Книга: Шарлотта Бронте. "Джен Эйр"

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 39 40 41 42 43 44 45 46 47

- Это человек неистощимой энергии. Цель его жизни - благие, возвышенные дела.

- Ну, а как насчет ума? Вероятно, он не блещет талантом? У него самые благие намерения, но уши вянут, когда он заговорит?

- Он мало говорит, сэр, но всякое его слово попадает в цель. У него замечательный ум, - я бы сказала, скорее властный, чем гибкий.

- Значит, он способный человек?

- Чрезвычайно одаренный.

- И образованный?

- Сент-Джон - человек обширных и серьезных познаний.

- Ты как будто сказала, что тебе не нравится, как он держится? Что же он, напыщенный педант?

- Я ничего не говорила о его манере держаться, но если бы она мне не нравилась, значит, у меня весьма дурной вкус; он изысканно вежлив, спокоен - словом, настоящий джентльмен.

- А его наружность?.. Я забыл, каким ты описывала его; вероятно, это грубоватый викарий, в тесном белом галстуке, выступающий как на котурнах, в своих штиблетах на толстых подошвах, не так ли?

- Сент-Джон хорошо одевается. Он красивый мужчина - высокий блондин с прекрасными голубыми глазами и греческим профилем.

- (В сторону.) Черт бы его побрал! (Обращаясь ко мне.) Он, видно, нравился тебе, Джен?

- Да, мистер Рочестер, он мне нравился; но вы уже спрашивали меня об этом.

Я, конечно, понимала, куда клонит мой собеседник: в нем пробудилась ревность. Она жалила его, но ее укусы были целительны: они отвлекали его от гнетущих мыслей. Поэтому я и не спешила заговорить эту змею.

- Может быть, вы сойдете с моих колен, мисс Эйр? - последовала несколько неожиданная реплика.

- Отчего же, мистер Рочестер?

- Нарисованный вами образ представляет слишком уж разительный контраст со мной. Вы изобразили пленительного Аполлона; он владеет вашей фантазией - высокий, красивый, голубоглазый, с греческим профилем. А перед вами Вулкан - этакий корявый кузнец, смуглый, широкоплечий и к тому же еще слепой и однорукий.

- Мне это не приходило в голову, но вы действительно настоящий Вулкан, сэр.

- Ну, так убирайтесь вон, сударыня, скатертью дорога! Но, прежде чем уйти (и он еще крепче прижал меня к себе), будьте так любезны ответить мне на кое-какие вопросы.

Он помолчал.

- Какие вопросы, мистер Рочестер? Тут последовал настоящий допрос:

- Когда Сент-Джон устраивал вас на место учительницы в Мортоне, он еще не знал, что вы его кузина?

- Не знал.

- Вы часто с ним виделись? Он иногда заходил в школу.

- Ежедневно.

- Он одобрял вашу работу, Джен? Я знаю, вы делали все безукоризненно, ведь вы же умница.

- Да, он ее одобрял.

- И он, конечно, обнаружил в вас много достоинств, о которых не подозревал? У вас незаурядные способности.

- На этот счет ничего вам не могу сказать.

- Вы говорите, что жили в маленьком коттедже близ школы. Навещал он вас когда-нибудь?

- Иногда.

- По вечерам?

- Раз или два. Наступила пауза.

- А сколько времени вы прожили с ним и с его сестрами, после того как было установлено ваше родство?

- Пять месяцев.

- Много ли Риверс проводил времени в вашем обществе?

- Много. Маленькая гостиная служила ему и нам рабочей комнатой; он сидел у окна, а мы за столом.

- И подолгу он занимался?

- Да, подолгу.

- Чем?

- Языком индустани.

- А что вы делали в это время?

- Сперва я изучала немецкий.

- Это он с вами занимался?

- Он не знает немецкого.

- А он ничем с вами не занимался?

- Немного языком индустани.

- Риверс занимался с вами индустани?

- Да, сэр.

- И со своими сестрами тоже?

- Нет.

- Значит, ему хотелось учить вас?

- Да. Снова пауза.

- А с чего он это выдумал? На что вам мог понадобиться индустани?

- Он хотел, чтобы я поехала с ним в Индию.

- Ага! Вот я и докопался до сути дела. Он хотел на вас жениться?

- Он просил моей руки.

- Это ложь, бесстыдная выдумка, мне назло!

- Прошу прощения, но это чистая правда; он просил меня об этом не раз, и притом с настойчивостью, которая могла бы поспорить с вашей.

- Мисс Эйр, повторяю, вы можете уйти. Сколько раз я должен это повторять? Отчего вы упорно продолжаете сидеть у меня на коленях, когда я попросил вас удалиться?

- Мне и здесь хорошо.

- Нет, Джен, вам не может быть здесь хорошо, ваше сердце далеко - оно с вашим кузеном, с этим Сент-Джоном. А я-то считал, что моя маленькая Джен целиком принадлежит мне! Я верил, что она меня любит, даже когда она меня покинула; это была капля меду в океане горечи. Хотя мы и были разлучены, хотя я и оплакивал горючими слезами нашу разлуку, - я все же не мог допустить, чтобы та, о ком я так тоскую, полюбила другого. Но бесполезно горевать. Оставьте меня, Джен, уезжайте и выходите замуж за Риверса.

- Ну, так столкните меня, сэр, прогоните меня, - добровольно я вас не покину.

- Джен, мне так дорог звук вашего голоса, он вновь воскрешает во мне надежду, он такой правдивый. Он напоминает мне то, что было год назад. Я забываю, что вы связаны иными узами. Но я не такой безумец... Идите...

- Куда же мне идти, сэр?

- Своей дорогой - с мужем, которого вы себе избрали.

- Кто же это?

- Вы знаете - это Сент-Джон Риверс.

- Он мне не муж и никогда им не будет. Сент-Джон меня не любит, и я его не люблю. Он любил (по-своему, не так, как вы умеете любить) красивую молодую девушку по имени Розамунда и хотел на мне жениться только потому, что видел во мне подходящую подругу для миссионера, к чему та совершенно не подходит. Он человек возвышенной души, но он суров, а со мной холоден, как айсберг. Он не похож на вас, сэр; я не чувствую себя счастливой в его присутствии. У него нет ко мне снисходительности, нет и нежности. Его не привлекает даже моя молодость, он ценит во мне лишь мои полезные моральные качества. И я должна вас покинуть, сэр, и отправиться к нему?

Я невольно содрогнулась и инстинктивно прижалась к своему слепому, но горячо любимому хозяину. Он улыбнулся.

- Как, Джен? Это правда? И отношения между вами и Риверсом действительно таковы?

- Безусловно, сэр. О, вам незачем ревновать! Я просто хотела немножко вас подразнить, чтобы отвлечь от грустных мыслей; я считала, что гнев для вас полезнее скорби. Но раз вам так дорога моя любовь, успокойтесь. Если бы вы только знали, как я вас люблю, вы были бы горды и довольны. Все мое сердце принадлежит вам, сэр! Оно ваше и останется вашим, хотя бы даже злой рок навеки удалил меня от вас.

Он поцеловал меня, но вдруг лицо его вновь потемнело от мрачных дум.

- Жалкий слепец! Калека! - пробормотал он горестно.

Я ласкала его, желая утешить. Я знала, о чем он думает, и хотела об этом заговорить, но не решалась. Когда он отвернулся на мгновение, я увидела, как из-под его закрытого века скатилась слеза и потекла по мужественному лицу. Сердце мое переполнилось.

- Я совсем, как старый, разбитый молнией каштан в торнфильдском саду, - заговорил он спустя некоторое Время. - И какое имеет право такая развалина требовать, чтобы весенняя жимолость обвила ее свежей листвой?

- Вы вовсе не развалина, сэр, и не дерево, разбитое молнией, вы могучий зеленеющий дуб. Цветы и кусты будут и без вашей просьбы расти у ваших корней, им отрадна ваша благостная тень; и, поднимаясь кверху, они прильнут к вам и обовьют вас, ибо ваш могучий ствол служит им надежной опорой.

Он снова улыбнулся: мои слова утешили его.

- Ты говоришь о друзьях, Джен? - спросил он.

- Да, о друзьях, - отвечала я не совсем уверенно, так как имела в виду большее, чем дружбу, но не могла найти подходящего слова. Он пришел мне на помощь.

- Ах, Джен! Но я хочу иметь жену!

- В самом деле, сэр?

- Да. Это для вас новость?

- Конечно, вы об этом ничего еще не говорили.

- Это неприятная для вас новость?

- Смотря по обстоятельствам, сэр, смотря по вашему выбору.

- Вы его сделаете за меня, Джен. Я подчинюсь вашему решению.

- В таком случае, сэр, выберите ту, что любит вас больше всех.

- Ну, тогда я выберу ту, кого я больше всех люблю. Джен, вы пойдете за меня замуж?!

- Да, сэр.

- За несчастного слепца, которого вам придется водить за руку?

- Да, сэр.

- За калеку, на двадцать лет старше вас, за которым вам придется ходить?

- Да, сэр.

- Правда, Джен?

- Истинная правда, сэр.

- О моя любимая! Господь да благословит тебя и наградит!

- Мистер Рочестер, если я хоть раз совершила доброе дело, если меня когда-либо осеняла благая мысль, если я молилась искренне и горячо, если стремилась только к тому, что справедливо, - теперь я вознаграждена! Быть вашей женой для меня вершина земного счастья.

- Это потому, что ты находишь радость в жертве.

- В жертве? Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради исполнения желания? Разве возможность обнять того, кто мне мил, прижаться губами к тому, кого я люблю, опереться на того, кому я доверяю, - значит принести жертву? Если так, то, конечно, я нахожу радость в жертве.

- И ты готова терпеть мои немощи, Джен? Мириться с убожеством?

- Его не существует для меня, сэр. Теперь, когда я могу быть действительно вам полезной, я люблю вас даже больше, чем раньше, когда вы, с высоты своего величия, хотели только дарить и покровительствовать.

- До сих пор мне была ненавистна помощь, мне было противно, когда меня водили за руку, а теперь я чувствую, как мне это будет приятно. Мне было тяжело опираться на плечо наемника, но отрадно чувствовать, что моя рука сжимает маленькие пальчики Джен. Лучше полное одиночество, чем постоянная зависимость от прислуги; но нежная забота Джен будет для меня неиссякаемым источником радости. Я люблю Джен, но любит ли она меня?

- Всем существом, сэр.

- Если дело обстоит так, то нам нечего больше ждать: нам надо немедленно обвенчаться.

Он говорил с жаром, в нем пробуждалась его прежняя пылкость.

- Мы должны стать нераздельными, Джен; нечего откладывать, надо получить разрешение на брак и обвенчаться.

- Мистер Рочестер, я только сейчас заметила, что солнце сильно склонилось к западу и Пилот уже убежал домой обедать. Дайте мне взглянуть на ваши часы.

- Прицепи их к своему кушаку, Джен, и оставь их у себя; мне они больше не нужны.

- Уже около четырех часов, сэр. Вы не голодны?

- Через два дня должна быть наша свадьба, Джен. Теперь не нужно ни нарядов, ни драгоценностей, - все это ничего не стоит.

Солнце уже высушило капли дождя на листьях, ветер стих; стало жарко.

- Знаешь, Джен, у меня на шее, под рубашкой, надето твое жемчужное ожерелье. Я ношу его с того дня, когда потерял мое единственное сокровище, - как воспоминание о нем.

- Мы пойдем домой лесом, это самая тенистая дорога. Но он продолжал развивать свои мысли, не обращая внимания на мои слова.

- Джен, ты, наверно, считаешь меня неверующим, но мое сердце сейчас полно благодарности к всеблагому богу, дающему радость на этой земле. Его взор не то, что взор человека, - он видит яснее и судит не так, как человек, но с совершенной мудростью. Я дурно поступил: я хотел осквернить мой невинный цветок, коснуться его чистоты дыханием греха. Всемогущий отнял его у меня. В своем упорстве я чуть не проклял посланное свыше испытание, - вместо того чтобы склониться перед волей небес, я бросил ей вызов. Божественный приговор свершился: на меня обрушились несчастья, я был на волосок от смерти. Постигшие меня наказания были суровы, одно из них навсегда меня смирило. Ты знаешь, как я гордился моей силой, - но где она теперь, когда я должен прибегать к чужой помощи, как слабое дитя? Недавно, Джен, - только недавно, - начал я видеть и узнавать в своей судьбе перст божий. Я начал испытывать угрызения совести, раскаяние, желание примириться с моим творцом. Я иногда молился; это были краткие молитвы, но глубоко искренние.

Несколько дней назад... нет, я могу точно сказать когда, - четыре дня назад, в понедельник вечером, я испытал странное состояние: на смену моему бурному отчаянию, мрачности, тоске явилась печаль. Мне давно уже казалось, что раз я нигде не могу тебя найти - значит, ты умерла. Поздно вечером, вероятно между одиннадцатью и двенадцатью, прежде чем лечь, я стал молить бога, чтобы он, если сочтет это возможным, поскорее взял меня из этой жизни в иной мир, где есть надежда встретиться с Джен.

Я сидел в своей комнате, у открытого окна; мне было приятно дышать благоуханным воздухом ночи; правда, я не мог видеть звезд, а месяц представлялся мне лишь светлым туманным пятном. Я тосковал о тебе, Дженет! О, я тосковал о тебе и душой и телом. Я спрашивал бога в тоске и смирении, не довольно ли я уже вытерпел мук, отчаяния и боли и не будет ли мне дано вновь испытать блаженство и мир? Что все постигшее меня я заслужил, это я признавал, но я сомневался, хватит ли у меня сил на новые страдания. Я молил его - и вот с моих губ невольно сорвалось имя, альфа и омега моих сердечных желаний: "Джен! Джен! Джен!"

- Вы произнесли эти слова вслух?

- Да, Джен. Если бы кто-нибудь услыхал меня, он решил бы, что я сумасшедший, с такой неистовой силой вырвались у меня эти слова.

- И это было в прошлый понедельник около полуночи?

- Да, но не важно время; самое странное то, что за этим последовало. Ты сочтешь меня суеверным, - правда, у меня в крови есть и всегда была некоторая склонность к суеверию, тем не менее это правда, что я услыхал то, о чем сейчас расскажу.

Когда я воскликнул: "Джен, Джен, Джен!", голос (я не могу сказать откуда, но знаю, чей он) отвечал: "Иду! Жди меня!" - и через мгновение ночной ветер донес до меня слова: "Где ты?"

Я хотел бы передать тебе ту картину, то видение, которое вызвал во мне этот возглас; однако трудно выразить это словами. Ферндин, как ты видишь, окружен густым лесом, и всякий звук здесь звучит глухо и замирает без отголосков. Но слова "где ты?" были произнесены, казалось, среди гор, ибо я слышал, как их повторяло горное эхо. И мне почудилось, будто более свежий, прохладный ветер коснулся моего лба; мне представилось, что я встречаюсь с Джен в какой-то дикой, пустынной местности. Духовно мы, вероятно, и встретились. Ты в этот час, Джен, конечно, спала глубоким сном; быть может, твоя душа покинула комнату и отправилась утешать мою: ибо это был твой голос, - это так же верно, как то, что я жив! Это был твой голос.

Вы знаете, читатель, что именно в понедельник, около полуночи, я услышала таинственный призыв; как раз этими словами я на него ответила. Я выслушала рассказ мистера Рочестера, но ничем на него не отозвалась. Совпадение было так необъяснимо и так меня поразило, что я не могла говорить о нем и обсуждать его. Это неизбежно произвело бы глубочайшее впечатление на душу моего собеседника, а эту душу, которая столько пережила и поэтому имела особую склонность к мрачности, не следовало сейчас уводить в глубокую тень сверхъестественного. Итак, я затаила все это в своем сердце.

- Теперь ты уже не будешь удивляться, - продолжал мой хозяин, - почему, когда ты так неожиданно предстала предо мной вчера вечером, мне было трудно поверить, что ты не видение и не один только голос, который замрет и растворится в тишине, как замерли в тот раз твой шепот и горное эхо. Теперь, благодарение богу, я знаю, что все это другое. Да, я благодарю бога.

Он благоговейно обнажил голову и, опустив незрячие глаза, склонился в безмолвной молитве.

- Я благодарю творца за то, что в дни суда он вспомнил о милосердии. Я смиренно молю моего искупителя, чтобы он дал мне силы отныне вести более чистую жизнь, чем та, какую я вел до сих пор.

Затем он протянул ко мне руку, чтобы я его повела, Я взяла эту дорогую руку, на мгновение прижала ее к своим губам, затем дала ему обнять меня за плечи: будучи гораздо ниже его, я одновременно служила ему и опорой и поводырем. Мы вошли в лес и направились домой. Глава XXXVIII ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Читатель, я стала его женой. Это была тихая свадьба: присутствовали лишь он и я, священник и причетник. Когда мы вернулись из церкви, я отправилась на кухню, где Мери готовила обед, а Джон чистил ножи, и сказала:

- Мери, сегодня утром я обвенчалась с мистером Рочестером.

Экономка и ее муж были почтенные, флегматичного склада люди, которым можно было в любое время спокойно сообщить самую важную новость, не рискуя услышать визгливые восклицания и быть оглушенной потоком недоуменных расспросов. Мери взглянула на меня с удивлением; ложка, которой она поливала соусом пару жарившихся цыплят, на несколько мгновений замерла в воздухе, и на те же несколько мгновений Джон перестал чистить ножи. Склонившись затем над жарким, Мери только сказала:

- Обвенчались, мисс! В самом деле? - и прибавила: - Я видела, что вы с хозяином куда-то пошли, но не знала, что вы отправились в церковь венчаться. - Сказав это, она продолжала поливать жаркое.

Обернувшись к Джону, я видела, что он широко улыбается.

- Я говорил Мери, что этим дело кончится, - сказал он. - Я догадывался, что у мистера Эдварда на уме (Джон был старым слугою, он знал своего хозяина еще когда тот был младшим в семье, и поэтому часто называл его по имени), и был уверен, что он не станет долго ждать. Что ж, правильно сделал, как мне сдается. Желаю вам счастья, мисс, - и он отвесил мне почтительный поклон.

- Спасибо, Джон! Мистер Рочестер просил меня передать вот это вам и Мери. - Я вложила ему в руку пятифунтовый билет и, не ожидая, что они еще скажут, ушла из кухни. Некоторое время спустя, проходя мимо двери кухни, я услышала следующие слова:

- Она подходит ему куда лучше, чем какая-нибудь важная леди. - И затем: - Правда, из себя она неказиста, но зато сердце у нее доброе и ничего плохого про нее не скажешь; а что до него, то всякому ясно, что она кажется ему первой красавицей.

Я сейчас же написала в Мурхауз и в Кембридж, сообщая об этой перемене в моей жизни и объясняя, чем она вызвана. Диана и Мери одобрили этот шаг. Диана прибавила, что, как только окончится медовый месяц, она приедет меня навестить.

- Лучше ей этого не дожидаться, - сказал мистер Рочестер, когда я прочла ему письмо, - а то она, пожалуй, никогда не приедет; наш медовый месяц будет сиять нам всю нашу жизнь, и его лучи померкнут лишь над твоей и моей могилой.

Не знаю, как принял Сент-Джон это известие; он так и не ответил на письмо, в котором я извещала его об этом событии. Однако спустя полгода он все-таки мне написал; правда, не упоминая ни о мистере Рочестере, ни о моем замужестве. Его письмо было написано в сдержанном тоне, хотя и очень серьезном, но ласковом. С тех пор мы обмениваемся с ним письмами не слишком часто, но регулярно; он надеется, что я счастлива, и верит, что я не из числа тех, кто живет в этом мире без бога и поглощен лишь земными интересами.

Вы еще не совсем забыли маленькую Адель, не правда ли, читатель? Я о ней ни на минуту не забывала. Вскоре я попросила у мистера Рочестера разрешения навестить Адель в школе, куда он ее поместил. Меня тронула ее бурная радость, когда она увидела меня. Девочка показалась мне худой и бледной; она жаловалась, что ей живется трудно. И действительно, порядки в этом заведении оказались слишком строгими и методы обучения слишком суровыми для ребенка ее возраста; я увезла ее домой. Я собиралась снова сделаться ее гувернанткой, но вскоре увидела, что это невозможно: мое время и заботы принадлежали другому, - мой муж так в них нуждался!

Поэтому я нашла более подходящую школу, в нашей местности, где могла часто навещать Адель и иногда брать ее домой. Я заботилась о том, чтобы у нее было все необходимое, и скоро она там освоилась, почувствовала себя вполне счастливой и стала делать быстрые успехи в учении. С годами английское воспитание в значительной мере отучило девочку от ее французских замашек; и по окончании ею школы я приобрела в ее лице приятную и услужливую помощницу, покорную, веселую и скромную. Своими заботами обо мне и о моих близких она давно уже отплатила мне за любовь и внимание, которые встречала с моей стороны.

Моя повесть подходит к концу. Еще несколько слов о моей замужней жизни и о судьбе тех, чьи имена встречались в моем рассказе, - и я кончаю.

Уже десять лет, как я замужем. Я знаю, что значит всецело жить для человека, которого любишь больше всего на свете. Я считаю себя бесконечно счастливой, и моего счастья нельзя выразить никакими словами, потому что мы с мужем живем друг для друга. Ни одна женщина в мире так всецело не принадлежит своему мужу. Нас так же не может утомить общество друг друга, как не может утомить биение сердца, которое бьется в его и в моей груди; поэтому мы неразлучны. Быть вместе - значит для нас чувствовать себя так же непринужденно, как в одиночестве, и так же весело, как в обществе. Весь день проходит у нас в беседе, и наша беседа - это, в сущности, размышление вслух. Я всецело ему доверяю, а он - мне; наши характеры идеально подходят друг к другу, почему мы и живем душа в душу.

Первые два года нашего брака мистер Рочестер оставался слепым. Быть может, это обстоятельство особенно нас сблизило, особенно нас связало; ведь я была тогда его зрением, как до сих пор остаюсь его правой рукой. Я была в буквальном смысле (как он нередко меня называл) зеницей его очей. Он видел природу и читал книги через меня; никогда я не уставала смотреть за него и описывать поля, деревья, города, реки, облака и солнечные лучи - весь окружающий нас пейзаж; передавать впечатления от погоды; доверять его слуху то, в чем отказывали ему глаза. Никогда не уставала ему читать, не уставала водить туда, куда ему хотелось, и делать для него то, о чем он просил. И эти услуги доставляли мне всю полноту радости, утонченной, хоть и немного грустной, ибо мистер Рочестер просил о них без мучительного стыда и без гнетущего унижения. Он любил меня так глубоко, что, не колеблясь, прибегал к моей помощи; он чувствовал, как нежно я его люблю, и знал, что принимать мои заботы - значило доставлять мне истинную радость.

Однажды утром, в конце второго года, когда я писала письмо под его диктовку, он подошел, наклонился надо мной и сказал:

- Джен, у тебя на шее какое-то блестящее украшение? На мне была золотая цепочка, я ответила:

- Да.

- И на тебе голубое платье?

Это было действительно так. Затем он сообщил мне, что с некоторых пор ему кажется, будто темная пелена у него на глазу становится более прозрачной: теперь он убедился в этом.

Мы обратились в Лондоне к выдающемуся окулисту, и мистер Рочестер через некоторое время стал видеть этим глазом. Он теперь видит не очень отчетливо, не может подолгу читать и писать, но может передвигаться один, и нет надобности водить его за руку; теперь уже небо для него не пустая бездна, и земля не кажется ему мраком. Когда ему положили на колени его первенца, он увидел, что мальчик унаследовал его глаза - такие, какими они были прежде, - большие, черные, блестящие. И он снова с глубокой благодарностью признал, что бог обратил на него свою милость.

Итак, мой Эдвард и я - мы оба счастливы; счастливы также и наши любимые друзья. Диана и Мери Риверс обе замужем; поочередно, раз в год, они приезжают погостить к нам, и мы изредка посещаем их. Муж Дианы - капитан флота, храбрый офицер и прекрасный человек. Муж Мери - священник, школьный товарищ ее брата, по своим дарованиям и моральным качествам он достоин своей избранницы. И капитан Фицджемс и мистер Уортон любят своих жен и взаимно любимы. Что касается Сент-Джона, то он покинул Англию и уехал в Индию. Он вступил на путь, который сам избрал, и до сих пор следует этой стезей.

Он так и не женился и вряд ли женится. До сих пор он один справляется со своей задачей; и эта задача близка к завершению: его славное солнце клонится к закату. Последнее письмо, полученное от него, вызвало у меня на глазах слезы: он предвидит свою близкую кончину. Я знаю, что следующее письмо, написанное незнакомой рукой, сообщит мне, что господь призвал к себе своего неутомимого и верного слугу.

Blog

Книга: Шарлотта Бронте. "Джен Эйр"