Лев Кассиль Вратарь республики
| Вид материала | Документы |
- Тринадцатилетний Леля Кассиль и трое его друзей организуют в ней литературные вечера,, 71.62kb.
- Содружестве Независимых Государств(снг). Выставка книг украинских и белорусских народных, 24.65kb.
- Лев с, 3103.04kb.
- Лев Толстой "О молитве", 319.62kb.
- Фламандский лев De Vlaamse Leeuw, 560.44kb.
- Лев Николаевич Гумилёв, 3524.42kb.
- Указатель статей, опубликованных в журнале «литература в школе», 263.51kb.
- Мечников, Лев Ильич, 42.43kb.
- «Шл по улице солдат», 26.3kb.
- Биография Л. Н. Толстого, 239.87kb.
Выход в город
Столица приближалась, как приближается большая, нужная тебе статья в
энциклопедии: сначала идут прилагательные от этого слова, словоответвления и
образования от корня. Перелистываешь страницы, ища, допустим, слово "Англия".
"Английская болезнь", "английская литература", "английская соль", "англикане",
и вот, наконец, "Англия"! Но тут вас ждет сноска: "Смотрите: Великобритания".
Поезд листал поля, стремясь скорее добраться до Москвы. Уже мелькали
вывески с первым слогом столицы - Моссельпром, Мосторг - на станционных
магазинах у дачных остановок. Уже виднелся сквозь пригороды, угадывался за
горизонтом сам коренной город, и каждая станция уже ссылалась на него.
Антон то и дело вскакивал, видя в окно вагона многоэтажные здания, пути,
трубы. Но все это еще не было Москвой. Когда же он окончательно запутался,
поезд неожиданно остановился у невзрачного вокзала. "Нет, шалишь, не встану",
- подумал Антон, но все вокруг него вскочили, потащили чемоданы, мешки, баулы.
- Чего ждете? Москва, - сказали Антону. Антон соскочил с подножки вагона
на холодный перрон. С платформы был соскоблен снег. Антону стало зябко и
неуютно. Он прошел мимо смирного паровоза. И с благодарностью обернулся на
прощание. Машина утомленно отдувалась.
На кронштейне у дверей висела большая железная вывеска.
"Выход в город", - прочел Антон и вышел в город.
Перед ним на площади шумела предвокзальная суматоха, но ничего специально
столичного он не заметил. Такая же площадь могла быть и в Саратове. Площадь
как площадь, с милиционером, разминающим застывшие ноги, с трамваями, которые,
вереща на поворотах, сыпали голубые и фиолетовые искры. Только на трамваях
здесь был не ролик, а дуга.
Был мороз. Вьюжило. Сумерки густели, как гипс. Прачка везла с реки белье,
накрахмаленное стужей. Она тащила салазки, промерзшее белье лежало на них,
ломкое, припудренное, как печенье-хворост. Красные и зеленые огни светофора
напомнили Антону зеленые и красные отличительные огни пароходов. Крупа стучала
в жесть водосточных труб. Вьюга, шурша, сдирала со стен промерзшие афиши.
Антон читал на них знаменитые имена. Прежде он видел их лишь в газетах, а
теперь он оказался среди них, совсем рядом. Вот, возможно, в этом доме живет
известный киноартист, а во встречном гражданине с поднятым воротником
скрывается знаменитый писатель. Огромная, ярко освещенная витрина остановила
Антона. За зеркальным стеклом висели плакаты, наивные, ярко-цветистые, как в
волшебном фонаре. Это была витрина одной из заграничных авиационных компаний,
окно бюро путешествий. Перед Антоном сверкал за стеклом заманчивый и
лучезарный мир - мечта странствующих и путешествующих, разложенная на
примитивные цвета рекламы. Всеми обольщениями мира манило окно. Показная жизнь
без сучка и задоринки была изображена на плакатах - жизнь гладкая,
безмятежная... Плыли разноцветные пароходы, комфортабельные лайнеры,
многоэтажные пакетботы. Их отвесные, как утес, борта светились аккуратно
расчесанными созвездиями иллюминаторов. Дым дружно валил из высоких труб. Над
дымом струились флаги иных земель. Из фиолетового тумана вставали изысканные
маяки, гладкие, как свечи. Белые чайки носились вдоль завитков прибоя. Над
пальмами реяли лакированные самолеты. Молодые люди в безукоризненно
выглаженных брюках гуляли по желтому берегу, а девушки в белых шляпах, с
легкими цветными зонтиками стояли у сверкающих длинных машин, отбывая жизнь
праздную, парадную и фантастическую. Антон долго стоял у этой витрины. Он не
знал, что перед таким же окном частенько простаивал и Карасик. "Это самая
соблазнительная витрина города!" - говорил про это окно Евгений Кар.
Антону захотелось скорее приобщиться к столичной жизни. Он оглядел себя в
зеркале, вделанном в стену соседнего дома. На нем был апельсинового цвета
тулупчик, серые чесанки, малахай. За два дня пути он успел обрасти. Нет, с
таким видом не возьмешь Москвы! Не без робости зашел Антон в стеклянный тамбур
большой парикмахерской и шагнул в зал. Все сияло там. Антон вошел, огромный и
многократный... Зеркала долго и с удивлением повторяли его с ног до головы.
- Раздеться позвольте!..
С него сняли тулупчик. Он сдал свой багаж, поглядел подозрительно на
человека.
- Будьте преспокойны, как в аптеке... - сказал гардеробщик. - Магазин,
заняться! - пропел он вдруг, подойдя к двери зала.
Антон прошел в середину зала.
- Оч-че-редь! - крикнул мастер, как будто командовал пулеметным взводом,
и, взмахнув салфеткой, шаркнул ею по кожаному сиденью кресла.
Антон погрузился в кресло, такое сложное, сверкающее и большое, какое он
видел только у зубных врачей, хотя сиживать ему в таком кресле не приходилось.
- Для вас? - спросил мастер. - Побрить, подровнять?
- Вот, в общем, орудуй на всю трешку, - сказал Антон, выкладывая на мрамор
стола бумажку.
- Платить будете в кассу, впоследствии, смотря от операций... - с
достоинством сказал мастер. - Для бр-р-ритья! - раскатистым баритоном крикнул
он. - Под бокс? - спросил затем мастер, взъерошив с затылка волосы Антона.
- А под футбол можно?
Мастер повеселел. Клиент оказался шутником. Мастер взмахнул ножницами, как
смычком. Ножницы завизжали над ухом Антона. Мастер поддел расческой седую
челку.
- Природная или от переживаний? - осведомился мастер.
- Не тронь, природная, - сказал Кандидов, но, подумав, прибавил: - И от
переживаний.
Неземные ароматы плыли в воздухе. Антона окружали граненые стеклянные
флаконы, пульверизаторы, резиновые груши в сетках, блестящие коробки, щетки,
"лебяжий пух" с дымящейся пудрой и, наконец, совсем неведомые приборы -
аппарат с рукояткой, шнурами и медными клеммами. Зеркала, как эхо,
подхватывали каждое движение.
Тут человек подвергался почтительной обработке. Парикмахер порхал и вился
над клиентом, как мотылек над кашкой; прикосновения его пальцев были нежны и
почтительно-фамильярны. Он совершал над человеком таинственные процедуры, и
тот вставал благоухающий и полный достоинства.
Здесь, как по мановению жезла, перед Антоном появлялись дымящиеся приборы.
Мастер распечатал кисть с треском, словно колоду карт. Торжественно налив в
чашечку воду, посыпав порошок, он замешал все это со сосредоточенной
пренебрежительностью. Брея Антона, он непринужденно болтал с другими
мастерами. Он говорил с ними совсем иным, нормальным человеческим голосом.
Мастера непринужденно переговаривались между собой из конца в конец зала,
от кресла к креслу. Клиенты, чувствуя себя вне этого разговора, неодобрительно
слушали. Антону стало обидно.
- Смотри, куда бреешь, - сказал он.
- Попрошу не учить! - обиделся мастер. - Мы вас пахать не учим. Колхозник?
- спросил он.
- Чемпион! - сказал Антон.
И мастер, взглянув на плечи клиента и оценив их, охотно поверил, рассудив
за благо не спорить.
Мастер побрил Антона, причесал, сделал ему массаж. Зажмурившись, Антон
подставил свое лицо под снопы душистых брызг из пульверизатора.
- Пудру принимаете? - спросил парикмахер.
- Можно.
И Антон погрузился в душистые облака пудры.
- Больше со мной ничего нельзя сделать? - спросил он, когда облако
рассеялось.
- Желаете, можно седину убрать? Под общий тон сделать.
- Это, уж оставь, - сказал Антон и получил счет на три с полтиной.
Он расправил плечи, тряхнул головой и весело зашагал по улице. Теперь он
чувствовал себя совсем по-другому - бодрее, увереннее. Он шагал и смело
заглядывал в глаза встречным девушкам. Те краснели и отводили взгляд.
Прохожие, остановленные им, сказали, что дом, который он ищет, тут недалеко.
Вдруг он увидел, что на углу собрался народ. Выбившись из сил, скользя
подковами по обледенелой мостовой, падала на колени ломовая лошадь. Она
старалась стащить с места сани. Сани были тяжело нагружены. Возчик, упершись
плечом сзади в тюки, махал кнутом, кричал надсадно. Лошадь, напрягаясь до
дрожи, скользила, срывалась. Прохожие глядели. Антон раздвинул зевак, подошел,
привычным взглядом окинул кладь.
- Тут разгружать требуется, - сказал Антон. Он поставил на землю свой
багаж и начал сгружать тяжелые тюки, ящики на мостовую. Потом он схватился за
оглобли саней. - А ну, давай! - сказал он возчику.
Под улюлюканье и свист лошадь без труда свезла с места облегченные сани.
Полозья, застрявшие в рытвине, оказались теперь на ровном накатанном месте. Но
сгруженные тюки и ящики загромоздили мостовую. Уже серди-то рычали два
грузовика. Названивал трамвай. Приближался милиционер.
Антон насторожился. Сконфуженно показал он милиционеру бумажку, где был
записан адрес гидраэровцев. Милиционер почему-то сразу стал приветливым.
- Дядя, вот ваши вещи, - сказал мальчишка, стороживший по своему почину
багаж Антона.
А милиционер любезно пригласил Антона следовать за ним. Их сопровождали
шумной толпой мальчишки. Ребята сразу почувствовали, что человек, так легко
сдвинувший огромные сани, - замечательный человек. Мальчишки, решив, что Антон
арестован, забегали вперед, кричали, что гражданин не виноват.
ГЛАВА 29
Клятва на половнике
Так в сопровождении милиционера Антон ввалился в общежитие гидраэровцев.
Все были в сборе. Только что закончилось обсуждение нового проекта глиссера,
который разработала Настя. Раздался стук в дверь. В кают-компанию двинулись
клубы пара. Когда они рассеялись, все увидели милиционера. За спиной
милиционера высилась громадная фигура Антона. Антон был смущен.
- Добро пожаловать! - сказал Баграш.
- Поздравляю! - развел руками Карасик, решив, что Антон уже что-то
натворил,
- О, тамада! - удивился Бухвостов.
- Милости прошу к нашему шалашу! - сказал Фома.
- Кто это? - шепнула Настя.
- Вам известен этот гражданин? - спросил милиционер, румяный и
застенчивый.
- Как же, как же! - закричали все. - Он скоро всей Москве известен будет!
- А что такое? - спросил Баграш.
- Не обращайте внимания, - примирительно сказал Фома. - Садитесь, давайте
чай пить.
- Такая, понимаешь, петрушка вышла... - смущенно забормотал Антон.
Он подробно рассказал о происшествии, виновато улыбнулся.
Милиционер, не в силах скрыть восхищения, поглядывал на него снизу вверх,
и румяное его лицо теряло официальность.
- А я ведь вас признал, - сказал вдруг он Баграшу. - Я на матче вас видел,
вполне приличная командочка. Вот этот товарищ, - указал он на Баграша, - в
центру играет, а вы вот, - кивнул он на Фому, - полусредним стоите. Я к этому
делу сам привержен. Футбол - явление отважное.
Гидраэровцы гордо улыбались.
- А это, значит, ваш будет? - спросил милиционер.
- Наш, товарищ милиционер, будущий чемпион. - Очень приятно! - сказал
милиционер. - Снежков моя фамилия. - Он строго повернулся к Антону. - Ну,
принимая во внимание ваше провинциальное положение, как вы являетесь приезжий,
то хочу вас предупредить за уличное нарушение...
И милиционер откозырял.
В дверях он обернулся.
- Ну и парень! - не выдержал он. - Геркуланум!..
- И шумный же ты человек! - сказал Карасик, обнимая Антона. - Не успел
явиться - уже нагрешил. Антона тормошили, с него стаскивали тулупчик.
- Молодец, приехал! - хлопнул его по плечу Баграш.
Антон вынул из заднего кармана брюк бумажник, покопался в нем и вытащил
аккуратно сложенный документ. Этот документ дал ему горсовет физкультуры,
отпуская в Москву. Баграш взял документ и прочитал его вслух:
- "Дано сие вратарю сборной города Кандидову Антону Михайловичу в том, что
за истекший сезон он не пропустил ни одного мяча в ворота и за проявленную
инициативу, способствующую спасению города во время паводка, награжден
грамотой и Почетным знаком спасения на водах..."
- Здорово! - сказал Баграш. - Спасение на водах целого города.
- Теперь держитесь! Первенство Москвы наше! - закричал Фома.
- Опять? - иронически спросил Бухвостов. Но Антон сдернул с себя пиджак и
засучил рукава:
- Принимаю! Усохнуть мне на этом месте - ни одного мяча сроду не пропущу!
Он отбежал в конец зала и стал там, где когда-то были церковные царские
врата. Мяча под рукой не было. Оглянувшись, Бухвостов схватил со стола большой
глобус, снял с ножки и бросил в Антона. Ловким приемом вратаря Антон поймал
над головой желто-голубой глянцевитый шар.
- Стой, замри! - сказал Карасик.
Антон стоял в царских вратах. Не целиком закрашенные угодники плавали за
его плечами на взбитых облаках. Рослый и плечистый, он держал над головой
модель планеты.
- Геркулес с глобусом! - сказал торжественно Карасик и подмигнул Антону. -
Геркулес с глобусом... Вот такой стоял перед театром Шекспира.
- Комсомольцы! - вмешалась мама Фрума. - Комсомольцы, рабфаковцы,
допризывники, что вы делаете? Человек с дороги, человек устал, а они его уже
футболят, они его уже мучат... Не обращайте на них внимания - они просто
сумасшедшие. Идемте, я вам дам умыться, закусите с дороги. Вы любите яичницу?
- Обожаю! - сказал Антон, послушно следуя за маленькой старушкой.
- Омлет или глазунью?
- Глазунью.
- Ах, какая досада! А я сделала омлет!
- Глубоко обожаю омлет, - сказал Антон. Тут он увидел Настю. Настя стояла
в сторонке и с радушным любопытством смотрела на него.
- Извиняюсь, - сказал Антон, - кажется, я не поздоровался... Такая
петрушка! Извините, не заметил, здравствуйте.
- Ничего, - сказала Настя. - Ничего, я маленькая, трудно сразу заметить.
- Ничего подобного, совсем наоборот даже... - забормотал Антон. - Это
просто с моей стороны даже непростительно...
- Омлет стынет! - закричала мама Фрума. До ночи обо всем договорились.
Баграш устраивал Антона в свою бригаду, сперва чернорабочим. Одновременно
Антон поступал на учебу в заводской комбинат. Поселили его в одной комнате с
Карасиком.
- Ну, мама, - сказал Баграш, - готовьте большой силос! Будем принимать.
И, когда на столе появилась миска с "большим силосом", то есть с
винегретом, и руки всех сошлись на, половнике, Антон возложил поверх всех рук
свою мощную длань.
- Теперь повторяй за нами, - сказал Баграш. Старательно окая, Антон
повторял:
- Сим черпаю и вкушаю, сим клянусь, равный среди равных, на водах и на
зеленом поле битвы славить надежной доблестью коммунара и верной советской
службой свой очаг, и дом, и веселое товарищество наше. И если нарушу я словом,
делом или тайной мыслью закон дружбы и труда, то не будет мне места за этим
столом изобилия и да минует меня круговая чаша!
- Ура! - рявкнули гидраэровцы и, рассаживаясь, запели свою песенку, давно
уже сочиненную сообща для подобных случаев:
Сегодня старт! И смотрит с карт Кривая даль похода. Нас ждут и доблесть, и
азарт, И свежая погода.
Баграш, величественно орудуя половником, накладывал на тарелки винегрет.
Ребята пели, раскачиваясь на стульях:
Лети, вода, греми, вода", Налево и направо!
А ну, рваните, форварда! Нас ждут любовь и слава.
Антон смотрел на поющих, то широко улыбаясь, то вдруг очень серьезно, не
зная, как полагается держаться в таких случаях. Он был и сконфужен и польщен.
Баграш дирижировал половником.
В походе мча и у мяча - Одной полны мы страсти... Но ждет нас финиша
причал, И там мы скажем: "Здрасте"... В двенадцать часов все разошлись.
Фома Рус„лкин и Бухвостов жили в одной комнате. Как всегда, перед сном они
искали тему для спора. Сегодня эта тема легко нашлась.
- Ну и малый этот Антон... - начал Фома.
- По виду ничего еще нельзя сказать, - тотчас возразил Бухвостов.
- Нет, это сразу видно.
- Поглядим, тогда будет видно.
- В тебе чутья нет, Коля.
- Во мне чутья нет?.. Поздравляю!
Спор был на мази.
Баграш уже собирался спать и сидел без кителя. Он читал принесенную ему из
библиотеки Карасиком книгу. Вдруг к нему постучалась Настя.
Баграш накинул китель. Настя вошла и села.
- Ну, что скажешь, Настюшка?
- Ничего, так просто, поболтать зашла. Баграш внимательно посмотрел на
нее. Он видел, что Насте хочется о чем-то потолковать с ним.
- Ну, а конкретно? - спросил он.
- Да так, вот насчет новой машины. Мне кажется, мы слишком высоко редан
закатили.
- Слушай, Настюшка, не виляй! - сказал Баграш. - Редан тут ни при чем. Ты
что, о Кандидове хочешь мне сказать?
Настя вдруг покраснела.
- Ну, ну, - сказал Баграш, подбадривая.
- Ты знаешь, Баграш, - заговорила Настя, - о нем я тоже хотела сказать.
Странное какое-то впечатление. Видно, что очень наш, но какой-то
необыкновенный; я, по крайней мере, таких еще не видала. Я сама не знаю...
Баграш лукаво посмотрел на Настю.
- Ну вот, я так и знала, - раздосадовалась Настя, - обязательно у вас у
всех такие мысли!
- Да что тут плохого? - забасил Баграш. - Парень действительно выдающийся,
по-моему. Присмотрись. Вольница немножко, так? Ну, да мы его приберем к рукам,
а так, что ж, очень славный малый. Карась мне его биографию рассказывал, -
прямо героика. И нос на месте, не то что у других, - добавил он усмехнувшись и
потрогал свой расплющенный нос. - Иди-ка спать, Настюшка, пора.
Карасику комната его показалась в этот вечер необыкновенно тесной. Она
была готова треснуть по углам. Пристанской голос Антона, его плечи, размах его
рук, высота его роста едва вмещались в ней. Полураздетый, Антон стоял у
зеркала. Он поглаживал выпуклую свою грудь, мял бицепсы:
- Здоровый я, Карасик! Ох, здоров, как бугай! Чего это у меня там на
спине? Не чирий?
- Да нет там у тебя ничего, натерто немножко. Ложись. Хватит любоваться.
Карасик уже лежал. Репродуктор на столе выволакивал из шорохов и тресков
далекую мечтательную мелодию. Антон лег.
- Где у тебя свет тушить?
- Там, у дверей.
Антон босыми ногами зашлепал к дверям, повернул выключатель, плюхнулся в
постель. Постель затрещала, Оба закурили, хотя по уставу коммуны запрещалось
курить перед сном в комнате. В темноте попыхивали папироски да слабенько
светилась контрольная лампочка приемника, И друзья говорили вполголоса, как
говорят ночью друзья.
- Ну как, Женюрка, жизнь двигается?
- Хорошо, Тоша... А вот теперь и ты еще... Совсем здорово.
- Я вижу, ты у них авторитет тут.
- Да уж ты смотри, Антон, не подводи. У нас ведь с разбором принимают.
- Будь спокоен, со мной на мели не будешь... А народ у нас ничего, ладный.
А играют как? Терпимо?.-, Ничего, со мной не проиграют... - Антон сел на
кровати. - Женька, а помнишь, как с Тоськой тогда?.. Вот дураки были!
- Еще бы! Раю помнишь? Как мы ей письмо из братской могилы писали...
И все теперь показалось им таким смешным, что они начали хохотать. И, чем
больше они вспоминали, тем пуще их разбирал смех. Они катались по кроватям и,
чтобы не будить соседей, утыкались головой в подушки. Они успокоились наконец,
нахохотавшись до изнеможения.
- Уф...
- Ф-фу-у...
Некоторое время оба лежали тихо.
- А ты видел, как Настя на меня смотрела? - спросил вдруг Антон.
- Разве она смотрела?
- Факт, смотрела. Классная девушка!
- Покойной ночи, - сказал Карасик.
- У вас всех только подход к ней неправильный..,
- Покойной ночи, - повторил Карасик.
- Тут надо очень тонко подходить, - продолжал Антон. - Например...
- Я говорю: покойной ночи.
- Ну, черт с тобой, спи!
Вновь наступила тишина. По потолку ходили отсветы проносящихся фар.
- Эх, я и рад, Женька, что мы с тобой опять оба-два вместе!
- Да, это здорово, действительно! Они слушали далекие, затухающие удары
башенных часов.
- Гуд найт, - сказал репродуктор.- Гуд найт эври боди, гуд найт.
- Это в Лондоне, Биг-Бен бьет полночь, - сказал Карасик.
Антон молчал. Луна продралась сквозь тучи. На окне холодным голубым
блеском зажегся глобус. Антон засыпал. Опять прошла перед ним ослепительная
витрина путешествий. Пальмы, чайки, корабли. Ветром Атлантики, Европы дуло из
жерла репродуктора. Бронзовые облака поднимались над башней Эйфеля. По ней
взапуски бежали Огненные электрические буквы: Кандидов... Kandidoff...
Карасик услыхал хрип и подсвистывание. Они заглушали тихую музыку. Карасик
выключил приемник. Но порхающий хрип и легкий свист продолжались. Это уже
всхрапывал Антон. Карасик сел на кровати и, нагнувшись, старался рассмотреть в
белесом лунном сумраке лицо Кандидова. Вдруг Антон зашевелился, замотал
головой на подушке. Карасик услышал его бормотание.
- Именем особого... полный ход, - бормотал Кандидов. - Давай не
задерживай...
"Счастливец, - подумал Карасик, - какие ему сны снятся!"
Скоро все спали. Только неутомимая мама Фрума, спустившись в
кают-компанию, продолжала переставлять стулья, сметать крошки со стола. Затем
она принесла рваные штаны Фомы.
- Ох, эти комсомольцы, рабфаковцы, допризывники!- ворчала она. - Так
изуродовать штаны! Да приличный бы человек в такие штаны ни ногой.
Она принялась чинить и штопать - продранный зад спортивных бриджей, в
которых Фома тренировался в хоккей. - Хорошо бы натянуть на что-нибудь штаны.
Мама Фрума поискала глазами по комнате. Потом она увидела глобус, взяла
его, зажала подставку между колен и натянула на пегий шар рваные штаны. Она
подсела поближе к приемнику и, чтобы не будить коммунаров, выключила
громкоговоритель, вставила вилку штепселя и надела на голову скобу с
наушниками.
- Послушаем, что новенького, - сказала она тихо. - Интересно знать, какая
завтра погода... Ну конечно, мне же везет. Стоит только начать слушать, как
там говорят: "На этом мы заканчиваем нашу передачу". Что такое? Ага! "Будем
вести опытную передачу изображений". Что такое? "Смотрите портрет Льва
Толстого". В ушах ее раздался ровный, гудящий треск пробной телепередачи.
- И это у них называется Лев Толстой! - Мама Фрума с досадой сорвала
наушники.