Geum.ru

Перевод с иврита Р. Зерновой Предисловие и общая редакция Я

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   33   34   35   36   37   38   39   40   41

удовольствие - от присутствия моей семьи до "шарлотки по-ревивимски" на

десерт, - деликатный намек на то, что Сарра и Зехария тоже участвуют в

празднике. Из 120 приглашенных, принадлежавших к обеим политическим партиям,

многие были моими старыми друзьями, в том числе посол США в Объединенных

Нациях Артур Гольдберг и сенатор Джейкоб Джавез. Ну, и, разумеется, м-р

Роджерс, д-р Киссинджер, Эвен и Рабин и много других высших представителей

администрации тоже находились здесь. Во время обеда исполнялась израильская

музыка, а потом нас угостили выступлением Леонарда Бернстайна и Айзика

Стерна, которые снова и снова играли на бис. Я видела, я слышала, как

растроганы они были, а я пришла в такой восторг от их музыки и их

присутствия, что совершенно забыла, где я, и когда они кончили играть,

вскочила с места, чтобы обнять их обоих.

Перед обедом Никсоны и я сделали друг другу подарки. Они подарили мне

золотую копию закрытой греческой урны с прекрасной резьбой и восхитительную

вазу для цветов из голубых и золотых овальных пластин. Я привезла им в дар

израильские древности: ожерелье XI века до н. э. из агатовых бусин в форме

лотоса для г-жи Никсон, древнюю еврейскую масляную лампу для президента,

серебряные подсвечники для Джули и Дэвида Эйзенхауэров, серебряное йеменское

ожерелье и серьги для Триши Никсон. После обеда провозглашались тосты. И

снова президент был очень добр к Израилю и ко мне.

- Народ Израиля, - сказал он, - заслужил мира, не того хрупкого мира,

который записан на никого не интересующем документе, но настоящего прочного

мира. Мы надеемся, что результатом нашей встречи будет большой шаг вперед к

этому миру, который значит так много для людей Израиля, для людей Ближнего

Востока, для людей всей земли.

Я чувствовала, что он говорит от всего сердца. И я, тоже от всего

сердца, сказала: "Господин президент, благодарю вас не только за

гостеприимство, не только за замечательный сегодняшний день и за каждую

минуту сегодняшнего дня, но больше всего за то, что вы дали мне возможность

сказать дома моему народу, что у нас есть друг, большой друг в Белом доме.

Это нам поможет. Поможет справиться со многими трудностями".

В 11 часов ночи президент, г-жа Никсон и я ушли; около моей машины мы с

г-жой Никсон поцеловались на ночь, словно много лет были подругами.

Остальные гости еще танцевали далеко за полночь.

Всего я провела в Вашингтоне четыре дня. Шагая в ногу со звенящим

медалями американским генералом (что было мне довольно-таки нелегко), я

возложила венок из синих и белых цветов на могилу Неизвестного солдата на

Арлингтонском Национальном кладбище. Я посетила м-ра Роджерса в министерстве

иностранных дел и была приглашена им на ленч; видела м-ра Мелвина Лэрда в

министерстве обороны, встретилась с членами комиссии по иностранным делам

конгресса и "появилась" в Национальном пресс-клубе, где встретилась с самыми

жестокими и опытными американскими журналистами; сперва у меня было такое

чувство, какое, наверное, бывает у боксера на ринге. Но они были со мной

очень милы и, по-видимому, были довольны, что я отвечаю на их вопросы очень

коротко и очень просто - хотя, признаться, они не задали мне ни одного

вопроса, которого бы мне раз двадцать уже не задавали прежде.

Правда, два раза я услышала нечто новое. Один газетчик спросил

"Применит ли Израиль ядерное оружие, если его существование будет под

угрозой?" На это я правдиво ответила, что, по моему мнению, мы не так плохо

справляемся и с обыкновенным оружием. Мой ответ был встречен смехом и

аплодисментами. А президент пресс-клуба обратился ко мне с просьбой, которая

рассмешила меня. "Ваш внук, Гидеон, говорит, что вы готовите самую лучшую

фаршированную рыбу в Израиле, - сказал он. - Не дадите ли нам своего

рецепта?"

"Я сделаю другое, - ответила я - Обещаю, что в следующий раз я приеду

на три дня раньше и приготовлю фаршированную рыбу на ленч для вас всех".

Через несколько месяцев во время интервью в Лос-Анджелесе меня спросили,

умею ли я готовить хороший куриный суп.

- Конечно, - ответила я.

- Не пришлете ли нам рецепт?

- С удовольствием, - сказала я, не подозревая, что через неделю

интервьюер получит 40000 требований на этот рецепт. Надеюсь, что, в конце

концов, было сварено сорок тысяч кастрюль хорошего еврейского супа. Но не о

моих поварских талантах шла речь в Вашингтоне, речь шла о дружеских связях

между США и Израилем и об отношении Соединенных Штатов к той политике

которую мы проводили в ответ на войну на истощение. Перед моим отъездом г-н

Никсон сделал заявление для прессы от своего и моего имени, в котором

подводились итоги моему визиту, хотя кое-какие детали там отсутствовали.

- Думаю, - сказал он, - что вы прекрасно понимаете позицию, которую мы

оба занимаем, и что после нашей встречи может начаться некоторый прогресс в

решении труднейших проблем, с которыми мы сталкиваемся на Ближнем Востоке.

Не думаю, что они могли быть разрешены молниеносно. С другой стороны, мы

должны стараться - и мне было очень приятно встретить полное сочувствие

премьер-министра и ее коллег по этому вопросу - искать и найти путь к миру.

Мы не можем сообщить, что собираемся предпринять нечто новое, но мы

полагаем, что достигли лучшего понимания, как двигаться в этом направлении в

дальнейшем.

Из Вашингтона я отправилась в Нью-Йорк, где дела сменяли друг друга с

такой быстротой, что я даже не успела ощутить усталость. Меня замечательно

встретили в Сити-холле, я завтракала с У Таном, провела ряд встреч в своих

апартаментах в отеле "Уолдорф-Астория", посетила дипломатический прием у

Эвена и колоссальный банкет, устроенный ОЕП, израильским акционерным

обществом и еще пятьюдесятью еврейскими организациями - все это в первый же

день. Потом я отправилась в Лос-Анджелес, потом в Милуоки, после чего

возвратилась на Восточное побережье. Я рассчитывала вернуться домой 5

октября, но было одно приглашение, от которого я не могла отказаться - и я

осталась еще на один день, чтобы выступить на съезде АФТ-СИРМ в

Атлантик-Сити, штат Нью-Джерси. Американская федерация труда и Союз

индустриальных рабочих мира проводят съезды каждые два года. Много лет эта

организация была очень близка с Израилем, особенно с Гистадрутом, и ее

председатель, мой старый добрый друг Джордж Мини, был почетным председателем

Совета американских профсоюзов по Гистадруту. Впервые после отъезда из

Израиля я, обращаясь к этой огромной аудитории профсоюзных деятелей,

почувствовала себя как дома. Говорила я о том же, о чем и в Филадельфии,

Вашингтоне, Милуоки, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, о чем и теперь постоянно

говорю - о мире между нами и арабами. "Это будет великий день, - сказала я

своим друзьям, рабочим и профсоюзным лидерам Америки, - когда арабские

фермеры перейдут Иордан не на танках, а на тракторах, и протянут руку дружбы

- как фермер фермеру, как человек человеку. Может быть, это и мечта, но я

уверена, что в один прекрасный день она сбудется".

Когда я возвратилась в Израиль, я уже знала, что мы "Фантомы" получим,

хотя еще и не могла об этом объявить, и поэтому на сердце у меня полегчало.

Но война на истощение продолжалась, террористы продолжали действовать, число

советских военных в Египте росло не по дням, а по часам, включая летчиков и

обслугу ракет "земля-воздух". Словом до мира было так же далеко, как и

всегда. Собственно, почти ничего не изменилось с тех пор, как я вступила в

должность. Каковы бы ни были причины, по которым я стала премьер-министром,

они, к несчастью, продолжали существовать и накануне всеобщих выборов -

седьмых со времени основания государства. За истекшие месяцы, однако, мои,

так сказать, "оценки" улучшились, и хоть я не могла бы победить в конкурсе

на популярность, все-таки приятнее получить оценку "семьдесят пять" или

"восемьдесят", чем "три" Так или иначе, нельзя сказать, чтобы результаты

выборов были непредсказуемы. Маарах получила 56 из 120 мест в Кнессете, и я

представила свой "всеохватывающий" кабинет без партии Гахал, которая

покинула правительство.

Теперь, когда я стала премьер-министром как бы по закону, я очень

надеялась приступить к разрешению растущих социальных и экономических

трудностей Израиля, которые уже стали создавать настоящие трещины между

разными слоями населения. Я уже много лет заявляла и в Гистадруте, и в

партии, что ввиду невозможности для нас не поддерживать огромный военный

бюджет, нам надо по крайней мере постараться всем вместе что-то предпринять,

чтобы сократился все увеличивающийся разрыв между людьми, у которых есть все

необходимое - если не все желаемое, - и теми десятками тысяч, которые все

еще живут в плохих помещениях, плохо одеваются, иногда даже плохо питаются и

недостаточно образованны. В основном, это была та часть нашего народа,

которая прибыла к нам в 1948, 1950 и 1951 годах из Йемена, Ближнего Востока

и Северной Африки, и чей жизненный уровень в конце 1960-х и начале 1970-х

годов еще оставлял желать лучшего, выражаясь осторожно. Да, мы могли

поздравлять друг друга с тем, что с 1949 по 1969 год мы построили более 400

000 общественных зданий и что в любом, даже самом глухом уголке страны,

теперь имеется школа, детский сад, а часто - и ясли. Но сколь законно мы бы

ни гордились нашими свершениями, оставались и другие, менее приятные

факторы. В Израиле были и богатство, и бедность. Ни то, ни другое не было

чересчур велико, но и то, и другое существовало.

Были и есть еще израильтяне, живущие вдесятером в двухкомнатном домике,

их дети бросают школу (хотя они были бы, вероятно, полностью освобождены от

оплаты за обучение в средней школе), становятся преступниками (в

значительной степени из-за своего происхождения) и, считая, что им угрожает

опасность превратиться навсегда в непривилегированных второстепенных

граждан, смотрят на новых иммигрантов как на людей, из-за которых их

положение станет еще хуже. Есть и другие израильтяне, хоть их и немного,

которые живут в сравнительной роскоши, ездят в больших машинах, устраивают

большие приемы, одеваются по последнему слову моды и вообще усвоили себе

заграничный стиль жизни, который не имеет никакого отношения ни к

экономическим возможностям страны, ни к условиям нашей национальной жизни.

Между этими двумя группами находятся массы квалифицированных рабочих и белых

воротничков, с трудом сводящих концы с концами, не имеющих возможности

сохранить свой, отнюдь не высокий, жизненный уровень на одну зарплату, в

течение десятилетий доказывавших свою способность к самодисциплине,

самопожертвованию и патриотизму, и тем не менее, как я считала, отвечавших

за наш бич - забастовки, и виновных в том, что каждый раз, когда повышалась

зарплата низкооплачиваемым, они требовали, чтобы она повышалась на всех

уровнях.

С ними-то я, хотя не слишком успешно, и стала обсуждать сложившееся

положение. Что-то происходило с профсоюзными массами, основой Гистадрута;

что-то происходило со здравым смыслом израильских рабочих, и я не могла и не

хотела об этом молчать. Никто сильнее меня не верил, что профсоюз не только

может, но и обязан защищать права рабочих и призывать к забастовке, если

переговоры затягиваются или соглашение не может быть достигнуто. Но когда

соглашение подписано, то его надо выполнять, а не предъявлять немедленно

новые требования, и тем, кто не находится в самом низу национальной

экономической лестницы, нужно понимать, что повышение зарплаты в первую

очередь должны получать наиболее нуждающиеся. Принцип дифференциации вовсе

не должен быть для нас священным. Я боролась против него в Гистадруте много

лет назад и готова была начать эту борьбу и теперь. Всему должен быть

предел. Да израильским врачам, медсестрам и учителям приходится нелегко

экономически, но все-таки они могут продержаться, тогда как

низкооплачиваемые при постоянном росте инфляции и дороговизны без повышения

зарплаты не выживут. Что может быть проще этого рассуждения ?

Особенно несочувственно я относилась к забастовкам жизненно важных

служб в стране, находящейся в состоянии войны. Вряд ли я должна объяснять,

как нелегко было мне решиться запретить забастовку больничного персонала. Но

не было другого способа избежать возможных в случае забастовки смертей, и я

стиснула зубы и издала приказ о запрещении.

- Правительство не может сделать все сразу, - повторяла я народу. - У

него нет волшебной палочки, при помощи которой можно выполнить все

требования: уничтожить бедность, но не вводить налогообложения, выигрывать

войны, продолжать абсорбцию иммигрантов, развивать экономику и давать

каждому, что ему полагается. Никакое правительство не может сделать все это

одновременно.

Но дело было не только в деньгах. Социальное равенство достигается не

просто с помощью материальных ресурсов. Чтобы уничтожить бедность и ее

последствия, нужно, чтобы усилие было сделано с обеих сторон, и тут я тоже

высказывалась без обиняков.

- Прежде всего те из нас, кто беден, не должны позволить себе

превратиться в объект забот для других. Они тоже должны проявлять

активность. А более устроенные и обеспеченные слои населения должны

включиться в добровольное движение, имеющее целью социальную интеграцию.

Разрыв между теми, кто получил образование и квалификацию, и теми, кто их не

получил, во всяком случае не менее трагичен, чем разрыв между теми, кто

может и кто не может экономически справиться.

Кое-что было достигнуто, но далеко не достаточно. Я сформировала

комиссию при премьер-министре, занимающуюся проблемами молодежи. Туда

входили выдающиеся педагоги, психологи, врачи, полицейские,

инспекторы-наблюдатели за поведением условно осужденных и т.д. Все они

работали бесплатно. Хоть им и понадобилось два года, а не несколько месяцев,

как я надеялась, чтобы выработать рекомендации, но мы воспользовались

некоторыми рекомендациями до того, как они были опубликованы. Когда нам

приходилось поднимать цены на основные продукты питания, мы снимали налог с

низкооплачиваемых; мы строили, сколько могли, дома для низкооплачиваемых, а

я вела свою собственную войну, не имевшую конца, за строительство домов, где

бы квартиры сдавались внаем; строительство, которое можно было бы

субсидировать в случае надобности. Все это приходилось делать или во время

военных действий, или в разгар терроризма, и денег всегда не хватало даже

для самых неотложных нужд. И этого, не говоря обо всем прочем, я никогда не

могла простить нашим соседям. Был бы мир - мы могли бы построить, пусть не

идеальное, но, во всяком случае, куда лучшее общество. Но где тот мир?

В августе 1970 года осуществилось, наконец, роджерсово прекращение

огня. Насер сказал, что он принимает его на три месяца, но время сказало

свое слово, и в сентябре Насер умер, а президентом Египта стал Анвар Садат.

Садат производил впечатление более благоразумного человека, способного

трезво оценить преимущества, которые прекращение войны сулит его

собственному народу; мало того, были признаки, что он не слишком ладил с

русскими. В Иордании же король Хуссейн, с такой радостью предложивший приют

палестинским террористам, внезапно понял, что они являются для него

серьезной угрозой, и в сентябре расправился с ними. Для Эль-Фаттах это,

может быть, был "Черный сентябрь"; мне же стало казаться, что, чего доброго,

у мирной инициативы США и д-ра Ярринга появились некие слабые шансы на

успех. Арабские лидеры ничуть не изменили свои заявления по поводу Израиля и

по-прежнему требовали полного отвода наших войск, но речь уже шла о том,

чтобы восстановить судоходство по Суэцкому каналу, отстроить египетские

города на его берегах, дабы там началась нормальная жизнь - и все это

порождало в Израиле некоторый оптимизм. Прекращение огня вошло в силу, мы

по-прежнему оставались где были, арабы отказывались встретиться с нами и

вступать в переговоры, и оптимизм постепенно выдохся, но не окончательно, и

войны не было ни в 1971-м, ни в 1972 году, и мира не было тоже, и арабский

терроризм становился все ожесточеннее и бесчеловечнее.

Конечно, никто в цивилизованном мире на одобрял расстрела католических

паломников из Пуэрто-Рико в аэропорту в Лоде, где вместе с ними погиб и один

из самых выдающихся израильских ученых; или похищения и убийства израильских

спортсменов на Мюнхенской олимпиаде; или убийства израильских детей,

запертых в школьном здании в городке Маалот. Никто не одобрял, и после

каждого злодеяния я получала потоки официальных соболезнований и выражений

сочувствия. Тем не менее считалось (и считается до сих пор), что мы должны

прийти к соглашению с убийцами, как это сделали другие государства, и

позволить фанатикам-самоубийцам шантажировать нас и поставить нас на колени.

Давно уже доказано, что уступки террористам только порождают новый террор.

Но никто никогда не узнает, чего стоит правительству Израиля отвечать "нет!"

на требования террористов и понимать, что, ни один из израильских

представителей, работающих за границей, не застрахован от бомбы в письме, не

говоря уже о том, что любой тихий пограничный городок Израиля может быть (и

это бывало) превращен в бойню при помощи нескольких безумцев, взращенных в

ненависти и в убеждении, что они смогут выдавить из Израиля его умение

оставаться непоколебимым перед лицом страдания и печали.

Но мы научились противостоять террору, охранять наши самолеты и наших

пассажиров, превращать посольства в маленькие крепости, патрулировать

школьные дворы и городские улицы. Я шла за гробом жертв арабского

терроризма, я посещала их семьи, и я испытывала чувство гордости, что

принадлежу к нации, которая сумела вынести все эти подлые и трусливые удары

и не сказать: "Хватит! С нас хватит. Отдайте террористам то, чего они

добиваются, потому что мы больше не можем". Другие правительства подчинялись

террористам, отдавали в их распоряжение самолеты, выпускали их из тюрьмы, а

новые левые и иностранная печать называла их "партизанами" и "борцами за

свободу". Для нас, во всяком случае, они остались преступниками, а не

героями, и хотя каждые похороны были для меня мукой, закладка мин в

супермаркеты и автобусы, убийство семи старых евреев в мюнхенском доме для

престарелых и прочие "славные" дела священной войны не поражали мое

воображение. Меня буквально физически стошнило, когда через шесть недель

после мюнхенских убийств 1972 года убийцы были освобождены с огромной

рекламой и отправлены в Ливию. Арабские государства продолжали снабжать

террористов оружием и деньгами, предоставляя им базы, и начинали вопить изо

всех сил, когда, бомбя базы террористов в Сирии и в Ливане, мы давали

понять, что считаем эти страны ответственными за происходящее.

Единственным решением вопроса был мир - не только почетный, но и

прочный мир. И единственным способом добиться мира было убедить наших

друзей, поскольку наши враги не хотят с нами разговаривать - что наша

позиция правильна и надо исследовать все возможности, которые могут привести

к переговорам.

О целом ряде моих поездок и бесед рассказывать еще нельзя, но об одной

из них я сегодня уже могу написать. В начале 1972 года помощник министра

иностранных дел Румынии приехал в Израиль с целью встретиться с людьми в

нашем министерстве иностранных дел. Но он попросил, чтобы ему была

предоставлена возможность встретиться со мной, причем с глазу на глаз:

больше никто не должен был присутствовать при нашей беседе. У нас с Румынией

были очень хорошие отношения. Это была единственная восточно-европейская

страна, не порвавшая с нами дипломатических отношений после Шестидневной