Иноческие подвиги Саввы
| Вид материала | Документы |
- Рукописи обители святого Саввы освященного, 2918.06kb.
- Последуем ли мы за неоязычниками Европы, 1934.87kb.
- Тезисы к докладу на Iкадровом форуме «Персонал 2009», 79.72kb.
- Звенигородской Саввы Сторожевского классный час, 117.57kb.
- Домашнее задание: Презентация об одном из былинных героев (исторические корни, биография,, 40.39kb.
- Подвиги Геракла" В. А. Жуковский. Баллады, 20.15kb.
- Название произведения, 27.65kb.
- Житие и подвиги Иоанна, затворника Святогорского, 953.12kb.
- Список литературы на лето, 12.91kb.
- Тематическое планирование уроков литературы в 6 классе, 86.78kb.
Преподобный Максим и прежде замечал, что несправедливо включено в присягу архиерейскую обязательство никого не принимать от Константинопольского патриарха. Оно могло быть нужным тогда, как дела православия в последние годы греческой империи в Константинополе поколебались; но впоследствии, когда патриарх строго держался православия, оно оказалось оскорбительным для престола патриаршего, ибо порабощение империи не могло иметь никакого влияния на дела веры. Максим не оставил этого без замечания и написал об этом слово. Перемена митрополита подала повод и к другому вопросу: почему новый митрополит поставлен без сношения с греческим патриархом? Любопытствующему иноку отвечали, что есть в Москве благословенная грамота от патриарха Константинопольского, которой дозволяется русским митрополитам ставиться своими епископами. Но сколько ни доискивался Максим, не мог он увидеть этой грамоты. – Такие вопросы и сомнения, конечно, не были приятны Даниилу.
Новым митрополитом не были довольны, потому что находили его слишком угодливым пред светской властью: у Максима были знакомые между этими недовольными, которые приходили к нему за советами. В одно время Даниил просил ученого инока заняться переводом Церковной истории блаженного Феодорита – неизвестно, для какой цели. Преподобный Максим отказался от сего поручения, потому что в этой книге много помещено актов еретических, которые могли быть соблазнительны для простого народа. Это очень огорчило митрополита.
Недовольство преподобным Максимом возрастало и с других сторон. В разных писаниях своих он обличал притязательность иноков, заботившихся только о преумножении своих имений, напоминал об обетах, данных каждым при пострижении, восхвалял виденные им на Западе монастыри братьев нищенствующих. Враги Максима всем этим пользовались и рассевали против него клеветы, будто он порицает св. иноков русских, которые не отказывались от богатых приношений, делаемых их монастырям, принимали и приобретали села и деревни. Кроме того, общественные пороки, насилия слабым от сильных, бедным от богатых – все вызывало его обличения. Его положение было довольно особенное. Как безпристрастного инока, как ученого мужа, много видевшего на свете, его спрашивали о многом, что делалось высшей властью, и потом передавали его речи со своими толкованиями.
Но Максим, как адамант, твердо ратовал о благочестии, он не падал духом и на все распространяемые на него клеветы смотрел безбоязненно, ибо чистая его душа только одного и желала: неутомимо и ревностно действовать о истине Христовой, для пользы ближних.
В то время Римская церковь, обезсиливаемая на Западе Лютером, много заботилась, чтобы распространить свою власть на Россию и склонить русских к соединению с ней. Для этой цели со стороны папы послан был легат Николай Шонберг, который по прибытии своем в Москву начал распространять в народе «слово о соединении руссов и латинян». Он успел обольстить боярина Феодора Карпова, колебал и других; особенно мысли его о фортуне производили волнение в суеверном народе.
Преподобный Максим зорко следил за ходом дела и, вооружившись оружием правды, восстал против лукавства римского, разбил и опроверг все доводы и козни Шонберга, написав по этому поводу до 15-ти сочинений, преследуя на каждом шагу вероломство папистов; в то же время его мудрые писания были направлены против иудеев, язычников и магометан. Труды сии на время оберегали Максима от злобы распространившегося невежества, ибо не были противны духу времени.
Не страшился Максим страстей человеческих, ибо еще не испытал всей их силы. «Заповедь Божия повелевает нам, – говорил он, – проповедовать всем, вопрошающим нас о Евангельской истине, несмотря на злобу невежества». И он не щадил самолюбия, обличая пороки духовенства и вельмож. Столь яркий свет его учения был слишком тяжел для больных очей; ожидали только случая, чтобы раздраженное самолюбие могло пасть на ревнителя истины и благочестия, и этот случай представился в 1524 году. Великий князь Василий Иоаннович, скучая 20-летним неплодством супруги своей, добродетельной Соломонии, задумал расторгнуть брак с нею и вступить в новый с Еленой Глинской, чтобы иметь наследника престола. Так как закон евангельский и правила церковные не дозволяли расторжения брака по такой причине, то окружающие государя нашли полезным для достижения своей цели устранить людей, которые могли противодействовать сему намерению. Митрополит Даниил был на стороне Великого князя; старец Максим, как надлежало ожидать, на стороне правил церковных, и с ним вместе прямодушный друг его, старец Вассиан, потомок князей литовских, которого до того времени очень уважал Великий князь. Движимый ревностью, преподобный написал наставления Великому князю, в котором убеждал его не покоряться плотским страстям. «Того почитай истинным самодержцем, о благовернейший царь, – писал он, – который правдой и благозаконием ищет устроить житие своих подручников и старается всегда преодолеть похоти и безсловесные страсти своей души, ибо тот, кто ими одолеваем бывает, не есть одушевленный образ небесного Владыки, но только человекообразное подобие безсловесного естества». Тогда предстал недоброжелателям давно желанный случай отмстить иноземцу, который осмеливался осуждать русское. Донесли Великому князю, что Вассиан и Максим с друзьями своими творят укоризну царству русскому и по своему произволению искажают словеса церковных книг, обвинили и в подозрительных сношениях с двумя опальными боярами, Берсенем и Жареным, и даже в мнимых сношениях с послом турецким Искендером, бывшим в Москве, чрез которого будто бы Максим писал султану, чтобы шел войной на Россию, и невыгодно отзывался о военных силах Великого князя и его жестокостях. После девятилетних постоянных почестей внезапно схватили Максима в феврале 1524 года и без всякого расспроса бросили в кандалах в темницу Симонова монастыря, где он томился несколько дней. Затем Максима потребовали к суду и допрашивали, какие имел он сношения с опальными боярами, но добродетельному старцу нечего было таить из своих бесед, потому что многие приходили к нему за душеполезными советами. Он рассказал, что говорили ему умные, хотя и не приучившиеся к терпению бояре, открыл и то, что сам говорил им, когда жаловались, что недолго стоит земля, которая переменяет свои обычаи: «Нет, бояре, обычаи царские и земские государи переменяют, как лучше государству, но та земля, которая преступает заповеди Божии, та должна ожидать казни от Бога». Искренний во всех делах своих, не скрыл даже тайных мыслей души и о Великом князе, о задушевной жалобе своей на невнимание державного к слезам вдовиц, что могло быть отнесено и к Великой княгине Соломонии, ибо это было главным источником неудовольствия. Но не подействовали обличения Максимовы: в феврале был он посажен в темницу, в ноябре уже пострижена Соломония, а в январе вступил Великий князь в брак с Еленой Глинской: все сие совершилось в течение одного года.
Вынуждены были, однако, отпустить на свободу преподобного, так как нельзя было обличить его ни в какой вине государственной, но враги не оставались в покое; они обратились к такому предмету, по которому легче было обвинить его: к делу об исправлении церковных книг. По воле митрополита Даниила созван был Собор в палатах великокняжеских и явились обвинители пришельца греческого, будто бы он искажал смысл Священного Писания и давал значение минувшего времени действию непреходящему, как, например, выражение о Сыне Божием: «седе одесную Бога» заменил прошедшим временем того же глагола «сидел еси», а воскресшую плоть Христову наименовал описуемой. Максим в оправдание себе указывал на грамматическое значение приводимых слов, которые выражали время прошедшее, но и это вменили ему в вину, как будто признает он седение Сына одесную Отца уже окончившимся, и приводили против него, как бы еретика, свидетельства святых отцов. Тогда Максим смиренно признал первую свою поправку за погрешность, говоря, что он не знал тогда довольно русского языка и различия сих изречений, ибо передавал мысль свою на латинском языке толмачам русским, которых спрашивал по совести, приличны ли такие выражения? Касательно же слова «описуемого», старался защитить оное выводами Священного Писания, но никто не хотел его слушать.
Три раза повергался он на землю пред Собором, умоляя о помиловании ради милости Божией к немощам человеческим и со слезами просил простить ему погрешности, если какие допущены были им в книгах; все было напрасно: его осудили, как еретика, испортившего Писание Божие, схватили опять и вывезли из города так тайно, что в Москве не знали даже, жив ли он и где заключен. Но страдалец томился в душной темнице Иосифо-Волоколамского монастыря, где отлучен был, как нераскаянный грешник, от приобщения св. Таин, под строгим присмотром духовных старцев; не только запрещено было ему видеться с кем-либо из посторонних, но даже ходить в церковь: такова была горькая участь пришельца греческого, вызванного с такой честью со Святой Горы. От дыма и смрада, от уз и побоев впадал он по временам как бы в омертвение, но здесь же явившийся ему Ангел сказал: «Терпи, старец, сими муками избавишься вечных мук», и здесь, на стенах своей волоколамской темницы, написал он углем канон Утешителю Духу Святому, который и ныне воспевается в церкви.
«Иже манною препитавый Израиля в пустыни древле, и душу мою, Владыко, Духа наполни Всесвятаго; яко да о нем богоугодно служу Ти выну».
«Всегда бурями губительных страстей и духов возмущаем душою, Тебе всеблаженному Параклиту, яже о моем спасении, яко Богу, возлагаю».
Игуменом Волоколамского монастыря был тогда суровый Нифонт из учеников Даниила и, по свидетельству князя Курбского, много потерпел преподобный от глаголемых иосифлян, ибо до четырех лет продлилось тяжкое его заключение в их обители. Ученики и друзья Максима разделили его участь: Силуан отвезен в Соловецкий монастырь и там уморен в дыму; Михаил Медоварцев сослан в Коломну, а Савва святогорец, архимандрит Спасский, заточен в Возмицкий монастырь города Волоколамска; немного позже Максима сослан в тот же Иосифов монастырь и друг его, Вассиан, несмотря на княжеский род свой, а между тем, враги Максима, искажая его оправдания, доносили на него в Москву, что Максим не кается и только повторяет одно и то же: «Чист есмь от чрева матере моея и доныне от всякого греха».
Но тем не кончились страдания преподобного; через пять лет снова потребовали к суду Максима в престольный город; это было уже в 1531 году. Архиепископ новгородский Макарий, собиравший свои Четьи Минеи, обратил внимание митрополита на перевод жития Пресвятой Богородицы, сделанный Максимом за десять лет перед тем. В списках сего перевода найдено было много погрешностей. Митрополит открыл новый Собор и припомнил прежние обвинения страдальца. С ужасом отвергнул Максим хульные изречения, внесенные в его перевод: «Я так не переводил! – восклицал он. – Так не писал и не велел писать, это ложь на меня, я так не мудрствую; если же кто произносит такие хулы, тот пусть будет проклят», – но его отрицания не приняли и поверили двум лжесвидетелям, которые утверждали, будто слышали неоднократно от самого Максима, когда изъявляли сомнение против его перевода: «Так это надобно». Спрашивали еще Максима, почему исключил из службы Троицкой вечерни великий отпуст и из осьмого члена Символа Веры слово «истинного»? Преподобный Максим защищался сколько мог, отвечая, что ничего не приказывал исключать. Касательно же исключения в Символе ссылался на древние рукописи греческие, где вместо «истинного» стояло другое слово «Господа животворящего».
Несмотря на то, не освободили узника и даже не разрешили ему приобщения св. Таин; изменили только место заключения, назначив ему пребывание тверской Отрочь монастырь, под строгим надзором тверского епископа Акакия. Это заключение было легче; епископ, не стесняясь определением соборным, часто приглашал невинного узника за свою трапезу; большим утешением для него служило то, что мог читать книги, и он написал себе в утешение словеса инока, затворенного в темнице и скорбящего, которыми утверждал себя в терпении: «Не тужи, не скорби, ниже тоскуй, любезная душа, о том, что страждешь без правды, от руки тех, от коих подобало бы тебе приять все благое, ибо ты пользовала их духовно, предложив им трапезу, исполненную Святаго Духа, т.е. сказания боговдохновенных песнопений Давидовых, которые перевел я от беседы эллинской на беседу шумящего вещания русского, но паче благодарствуй твоему Владыке и прославляй Его, что сподобил тебя в нынешнем житии привременными скорбями заплатить с лихвой весь долг многих талантов, коими был одержим. Внимай себе, да не помыслишь, что время сие есть время сетования, но паче Божественной радости, да не постраждешь, окаянная, сугубой нищетой, мучимая за свою неблагодарность в настоящем и будущем веке; если так вооружаешь себя всегда, радуйся и веселися, как повелевает тебе Господь, ибо мзда твоя многа на небесах!»
В 1534 году скончался Великий князь, и преподобный Максим думал воспользоваться благоприятным временем, чтобы оправдать себя письменно в возведенных на него клеветах. В письменном исповедании он предложил свое верование, вполне православное, и свидетельствовал, что еретическими словами наполнены не те книги, которые им исправлены, но те, которые противники его считали за святыню.
«Поелику некоторые, не знаю почему, не страшатся называть еретиком меня, невинного человека, врагом и изменником богохранимой Российской державы, то праведным и необходимым нахожу отвечать моим клеветникам. Благодатью истинного Бога нашего Иисуса Христа я, по всему правоверный христианин и прилежный богомолец Русской державы, если же и не велик в разуме и познании Божественных Писаний, однако послан сюда от всей Святой Горы по прошению и грамоте благоверного Великого князя, от которого в течение девяти лет произобильные получал почести. Повинуясь его повелению, не только перевел я толкование Псалтири с греческого, но и иные боговдохновенные книги, различно испорченные от переписчиков, хорошо я исправил благодатью Христовой и содействием Утешителя Духа, как всем известно. Не знаю, что случилось с некоторыми, враждебно ко мне расположенными, которые утверждают, будто я не исправляю, а только порчу боговдохновенные книги; воздадут они слово Господу за то, что не только препятствуют богоугодному делу, но и на меня бедного и невинного клевещут и ненавидят, как еретика; я же не порчу священные книги, но прилежно и со всяким вниманием, со страхом Божиим и правым разумом исправляю в них то, что испорчено или переписчиками ненаученными и неопытными, или даже вначале, при их переводе, мужами приснопамятными, но не довольно разумевшими силу эллинских речей. Исправляю не Святые Писания, но то, что в них вкралось от непохвальных описей, от недоумения или забвения древних переводчиков или от многого невежества и небрежения новых переписчиков. Но, быть может, некоторые противники скажут: великое ты наносишь тем оскорбление воссиявшим в земле нашей чудотворцам. С сими священными книгами благоугодили они Богу в жизни и по преставлении прославлены от Него силой чудодейственной. Не я буду отвечать им, но сам блаженный апостол Павел да научит их Духом Святым, глаголя: Одному дается Духом слово премудрости, другому слово разума тем же Духом, иному же дарование исцелений в том же Духе, другому же дейстия сил; иному пророчества, иному различие духов, иному же разные языки, а иному истолкование языков: все же сие действует один и тот же Дух, разделяя властью каждому, как Ему угодно (1 Кор. 12, 7–11). Ясно из сего, что не всякому даются вместе все дарования духовные. Исповедую и я, что святые русские чудотворцы по дарованию, им данному свыше, воссияли в земле Русской, и покланяюся им, как верным Божиим угодникам, но ни различные языки, ни толкование оных не приняли они свыше. Посему не должно удивляться, если от столь святых мужей утаилось исправление многих исправленных мною описок: им, ради апостольского их смиренномудрия, кротости и святого жития, дано было дарование исцелений и чудес предивных; другому же, хотя и грешен он паче всех земнородных, дарованы разумение и толкование языков, и не должно тому дивиться».
«Будь мне свидетелем Господь Иисус Христос, истинный Бог наш, что кроме множества моих согрешений ничего хульного в себе не ведаю о святой христианской нашей вере; называвшим же меня врагом Русской державы да не вменит Господь Бог такое их согрешение». – В заключение умолял отпустить его на святую Гору Афонскую, представляя и то, что суд о нем принадлежит не русским епископам, а вселенскому патриарху. Но участь страдальца Максима не изменилась; крамольные бояре, управлявшие государством во дни малолетства Иоанна, заняты были только своими кознями и губили один другого. Недолго пользовался преподобный и снисхождением епископа Тверского Акакия. Пожар, истребивший в 1555 году великолепный храм, созданный в Твери Акакием, подал повод Максиму высказать, по обыкновению своему, правду о жителях Твери и их пастыре, и это возбудило сильное негодование Акакия, который даже огласил такое обличение неправославным.
Между тем, умерла правительница Елена, и сам митрополит Даниил, после десятилетнего управления Церковью, сослан был в заточение в Иосифов монастырь. Страдалец Максим почел долгом примириться с изгнанным святителем. Узнав чрез близкого к себе человека, что Даниил продолжает питать к нему прежнее нерасположение, заклинал его именем Отца Небесного, оставить вражду с глубоким смирением говорил о своей невинности и в заключение сказал, что обвинение в ереси, которое не престают против него повторять, есть только действие оскорбленного самолюбия, всегда жестокосердого к другим. Преподобный решился написать еще о своей вере отчет новому митрополиту Иоасафу и на имя бояр слово ответное на исправление книг русских, с тою же свободою духа свидетельствуя пред ними, что не по лицемерию пишет к ним и не с ласкательством, чтобы получить временную славу и некую отраду в своих бедах.
Новый митрополит старался утешить страдальца милостивым словом, но, будучи сам донимаем крамольными боярами, не мог облегчить участи невинного узника: «Целуем узы твои, как единого от святых, – писал он преподобному, – но ничего не можем более сделать в твою пользу». Он желал допустить осужденного до приобщения св. Таин, но противники соглашались не иначе, как под предлогом смертной болезни. Гнушаясь примесью обмана к святому делу, Максим не согласился на такое условие и, наконец, к своему утешению, после тринадцатилетнего несправедливого запрещения, получил разрешение приступать к святым Таинам, когда пожелает. Новый опыт крамолы боярской, низвержение святителя Иоасафа, возбудил в преподобном ревность; пренебрегая собственной опасностью, он изобразил опытной рукой бедственное состояние Русского царства в образе жены, окруженной лютыми зверями, одетой в рубище и сидящей на распутье, ибо бедствия его отечества поражали глубоко душу Максима, так как радости его были радостями для его сердца.
В 1545 году, по предстательству Небесной Владычицы, спасена была Москва от несметных полчищ крымского хана, нечаянным их бегством, и Максим воспел благодарственную песнь Господу Иисусу за спасение России, а между тем, в уединении своем, изливал скорбь об участи грешной души за пределами гроба, переводя слово св. Кирилла об исходе души.
Святители восточные не оставались равнодушными к участи долго томившегося на Руси страдальца, и патриарх вселенский Дионисий, и столетний старец Иоаким, патриарх Александрийский, писали в 1545 году к юному царю Иоанну об освобождении страдальца Максима. Особенно умилительно было послание последнего. «Имеем слово и малое прошение изглаголать царствию твоему и молим, да услышишь внятно: тут в земле царства твоего обретается некий человек, инок от Святой Горы Афонской, учитель православной веры, имя ему Максим; на него по действу диавольскому и козням злых людей крепко разгневалось величайшее твое царство и ввергло его в темницы и узы нерешимые, и не может ни туда ни сюда ходить и учить слову Божию, как даровал ему Бог. Мы слышали о нем и получили писание от многих великих людей, там сущих, и от св. Горы Афонской, что тот Максим, связанный, неправедно связан и пойман от царства и власти твоей. Не творят так православные христиане над нищим, паче же над иноком, и наипаче цари, удостоенные великого смысла и учиненные от Бога праведными судьями, чтобы иметь дверь свою отверстой ко всем приходящим. Праведно заключать в узы не боящихся тебя, озлобляющих и вязать хотящих вам зла, но убогих, наипаче же учителя, каков тот убогий Максим, который наставлял, поучал и пользовал многих христиан в царствии твоем и инде, не подобает неправедно держать и силой оскорблять, ибо воздыхания убогих не погибнут до конца, а наипаче иноков; неприлично царству твоему давать веру всякому слову и всякому писанию, к тебе приходящему, без рассмотрения и испытания; сего ради молим, когда увидишь послание наше, да освободишь вышеписанного инока Максима святогорца и дашь ему всякую свободу идти, куда пожелает, наипаче же на свое пострижение. Помоги и поспеши ему, сколько Бог положит на сердце твоем, по обычаю похвального твоего царствия и не хоти посрамить нас в этом. Если послушаешь словес моих, будешь иметь похвалу от Бога, а от нас молитву и благословение. Никогда я не писал к тебе доселе, ни просил какого-либо утешения от тебя, не оскорби же меня и в этом и не заставь написать иное послание к царствию твоему, вторичное моление, ибо не престану от таких прошений, доколе не услышит меня великое твое царствие и не даруешь мне сего человека».
Но и это прошение осталось безуспешным; преподобный, со своей стороны, посылая царю кроткое увещание жить по-христиански, просил преклониться к умиленным его молениям и исполнить праведное прошение о нем святителей, но подозрительный дух того времени не позволил исполнить подобное прошение: слишком много видел на Руси преподобный, чтоб быть ему отпущенным из России; наконец, только в 1551 году, после 20-летнего заключения в Твери, троицкий игумен Артемий, друг Максима, с некоторыми добродетельными боярами, упросил державного освободить невинного пришельца, и старец, мирно принятый в Москве, с честью вступил в лавру преподобного Сергия, но уже он был изможден тяжестью оков и темницы, внутренними скорбями и внешними страданиями, и был слаб не только ногами, но и всем телом; однако дух его еще был бодр и способен к высоким созерцаниям.