыхание времени, но и дыхание каждого действующего лица. Люди несомненно главенствуют, выписаны ярко, созданы характерные драматические ситуации, сюжет отражает главную историческую истину, как её понимает автор, и обстоятельства эпохи времён Киевской Руси. Рыбак рыбака увидел издалека. Иван Кочерга со своим живописным видением героических и лирических сцен жизни Киевской Руси оказался полностью созвучен жизненным интересам художника Георгия Якутовича, который настолько увлёкся драмами, что проработал над их оформлением три года. События были киевскими, а мастерская Георгия Якутовича находилась в бывшей иконописной мастерской Киево-Печерской лавры. Видны были ближние пещеры, а за Днепром и сам Киев; гора Кисилёвка, где и располагался замок литовского воеводы, тогда управлявшего городом. Здесь были улицы кожемяк, гончаров, дегтярей... К драмам художник создал около сорока больших гравюр плюс заставки и концовки. Впечатляет портрет главного героя первой драмы — Ярослава Мудрого.

Христос сказал: “Несу не мир, но меч”.

Нет, отче, нет нигде путей готовых,

Чтоб давний грех могли мы сбросить с плеч

И на земле пресветлый рай взрастить.

Так мудрости по книгам не открыть,

И в горестных ошибках целый век

Её упрямо ищет человек.

А чтоб людей добру и правде научить,

Немало злых голов приходится срубить.

Да, кроткий век без крови не создать.

“Сперва закон, а после благодать”.

Людей учу я книгой и делами,

И сам всё время у людей учусь.

Премудр народ и будет жить веками,

В трудах и битвах укрепляя Русь.

(Перевод Н. Архипова и Г. Добржинского)

“Премудр народ...” В словах этих заложены сила и противоречие. Наблюдая частицы народа вовне и в себе самом, можно и усомниться — настолько беспомощны они, хаотичны, непоследовательны. Упование на вождей, легковерие, надежда на авось, стремление к лёгкой жизни, чтобы потом вдоволь хлебнуть тяжёлой. И вместе с тем в минуты роковые — где, что и откуда берётся. И храбрость, позволяющая сломить хребет самому лютому зверю; и колоссальная выдержка, и мудрость, которая позволяет избрать единственно верный путь. Умение разглядеть и то, и другое, отдав предпочтение более существенному, отличало и Кочергу, и Якутовича. Это художники, глядевшие изнутри стихии народа. Они пристально всматривались в этот оседающий или кружащий вихрь и не только понимали вектор приложения его сил, но и сами умели черпать силу в этом вихре. Художник может быть самым резким индивидуалистом, идущим вразрез всему, но и тогда он, пожалуй, — та затаённая искорка народной души, о которой и сам народ не ведает. В данном же случае мы имеем дело со счастливым совпадением, когда художники, сочетая трагическое и могущественное, выплески добра и зла, живописали те сгустки огня, которыми народ писал свою историю, более того — человек создавал свой неповторимый планетарный облик — и всё это они находили в зеркале своей души.

Ярослав в гравюре Якутовича предстаёт с мечом и развёрнутым списком, за ним стоят инок с книгой и воевода, ратники и каменщики; до облаков поднимаются купола Софии. Манера Якутовича спокойна, наблюдательна и даже рассудительна. Но не бесстрастна. Он соединяет символики видения с конкретикой фигуры, превращая, впрочем, саму конкретику в суперсимволику. Не идола создаёт, но видит в фигуре корневой смысл. Во второй “портретной” гравюре Ярослав Мудрый воздвигается как столп государства, как владыка. Он крепко держит меч и опирается на меч. Вместе с тем это несколько уставший, “вымотавшийся” и рассуждающий человек. Глубокие чёрные тени создают ощущение тревоги, смятения, передают вечность борьбы. И это второй тезис, вокруг которого задумываются художники. Борьба — состояние противоестественное, вызывающее перенапряжение как общества, так и человека. Но без борьбы человек не может отстоять порой человеческое; случается, он защищает иллюзию, но без этого он жить полнокровно, как сам то понимает, не может. Художники, признавая изнурительную тяжесть борьбы, попытались соединить иллюзию с необходимостью. Они создавали временный счастливый конец — и Кочерга делал это больше, чем Якутович, у которого ощущение трагического превалировало, как торжественная песнь несвершившегося... Кольчуга, меч, ратники; коршун, поражающий ворона; стремительные лучи солнца, вырывающиеся из-под тёмных туч, — всё это борьба, борьба и борьба. Якутович передаёт это ощущение эпически. Во-первых, он изображает то, что, по-видимому, было; во-вторых, в гравюре просматривается понимание неизбежности происходящего. И в этом, пожалуй, третий тезис, над которым серьёзно задумывались художники. Судьба как понятие религиозное и магическое; и неизбежность, вытекающая из хода истории. Кочерга умело соединяет оба начала, приводя ситуацию если не к идеалу, то, во всяком случае, к идеализации. Якутович, у которого нет необходимости ставить точку над i, персонифицирует ситуацию, очеловечивая и судьбу, и историческую неизбежность. Он даёт возможность зрителю-читателю и самому что-то додумать, более того, он сеет сомнение, и в этот момент понимаешь, какие думы его обуревали. Ощущение драмы происходящего одновременно — в осунувшемся озабоченном лице Ярослава и его фундаментально-воинственной позе. Лучи солнца падают на храм Софии — это надежда душевного спокойствия и обустройства...

Встречаясь с книгой, художник прежде всего ищет согласованности миров — своего и книги. Когда это достигается, вдохновение преодолевает холод мастерства и рождается достойное украшение книги, более того, выстраивается смысловой ряд, со-рассказ, со-измерение происходящих событий.

Есть кубок у отца, прозрачный, тонкий,

Как будто мёдом полный золотым.

Любила я, когда была ребёнком,

Через него глядеть из темноты.

И Божий мир тогда являлся мне

Прекрасным, словно в дивном, райском сне.

Это рассказывает Елизавета, одна из дочерей Ярослава. Художник изображает двух древнерусских красавиц, разумных, живо беседующих, величавых. Он тоже будто глядит через волшебный кубок и видит неуходящее прошлое, ту жизнь, которую, как и писатель, обязан был запечатлеть.

Четвёртый тезис художника — соответствие представлений художника о том времени былой действительности. Безусловно, проникновение. Изучение первоисточников. Личная убеждённость в том, что одевались так, думали так, поступали так, что вся жизнь текла именно теми руслами. Исследовательский пафос, наверное, входил в противоречие с художественным прозрением. Преодолеть искушение — может быть, это было самым трудным. И ещё — завоевать доверие читателей-зрителей. А это значило прежде всего — убедить в правоте силы чувства. Кажется, оба достигли искомого. Драматическая поэма кончается словами Ярослава:

Чудесный новый Киев я построю.

Богатый, пышный, краше всех столиц,

Сияя золотыми куполами,

Поднимется он гордо к облакам

И новыми златыми воротами

Укажет путь в грядущие века.

Мы знаем, как нелегко сбывалось это предначертание; понимаем, сколько в нём велеречивости, но и радуемся силе духа, возносящей людей над полем непрестанной борьбы... И идут с зажжёнными свечками древнерусские женщины, надеясь на лад, мир в своих семьях; в роде и народе, на всей земле. Свеча как символ надежды.

“Свадьбу Свички” можно назвать народной драматической поэмой. Иван Кочерга писал в послесловии: “Когда я случайно набрёл на мотив “запрещения света”, мотив, который и послужил темой для этой драмы, меня захватила в нём возможность нарисовать яркую картину городской жизни и социальной борьбы в старинном городе, а на этом красочном фоне дать почувствовать поэтический образ Украины...”

Пятый тезис — это способность художников поэтически осмыслить картины происходящих событий. А это значило — полностью представить себя в роли действующих лиц, заговорить их языком, запылать их чувствами. Стать более чем актёрами. Получилось это или нет — судить читателю-зрителю. Мнения могут быть самые разные. Но ясно одно: созданные образы волнуют, пробуждают воображение, рождают гнев и сочувствие... Литовские князья, правившие Киевом в XV–XVI веках, запретили зажигать свет в домах горожан и ремесленников. Главный герой драмы — оружейник Свичка, чья свадьба с любимой Меланкой и стала центром бурных событий. Городские цеховики восстали против запрещения света, против литовского и социального ига. Сама свадьба показана Якутовичем традиционно — это торжественное застолье со свечами, напитками, караваем, хором женщин. Свичка и Меланка между зажжёнными свечами, в чём уже был протест против запрещения. Само застолье полно внутреннего действа и показывает, что художник добротно ознакомился с этнографическим материалом того времени.

Хор

Эй, прошла Меланочка

Сквозь огонь,

Точно чисто золото

Через горн.

Пусть живётся с мужем ей

На свету,

Не пускай к ней, свечечка,

Темноту.

Ты свети им, свечечка,

Веселей,

Светлым счастьем-долею

Много дней.

(Перевод Н. Манухиной и Г. Шенгели)

Эпически-фольклорное начало нарушается бурным ритмом народного восстания. Цеховики с топорами, палками, камнями волной поднимаются против своих угнетателей. Гравюры Якутовича сконцентрированы и упруги, они полны сдержанной силы и энергии.

Апофеоз драмы — образ Свички с погибшей Меланкой на руках. Это образ народного мстителя, решительного воина, за которым встаёт сплочённая дружина его единомышленников, чьи мужественные лица озарены факелами.

Ты умерла, и свадебное платье

В крови, в грязи — как знамя дней былых!

Но живы мы. Для боя, для расплаты

Не надо нам нарядов дорогих.

Мы копотью пропитаны и потом,

В простых сермягах кинемся на бой

И победим...

И здесь приходят на ум прекрасные иллюстрации Якутовича к легендам о Довбуше, закарпатском повстанце и народном герое. Значит, в характере самого художника был бунтарский дух. Он выбирал себе достойную компанию: Ярослав Мудрый, Свичка, Довбуш... Итак, шестой тезис: стихия характера. Это то непреодолимое, что подчас составляет и высшую радость, и трагедию художника. Сурово-торжественный почерк Якутовича передаёт как смысл события, так и его умонастроение, его восприятие седой старины. Он воспринимал её боль и радость, как своё кровное. Оттого так поступательно-ритмичен стиль его гравюр.

Гравюры к историческим драмам Кочерги создавались уже опытным и известным мастером. К тому времени Георгий Якутович уже создал литографии к “Угрюм-реке” В. Шишкова (дипломная работа) и иллюстрации к роману М. Коцюбинского “Фата-Моргана”. Здесь художник выступает интерпретатором происходящих событий и резко декларирует свою позицию. Фигуры выразительны и напряжены, в “воздухе” носится невыносимость, хмель и ожидание взрыва. На суперобложке нестерпимое солнце пронизывает землю, которая изнемогает. Из земли к небу тянутся руки мольбы и страдания — корявые, но ещё сильные, хватающие последнюю надежду. Оптимистическая трагедия — так можно было бы сформулировать суть дарования Якутовича. Героико-эпическое начало утвердительно заявляет о себе в его лучших работах. И проходят перед нами в иллюстрациях к “Фата-Моргане” выпуклые крестьянские судьбы времён первой российской революции. Словно налитые жизненной тяжестью, люди не в силах преодолеть предназначенное. Иллюстрации к “Фата-Моргане” сравнивали с лучшей мексиканской гравюрой. Сложилась и серия “Украинская народная музыка” — от Бояна до XX века. Общеизвестны замечательные работы Якутовича “Аркан” — заставка к книге легенд о Довбуше: суровая пляска сплетённых в единое кольцо людей под всклокоченно-мятущимся небом. “Плотогоны” — мужественно управляющиеся и противостоящие стихии... Готовя иллюстрации к “Довбушу”, Якутович странствовал по Закарпатью, знакомился с фольклором и народным искусством. В иллюстрациях к повести М. Коцюбинского “Тени забытых предков” художник создаёт многофигурные сюиты. “Рождественский вечер” — муж и жена на коленях перед иконами, висящими над накрытым столом со свечой. Многоплановые, многофигурные графические сюиты представляют из себя видения той жизни, которая ушла и которая ещё остаётся только потому, что её сочинил писатель. Это преходящее и непреходящее, потому что это жизнь народа. “Мир повестей Михаила Коцюбинского, — рассказывает Якутович, — привлекал меня ещё со школьной скамьи — иллюстрации к “Фата-Моргане” были первой работой, с которой начался мой путь художника. Но особенно волновали образы повести “Тени забытых предков”, к иллюстрированию которой я приступил в 1962 году. Поэтому когда режиссёр Параджанов, знавший о моей работе, предложил мне стать художником цветного фильма по мотивам повести, я, хоть и не без некоторого опасения, принял предложение”. Работа над оформлением фильма дала Якутовичу новый ракурс видения, и, освободившись, он тут же переделал свои графические листы, стремясь передать светонасыщенность — “добиться серебристости, валерности штрихов в сцене лунной ночи на полонине, ощущение внутреннего свечения интерьера в листе “Рождественской ночи””. Так Якутович пытался решить главную тему повести — “противопоставление естественности и гармоничности жизни человека в природе миру тёмных, приводящих к гибели обычаев и инстинктов”.

Столкновение света и тьмы — вот что стало главным в творчестве этого художника.