По ветрености молодых лет
| Вид материала | Документы |
- Положение о реализации Программы развития и поддержки молодых инноваторов, 140.39kb.
- Положение о реализации Программы развития и поддержки молодых инноваторов, 35.68kb.
- Ii международная молодежная научная конференция, 30.61kb.
- Положение о конкурсе для молодых журналистов "Вызов ХХI век" Конкурс проводится среди, 64.68kb.
- Конкурс «Народная кукла «Неразлучники», 28.58kb.
- Конкурс на соискание премии за лучшую работу по популяризации науки 8 Работы принимаются, 322.59kb.
- Летняя школа-конференция по проблемам алгебраической геометрии и комплексного анализа, 35.73kb.
- Совершенствование органосохраняющих хирургических вмешательств при миоме матки, 78.18kb.
- Молодежная политика, 104.29kb.
- Конкурс молодых математиков, 166.82kb.
По ветрености молодых лет
(к вопросу нетрадиционной трактовки
повести А.С. Пушкина
«Станционный смотритель»)
Два чувства дивно близки нам –
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как (без оазиса?) пустыня
И как алтарь без божества
А.С. Пушкин
Если блудный сын воротится в дом,
Он воротится днем,
Если в дом воротится блудная дочь,
Она воротится в ночь.
Дочерь тем же пройдет путем,
Но она-то придет с дитем.
Инна Кабыш
Повестям Белкина повезло в одном отношении: их можно читать в любом возрасте. Чего не скажешь о критике: они либо обходятся вниманием (в книгах, посвященных всему творчеству А. Пушкина), либо трактуются наспех или односторонне, только с точки зрения отражения в них общественных отношений российской действительности первой половины XIX века. Правда есть стороны, которые разрабатывают досконально – это прототипика и стилистика повестей (в частности, наличие целой системы псевдонимов). Тем не менее, это никак не помогает объяснить необыкновенную притягательность повестей, их живучесть и читаемость. Если бы весь их смысл в идейном и тематическом отношении сводился к изображению реалий далекой эпохи, то они не были бы так актуальны почти 200 лет спустя.
Интересный факт: читая критические статьи о повестях, постоянно обнаруживаешь фактические неточности, относящиеся к тексту и содержанию. Порой создается впечатление, что повесть подвергают анализу, не держа текст перед глазами, по давнему (или недавнему) впечатлению от прочитанного. Это судьба повестей. Всем чего-то в них недостает: критикам, иллюстраторам, экранизаторам. Все стремятся их поправить, дополнить, расширить. Всем мало текста. Тогда как текст в повестях сгущен до такой степени плотности, что каждое слово, каждая фраза – ключ к целой цепочке ассоциаций. Особенно это касается повести «Станционный смотритель», которая из всех выбрана критикой как самая социально острая, и герой которой Самсон Вырин сподобился сомнительной чести стать первым в бесконечной череде образов «маленьких людей» в русской литературе. Об этой повести, по преимуществу, и пишут, опираясь на память (или отсутствие ее).
Пример – книга философа Серебряного века М.О. Гершензона «Мудрость Пушкина». Читаем:
«Хорошенькая Дуня, кокетка, легко дарящая поцелуй проезжему офицеру».
Уточним: не хорошенькая. Хорошеньких много, и если бы Дуня была просто хорошенькая, Пушкин бы так и написал. В повести: «Красота ее меня поразила».
И уж точно не проезжему офицеру, а всего лишь титулярному советнику А.Г., рассказчику истории.
Далее: «Они венчаются, она счастлива, богата...»
Может, и богата, о прочем у Пушкина ни слова. По-видимому, для критика богатство – синоним счастья и законного брака. По нашему времени, возможно, это и актуально, но для старой России не пройдет.
Уж если Марья Гавриловна в «Метели» венчается, то венчается. Пусть не с тем, не важно, – обряд налицо. Кстати, ее венчание формально недействительно, поскольку не записано в церковной книге. Мы помним, что при слове «поцелуйтесь» она падает в обморок, а Бурмин убегает из церкви. Врядли в такой обстановке священник смог бы записать в свой реестр что-то вразумительное. Но для героев не это важно – обряд-то свершен, перед Богом они муж и жена. Почему-то никто из критиков не задумывается в этом смысле над дальнейшим поведением Марьи Гавриловны, в частности, над ее словами Бурмину: «Я никогда не могла быть вашею женою». (Марью Гавриловну критики вообще либо не жалуют, либо игнорируют). А ведь она действительно понимала это, но объясни она причину, окружающие посчитали бы ее слова за бред. Вот подоплека жизни «девственной Артемизы», игры в почитание памяти Владимира, - маски, которые она была вынуждена надеть. Суть же в том, что новый брак невозможен, ибо это святотатство. А с Бурминым почему бы не пококетничать? Сердце-то не камень. Потому она и сидит у пруда «героинею романа», что так по-человечески понятно и простительно. Ее слова: «Так это были вы!» – вздох облегчения женщины, обретшей право на счастье с любимым человеком.
Примеры можно множить, но хватит и одного.
Пушкин создавал «Повести Белкина» болдинской осенью 1830-го года, «на переломе наших лет», когда ощутил потребность искать счастье в «порядке вещей», как до этого искали его все люди в течение сотен лет. Впереди его ждал брак с любимой невестой, к чему он относился необыкновенно серьезно: просил благословение у матери, никогда его не любившей, и у отца, с которым чуть не разорвал отношения в пору Михайловской ссылки, заботился о приданом невесты, налаживал отношения с ее родней, и работал с редким подъемом, надеясь обеспечить себе материальные средства к содержанию семьи. От романтических устремлений молодости он переходил к традиции, укоренялся в вечных ценностях. Недаром о своем браке писал: «Я поступаю как все». То, что это был для него естественный процесс, доказывают «Повести Белкина», которые, по сути, утверждают две простые истины. Первая: гордыня-зло. Вторая: воля родителей, как бы не казалась она несвоевременна, притеснительная, тяжела – воля Провидения.
Для светской литературы того времени, насквозь проникнутой духом века предыдущего, века Просвещения, это было таким вызовом, такой дерзостью, таким «мракобесием», что Пушкин сознательно запутал следы к своему авторству тройными псевдонимами. Стилю же повестей он придал такую степень изящества, что никто не смог их заподозрить в проповеди. Все только ощущали загадочную прелесть его сюжетов и вневременное жизнеподобие героев. В этом, возможно, и кроется причина того, что современники повестей просто не поняли и не оценили.
Все исследователи повести «Станционный смотритель» отмечают высокую степень насыщенности текста словами и оборотами православно-церковной терминологии. Правда, подробно анализируют лишь «картинки с историей блудного сына».
Попробуем проверить алгеброй гармонию и подсчитать случаи употребления церковной терминологии во всех повестях.
Выстрел
«Благодарите Бога, что это случилось у меня в доме»
«вид настоящего дьявола»
Всего - 2
Метель
«Божий храм»
«старая часовня»
«венчаться» (5 раз)
«священник», «батюшка», «поп» (6 раз)
«у края гроба»
«слава Богу»
«по паперти»
«тремя свечами»
«перед налоем»
«священная память»
«церковь» (5 раз)
Всего - 24
Гробовщик
«кивот с образами»
«похороны»
«похоронные дроги»
«гробы» (4 раза)
«похороненные» (2 раза)
«похоронные принадлежности»
«ей богу»
«чем Бог послал»
«побожился»
«священники»
«молитвы»
«к обедне»
«благовестили к вечерне»
«мертвецы православные»
«Перекрестись!»
Всего – 20
Станционный смотритель
«картинки с историей блудного сына» (2 раза)
«к обедни» (3 раза)
«церковь» (2 раза)
«священник»
«алтарь»
«свечи»
«паперть»
«старушки молились»
«дьячок» (2 раза)
«крестная мать»
«заблудшую овечку мою»
«молебен у Всех Скорбящих»
«согрешишь и пожелаешь ей смерти»
«Царство ему небесное»
«покойник»
«похоронили»
«деревянные кресты»
«могила» (4 раза)
«кладбище» (4 раза)
«черный крест с медным образом»
«призвала попа и дала ему деньги»
Всего – 32
Барышня-крестьянка
«Ради Христа»
«Побожись!»
«Ну вот те святая Пятница»
«Поклялся святою Пятницею»
«Алексей божился ей»
«Как Бог свят!»
Всего - 5
В сравнительном отношении картинка выстраивается следующая:
- Станционный смотритель 32
- Метель 24
- Гробовщик 20
- Барышня-крестьянка 6
- Выстрел 2
Повести «Станционный смотритель», «Метель» и «Барышня-крестьянка» объединены тематически (любовь, брачные узы, родительское попечение о детях) и идейно (торжество «порядка вещей», воля родителей – воля Божья). Из трех одна – трагическая история небрежения родительским благословением. Повесть даже не печальна, она безысходна по интонации, а эпилог ее (конец – делу венец) просто беспросветен: по обилию кладбищенской терминологии он перегоняет даже «Гробовщика» (12 – 10). Странно, что этого не замечает никто из комментаторов.
Надо сказать, что в анализе содержания повести «Станционный смотритель» установилась прочная традиция рассматривать это произведение с точки зрения критики сословно-иерархических норм тогдашнего общества, под которую, как под общий знаменатель, подводятся судьбы и «маленького человека» Самсона Вырина, и предположительно счастливой Дуни и обаятельного в своем злодействе Минского. Думается, если бы это было так, повесть давно бы потеряла свою актуальность. К тому же нормы поведения, закреплявшие сословные барьеры, Пушкин не только не отвергал, но и считал необходимыми. «В обществе, – писал он в одной из заметок 1830-го года, – вы локтем задели вашего соседа, вы извиняетесь – очень хорошо. Но, гуляя в толпе под качелями, толкнули лавочника – вы не скажите ему mille pardons. Вы зовете извозчика и говорите ему: пошел в Коломну, а не: сделайте одолжение, потрудитесь свезти в Коломну» (11, 132).
Парадокс, но в повести ищут (и находят!) то, чего в мыслях не было у автора.
Зато ни в одном из комментариев нет хронологии повести, а она автором дана куда как отчетливо. Итак,
1816 год, май – первый визит рассказчика;
Дуне 14 лет.
1817 год, зима – приезд Минского на станцию,
увоз Дуни (ей не более 15 лет);
через месяц – приезд Вырина в Петербург.
1819, – начало 1820 г. – второй визит рассказчика
1829-1830 – приезд Дуни к отцу летом
осень – третий визит рассказчика.
Сухие цифры говорят о многом. Неопределенный при невнимательном чтении период разлуки с дочерью (смотритель «с год как помер» ко времени ее приезда) превращается в 11-12 лет. Возраст Дуни – в 26-27 лет, Минского, если в первую встречу самое меньшее 25 – в 36-37 соответственно. Ассоциации возникают вполне определенные.
Пушкин вообще точен с цифрами, даже намеренно точен. К чему бы, например, он 2 раза упоминает, что рассказчик на третью поездку к смотрителю потратил 7 рублей? Но всему свое время.
В связи с преобладающим в критике социально-классовым подходом главным действующим лицом повести раз и навсегда был определен Самсон Вырин (что вполне справедливо), образ которого был проработан до последних тонкостей, но почему-то с одним уклоном: чтобы показать, какой он, в сущности, жалкий, недальновидный. Не понял, де, Дунина счастья. Да и спился. В общем, «маленький человек», что с него взять. Туда ему, дескать, и дорога. Жалко, конечно, но Дуню жальче. Она вон какая: богатая, красивая. Это и выносится со школьной скамьи в большую жизнь.
Берусь доказать, что Пушкин не имеет к этому никакого отношения. И начну с того образа, которому повезло меньше всех – с Авдотьи Самсоновны Выриной, «бедной Дуни». Она у комментаторов как пешка, куда хочу туда и ставлю. А ведь Дуня – вполне самостоятельная личность. Эта определяющая черта ее характера, так же как хозяйственность, домовитость, указывают на то, что матери она лишилась рано и уже давно находится на отеческом попечении. Потому что мать никогда не позволила бы Дуне трех вещей:
- постоянно вертеться около проезжающих и вступать с ними в разговоры;
- целоваться с незнакомцами;
- раскатывать с чужим мужчиной в кибитке на глазах у всей деревни.
С этим было строго. Девушку берегли от греха и дурной молвы (неизвестно, от чего больше). Ведь молва могла испортить репутацию так, что не отмоешься. Недаром Лиза в комедии Грибоедова говорит Софье: «Грех не беда, молва не хороша».
Вольность в обращении, которую с молчаливого согласия отца позволяет себе Дуня, целиком следствие отсутствия материнского дозора.
Действие ее поразительной красоты на окружающих (уточним, проезжающих по тракту), сделало ее «маленькой кокеткой», а практика общения с разнообразным, по преимуществу чиновным и обеспеченным людом, «девушкой, видевшей свет», то есть, не робкого десятка, думается, умеющей поддержать разговор на общие темы: погода, дорога, домашнее хозяйство. Ведь Дуня нигде не училась, и в доме нет ни одной книги, кроме смотрителевой почтовой, куда он записывает подорожные. Пушкин непременно отметил бы книги в подробном описании интерьера станции, но нет – он вполне мещанский: бальзамины в горшках, немецкие картинки, пестрая занавеска, самовар.
Дуня православная девушка, у нее есть крестная мать (не один смотритель страдал от ее бегства), она ходит к обедне по воскресеньям.
Правда, события впоследствии разыгравшиеся, показывают, что религиозность Дуни носит, скорее, бытовой характер: 13 лет понадобилось ей, чтобы осознать свою вину перед отцом и ощутить потребность в покаянии. Трудно представить, чтобы, живя в Петербурге, она ходила на исповедь. Любой священник наложил бы на нее епитимью и потребовал изменить свою жизнь.
Дуня ласкова в обращении, добра и заботлива. Эти качества проявляются и при мнимой болезни Минского.
Описание ухода Дуни за «больным» Минским дано в последовательно объективном, лишенном сантиментов со стороны героини тоне, в нем преобладают одни глаголы (обвязала, села, не отходила, подносила).
В тексте повести нет ни единого намека, что Дуня влюбилась в гусара с первого взгляда. История его пребывания в доме смотрителя под маской мнимого больного лишена каких-либо намеков на это: совершенно нейтральная лексика. Дуня – добросовестная сиделка, не более. Об этом говорит и то, что на предложение Минского прокатиться в кибитке «Дуня стояла в недоумении»: она совершенно не мыслила продолжать знакомство с гостем. Девушка «собиралась к обедни». Стало быть, вопрос о побеге решился в кибитке. Что Минский наговорил ей там?
Да ничего особенного. Например: «Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода» – начало письма Анатоля Курагина Наталье Ростовой, которая в тот момент лишь на два года старше Дуни. Юную девушку соблазнить не трудно, знай шепчи: «Женюсь, люблю, «будешь ты ходить в шелках, нарядных пестрых башмачках» (Р.Бернс), да угрожай самоубийством. Вот, вероятно, почему Дуня «всю дорогу плакала, хотя, казалось, ехала по своей воле».
Далее мы встречаем героиню в сцене, пленяющей сердца критиков до такой степени, что все они утверждают: Дуня достигла предела счастья.
«Дуня, одетая со всей роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы...
Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною: он поневоле ею любовался». Отметив слово «поневоле»: Самсон Вырин прекрасно знает цену этой красивой картинки. Из всех комментаторов повести один лишь человек осмелился назвать все вещи своими именами: учитель Калининградского морского колледжа Ильинская Ольга Дмитриевна. Она первая употребила слово «содержанка» и обоснованно доказала в своей статье «Эта повесть – о потере человеком доброго имени» намеренность пушкинского педалирования этой стороны Дуниного положения: «На положение Дуни Пушкин даже не намекает – он всячески подчеркивает его. «Заблудшую овечку» – свою дочь – хочет вернуть в дом Вырин. «Что с возу упало, то пропало, отдайте мне... бедную мою Дуню, ведь вы натешились ею, не погубите же ее понапрасну». Что же такое с «возу упало», чтобы пропасть насовсем? Дунина человеческая (я бы уточнила – девичья) честь».
Потеря девушкой чести в эпоху Пушкина была потерей будущего, честного имени, уважения окружающих.
О судьбе Дуни Ильинская пишет, что это «судьба женщины – красивой приятной игрушки, зависящей от характера, настроения, наконец, капризов своего содержателя. И со временем такая жизнь нередко превращалась в жестокую... душевную пытку».
Это мы и увидим, если снимем розовые очки: на ручке кресел сидит красивая игрушка.
Последующий эпизод вообще странен. Прошел месяц, как Дуня стала любовницей Минского. Она полюбила своего соблазнителя, это ясно. Но ведь это не причина падать в обморок при виде отца, не тирана, не самодура, а любящего отца, которого и сама она любила. Естественней было кинуться к отцу с криком: «Папенька! Дорогой! Я счастлива! Прости, прости меня!» «Ах! – и зарыдали оба». («Сказка о мертвой царевне и семи богатырях») Но нет – крик, обморок.
Объясняется все просто. Дуню просветили, что по закону за ее увоз бравому ротмистру полагается уголовный суд и тюрьма, а ей – отъезд домой под конвоем. И просветил ее никто иной, как Минский. Больше-то некому. Из-за него она кричала, за него боялась.
Образу Минского повезло больше. Хотя все в нем лежит буквально на поверхности, критики дружно взялись докапываться до психологических глубин нрава бравого ротмистра, находя в нем проблески благородных чувств и намерений. Все это иначе как самообольщением не назовешь. Пушкин поставил этому диагноз еще в «Евгении Онегине»: «Порок любезен, и в романе, и там уже торжествует он».
Он любит Дуню? Если бы любил, обвенчался бы с ней в первой попавшейся церкви, или, прибыв домой, испросив благословения родителей, явился бы к Вырину с предложением. Так поступали благородные люди. Минский же – эгоист, который живет только для удовлетворения своих капризов и лжет как дышит. Не сумев соблазнить девушку в доме отца во время своей мнимой болезни, он крадет ее, по сути, ребенка, за что по законам Российской империи полагался уголовный суд.
Минский из разряда людей, которым ничего не стоит оскорбить слабого, беззащитного, зависимого. На старого солдата с тремя медалями на сюртуке замахивается нагайкой, да и в дальнейшем не церемонится с отцом похищенной девочки, выталкивая его взашей.
Спросите любого из отцов современной восьмиклассницы, кем он назовет взрослого мужчину, растлившего его дочь. Прогнозировать ответ нет нужды.
Обратной стороной грубости по отношению к беззащитному всегда является трусость, и Минский в этом смысле не исключение. Иначе почему бы он робкому, несчастному Вырину бросает совершенно непонятные слова: «...что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать?..» Это просто немыслимо: представить старого смотрителя с ножом, крадущимся. И почему «повсюду»? Между 2-мя встречами героев проходит 2-а дня, встречи носят очень краткий характер, Вырин в обоих случаях в униженном положении.
Что крадется за Минским, становится ясно, если перестать воспринимать его поступок как сюжет для оперетты. Похищение человека на Руси издавна считалось тяжелейшим преступлением.
По Соборному уложению царя Алексея Михайловича (1649) было предусмотрено применение смертной казни в отношение виновных в похищении женщин и младенцев. Воинский артикул Петра I 1715 года в главе XXI артикула 187 решал вопрос кратко: «голову отсечь». Позднее Статья 429 Свода законов Российской Империи предусматривала лишение всех прав состояния, наказание кнутом и ссылку на каторжные работы.
Вопрос решился бы в пользу похитителя только в случае непринудительного брака. Но Минский на Дуне не женится и жениться не собирается.
Вообще слова «зарезать», «разбойник» – из лексикона кавказской реальности, с которой обладатель черкесской косматой шапки наверняка был знаком, если не по своему личному опыту, то по рассказам товарищей по службе. Ведь за увод кавказской девушки обидчика ждал нож. На Кавказе с этим не церемонились и не разбирали чинов и рангов, потому что знали, чем кончались такие приключения для самих девушек: это прекрасно показал М.Ю. Лермонтов в «Бэле».
Литературные подтверждения вообще более внятны сердцу филолога.
Вот повесть Н.С. Лескова «Старые годы в селе Плодомасове», действие одного из эпизодов которой происходит в 1748 году. Она ярко живописует, как три отряда драгун под предводительством губернатора скачут выручать 15-летнюю Марфу Андреевну Байцурову, дочку захудалого помещика, которую с целью женитьбы похищает богатый боярин Никита Юрьевич Плодомасов, самодур, разбойник, содержатель крепостного гарема. Интересно, что спасатели заранее берут с собой кандалы.
Повесть эта в творчестве Лескова непопулярна и легко догадаться почему. Сказывается, во-первых, привычка критики поносить Российскую Империю, называя ее «тюрьмой». Никаких прав у людей там, дескать, не было. Закон никого не защищал. Второе – в повести изображена мудрость родителей, распоряжающихся судьбой дочери. Богатому развратнику, посватавшемуся к ее дочери, мать отвечает: «...во-первых, ты для нас, мелких сошек, не пара; а, во-вторых, ты моего мужа, а ее отца, на пару лет старше будешь; а, в-третьих, скажу тебе, что на место твоих подлых женщин, на те же пуховики, я свою дочь класть не намерена, и чести девству ея в твоей любви нисколько не вижу».
Лесков выразил в этих словах манифест традиционной русской семьи, не будь которой, не было бы и России как таковой.
Откроем «Войну и мир», 2 том, эпизод похищения Наташи Ростовой Анатолем Курагиным.
В решительный момент циник Долохов вдруг обращается к Анатолю с предложением бросить «все это»:
Я тебе помогал, но все же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Ведь разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут...
Долохов знает, что говорит. С браком в Российской империи шутить не полагалось, и никакая родовитость от закона спасти не могла. А то что Наташу похищают не для брака, Долохову ясно. В случае законного разбирательства, он тоже попадал под суд как соучастник. А денег, в отличие от Анатоля, у него не было.
Нравственная же сторона вопроса выражена словами Пьера Безухова:
– Вы не можете не понять, наконец, что, кроме вашего удовольствия, есть счастье, спокойствие («покой и воля», по словам А.С. Пушкина) других людей, вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами, подобными моей супруге, – с этими вы в своем праве, они знают, что вы хотите от них, они вооружены против вас тем же опытом разврата, но обещать девушке жениться на ней... обмануть, украсть... как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить ребенка или старика!..
И поняв, что его призывы напрасны, Пьер роняет: «О, подлая, бессердечная порода!» Точная характеристика Минского.
Но критики все равно находят аргументы в защиту этого героя: он, де, кается («виноват перед тобою и рад просить у тебя прощения»). Правда, чтобы убедиться в этой радости и готовности, Вырину пришлось проделать пешком путь от станции до Петербурга по зимней дороге и через минуту после этого счастливого мгновения оказаться на улице со смятыми ассигнациями за обшлагом рукава в уплату дочерней чести. Так что цену этой радости подсчитывать не будем. А вот цену чести Дуни может подсчитать любой желающий, решив небольшую вероятностную задачку. Вот ее диапазон: 35-70 руб. Не густо-с. Не так уж Минский и богат. Видимо, от выигрыша до выигрыша. А чтобы мы не обольщались, несколько цифр для сравнения. 25 рублей стоит Минскому визит доктора. Конечно, это переплата, подкуп, но не намного, ведь рядом свидетель, Самсон Вырин, он может что-то заподозрить. Тому же служит намеренное уточнение рассказчиком повести цены поездки к смотрителю – 7 рублей, повторенное дважды, последний раз в конце, чтобы не забыли.
Во всех сценах, кроме мнимой болезни, Минский раздражен, мрачен, задумчив или взбешен. Одну из причин угадать нетрудно. Люди, подобные Минскому, привыкшие бездумно тратить деньги на удовлетворение своих прихотей, как правило, находятся в постоянном недостатке материальных средств. Спросят: а Дунина роскошь, квартира? Отвечу: в Петербурге почти все представители дворянского сословия жили в долг. Не миновала такая учесть и Пушкина. Уйдя из жизни, он оставил после себя несколько десятков тысяч рублей долга, оплаченного, кстати сказать, Николаем I.
И заметим, нигде в тексте нет ни прямого, ни косвенного указания на то, что Минский любит Дуню, что он хотя бы нежен с ней. Исключение одно: «в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку». Это все. И на том, как говорится, спасибо. Как мало надо женскому сердцу!
Когда С. Соловьев в 1972 г. взялся снимать своего «Станционного смотрителя», ему этого не хватило. Он заставил героев и в снежки играть, и долгими взглядами обмениваться, понимая, что доказательств любви Минского маловато. Фильм, как почти все фильмы по произведениям А.С. Пушкина, заново придуманный, вполне в духе традиционной критики.
И Дуне не дашь 15 лет, и бродит она бледной тенью по станции, более походя на Татьяну Ларину. А уж Минский в исполнении Н. Михалкова – просто «и ваши кудри, ваши бачки», эдакий разочарованный эмансипэ, добро пожаловать на Сенатскую площадь.
Эпизоды 2-х приездов рассказчика к смотрителю следуют один за другим. Разделяет их один абзац, венчающийся фразой, не замеченной никем из комментаторов.
«Прошло несколько лет...
Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием.»
Почему? Если предположение о смене смотрителя и замужестве Дуни вполне естественны (ведь Дуне уже 17-18 лет, самое время), то мысли об их смерти на первый взгляд совершенно не обоснованны (ведь иначе Пушкин упомянул бы или об эпидемии, или о природной катастрофе). Думается, Пушкин не мог написать это случайно. По всей видимости, идиллическое бытие отца и дочери в «тихой обители», счастливое и безмятежное, не вязалось с его убеждением о невозможности счастья «на свете»... («На свете счастья нет...»)
Жизнь должна была вторгнуться в «тихую обитель», испробовать героев на излом. Кто же достойнее вышел из поединка с бедой? А что это была беда автору ясно (в отличие от комментаторов), потому что отныне героиню драмы он будет называть не иначе как «бедная Дуня». У читателей того времени еще на памяти была «бедная Лиза», соблазненная и брошенная дворянским сыном простая девушка. Эпитет «бедная» употреблялся по тем временам в отношении падших по неопытности девушек. Только у Лизы путь был короче – до пруда. Дуня же испила горькую чашу раскаяния до дна.
Читая критическую литературу о «Станционном смотрителе», замечаешь, при некоторой вариативности текстов, одно общее для всех авторов место, которое хочется назвать «магия кареты». Можно что угодно предполагать о чувствах Дуни, о судьбе Дуни, но лишь речь заходит об эпилоге, тут различий никаких: Дуня обрела счастье. Такова магия «кареты в шесть лошадей». При таком атрибуте быта невозможно быть несчастной.
В связи с этим вернемся к началу повести, конкретно, к описанию интерьера станции, мимо которого не проходит никто из комментаторов – к немецким картинкам с историей блудного сына. Изображение странствий блудного сына в бюргерско-протестантской транскрипции навевает невольную мысль о том, какую трансформацию претерпела христианская традиция в эпоху зарождения и роста атеистического мышления. Притча представлена поверхностно, содержание ее сведено к внутрисемейному родственному конфликту, мистический и философский смысл утрачен. Тогда как в евангельской притче отец – Бог, сын – грешник. Ирония Пушкина в описании страданий сына: в рубище, но в богатой треуголке, легко накладывается и на перечисление свидетельств Дуниного благополучия: карета, шестерка лошадей, кормилица, моська. Вот она, треуголка просвещенного века. Недаром многие комментаторы чувствуют, что в них есть что-то игрушечное.
Мы видим, что Дуня богата, и только. Быть богатой не значит быть счастливой. Богатство всего лишь основа комфорта, тогда как и в комфорте можно быть несчастным. Примеры множить нет необходимости, достаточно вспомнить Евгения Онегина.
Пушкин всю жизнь стремился к материальной независимости, чтобы спокойно творить, но у него и мысли не было называть богатство счастьем. Более того, он вообще не видел возможности торжества счастья в жизни:
На свете счастья нет.
Но есть покой и воля.
Покой он надеялся обрести в обители «трудов и чистых нег». Почему чистых? Потому что они не вызывают угрызений совести.
Есть ли у Дуни покой?
Если дочь может быть покойна, 13 лет не думая о единственном в мире родном человеке, не имея представления, жив он или умер, то она чудовище. Думается, покоя у Дуни нет.
Есть ли у Дуни воля, т.е. возможность поступать по желанию? Тоже нет. «Неволю девичью» (жизнь с отцом, ничем ее не ограничивавшим) она сменила на неволю содержанки в буквальном смысле слова «без права переписки». 13 лет она не ищет контакта с отцом, что через некоторое время предприняла бы любая женщина, хоть украдкой, хоть тайком. Значит, запрет был наложен железный, под угрозой разрыва.
У Дуни даже нет возможности быть собой. Она лишена биографии. Отправляясь на кладбище, она говорит детям: «Сидите смирно». Т.е. о дедушке они не имеют права знать. Она человек без корней. Какой уж тут покой, какая воля.
Но «магия кареты» столь очаровывает комментаторов, что если М.О. Гершензон додумывается до «венчания», то другие и кривого рыжего мальчишку, рассказчика эпизода о Дунином приезде, объявляют вестником Божьим (устами, де, младенца глаголет истина), тогда как Пушкин и его, и его мать, «толстую бабу», «жену пивоварову» изображает в комическом, фарсовом ключе.
Никто почему-то не замечает, что Дуня со всеми своими атрибутами внешнего благополучия внедряется в унылый до слез пейзаж, при описании которого кладбищенская терминология встречается почти в каждом предложении. Спорный апофеоз.
На наш взгляд, каждая деталь эпилога утверждает только то, что Дуня безнадежно несчастна. Об этом говорит вся обстановка ее неожиданного приезда.
Мы узнаем из слов рассказчика, что станция, над которой начальствовал смотритель, уничтожена. Чтобы попасть туда, он берет «вольных лошадей». Если бы Дуня собралась в дорогу обстоятельно, сведения об этом ей мог дать любой ямщик, любой почтовой служащий. К тому же тракт заброшен, ехать по нему можно только целенаправленно, а не проездом.
Если приезд героини – демонстрация ее семейного счастья, в карете должен был бы быть ее супруг или лицо мужского пола, его заменяющее. Ни один уважающий себя муж в XIX веке не отпустил бы жену с детьми, едущую в неизвестном направлении.
Дуня везет детей, причем один из них годовалый с кормилицей (деталь точно подмеченная Ильинской О.Д.) Везти годовалого ребенка со всем комплексом проблем этого возраста по запущенному тракту с угрозой убиться всей компанией (что на запущенном тракте не проблема), простыть на сквозняке, подцепить заразу ребенку или кормилице, – это надо было иметь причину из ряда вон выходящую.
Молодая, цветущая женщина («прекрасная барыня») при трёх детишках тащит с собой ещё и моську, которую надо кормить и выгуливать. На первый взгляд, деталь может показаться смешной и довод неубедительным, но именно моська ярче всего свидетельствует о духовном одиночестве Дуни. Мосек заводили пожилые или одинокие дамы, страдающие от невнимания близких и окружающих. Вспомним Хлёстову из комедии «Горе от ума»:
От скуки я взяла с собой
Арапку девку и собачку.
О какой скуке речь, если старая барыня едет на вечер с танцами? Да о той, о вечной.
Дуне не хватает двух детишек для общения и третьего для нежности и ласки, которое источает малолетнее дитя? Но дети детьми, а моська заменяет не их. Пример из зарубежной литературы 20 века, «Современная комедия» Дж. Голсуорси. Дочь Сомса Форсайта Флер рожает сына. Кого она зовёт к постели? Не отца, не мужа (те, естественно, сами приходят), а... пекинеса Тинг-а-Линга. Блажь богатой леди? Нет, тонко подчеркнутая писателем деталь. Флер катастрофически духовно одинока, невзирая на богатство, любовь мужа и отца.
Её первая любовь пала жертвой семейных обстоятельств. Она смирилась, подчинилась житейской необходимости, надела маску успешной женщины и... выбрала в безмолвные конфиденты четвероногое существо, о котором вспоминает даже в таких обстоятельствах, когда любой женщине не до собак.
Всё свидетельствует о том, что Дуня, сорвавшаяся после 13 лет безвестности со всеми детьми в дорогу, потерпела сокрушительное поражение в своей борьбе за счастье. Характер этого поражения идентичен трагедии её отца (измена, брошенность), осознан ею и прочувствован, и она стремится к живому, брошенному ею, отцу вымолить у него прощение за свой грех, потому что только пережив измену, можно понять трагедию человека, которому изменили, которого выбросили из жизни столь же безжалостно, сколь сделала это она «по ветрености молодых лет». Ведь преступление Дуни не в любви к Минскому и даже не в добровольно-принудительном побеге с гусаром, а в том, что 13 лет она ни письмом, ни словом не дала о себе знать. Всё это настолько чудовищно по отношению к родному человеку, что не имеет никакого оправдания ни перед людьми, ни перед Богом.
Герой трагедии В. Шекспира «Ромео и Джульетта» говорит: «Над раною смеётся тот, кто не был ранен». Дуню ранили, и она нашла в себе силы понять, за что. Скорлупа эгоизма счастья треснула, Дуня помчалась каяться, не разбирая дороги.
Пушкин лишает свою героиню возможности выпросить прощения. Вырин мёртв. Он покоится рядом с супругой, матерью Дуни, на заброшенном кладбище. Вот и ещё один грех Дуни – презрение к «отеческим гробам», в данном случае, к могиле матери. Судя по тому состоянию, в каком находит могилы стариков рассказчик через несколько месяцев после Дуниного приезда, деньги, данные героиней попу, пошли только на отпевание, что навевает мысли о том, так ли уж она богата, если не может облагородить место последнего пристанища родителей.
По всей видимости, к их могилам она возвращаться не собирается до конца жизни. Есть ли в таком положении у неё надежда на счастье, судить читателю, тем более если принять во внимание, что Дуня – единственная героиня в творчестве Пушкина, пренебрегшая родительским благословением.
Несколько слов по поводу оптимистических прогнозов судьбы главной героини.
В начале 19 века роман между дворянином и простолюдинкой был вполне возможен, о чём, кстати, говорит и Самсон Вырин: «Не её первую, не её последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою».
Бывали случаи, очень редкие, когда в дворянские семьи брали купеческих дочерей «за красоту». Часто красота эта имела денежный эквивалент в форме приданого. Но во всей литературе 19 столетия мы, пожалуй, не найдем описания случая женитьбы на содержанке.
Если девушке не удавалось сразу поставить своего соблазнителя под венец, она теряла возможность сделать это в будущем. То, что Дуня этого не сподобилась, что она обычная содержанка, гусарова Дуня, к которой ездят «гости» – сразу обозначено Пушкиным. В этом трагедия Вырина, его позор. Именно поэтому он не ищет защиты у закона. Он любит дочь даже в её падении, тем более видит, что она не осознаёт своей судьбы и довольна настоящим положением.
С содержанками жили многие: плодили детей, давая им чужую фамилию, – механизм был отработан (литературные примеры: «Подросток» Ф.М. Достоевского, те же «Старые годы в селе Плодомасове» Н.С. Лескова). Некоторые из бастардов, благодаря попечению незаконных отцов, достигали успеха в жизни: В.А. Жуковский, Орест Кипренский, Александр Герцен. Детьми в 19 веке дорожили больше, чем женской репутацией.
Предполагаемая женитьба без благословения родителей влекла за собой очень жёсткие меры со стороны родни: за это могли лишить наследства. За примером далеко ходить не надо, Пушкин наглядно показал это в повести «Барышня-крестьянка». Один из самых привлекательных образов цикла – молодой Алексей Берестов, единственный сын у отца, всего лишь отказывается от женитьбы по его выбору и получает в ответ: «Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как Бог свят! продам и тебе полушки не оставлю». Что произошло бы, объяви он своему отцу о намерении жениться на крестьянке, представить легко.
Минскому в момент первого его появления лет 25. Характерно, что в Петербурге он «живёт» (не остановился) в «Демутовом трактире», а не с Дуней и не в родительском доме, как, к примеру, Николай Ростов. Петербург, невзирая на обширные размеры, в сословном отношении был городом тесным. Весть о том, что Минский привёз с собой малолетнюю девицу в наложницы, могла оставаться тайной не более недели. Легко предугадать реакцию родителей. В этом одна из трёх (наряду со страхом уголовного преследования и безденежьем) причин его мрачного, угнетённого настроения.
Конечно, со временем родители могли смириться с положением, как, например, смирились мать и сёстры А.В. Сухово-Кобылина с тем, что он привёз себе гризетку из Парижа, они даже ездили к ней в гости. Известно, чем закончилась эта романтическая история. 8 лет страдавшая от ревности Луиза Симон-Деманш стала срывать дурное настроение на слугах, те её зарезали, а великий драматург до конца жизни доказывал, что это сделал не он.
При любой степени лояльного отношения к такой ситуации никто из родителей не дал бы сыну благословения жениться на «падшей», выдвинув аргументы старшего Берестова.
Шли годы. Дуня обрастала детьми, украшениями, моськами. Если бы проявила свойственную ей хозяйственность, могла и капитал сколотить из содержания, которым её обеспечивал Минский.
К моменту окончания повести ей лет 27, Минскому – под сорок. Самое время подать в отставку и выгодно жениться, положив на имя бывшей возлюбленной в качестве отступного допустимую его положением сумму и обещав устроить детишек. Можно, кстати, и брак ей устроить с каким-нибудь Ганечкой Иволгиным.
Женитьба Минского и есть причина возвращения Дуни «к отеческим гробам». Теперь её никто и ничто не держит. Минский ей указывать не вправе, но и ехать с ней не обязан. Она едет самостоятельно, впервые в жизни. Весь антураж её сумбурного приезда имеет истоком эту постылую независимость.
Повесть заканчивается словами рассказчика, что он «не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных». Думается, это чувство он испытал не потому, что узнал про Дунину карету шестернёй (при всей наивности авторов «Повестей Белкина» в глупости и ограниченности их не упрекнёшь). Он убедился в торжестве справедливости, когда представил «прекрасную барыню» лежащей на могиле отца как простая баба.
Не принимаю термин «маленький человек». Его изобрели критики революционно-демократического лагеря, тем не менее от него за версту несёт барской спесью, презрением к людям кротким и смиренным.
Тем более это определение неприменимо к образу Самсона Вырина. Если проявить отвагу при защите Отечества в войне 1812 года (у Вырина – три медали), честно исполнять свою достаточно муторную должность, хранить верность умершей жене, беззаветно любить дочь с мгновенной готовностью всё простить, с нежностью относиться к чужим детям, пусть косым и рыжим, быть душевным, добрым человеком, с которым хочется увидеться вновь и память о котором хранить – свойства «маленького человека», предпочту его всем романтическим героям сразу.
А. Ахматова сказала о Вырине, что он «трогателен и величественен в своём горе». И, действительно, это герой трагедии, вечной как мир. Пушкин мог бы дать ему имя попроще, понейтральней: Иван, к примеру, или Василий. Но он назвал его Самсоном. Как библейский Самсон он превратился из счастливого человека в немощного старика из-за предательства любимого существа. Он опустился, запил. Это, конечно, страшное преступление. Но пусть кинут в него камень те, кто пережил такую же муку. Только пусть всё-таки таких людей будет меньше.
Литература:
- Берковский Н.Я. О «Повестях Белкина» // Берковский Н.Я. О русской литературе. – Л., 1985. – С. 7–112.
- Влащенко В. Печальная повесть о горестной судьбе («Станционный смотритель» Пушкина) //Вопросы лит. – 1998. – № 11–12. – С. 94–115.
- Гершензон М.О. «Станционный смотритель» // Гершензон М.О. Мудрость Пушкина. – Томск, 1997. – С. 94–97.
- Горбунова Е.В. «Станционный смотритель» А.С. Пушкина. IX класс // Литература в школе. – 2003. – № 5. – С. 30–31.
- Елисеева Л.М. О чем плакала Евдокия Самсоновна? // Литература в школе. – 2003. – № 5. – С. 48.
- Зуев Н. Одна из вершин русской философской прозы «Повести Белкина» А.С. Пушкина // Литература в школе. – 1998. – № 8. – С. 21–36.
- Ильинская О.Д. Эта повесть – о потере человеком доброго имени... // Литература в школе. – 2004. – № 5. – С. 47–48.
- Лазарчук Р.М. Работа А.С. Пушкина над «Повестями Белкина» // Пути анализа литературного произведения. – М., 1981. – С. 194–200.
- Коровин В. «Повести Белкина» // Пушкин в школе. – М., 1999. – С. 208–226.
- Лесков Н.С. Старые годы в селе Плодомасове // Лесков Н.С. Полное собрание сочинений : в 36 т. Т. 16. – СПб, 1903. – С. 1–61.
- Попова Н.А. «Драгоценный памятник благородного образа мыслей и трогательного дружества». Изучение «Повестей Белкина» А.С. Пушкина. IX класс // Литература в школе. – 1998. – № 8. – С. 81–86.
- Толстой Л.Н. Война и мир : в 4 т. Т. 2. – М., 1978. – 388 с.
- Хализев В.Е., Шешунов С.В. Литературные реминисценции в «Повестях Белкина» // Болдинские чтения. – Горький, 1985. – С. 28–46.
- Шешунова С.В. О системе мотивов «Повестей Белкина» как цикла // Болдинские чтения. – Горький, 1986. – С. 151–161.
- Шустрова Т.И. О роли вымышленного автора «Повестей Белкина» // Болдинские чтения. – Горький, 1988. – С. 119–126.
Зав. сектором молодежного абонемента
ЦГБ им. В.И. Ленина
В.Н. Тумарь
Резюме.
Автор концепции выступает против
– термина «маленький человек» вообще и в применении к образу Самсона Вырина в частности;
– нравственной правомерности действий молодых героев повести;
– интерпретации эпилога как оправдания поступка героини.
Соответственно утверждается:
– интерпретация образа главного героя как трагического персонажа;
– нравоучительный характер повести в духе традиционной православной этики;
– интерпретация эпилога как свидетельства поражения героини в борьбе за счастье.