Преступление: симптом, диагноз метафизическая болезнь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
А. Б. КУЗНЕЦОВА

(Париж)

ПРЕСТУПЛЕНИЕ: СИМПТОМ, ДИАГНОЗ – МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ

(ПО РОМАНУ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»


На протяжении романа бывшему студенту Раскольникову непрерывно ставят диагнозы, причем все, кому не лень. Начиная с прислуги Настасьи и кончая каторжными в остроге. (см. Скорбный лист) (это не считая постоянных вопросов о его состоянии здоровья, которым интересуется даже будущая жертва: «Да что-й то вы такой бледный? - спрашивает Алена Ивановна, - Вот и руки дрожат!» и даже уличная женщина с Сенной: «из больницы, что ль выписались?» Мармеладов проницательно читает в его лице «как бы некую скорбь». (Это слово в словаре Даля означает одновременно и телесную и нравственную боль, недаром в девятнадцатом веке медицинскую историю болезни именовали «скорбным листом».) Вопрос о болезни в разных формах обращен к Раскольникову не менее двадцати раз. Факт болезни очевиден для суда: «болезненное и бедственное состояние преступника до совершения преступления не подвергалось ни малейшему сомнению», что способствует смягчению наказания. Мы без труда найдем в романе множество свидетельств в пользу болезни героя. (См. Дневник anamnesis morbi в «Скорбном листе»).

Однако, текст романа одновременно говорит и обратное. Во-первых, с самого начала «профессиональный врач» Зосимов, которому мы можем доверять, как доверяет ему Разумихин, «сразу сказал, что все пустяки…нервный вздор какой-то, паек был дурной… оттого и болезнь». Его болезнь уже самими вопросами ставится под сомнения. Сам герой почти всегда утверждает: «Я здоров, я совершенно здоров!», в том числе и на суде. Никакой соматической болезни у Раскольникова нет (cм. Скорбный лист). Физически он здоров (разве что оголодал по своей воле), однако его гложет некая душевная или скорее духовная болезнь – ее источник лежит за пределами телесного, физического – а значит, мета-физичен. А сама болезнь в романе – метафорична. Но ею болеют вполне реально (и болеют практически все!), от нее умирают. Посчитайте, сколько смертей в этом романе, где действие длится всего две недели – вряд ли это случайность! Вообще, можно сказать, что в романе бушует настоящая эпидемия: за две примерно недели, в которые укладывается действие романа, умирает шесть человек: Алена Ивановна, Лизавета, Мармеладов, Катерина Ивановна, Марфа Петровна, Свидригайлов. За рамками непосредственных событий вокруг преступления оказывается седьмая смерть – смерть Пульхерии Александровны (но можно сказать, что она тоже была следствием этих событий). Восьмая смерть, имеющая в романе значение – это гибель девочки-утопленницы по вине Свидригайлова. Можно заметить, что все умершие, кроме Катерины Ивановны (и, возможно, Марфы Петровны) – физически здоровые люди (Свидригайлов это подчеркивает Раскольникову – «я в пять раз здоровее вас». Про Катерину Ивановну скажу особо. Но из остальных никто не умер «своей смертью», все они стали жертвами кризиса «метафизической болезни».

Как же заболевают этой болезнью? Что (или кто) ее переносит? Весь роман – это ответ на медицинский вопрос, который задает себе писатель: что случилось с молодым человеком Родионом Раскольниковым, двадцати трех лет, жарким и душным летом 1965 года, в столице Российской империи, Санкт-Петербурге – что он дошел до такого состояния, такое сделал над собой, выражаясь словами Сони? Писатель действует как опытный диагност, рассматривает проблему со всех сторон, хочет добраться до сути и причины состояния своего героя. Интересно, что и сам герой романа задает себе этот вопрос: «болезнь ли порождает самое преступление или само преступление, как-нибудь по особенной натуре своей, всегда сопровождается чем-то вроде болезни?» Но в начале книги «он еще не чувствовал себя в силах этот вопрос разрешить». Окончательный ответ будет дан в эпилоге.

В письме Достоевского к Каткову по поводу романа есть опорные слова: что молодой человек «хороших наклонностей» совершает современное преступление и что и что это будет «православный роман». Что касается личности героя: понятно почему Достоевский выбирает не профессионального злодея, маньяка-убийцу (хотя анализ случая Раскольникова может объяснить кое-что в психологии маньяков), он хочет показать, как хороший молодой человек (с которым читатель без труда себя отождествит), где-то подхватил заразную «идею», заболел ею, убил двоих (а то и больше, если считать смерть матери) женщин, и сам оказался на волосок от гибели.

Причину болезни невольно называет Разумихин – один из немногих практически здоровых людей в романе (в его высказываниях часто слышится голос автора), причем ему самому кажется, что он Раскольникова оправдывает (после обморока в конторе и возникших вследствие этого подозрений) : «А тут, весь в лохмотьях, нахал квартальный, начинавшаяся болезнь, и этакое подозрение! Исступленному-то ипохондрику! При тщеславии бешеном, исключительном! Да тут, может, вся-то точка отправления болезни и сидит!» Именно так и есть (хотя Разумихин пытается сказать другое, но говорит то, что говорит): точка отправления болезни сидит в «бешеном, исключительном тщеславии» героя. Это качество и различные синонимы к нему называются много раз: заносчивый, самолюбивый, с самолюбием непомерным, «тщеславие, гордость и тщеславие», гордый, властный, мнительный, самолюбивый, знающий себе цену, самоуверенный и т.д. Даже Соня знает «его тщеславие, заносчивость, самолюбие и неверие».

Однако, недостаточно сказать, что Раскольников болен смертными грехами тщеславия и гордыни (тем более, что в исследованиях о романе – это общее место). Роман дает нам нечто большее: позволяет понять, каков механизм воздействия гордыни душу человека, как протекает болезнь греха в такой острой форме, как у Раскольникова. Очень хорошо понимающий Раскольникова (потому что тоже болеет той же самой болезнью – только в иной форме) Свидригайлов подчеркивает, что эта болезнь связана с потусторонним миром, т.е. – метафизична.

Самым проницательным диагностом (помимо автора) оказывается Свидригайлов, именно он указывает на связь между болезнью и другим миром, будущей жизнью. Почему Свидригайлов и Раскольников сразу находят общий язык - «одного поля ягоды»? Они очень разные, похожими их делает сила желания. Раскольникову никогда не нужна была жизнь «просто для существования» - «он всегда хотел большего, отличался «силой желанья». Есть люди, которые «желают сильнее» других. Философ Рене Жирар сказал: «В желании все ложно, кроме великой жажды священного». Таких людей, как Раскольников, сжигает жажда, которую ничто земное утолить не в силах (образ этой жажды – его видение оазиса в пустыне). И тут становится чрезвычайно важно НА ЧТО человек направит свое желание, какой выбор совершит. Пути здесь всего два: либо мы принимаем за образец Бога, либо обожествляем другого человека, такого же, как мы. Либо вертикаль, либо горизонталь. Метафизическая болезнь, болезнь воли, состоит в подмене одного другим в момент выбора. Свидригайлов высказывается ясно: вечность – банька с пауками потому, что ОН ТАК ЗАХОТЕЛ, это его выбор («я бы нарочно так сделал!). Раскольников, пусть он только что заявил, что «не верит в будущую жизнь», приходит в ужас от этой картины: для него еще есть надежда на спасение. А болезнь Свидригайлова уже слишком запущена.

(Давайте посмотрим, чего на самом деле хочет Раскольников? Ни денег, ни матери помочь, ни карьеру сделать – это ясно. Он хочет быть «как Наполеон», потому что Наполеон – «стал как бог».

Чем опасен выбор «горизонтали»? Прежде всего – зависимостью от других. Тщеславный человек очень несчастен, очень зависим. Ведь чем сильнее страсти, тем сильнее зависимость. Это только кажется, что всех отталкивающий и с трудом переносящий любое общество Раскольников ни в ком не нуждается – ведь его теория построена на том, чтО надо седлать, чтобы тебя «принимали и обожествляли» как раз эти (эксплицитно отвергаемые им!) люди). Выбор «баньки с пауками» – знак великого несчастья. Безусловно, выбирая путь разврата, Свидригайлов изначально желал не этого – ему хотелось радости и полноты бытия, он отмечает здоровое начало «натуры». Ошибаясь в выборе, они получают страдания, вместо ожидаемой жизни и реальности – смерть и иллюзии, вместо веры и дружбы Спасителя, – суеверие, погружение в иррациональное и вражду князя мира сего, вместо царствия небесного – баньку с пауками. Достоевский умел это показать как никто.

Сказанное относится к месту зарождения болезни. А вот причины ее в каждом случае разные. У Раскольникова – как было сказано, его «бешеное, исключительное» тщеславие и гордость. В эпилоге Достоевский пишет уже открытым текстом: «он и заболел от уязвленной гордости». Как известно, «тщеславие и гордыня» - смертные грехи. Но сказать, что Раскольников болен грехами тщеславия и гордыни – недостаточно (тем более, что ими затронуты все). Здесь важно показать: КАКИМ образом именно он, Раскольников, этим грехом заболел, почему болезнь привела его к преступлению и чуть не погубила.

Во-первых, некоторая вина здесь лежит на Пульхерии Александровне, да и на Дуне. Без сомнения, они «боготворили» «бесценного Родю» (Помните, Дуня удивляется, что Разумихин «не боготворит брата». Но Разумихин – редкий случай у Достоевского – практически здоров). Даже если ребенок объективно хорош, «боготворить» его не стоит, это может привести к самым печальным последствиям. Не будучи в силах соответствовать ожиданиям (он не бог!), предмет такой любви будет в результате глубоко несчастным. Оборотная сторона гордыни – всегда униженность, ощущение себя жалким и недостойным (подпольные свойства). Как и оборотная сторона самого «обоготворения» - неизбежное разочарование в кумире, развенчивание прежнего «божества» (вспомним, как относится к людям Катерина Ивановна).

К «домашнему» тщеславию Р. затем добавляется тщеславие «современное». Что это такое? Гордыня была всегда (а до людей ею заболел отпавший ангел, Люцифер), но Достоевский заметил (внимательно глядя вокруг себя и в самого себя), что в новое время (последние 200 лет, с эпохи Просвещения, а особенно – после Наполеона) она приобрела новые формы (когда все больше людей живут по евангелию от Антихриста: (приведу всем понятный пример. Я не считаю, что роман «Мастер и Маргарита» - евангелие от Сатаны, однако оттуда широко распространилась известная формула: «Никогда ничего не просите, особенно у тех, кто сильнее вас. Сами придут и сами все дадут». Это знамя современной гордыни. Те, кто бездумно повторяет эту фразу, забывают или не знают о том, что это перевернутые евангельские слова: «Просите, и дано вам будет».).

Излагая теорию Раскольникова Дуне, Свидригайлов три раза упоминает его самолюбие, тщеславие и гордость (в начале, в середине и в конце изложения теории), один раз Наполеона и только вскольз говорит о таких вещах, как бедность и желание помочь родным1.

То же самое говорил Раскольников Соне. Т.е., очевидно, что главное все-таки именно тщеславие, причем тщеславие «современное». Почему это подчеркивается? Гордыня была у людей всегда (а до людей ей заболел отпавший ангел, Люцифер), но Достоевский увидел (внимательно глядя вокруг себя и в самого себя), что новое время (после французской Революции и после Наполеона) она приняла какие-то другие формы. И вот эти формы он исследует в своих романах. Тщеславие – это болезнь воли, желания. И чтобы понять, что происходит с волей, важна фигура Наполеона. Дело тут даже не в историческом Наполеоне, а в том статусе, который он обретает в глазах его «ученика». Раскольников очарован его царственным равнодушием к смертям сотен тысяч людей, в которых тот был повинен. Вот здесь корень ложной идеи. Делая Наполеона для себя образцом, Раскольников мечтает обрести такое же божественное равнодушие к жизням других людей (которое якобы дает власть и силу, на деле – иллюзорные), стать свободным, независимым, как бог. Выйти из унизительной бедности, ничтожества. Убийство для него – инициация, оно призвано как бы изменить саму его природу, сделать из него принципиально иное существо. В момент убийства Раскольников максимально приблизился к своей модели (а до этого «сколько дней промучился: пошел бы Наполеон, или нет?), как он это понимал («задушил по примеру авторитета»), (он даже переворачивает ситуацию, представляя, как Наполеон лезет под кровать к старушке, роется в укладке) и тут же убеждается (а догадывался и раньше), что он жестоко ошибся, что все его действия были «сон, бред, болезнь», что убийство никак не преобразило его личность, а наоборот, ведет прямиком к распаду души, к самоубийству. В пароксизме гордыни он может воскликнуть: «У меня одна мысль выдумалась, которую никто и никогда еще до меня не выдумывал! Никто!» (На самом деле, выдумывали многие, «идея в воздухе носилась», вспомним разговор студента с офицером). И вот эта-то ошибка и доказывает неоспоримо абсурдность желания через посредство «горизонтальной» модели. Герой вынужден признать, что ошибался: объект никогда не имел инициатической ценности, которой он его наделил. И здесь могут быть два следствия – сменить объект, решить, что убить надо больше, сотни тысяч людей, как Наполеон, либо обратиться к модели «вертикальной». Следствие такого нарушения – ощущение глубокого несчастья. Он «как ножницами отрезает его от других людей», даже от самых близких, и особенно от них. (У Гегеля есть выражение: «несчастное сознание», это самая современная болезнь, потом это разовьют Ницше и Шелер, но не дойдут до конца в описании явления ресантимента). Болезнь покидает Раскольникова на страницах романа всякий раз, когда он забывает о себе, то есть, начинает желать и действовать непосредственно (а не через посредство – того же самого Наполеона) и становится самим собой: самые яркие моменты, это когда он приносит домой растоптанного Мармеладова, когда защищает Соню от обвинений Лужина, и, наконец, в эпилоге, когда он открывает свое сердце для истинной любви.

Метафизической болезнью больны все – в той или иной степени. По отношению к Раскольникову это можно увидеть по тому, как разные персонажи догадываются или узнают о том, что убийца – именно он. Соне приходится все говорить прямо, даже после долгой подготовки она не может поверить, что бывает убийство2. Порфирий – знает заранее (он это все сам «передумал»). Разумихин догадывается в определенный момент (под лампой). Дуня, когда узнает, уже почти готова, для нее сообщение Свидригайлова неожиданностью не является. Мать, с одной стороны, невинна, а с другой – виновна, прячется от реальности собственной вины. Для нее это поражение, которого ей не пережить.

Лужин болезненно зависит от мнений других, боится, что его «разоблачат». При всем своем самодовольстве он тоже страдает, причина страдания названа своим именем: «черный змей ужаленного самолюбия всю ночь сосал его сердце». У Катерины Ивановны вроде бы соматическое заболевание, туберкулез легких, болезнь нищеты. Но даже эта «настоящая» болезнь напрямую связана с ее духовным состоянием, она является отражением (и в большой мере – следствием) очень далеко зашедшей метафизической болезни. Ее гордыня непомерна, и потому она особенно несчастна. И эта болезнь заразна, она приводит к «апокалиптической сцене» поминок, которая завершается хаосом (прообраз сна Раскольникова).

Урок из книги: эта «современная» повсеместно распространившаяся идея (о том, что Бог умер) делает нас хуже, чем предыдущее человечество. В романе показана динамика грехопадения – новый его этап, раскол собственно нового времени. Достоевский диагностирует болезнь своего века – и нашу с вами. Сон Раскольникова – это рассказ о том, что однажды человек может все разрушить. (И все великие романы Достоевского – рассказ об этом, наиболее наглядно это показано в «Бесах»). Мы сегодня хуже, чем были оступившиеся Адам и Ева в раю, чем строители Вавилонской башни. Грехопадение человечества не одномоментно, это болезни процесс, в которую оно все больше и больше вовлекается (ведь болезнь – заразна!). Она заражает воздух и почву, ее следствием становятся природные и экологические катаклизмы. Насилие нарастает. Нужно отказаться от утопической идеи гуманизма, что однажды человечество сможет примириться здесь, на земле. И христианство знает об этом – ведь неспроста истинная Благая Весть, Евангелие, заканчивается Апокалипсисом. Новое «время язычников» (Лк, 21, 23-24) мало-помалу изменило евангельскую перспективу, посеяло сомнения по поводу истинности апокалиптических текстов. Но это время стало однако временем необычайным, временем новой уникальной цивилизации, дало человеку технические возможности, которых не было никогда прежде. Можно, несколько утрируя, сказать, что это наше время отодвинуло в сторону Откровение Иоанна, а вместо него создало атомную бомбу.

И актуальность Достоевского сегодня состоит в том, что он призывает нас перечитать Евангелие – так, как это предстоит Раскольникову (который знает по себе, что такое la gurre éternelle, jusqu’à la nouvelle Jérusalem – сквозной апокалиптический образ, проходящий через все Евангелия, особенно синоптические): со всей страстью души, на самом личностном, внутреннем уровне. Ибо только на этом внутреннем уровне и возможно спасение. Излечение возможно – если человек с Божьей помощью и по своей воле сумеет преодолеть пропасть между собой и другими (в противном случае, эта пропасть его пожирает). Преодоление происходит в конце книги с излечившимся героем. И с этот момент правда героя совпадает с правдой автора (и с правдой Евангелия, дух которого начиная с ХIХ века находит воплощение в великих романах нового времени).


1 Он объясняет внимательно (и тоже отчасти с пониманием) слушающей Дуне, что молодому человеку с достоинствами и с самолюбием непомерным обидно прозябать, страдая от бедности и унижений, от положения матери и сестры, а пуще всего от тщеславия, гордости и тщеславия. Потом излагает теорию и добавляет, что Наполеон его ужасно увлек, то есть то многие гениальные люди на единичное зло не смотрели, а шагали через, не задумываясь. Он, кажется, вообразил себе, что и он гениальный человек, - то есть был в том некоторое время уверен. Он очень страдал и теперь страдает от мысли, что теорию-то сочинить он умел, а перешагнуть-то, не задумываясь, и не в состоянии, стало быть человек не гениальный. Ну, а уж это для молодого человека с самолюбием и унизительно, в наш век-то особенно...

2 (чистота души – подобная сцена есть в «Германтах» - бабушка Марселя не имеет никакого отношения к снобизму и потому не видит, что Легранден – сноб, но это прекрасно видит отец Марселя, похуже – он сам и мать. Мы видим в других лучше всего наши собственные пороки).