Geum.ru

Творчество Гоголя одно из самых вершинных явлений русской художественной культуры прошлого

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
www.proznanie.ru

Творчество Гоголя — вершина русской литературы прошлого

Творчество Гоголя — одно из самых вершинных явлений русской художественной культуры прошлого. В течение двух десятилетий своей подвижнической литературной деятельности Гоголь создал такие шедевры, которые воспринимались и воспринимаются как образцовые и русской и мироном литературе.

Через несколько лет после смерти писателя великий критик, мыслитель и лидер революционных шестидесятников Чернышевский сказал: «...гоголевское направление до сих пор остается в нашей литературе единственным сильным и плодотворным». Трудно найти крупного русского писателя, который бы не восторгался гоголевскими творениями. Выдающиеся художники всего мира и в двадцатом веке ставили имя Гоголя в один ряд с именами таких гениев нашей национальной культуры, как Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов.

И сейчас во многих странах продолжает расти популярность Гоголя. Это нетрудно понять: великий писатель с огромной художественной силой отразил национальные свойства своего народа. А это и делает творчество художника всемирным явлением.

Гоголь начинал творческий путь, осознавая свой высокий долг перед отечеством, перед народом. В 18 лет он писал: «Еще с самых времен прошлых, с самых лет почти непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя малейшую пользу».

Он очень скоро нашел свой путь гражданского служения родине — путь писателя, чье печальное и веселое, трагическое я восторженное слово оказалось необходимым России.

Чтобы это слово прозвучало по-особенному, обратило на себя внимание индивидуальным качеством в эпоху, когда царствовал гений Пушкина, надо было иметь особое творческое дарование, способность самостоятельно мыслить, понимать и воссоздавать окружающий мир. Молодой Гоголь в полной мере продемонстрировал эту способность.

Сам Пушкин восторженно отозвался на одно из ранних творений Гоголя - «Вечера на хуторе близ Диканьки»: «Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности... Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился».

Впрочем, Пушкин не был уверен, что все так же воспримут «Вечера...», поймут неповторимую прелесть их пафоса и поэтического слога. Поэт оказался прав: консервативная критика отказалась признать творческую удачу молодого писателя.

Но пушкинская оценка была поддержана другим великим литературным авторитетом — Белинским. Родоначальник русской классической критики не только приветствовал появление нового таланта, но и точно определил его своеобразные черты. Что это за черты? Это прежде всего художественный синтез возвышенного и комического, оптимистический пафос, позволивший Гоголю пророчески определить великое будущее России, и всеохватывающее воспроизведение «смешного») в русской жизни почти во всех его вариантах. Это единство совершенно разных стихий в гоголевском пафосе побуждает говорить о художественном энциклопедизме гениального сатирика. Исследовательская мысль во всем мире до сих пор бьется над познанием природы этого единства, не всегда признавая естественную связь его «слагаемых». Но она была закономерной, и весь творческий путь Гоголя убедительно свидетельствует: чем глубже проникал художник в несовершенства русской жизни — то смешные, то трагические,— тем активнее его сознание искало спасительные пути социально-нравственного изменения Родины. Великий писатель временами отчаивался, но всегда искал и верил.


Николай Васильевич Гоголь родился 20 марта 1809 года в Полтавской губернии, в Больших Сорочинцах Миргородского уезда, давшего впоследствии название циклу рассказов и повестей писателя. Вряд ли следует, как это часто бывает, преувеличивать роль детских впечатлений в развитии литературного дарования. Но в случае с Гоголем нельзя их и недооценивать: его отец был комедиографом, и будущий автор «Ревизора» развивал в себе эстетическое чувство, наблюдая домашние спектакли в имении одного из родственников Гоголей, имевшего к тому же великолепную библиотеку.

Полтавское уездное училище, а главное, «Гимназия высших наук» в Нежине очень быстро раскрыли художественные склонности юного театрала и книгочея. Впрочем, эта гимназия, где Гоголь пробыл семь лет (1821—1828), способствовала и идейному созреванию будущего писателя. Хотя в ней достаточно было схоластической скуки и рутинерства, но декабристские настроения того времени не обошли стороной провинциальный городок. Нашлись и честные наставники, первое имя среди них — профессор Н. Г. Белоусов, чья мужественная защита гимназического вольномыслия и собственные вольнолюбивые идеи (было создано даже специальное «дело» по политическому обвинению преподавателей) позволили ему занять очень почетное место в биографии Гоголя. И что защищалось от начальства?! Например, рукописный журнал «Северная звезда», создаваемый под влиянием «Полярной звезды» Рылеева и Бестужева. Активнейшим участником издания был гимназист Гоголь. Для нравственной характеристики его облика важно отметить и то, что Гоголь давал на допросах показания в пользу Белоусова.

Все это оказалось не случайным гимназическим эпизодом, а стало если не источником духовного развития писателя, то несомненно его симптомом.

Вот почему, высоко оценивая роль украинской народной поэтической культуры в становлении Гоголя-художника, следует искать в его внутреннем мире и моральные «уроки» нежинской жизни.

Указанная же роль была действительно значительной. Известный советский литературовед М. М. Бахтин, открывший в средневековой народно-смеховой культуре один из истоков творчества Рабле, увидел аналогичные предпосылки и в художественном опыте Гоголя. Понятно, что речь шла об определенных формах украинского народного мышления. Конечно, поэтику «Ревизора» и «Мертвых душ» невозможно свести только к данным формам, но несомненно и то, что в гоголевском творчестве выявлена глубокая связь между безудержным смехом и горькой социальной сатирой. Здесь нельзя говорить о нелогичности: между любыми разновидностями комического нет непроходимых границ.

Уже юношей Гоголь, вероятно, это чувствовал: его ранние литературные замятия, судя по рассказам гимназических товарищей, свидетельствовали об интересе к разным формам комического.

Правда, первое сохранившееся сочинение гимназиста Гоголя — поэма «Ганц Кюхельгартен» (1827) — характерно прежде всего романтической патетикой, выражающей нравственную иллюзию относительно переустройства внутреннего мира человека,— в такую форму вылилось гимназическое вольномыслие. Но ироническое отношение автора к главному персонажу, неспособному хоть каким-то твердым поступком реализовать свои романтические мечты, не отрывает поэму от стилевой стихии комического, которая вскоре благодаря блестящему воплощению и «Вечерах...» ввела Гоголя в большую литературу.

Поэма успеха не имела. Напечатанная в 1829 году, через год после окончания Гоголем гимназии и его переезда в Петербург, она встретила насмешливые отзывы в печати, что побудило самолюбивого автора скупить и уничтожить все экземпляры.

Неудачи первых лет петербургской жизни, заполненных мелкой чиновничьей суетой (легко представить — особенно после «Шинели» — что такое писец в департаменте уделов, а также государственного хозяйства и публичных зданий!) и материальными заботами («отхватал всю зиму в летней шинели»,— признается Гоголь), к счастью, были не слишком продолжительными: уже в 1830 году в «Отечественных записках» печатается повесть «Басаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала...»; вскоре состоялось близкое знакомство с Дельвигом, Жуковским, а главное — с Пушкиным. Последовали другие публикации «Вечеров...», тем более радостные для Гоголя, что вызвали открытый восторженный отзыв Пушкина. Гений благословил гения.

Дружба с Пушкиным стала счастьем для Гоголя и величайшей исторической удачей для.всей русской литературы. В их духовной близости, в творческом содружестве выразилось нечто исключительно существенное: прекрасный закон преемственности в художественном процессе.

Еще один гений русской культуры Белинский охарактеризовал это так: «Главное влияние Пушкина на Гоголя заключалось в той народности, которая, по словам самого Гоголя, «состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа».

Итак, «Вечера на хуторе близ Диканьки». Уже давно установлено их родство с романтикой «Руслана и Людмилы». Но еще вернее увидеть в них то, что составляло сердцевину пушкинской художественной мысли в период «болдинской осени»: поэзию естественной жизни. Ту поэзию, которая так блестяще отвергла в «Маленьких трагедиях» и «Повестях Белкина» все формы искусственного, регламентированного и потому унылого и безрадостного существования и которая в самых различных модификациях торжествующе звучала многие десятилетия в повестях и романах Тургенева и Толстого, новеллах Бунина.

Открытие Гоголя состояло в том, что эту естественность он обнаружил в жизни людей, наиболее близко стоявших у истоков природного бытия. Это была, так сказать, максимальная естественность. Именно здесь художник искал критерии истинного и ценного, и потому впоследствии бесконечные варианты человеческой «игры» — от хлестаковщины до фантастического культа чина — стали главными объектами изумительной гоголевской сатиры.

В «Вечерах...» — праздник народного духа. Но в них нет и намека на наивный сентиментальный восторг. Достаточно обратить внимание на образ «издателя» Пасичника Рудого Панька, в сказовой интонации которого постоянно звучит ирония. Это тот смех, где столько же простодушия, сколько и природной мудрости.

Многоголосие, замечаемое теперь литературоведами преимущественно у Достоевского, уже было у Гоголя. Иного качества, но было. «Веселое плутовство ума», которое Пушкин считал свойством народа, в «Вечерах...» нашло многообразное выражение. Недаром почти в каждом рассказе свой повествователь, оригинальный художественный тип.

Эта живописная пестрота стилей сродни сложной и веселой гамме чувств и страстей украинских парубков, дивчин и их отцов, соединенных «Вечерами...» в праздничный хоровод.

И, как всегда бывает в подлинном искусстве, патетика народного и национального чувства, выраженная с исключительной проникновенностью, становится близкой, общедоступной любому чуткому читателю в любое историческое время. Вспомним знаменитое начало одной из глав «Майской ночи...»: «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее».

Вот уже полтора столетия русский и европейский читатель с большой эмоциональной отзывчивостью вглядывается в юных героев «Сорочинской ярмарки», Параску и Грицько, напевающих друг другу на глазах всей толпы нежные и наивные песни.

Невозможно оторваться от фольклорного сказа Фомы Григорьевича в «Вечере накануне Ивана Купала», где эстетическое открытие Гоголя состоит в невиданной прежде психологической сложности повествователя, простодушного дьячка, но и почти романтического поэта.

Богат мир народного мышления, фольклорно-сказовое в нем совмещается с трезвостью в восприятии реального, бытовое начало не противоречит чувству национально-исторического.

Во второй части «Вечеров...» не вдруг, а совершенно естественно звучит тема освободительной борьбы. Конечно, «Страшная месть», где это звучание всего сильнее, по сюжету полулегенда, но. благодаря образу Данилы Бурульбаша повесть претендует на вполне реалистическую трактовку темы. Синтез фантастически-легендарного, реального, романтически-лирического особенно в пейзаже (это ведь здесь: «Чуден Днепр при тихой погоде»), эпически-сказового удивителен в «Страшной мести».

Но для полноты картины украинской жизни Гоголю нужна была в «Вечерах...» такая повесть, как «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». В сущности, ее пафос рожден также народным мышлением, которое рядом с" возвышенным, духовным существованием не может не заметить и соответственно не оценить унылую пустопорожность прозаического прозябания. «Лукавство ума» здесь — в метком различении психологических типов, персонифицирующих ничтожный помещичий быт. Так намечается эскиз «Мертвых душ», подобно тому как «Страшная месть» подготавливала «Тараса Бульбу».

Время создания «Вечеров на хуторе близ Диканьки», их публикации и обсуждения среди читающей публики — счастливейшее в жизни Гоголя. Возможно, самое счастливое. Он полон грандиозных замыслов. Исторические и географические исследования Украины, педагогическое наставничество молодежи с университетской кафедры и многое другое. Осуществилось немногое: несколько научных статей и — все. Профессорская карьера историка в Петербургском университете не получилась, хотя и начиналась неплохо (похвальный отзыв Пушкина об одной из лекций показателен).

Но «получилось» главное: уже через год после первых педагогических опытов, окончившихся разочарованием молодого лектора, в 1835 году были опубликованы две его книги — «Миргород» и «Арабески», с которых начался путь Гоголя-реалиста.

Повести, составившие «Миргород», тематически очень самостоятельны, что сказалось и в их жанрах: скажем, героическая эпопея «Тарас Бульба» и нравоописательная повесть об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче. Но мысль автора едина: мысль о полярных возможностях человеческого духа, о счастье жить по законам высокого долга, объединяющего людей, и о несчастье, нелепости, бессмысленности пустопорожнего существования, людей разъединяющего. Повести отразили по существу совершенно противоположные результаты развития человека: выражаясь современными понятиями — духовность и бездуховность. Вопрос был поставлен остро, что говорило о страстном желании Гоголя видеть общество свободным от подобных несоответствий.

Идеал художника выражен в «Тарасе Бульбе», в повести, опоэтизировавшей духовную нерасторжимость личности и народа, жаждущего национальной и социальной свободы. В ней Гоголь, по словам Белинского, «исчерпал всю жизнь исторической Малороссии и в дивном, художественном создании навсегда запечатлел ее духовный образ». Характеристика точная, но и удивительная: ведь в повести не изображены реальные лица и события. Подлинное чудо искусства: читателя не покидает ощущение, что был па гнете исторический прототип Тараса Бульбы или он сам.

В этом дорогом для писателя произведении (работа над ним продолжалась после первой публикации еще семь лет: интенсивно расширялась его эпическая основа) художественный историзм и художественный психологизм составили эстетическое единство. В образе Тараса — господство одной психологической черты: всепоглощающая верность общему делу, которому отдаются все душевные и физические силы фольклорного богатыря. И — окрашенное мягким юмором, почти нежное отношение к своим боевым сподвижникам. Удивительная цельность характера: пронзительные слова любви и скорбной тоски, обращенные к погибающему Остапу, и интонация библейского приговора другому сыну Андрию, чья возвышенная и чистая любовь к «прекрасной полячке» для Тараса не могла стать оправданием измены отчизне,— во всем этом подлинная психологическая достоверность. «Породниться родством по душе, а не по крови» — этот моральный принцип старого казака Тараса имел для Гоголя глобальное значение и потому был так опоэтизирован.

Пафос героизации, сопряжен в «Тарасе Бульбе» с нравственно-социальной утопией Гоголя, с верой в жизнь, свободную от неравенства, без господ и слуг, в некую «своевольную республику», исключающую наветы, воровство, безделье и иные бесконечные человеческие пороки.

Открытием была и стилевая тональность: романтическая патетика со всем богатством иносказаний, образных гипербол.

Несомненно, писатель осознавал иллюзорность своих упований на нравственный опыт казацкой «общины»: современная жизнь предлагала другие «уроки».

Сильнее всего тревога Гоголя по поводу исчезновения прежней гармонии человека и невоплотившегося добра звучит, вероятно, в «Вне»: мирный философ Хома Брут обречен на гибель, потому что символами жизни все чаще выступают страшные, демонические силы.

Так Гоголь начал свое художественное исследование дисгармонии человеческой жизни, и грандиозность его опыта стала осознаваться лишь в XX веке.

Но в «Миргороде» — лишь начало этого исследования. Пока же Гоголю очень важно выявить возможности комического вне трагических конфликтов жизни, в области «скучного». Она широка, эта область — от внешне идиллических форм бытия в пределах запущенного поместья Товстогубов до анекдотической ссоры и тяжбы двух миргородских приятелей Перерепенко и Довгочхуна, рассказ о которых заканчивается знаменитыми словами: «Скучно на этом свете, господа!»

В чем художественный эффект «Старосветских помещиков»? В комизме, который возникает как неизбежность, как эстетический результат той ситуации, когда добрые чувства и поступки трогательно милых патриархальных Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны определены «почти бесчувственной привычкой». Отсюда — отсутствие жестокого морализирования. Повесть могла заставить Пушкина «смеяться сквозь слезы грусти и умиления», но она способна вызвать и чувство горестного недовольства тем, что человек превратил «мнишки со сметаною» и иные «кушанья» в праздничные символы жизни. Последнее особенно тревожило Гоголя, и, не отвергая гуманных черт в патриархальном быте, он с большой тревогой заговорил о последствиях небокоптительства — итогах, губительных для самих людей, которым неведома сфера духовности. «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» — в самом заглавии слышится прочная повторяемость обыденного! — открыла перед читателем трагикомичность бестолковщины, нелепость пошлой амбиции. Комическая противоречивость жизни усилена образом рассказчика, нарочито гиперболически рисующего мир вещей таким, что если бы раздуть шаровары Ивана Никифоровича, то можно было бы поместить в них двор со всеми амбарами, и что если хорошенько представить бекешу Ивана Ивановича, то можно вполне узнать ее хозяина. Вещь становится художественным персонажем. Здесь — начало превращения ее в почти живое существо, и тем самым превращения человека в вещь — все то, что сделает гоголевское открытие художественной эстафетой, которую будут нести Салтыков-Щедрин, Г. Успенский, Чехов, Горький, в полной мере воссоздавшие процесс внутреннего умирания бездуховного человека.

В повести о двух Иванах ружье, мечта о котором стала завязкой сюжета, непременно — «благородная вещь», и такая метафорическая форма умиления удивительным образом соседствует — как внешняя учтивость одного Ивана с грубостью другого — с предельно сниженным смыслом слова «гусак», из-за которого вспыхнули ничтожные страсти. Но, соединяя как будто несоединимое, Гоголь твердо знает, почему он это делает: в области пустопорожнего внешние оттенки не имеют значения, как не имеют, скажем, никакой практической цели сердобольные слова Ивана Ивановича, обращенные к нищенке возле церкви,— они, по существу, сродни «медвежьей» неучтивости Ивана Никифоровичи.

Как близость, так и конфликт между такими крайностями— все. случайно и столь же закономерно — следствие непрочности связей между подобными людьми. Исследуя эту диалектику, Гоголь начинает открывать читателю мир чиновничьего , крючкотворства, куда мы входим благодаря почти одновременно поданным Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем прошениям в суд друг на друга. Все здесь гиперболично и смешно и все подготавливает образ уездного захолустья в «Ревизоре».

Муки Гоголя-чиновника окупились, они имели исход: книги — истинную художественную энциклопедию чиновничьей жизни и психологии.

«Миргород» явил удивительное единство, казалось бы, взаимоисключающих интонаций, стилистических форм, эмоциональных красок. Героическая патетика, ядовитая ирония, горестная и добродушная усмешка — все органично вместилось в замечательный цикл повестей.

Наиболее проницательные читатели Гоголя, которые видели в писателе не только сатирика, прекрасно осознавали это эстетическое богатство его повестей. Некоторые из них считали особенно важным подчеркнуть гоголевский лиризм. Некрасов видел в «Старосветских помещиках» «чудную картину, всю, с первой до последней страницы, проникнутую поэзией, лиризмом». Споря с односторонней оценкой повестей, великий поэт далее утверждал: «Да в самом Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче, в мокрых галках, сидящих на заборе, есть поэзия, лиризм. Это-то и есть настоящая великая сила Гоголя. Все неотразимое влияние его творений заключается в лиризме, имеющем такой простой, родственно слитый с самыми обыкновенными явлениями жизни — с прозой — характер, и притом такой русский характер».

По выходе в свет «Миргород» был встречен реакционной журналистикой недоброжелательно. Она поспешила отказать писателю в объективности изображения действительности. Она не приняла ни юмора Гоголя, ни демократического пафоса писателя. Иные же критики, со снисходительной похвалой отозвавшись о новых повестях Гоголя, увидели в их авторе лишь «забавного» писателя.

Статья. Белинского «О. русской повести и повестях г. Гоголя», опубликованная в 1835 году, точно определила степень художественной правдивости в произведениях Гоголя, глубину его реализма: «...совершенная истина в повестях г. Гоголя тесно соединяется с простотою вымысла. Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее; он рад выставить наружу все, что и есть в ней прекрасного, человеческого, и в то же время не скрывает нимало и ее безобразия, В том и другом случае он верен жизни до последней степени».

Эти слова критика могут быть отнесены — ив еще большей мере — к последующим, произведениям Гоголя — «петербургскому» циклу повестей, «Ревизору» и «Мертвым душам».

Создание этих произведений есть истинный подвиг писателя. Они составили целую эпоху в художественном познании русской жизни, ее, по выражению Белинского, «полярных сторон». Психологическая глубина представленных в них художественных типов, эстетическая неповторимость гоголевских творений, исторический оптимизм писателя относительно будущего России — все это явилось огромным вкладом в духовную жизнь нашего народа.

Бытовало мнение, будто Гоголь писал, не всегда осознавая в полной мере смысл и последствия своих художественных усилий. В частностях, может быть, так и было. Однако нельзя обнаружить никакого противоречия между теоретической мыслью и художественным творчеством в главном — в максимальной социальной обобщенности изображаемого. Ее Гоголь открыто декларировал в своих статьях и стремился к ней как художник. Свидетельство тому — все лучшее, что написано писателем после публикации «Миргорода».

Центральная в «петербургском» цикле повестей «Шинель» была справедливо воспринята тогда же, в 40-е годы, как некий символ новой реалистической гоголевской школы в русской литературе, принципы которой активно защищались самим автором. Такое же значение имела и комедия «Ревизор», проложившая новые пути русской реалистической драматургии. В «Мертвых душах», своем последнем великом художественном творении, писатель сознательно соединил сатирический пафос с особым лиризмом, выражающим народность и исторический оптимизм гоголевского мышления. Уникальный эпос Гоголя окрашен благородной эмоциональной субъективностью, которая становилась тем ярче, чем острее размышлял автор «Мертвых душ» о судьбах России, о своем народе.

Все лучшее, что было создано после Гоголя в русском искусстве XIX и XX века, осуществляло ту великую художественную функцию, которую Чернышевский увидел в гоголевском творчестве: двигать «вперед свою нацию». Своими книгами Гоголь способствовал росту национального самосознания русского народа. Пафос активных духовных исканий, великого гуманизма — вот чем необычайно близко и дорого нам художественное наследие Гоголя.

П. Николаев