Репников А. В. Консервативные представления о путях внутренней политики в период правления Александра III

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Тема : Правление Александра после Отечественной войны, 28.11kb.
• Моя тема называется: «Медальный ряд России XVIII первой половины XIX в.». Мы будем, 77.89kb.
• Тема : Внутренняя и внешняя политика Павла, 30.26kb.
• Россия при Александре, 17.21kb.
• Царя Александра Миротворца свободным от предубеждений взглядом рассказ, 148.23kb.
• 26. 02. 1845 20. 10. 1894, 70.28kb.
• Александр III александрович, 49.01kb.
• Александр III александрович, 43.46kb.
• История россии тема, 666.08kb.
• Выполните тест письменно в рабочей тетради: Вся государственная власть в стране в XIX, 42.35kb.

Репников А.В.


Консервативные представления о путях внутренней политики

в период правления Александра III


Интерес к теории и истории русского консерватизма продолжает расти с каждым годом как у нас в стране, так и за рубежом. На сегодняшний день по этой проблеме выпущены десятки крупных монографий и сотни статей. На фоне многочисленных исследований, вышедших в последние годы, период царствования Александра III по-прежнему остается малоизученным. Хотя подготовка и проведение в жизнь так называемых «контрреформ», а также реакция на них общества, нашли свое отражение в работах видных отечественных историков,¹ вопрос о существовании консервативной модели (или нескольких моделей) внутриполитического развития России, как правило, оставался за рамками исследований. Данная публикация не претендует на освещение всех вариантов консервативной стабилизации эпохи Александра III, в ней предпринята попытка обозначить некоторые специфические черты этого периода, призванные продемонстрировать отсутствие у консерваторов единой, продуманной программы действий.

В последние годы вышел ряд изданий, авторы которых пытались понять, почему реформы в национальной истории России неизбежно венчались контрреформами. В первую очередь выделим исследование В.В. Ильина, А.С. Панарина и А.С. Ахиезера «Реформы и контрреформы в России. Циклы модернизационного процесса»,² в котором Александр III характеризуется как человек, «развязавший оголтелую карательную компанию и против народовольцев, и против их невольных пособников либералов…».³ Отметив, что Александр III, как и Николай I это - «темнейшие, узколобейшие фигуры на троне»,⁴ автор этой части книги замечает: «торможение политического развития, усиление абсолютизма и дворянского бюрократизма, свертывание местного самоуправления, стагнация гражданской активности, как ни странно, не препятствовали хозяйственной модернизации… Консервативная стабилизация политической жизни наряду с активизацией экономики… создает предпосылки последующего промышленного подъема (индустриализации) России в конце XIX в.».⁵

В сжатом виде история практического осуществления контрреформ изложена в статье А.Ю. Полунова, помещенной в энциклопедическом издании.⁶ По мнению автора политика контрреформ «явилась одним из факторов, обусловивших крайнюю остроту социальных, политических и национальных конфликтов в России начала 20 века».⁷

С научной точки зрения представляется весьма интересной позиция, изложенная в публикации И.В. Лукоянова⁸. По мнению автора, сам термин «контрреформы» некорректно употреблять по отношению к внутренней политике Александра III начала 90-х гг., поскольку в этот период на политической сцене активно действовали И.И. Воронцов-Дашков, А.С. Ермолов, С.Ю. Витте, а значение «столпа ретроградов» К.П. Победоносцева, наоборот, уменьшалось. Аналогичные размышления о сочетании во внутренней политике в рассматриваемый период консервативных и реформаторских начал содержатся в публикациях Т.И. Филипповой,⁹ отметившей, что «противоречивый гибрид традиционной органики и новоприобретенной прагматики стал наиболее характерным для государственной политики конца XIX в.».¹⁰

В связи с дискуссией относительно термина «контрреформы» упомянем «круглый стол» в журнале «Родина», в работе которого принимали участие: А. Боханов, Т. Филиппова, А. Полунов, Д. Шиммельпеннинк, Д. Олейников и П. Спивак.¹¹ Любопытно высказывание Т.И. Филипповой, о том, что «появление термина «контрреформы» - это типичное проявление того концептуального милитаризма, который прочно и абсолютно неосознанно засел в головах исследователей».¹² Даже в последних академических изданиях по истории русского консерватизма мы в большом количестве встречаем милитаризированные термины: либералы и консерваторы «наступают» и «отступают»; переходят из одного «лагеря» в другой, реакция «вооружается» и «берет реванш». История в таком контексте рассматривается как поле борьбы между прогрессивными силами и силами регресса. Победа прогрессивных сил способствует восхождению истории вверх – от низшего к высшему, от худшего – к лучшему, к неким заоблачным, «зияющим высотам». Этому восхождению способствуют реформы, а любой «откат» назад - это контрреформа, реакция и т.д. Но так ли страшно обращение к прошлому, к традициям, не являются ли попытки «вернуться в прошлое» естественной защитной реакцией государственного организма на слишком поспешные преобразования? Чтобы ответить на эти вопросы нужно преодолеть дихотомию «реформа» - «контрреформа». А для этого, помимо прочего, необходимо учитывать наличие в мировоззрении творцов «контрреформ» религиозной составляющей, поскольку эта составляющая (а не только защита интересов правящего сословия и т.п. прагматичные интересы) в значительной степени влияла на их действия. Как верно заметил современный исследователь А.С. Карцов: «традиционалистское мировоззрение всегда – нерационально, а порой антирационально»¹³. Двойственность в подходах современных исследователей к рассматриваемому периоду российской истории заметна так же в обзорах Г.Е. Миронова¹⁴ и В.И. Коновой,¹⁵ при характеристике внутренней политики Александра III.

Следует отметить появление докторской диссертации¹⁶ и монографии Н.Ф. Гриценко «Консервативная стабилизация в России в 1881-1894 годах».¹⁷ Автором была предпринята попытка рассмотрения политических и духовных основ внутренней политики Александра III. Особое место уделено символике придворных церемониалов - вопросу, фундаментально разрабатываемому американским историком Ричардом Уортманом. Отдельный раздел книги Н.Ф. Гриценко посвящен отношениям государства и церкви в рассматриваемый период. В связи с этим назовем фундаментальные научные работы по этой проблеме, написанные А.Ю. Полуновым¹⁸ и С.Л. Фирсовым,¹⁹ в которых особое внимание уделяется влиянию К.П. Победоносцева на конфессиональную политику. В последнем разделе книги рассматривается влияние официальной идеологии на отечественную культуру. Поощрение правительственными кругами и лично Александром III развития национальных традиций, уже затрагивалась историками²⁰ и искусствоведами (еще в 1997 году было выпущено весьма объемное и богато иллюстрированное исследование Е.И. Кириченко - «Русский стиль»,²¹ к сожалению, не упомянутое в монографии). В книге Н.Ф. Гриценко можно обнаружить практически дословные заимствования из работ других авторов без ссылок на первоисточники, что является, по меньшей мере, некорректным.²²

Упомянем и о выходе первого, после революции, отечественного исследования, посвященного Александру III и его эпохе, написанного А.Н. Бохановым²³, которое уже вызвало различные оценки.²⁴ В свете обострившегося интереса к личности Александра III и его эпохе не удивительно появление работ, в которых его царствование предстает как идеал внутренней и внешней политики. Помимо вышеназванной книги А.Н. Боханова, можно назвать ряд статей в прессе²⁵ и отдельную публикацию С.Н. Семанова,²⁶ а так же публикации в современной монархической периодике, отражающих обозначенную выше точку зрения.²⁷

Оценкам личности и эпохи Александра III глазами современников посвящен сборник «Александр Третий: Воспоминания. Дневники. Письма»,²⁸ в котором помещена подборка фрагментов из писем, воспоминаний и дневников А.Ф. Тютчевой, В.П. Мещерского, Ф.М. Достоевского, Б.Н. Чичерина, К.П. Победоносцева, Е.М. Феоктистова, С.Ю. Витте, С.Д. Шереметева и др., предваренная дополненным текстом статьи В.Г. Чернухи «Александр III».²⁹ Представляет большой интерес опубликованная А.Н. Бохановым и Ю.В. Кудриной переписка Александра III и императрицы Марии Федоровны за 1884-1894 гг.³⁰ В 2002 году в рамках Федеральной программы книгоиздания России, при содействии Российского фонда культуры, вышел сборник документов «Великий князь Александр Александрович», в которой вошли: работа С.С. Татищева «Детство и юность Великого князя Александра Александровича», извлечения из дневника Н.П. Литвинова за 1861-1862 гг., «Полный послужной список наследника цесаревича Александра Александровича» и «Каталог картинам, принадлежащим Его императорскому Высочеству Государю Наследнику Цесаревичу».³¹ Ряд неопубликованных архивных материалов, посвященных Александру III появился на страницах издаваемого Российским фондом культуры лсску зренияобозначенную выальманаха «Российский Архив».³²

Внимание исследователей привлекают жизнь и идеи русских консерваторов, оказавших влияние на формирование внутриполитического курса самодержавия в период правления Александра III. За последнее десятилетие значительно увеличилось количество исследований, посвященных К.П. Победоносцеву.³³ Одна за другой были защищены три диссертационные работы, посвященные В.П. Мещерскому.³⁴ Практически одновременно был опубликован ряд статей о нем.³⁵ Можно прогнозировать дальнейший рост интереса к этому публицисту, ранее считавшемуся одной из наиболее реакционных и беспринципных фигур эпохи Александра III, о чем свидетельствует переиздание воспоминаний князя³⁶. Появились работы, посвященные М.Н. Каткову,³⁷ были переизданы его отдельные произведения³⁸.

Важным моментом в отечественной историографии стал выход в 2000 году коллективной работы «Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика», подготовленной в Институте российской истории РАН³⁹. Эволюции консерватизма в эпоху Александра III посвящена глава В.А. Твардовской, «одна из самых удачных в монографии», как отмечалось в рецензии на книгу⁴⁰. Автор убедительно показывает, что российский консерватизм вовсе не представлял некоего монолитного течения. Единой программы действий у консерваторов не было. По таким принципиальным вопросам, как подготовка и проведение университетской, земской и судебной «контрреформ» между К.П. Победоносцевым, М.Н. Катковым и др. наблюдались противоречия. Отличались и взгляды консерваторов на аграрный вопрос; их отношение к общине, технической индустриализации, что было отмечено в материалах статьи В.А. Твардовской «Аграрный вопрос в консервативной мысли России в 80-е гг. XIX века»⁴¹ и выступлении В.Л. Степанова на «круглом столе», посвященном русскому консерватизму⁴². Наряду со всем вышеперечисленным, появились и работы, в которых рассматривается политико-правовая составляющая консервативного мировоззрения⁴³.

Первые действия Александра III были встречены российскими славянофилами и консерваторами-охранителями с чувством ожидания изменений внутриполитического курса. Современные российские исследователи (В.А. Дьяков, Н.И. Цимбаев, Е.А. Дудзинская, С.М. Сергеев и др.) по-разному оценивают эволюцию славянофильской идеологии и роль ее представителей в пореформенный период⁴⁴. Есть и дискуссионные суждения. Так, по мнению А.Л. Янова, славянофильство «…вполне к 90-м годам выродившееся и адаптированное к нуждам поднявшей голову реакции, стало в последний период царствования Александра III идеологией господствующей, официозной».⁴⁵ В своей работе «Россия против России» А.Л. Янов утверждает, что после воцарения Александра III, и впоследствии, в период правления Николая II, «и следа не осталось у третьего поколения славянофилов от наивного идеализма первоначальной ретроспективной утопии… Когда говорили они теперь о “предстоящей борьбе за свободу”, то имели в виду лишь “свободу арийской расы”».⁴⁶ В задачи данной статьи не входит подробный анализ эволюции славянофильской мысли в пореформенный период. Обратим внимание только на одну, самую яркую, попытку идеологов славянофильства предложить власти свою модель преобразований.

После убийства Александра II, славянофилы попытались поднять на щит идею земского собора, предложив ее как панацею от реакционных и революционных крайностей. Проводя на страницах газеты «Русь» линию, направленную на созыв земского собора, И.С. Аксаков одновременно стремился отвести от славянофилов обвинения в подрыве самодержанно-монархического строя, призвав на помощь авторитет своих умерших единомышленников. Он опубликовал статью Ю.Ф. Самарина «По поводу толков о конституции» (1862 г.) и записку К.С. Аксакова «О внутреннем состоянии России» (1855 г.), которые были призваны уравновесить друг друга - аксаковская призывала к созыву земского собора, а самаринская была направлена против конституционализма, таким образом, соблюдалось политическое равновесие. «Правительству - неограниченная свобода правления, исключительно ему принадлежащая; народу - полная свобода жизни и внешней, и внутренней, которую охраняет правительство. Правительству - право действия - и, следовательно, закона; народу - право мнения - и, следовательно, слова», - писал К.С. Аксаков⁴⁷. Ю.Ф. Самарин отвергал любые попытки ограничения самодержавия, доказывая, что конституция должна быть естественной, а не навязываемой обществу, которое еще «не дозрело» до нее: «Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, то есть господство меньшинства, действующего без доверенности от имени большинства, есть ложь и обман. Довольно с нас лжепрогресса, лжепросвещения, лжекультуры; не дай нам Бог дожить до лжесвободы и лжеконституции. Последняя ложь была бы горше первых… всякую попытку изменить форму правления у нас, в настоящую минуту, мы назвали преступлением против народа.»⁴⁸. Споры о соборе вызвали брожение в обществе. В письме к И.С. Аксакову от 7 февраля 1881 г. А.С. Суворин признавался: «вверху, в самом верху идут толки о конституции и земском соборе… я совсем теряюсь, за что держаться».⁴⁹

Период, когда сторонники славянофильской доктрины (в первую очередь, И.С. Аксаков) пытались оказать воздействие на власть, оказался очень недолгим и совпал с периодом, когда министерство внутренних дел возглавлял граф Н.П.Игнатьев. Выбор фигуры Н.П. Игнатьева для продвижения идеи созыва земского собора, был неудачен. Известны скептические отзывы о Н.П. Игнатьеве, данные Е.М. Феоктистовым, увидевшим в нем натуру, родственную гоголевскому Ноздреву: «И этого-то человека хотели у нас некоторые, в том числе И.С. Аксаков, противопоставить Бисмарку!»⁵⁰. Это не только личное мнение Е.М. Феоктистова. Весьма нелицеприятно отзывались о Н.П. Игнатьеве А.А.Киреев, Е.Ф.Тютчева, К.Н.Леонтьев и др.

Попытки воплощения в жизнь идеи созыва земского собора были в свое время подробно рассмотрены в работе П.А. Зайончковского.⁵¹ Хотя Н.П. Игнатьев и стремился всеми силами представить проект созыва собора, как плод собственных размышлений, идея была внушена ему И.С. Аксаковым в письме от 10 января 1882 г.⁵² По мнению И.С. Аксакова, земский собор с прямыми выборами от сословий: крестьян, землевладельцев, купцов, духовенства мог стать реальной альтернативой всем конституциям в мире, вместе с тем удерживая Россию на ее исторической, политической и национальной основе. Для консультации И.С. Аксаков направил Н.П. Игнатьеву своего единомышленника и знатока истории П.Д. Голохвастова, назначенного Игнатьевым чиновником особых поручений при министре.

Характерно, что параллельно с идеей созыва собора И.С. Аксаковым высказывается мысль о возможности для обновления духа перенесения столицы из Петербурга в Москву. Вообще в эпоху нового царствования Москва, как «хранительница национального духа» начала играть особую роль. Видимо не случайно, после убийства Александра II Победоносцев предложил объявить Петербург «на военном положении» и, покинув это «проклятое место», укрыться в Москве, о которой он всегда отзывался в теплых тонах⁵³. В письме Александру III, написанному в 1887 году Победоносцев подчеркивал, что религиозный подъем и толпы верующих напрямую связаны с Москвой. Закономерно, и то, что книга, вобравшая в себя основные религиозно-политические взгляды обер-прокурора, называлась «Московский сборник». Аналогичное название имел и менее известный сборник под редакцией С.Ф. Шарапова.⁵⁴ Предполагалось, что заседания созванного Собора должны проходить в Москве, в храме Христа спасителя.

Александр III вначале позитивно отреагировал на идею Н.П. Игнатьева, который, по его мнению, был «настоящий коренной русский» человек⁵⁵. С точки зрения К.П. Победоносцева осуществление славянофильского проекта, способно было только «внести смуту» в умы подданных. Сравнивая идею, озвученную Н.П. Игнатьевым с проектом М.Т. Лорис-Меликова, К.П. Победоносцев писал 11 марта 1883 г. Александру III: «Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его. Последующая фантазия гр. Игнатьева была еще нелепее, хотя под прикрытием благовидной формы земского собора».⁵⁶

Окончательный провал идеи созыва земского собора и отставка Н.П. Игнатьева, который был заменен в 1882 г. Д.А. Толстым поставили крест на надеждах славянофилов. В августе 1882 г. А.И. Кошелев писал И.С. Аксакову о том, что «при захвате власти Толстыми, Бедоносцевыми и Катковыми…» нужно немедленно начать «соединяться для противодействия торжествующему врагу нашего отечества. Ибо таковым я считаю то направление, которое теперь забрало власть в свои руки» и ведет страну «если не к погибели, то в такую трясину, из которой нелегко будет нам высвободиться».⁵⁷ Для Аксакова провал всех его надежд и торжество Победоносцева, которого он называл «сумасшедшим» было нестерпимо⁵⁸. Неудивительно, что у аксаковской «Руси» неоднократно возникли серьезные проблемы с цензурой. В определенной степени прав был Н.Я. Данилевский, отмечавший в статье «Происхождение нашего нигилизма» (1884 г.), опубликованной в «Руси», что в то время как западнические и нигилистические идеи свободно проникали в общество, могли излагаться и проповедоваться в прессе, «издания славянофилов, как наивреднейшие, запрещались одно за другим: “Молва”, “Парус”, “День”, “Москвич” - как костями покрыли скорбный путь, которым должно было пробиваться русское самобытное направление»,⁵⁹ вместе с тем, издания «с так называемым казенным направлением» своей «бездарностью, тошноту возбуждающим подобострастием, льстивостью и лживостью тона, в сущности служат отрицательным образом тому же делу, как и западнические, выгодно оттеняя их собою».⁶⁰ Справедливости ради следует отметить, что от цензурных преследований не был защищен ни М.Н. Катков, ни получавший правительственные субсидии, «Гражданин» В.П. Мещерского.

Славянофильская модель не могла быть воспринята властью по той же причине, что и либеральный проект М.Т. Лорис-Меликова. Власть считала, что стране нужны не консервативные, а тем более не либеральные проекты переустройства, а стабилизация, нужно было, пользуясь словами К.Н. Леонтьева «подморозить Россию». Но даже К.Н. Леонтьев не считал, что осуществляемая властью модель в полной степени отвечает интересам России, хотя, симпатизируя правительственному курсу Александра III, призывал: «...надо приостановиться по возможности, и надолго, не опасаясь даже и некоторого застоя».⁶¹ По мнению К.Н. Леонтьева, Россия уже достигла своей культурной и государственной вершины, а, следовательно, нужно сохранить то, что есть. Не менее призрачными, чем идеи либералов, считал К.Н. Леонтьев и славянофильские проекты. «Все царствование Александра III он приветствовал как… нужную исторически “остановку”…», – писал В.В. Розанов.⁶² Одобрение консервативного мыслителя вызвала сословная реформа Д.А.Толстого, который, по мнению К.Н. Леонтьева, будучи «обер-прокурором довольно пошлым и даже весьма вредным для Церкви» тем не менее, «дал первый толчок к восстановлению русского дворянства».⁶³ Консерваторы считали важным принцип сословности еще и потому, что мало верили в способность чиновников активно способствовать укреплению самодержавия.

Пребывая долгие годы в забвении, только незадолго перед смертью К.Н. Леонтьев удостоился высочайшего внимания. Его сочинения были представлены Александру III К.П. Победоносцевым, а так же такими друзьями философа, как государственный контролер Т.И. Филиппов, министр просвещения И.Д. Делянов, граф Д.А. Толстой, товарищ министра внутренних дел К.Д. Гагарин. Причем И.Д. Делянов, представивший Александру III переплетенную в дорогой переплет, книгу Леонтьева «Восток, Россия и славянство», своевременно попросил Т.И. Филиппова заложить бумажками все страницы и места, которые могли бы представлять для императора особый интерес. Книга удостоилась «Высочайшей благодарности», а К.Н. Леонтьев, узнав об этом, заметил, что в России без участия начальства ничего сделать нельзя. Отмечая, что похвалы государя дороже, чем «похвалы 5000 читателей», К.Н. Леонтьев вовсе не обольщался относительно своей роли, в определении внутриполитического курса, хотя некоторые единомышленники и не разделяли его пессимизма. В.В. Розанов даже стремился доказать, что именно леонтьевские идеи были восприняты «наиболее проницательными умами» в Петербурге. «История текущая идет по путям, Вами предначертанным; отношение к южным славянам, желание отслоить опять смешавшиеся было сословия, церковно-приходские школы на место земских, преобразование земства, суда и городских сословий - разве это не есть отчетливое подмораживание, коего Вы требовали?» - писал В.В. Розанов, считавший, что твердость правительственной политики вытекала из выраженного К.Н. Леонтьевым страха перед гибелью государства.⁶⁴ В ответ Леонтьев заметил: «Разве метеоролог верно предсказывающий погоду, имеет на нее сам влияние? … В государствах, еще не обреченных на скорую гибель, государственные люди, вовсе даже и не гениальные, доходят до нужного одним эмпирическим тактом, как доходили без правильных теорий старые врачи. Дезинфекцией занимались… и прежде открытия микробов… Я уверен, что ни Государь, ни покойный Д.А. Толстой, ни даже И.Д. Делянов ни разу не говорили себе: “на основании законе триединого процесса развития и из страха предсмертного смешения сделаем то-то и то-то”. Ибо, если бы они смешения этого вполне сознательно боялись, то, хлопоча… о православии для эстов и латышей… не вводили бы французских судов на русском языке в Остзейском крае…».⁶⁵ Одобряя действия Д.А. Толстого, восхищаясь А.Д. Пазухиным, памяти которого он посвятил эмоциональную статью;⁶⁶ призывая (еще в 1880 г.) поставить М.Н. Каткову памятник на Страстном бульваре в Москве;⁶⁷ К.Н. Леонтьев категорически не принимал «русификацию» окраин, считая, что слишком уж различны: «русское царство, населенное православными немцами, православными поляками, православными татарами и даже отчасти православными евреями, при численном преобладании православных русских, и русское царство, состоящее сверх коренных русских, из множества обруселых протестантов, обруселых католиков, обруселых татар и евреев. Первое – созидание, второе – разрушение. А этой простой и ужасной вещи до сих пор никто ясно не понимает»⁶⁸.

Леонтьев желал не только «подморозить Россию». Он мечтал о консервативном творчестве. Его теория, по которой России грозило «смесительное упрощение», вошла в противоречие с беспокойством за судьбу своей родины. В письме В.С. Соловьеву он сетовал на сложившуюся ситуацию: «...все казалось, что невозможно нам, не губя России, идти дальше по пути западного либерализма, западной эгалитарности, западного рационализма. Казалось, что приостановка неизбежна, ибо не может же Россия внезапно распасться! Но теперь, когда эта реакционная приостановка настала, когда в реакции этой живешь и видишь все-таки, до чего она неглубока и нерешительна, поневоле усомнишься и скажешь себе: «только-то?».⁶⁹ В письмах к друзьям Леонтьев выражал сомнения в прочности самодержавной реакции, считая, что «и религиозность… наша, и наш современный национализм – все это эфемерная реакция, от которой лет через 20-30 и следа не останется»;⁷⁰ хотя одновременно и надеялся, что «…ряд блестящих торжеств еще будет у России бесспорно в ближайшем будущем».⁷¹ Известно и критическое мнение К.Н. Леонтьева о К.П. Победоносцеве, высказанное в частном письме к Т.И. Филиппову: «Человек он очень полезный; но как? Он как мороз; препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничто не будет. Он не только не творец, но даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, он только консерватор в самом тесном смысле слова: мороз… сторож, безвоздушная гробница, старая «невинная» девушка и больше ничего!!».⁷² За консервацией должна была последовать реставрация, творческая реакция, а «не творец» Победоносцев ничего этого дать не мог. Отметим, что, по словам С.Ю. Витте, сам император отзывался о К.П. Победоносцеве: в аналогичном ключе: «...отличный критик, но сам никогда ничего создать не может».⁷³

Конечно, обращаясь к внутренней политике самодержавия, можно отметить сходство идей Леонтьева с практикой власти (укрепление положения дворянства, консервация крестьянской общины, ужесточение цензуры и т.д.). Даже во взглядах на так называемый «еврейский вопрос» позиции власти и К.Н. Леонтьева были схожи. В малоизвестном письме И. Фуделю он писал о том, что для сохранения государственной мощи России (без которой неосуществимо ее религиозное призвание), нужно не только сохранить то деспотическое начало, которое уже было в истории России, но и «создать кое-что небывалое в подробностях (изгнать решительно евреев, сделать собственность менее свободной, а более сословной и государственной, и т. п., сосредоточить церковную власть, причем, конечно, она станет деспотичнее)».⁷⁴ И все же идеи Леонтьева, особенно его геополитические проекты, были слишком оригинальными, а его прогнозы о необходимости «союза социализма с русским самодержавием» или «охранительного социализм» шокировали даже друзей и единомышленников.⁷⁵ По верному замечанию биографа К.Н. Леонтьева - А.М. Коноплянцева: «изменение в направлении нашей внутренней политики в царствование Александра III совершилось без всякого влияния со стороны Леонтьева, да и после того он никогда не был влиятелен в правящих сферах: там имели вес практические и близко осуществимые идеи, но кто из государственных людей того времени мог взяться за проведение в жизнь, напр<имер>, мысли и мечты Леонтьева о взятии Константинополя и устроения там патриаршего престола над всеми православными странами, независимого ни от какой светской власти?».⁷⁶

«Золотым веком», временем правления подлинно русского, национально мыслящего государственного деятеля считал царствование Александра III другой видный монархист - Л.А. Тихомиров, писавший: «Император Александр III был не только выразителем идеи. Он был истинный подвижник, носитель идеала… В последние годы своей недолгой жизни он победил все и всех. Весь мир признал его величайшим монархом своего времени. Все народы с доверием смотрели на гегемонию, которая столь очевидно принадлежала ему по праву, что не возбуждала ни в ком даже зависти».⁷⁷ Статья бывшего народовольца, ставшего монархистом об Александре III вызвала бурную реакцию в консервативных кругах. «Пришел я к гр. Аркадию Аркадьевичу Кутузову – все семейство встречает меня вопросом: читали вы статью Тихомирова в Моск<овских> Ведомостях «Носитель идеала»?... – писал А.Н. Майков 3 ноября 1894 года Л.А. Тихомирову, и далее предлагал – «…надобно чтобы ее прочли все - номер газеты пропадет, надобно ее напечатать особой брошюрой… надобно чтобы идея эта вошла в общее сознание…».⁷⁸

Болезнь и смерть Александра III стали для Л.А. Тихомирова личной трагедией. 11 октября 1894 г., он записывал в дневнике: «В какую переломную, ни на чем не утвердившуюся минуту отнимает у нас Господь эту твердую руку. За 13 лет все успокоилось, т. е. затихло, все прониклось доверием к прочности существующего порядка. Враги Его привыкли к мысли, что бесполезны попытки ниспровержения Его. В таком спокойствии за последние 5-6 лет начинало уже кое-что и расти, но это самые ничтожные ростки. Уничтожить их легко... Если бы государь прожил еще 10 лет, он составил бы эпоху в России. Но теперь? Ничего хорошего не чувствуется мне. Россия очень мало воспользовалась временем… Бедная Россия!».⁷⁹ Опекаемый К.П. Победоносцевым, Тихомиров мог резко критиковать либералов и социалистов, но его попытки дать развитее монархическому принципу вызывали недовольство со стороны обер-прокурора. Переходя на сторону правительства, Тихомиров планировал заняться антиреволюционной пропагандой, считая, что как можно больше людей нужно «…привлечь к чисто русской программе, не возбуждая против себя криков об измене»⁸⁰. Он надеялся привлечь молодежь и даже попробовать «Если Бог даст и Государь позволит» найти «людей среди ссыльных и т.п. – лучших, умнейших»⁸¹. Особое внимание Тихомиров хотел уделить разработке теоретических основ монархической государственности, но ему пришлось на время отложить свои планы и заняться не конструированием «положительной программы», а критикой либералов и радикалов. Отмечая в письме писательнице и публицистке славянофильского направления О.А. Новиковой от 29 ноября 1888 года, что «революционное движение в упадке», Тихомиров тут же пугал: «… я уверен, что оно воскреснет м.б. хуже прежнего, если не воспользуются двумя, тремя, м.б. 5-6 годами затишья для того чтобы создать более здоровую атмосферу мнений»⁸². В записке «Несколько мыслей о развитии и разветвлении революционных направлений», подготовленной для Департамента полиции Тихомиров доказывал, что только репрессивные меры по отношению к радикалам не могут дать долговременных положительных результатов. В письме к О.А. Новиковой он развивал эту мысль: «… дело не в том, чтобы ругать безумцев или злодеев, а в том, чтобы предупредить их появление, оздоровивши самую почву, где они зарождаются. По этой части работы очень много»⁸³.

Идея «обрусения» образованного класса, систематической пропаганды традиционных ценностей, опоры на талантливую молодежь не были утопическими мечтами. Тихомиров предлагал устраивать публичные лекции ученых консервативных взглядов, издавать книги мыслителей-традиционалистов (в т.ч. славянофилов), всячески пропагандировать самодержавный идеал. Это были вполне осуществимые предложения, но все они были признаны непрактичными и «положены под сукно». Как творческого консерватора, Тихомирова раздражал безликий и бездуховный казенный патриотизм: «Чем больше я изучаю и ближе наблюдаю наши общественные и правящие круги и администрацию, тем более убеждаюсь в их политической малосознательности, а отсюда происходит своеобразность буффонального патриотизма - у одних и отсутствие его - у большинства, хотя и мыслящих себя монархистами... Наши правящие круги и все вообще застряли на начатках своей политической веры. Спросите самого правоверного монархиста: почему он монархист и в чем его политическая вера? Кроме стереотипных славянских лозунгов «за Самодержавие, Православие и русскую народность», он ничего другого не сумеет сказать, определить и доказать».⁸⁴

Что касается К.П. Победоносцева, то он бдительно отслеживал не только критику основ самодержавия, но и попытки верных трону мыслителей найти свой путь развития русской монархии. В период царствования Александра III именно К.П. Победоносцев взвалил на себя задачу охранения существующей системы. Как подлинный консерватор он был убежден в изначальном нравственном несовершенстве человека, и в том, что подлинное спасение возможно только путем возвращения к духовным истокам.⁸⁵ Не нужно ничего менять, ничего улучшать. Надо только сдерживать негативные проявления человеческой натуры. Подчинение государству, склонность к смирению и покорности долгие годы превозносились российскими консерваторами, как лучшие качества, присущие русскому народу. «Искание над собой власти», по замечанию К.П. Победоносцева, представляет естественную психологическую черту людей. Государство и власть защищают народ, монарх подобен «отцу», а его подданные «детям» и их подчинение и покорность отнюдь не проявление некой «рабской сущности» русского народа. В период модернизации, когда происходящие изменения порождали в людях сомнения, именно власть должна была, по мысли консерваторов, безболезненно провести их подобно «детям» через все идеологические соблазны. Детское состояние народной души - данность для консерваторов. Как ребенок доверяет родителям, так и народ должен довериться власти во всем. В этом контексте Россия представляет собой «семью» с абсолютным отеческим авторитетом и отеческой заботой, со стороны власти, и полным повиновением со стороны общества. Александр III даже внешне напоминал «отца» своих подданных, не случайно Великий князь Александр Михайлович писал, что «ни один из Романовых не подходил так близко к народным представлениям о царе, как этот богатырь с русой бородой».⁸⁶

Власть императора в подобной трактовке стоит над законом. Она является богоданной и не может, поэтому ограничиваться ничем кроме сознания своего высокого предназначения. Западная идея о приоритете прав личности, о том, что человек может «сам себя сделать», подменялась в России идеей о существовании неких могущественных сил, способных внезапно вознести индивида на определенную ступень социальной лестницы. Это нашло отражение даже в народном фольклоре, герой которого зачастую «…не субъект с целенаправленной волей, а скорее объект воли чужой, все нужные результаты он получает словно вопреки личным усилиям, от них независимо»⁸⁷. Если западная трактовка отношений власти и общества, так или иначе, базируется на индивидуализме (тесно связанном с протестантизмом), при котором гражданин, как правило, стремится опереться, в первую очередь, на собственные силы, то русскому национальному характеру в большей степени свойственен высокий уровень ожиданий от государства. Образ государства персонифицируется в лице его главы, от которого ждут не столько создания условий для развития каждой отдельной личности, сколько вполне конкретных действий («царской милости»), непосредственно направленных на улучшение уровня жизни.

Самодержавный режим, обладавший монополией на власть, стремился контролировать не только общественную, но и частную жизнь человека. Выполнять подобные функции возможно только при наличии мощного государственного аппарата принуждения. Одно из главных мест в системе контроля отводилось Русской православной церкви. Доказывая необходимость объединения сил церкви и государства для выполнения морализаторских функций, консерваторы ссылались на то, что только сильная власть способна контролировать и подавлять «темные» стороны человеческой природы, заставлять людей сдерживать свои отрицательные страсти и желания.

Само понятие «частная жизнь» отсутствовало в Гражданском и Уголовном кодексах. Наиболее ярко стремление к установлению опеки над обществом проявилось в мировоззрении и деятельности К.П. Победоносцева, который, проявляя поистине нечеловеческую энергию, стремился поставить под государственный (а зачастую и под личный) контроль все сферы жизни подданных русского императора. Семья для этого апологета патернализма была поистине священна. Развод по его понятиям был подрывом высших государственных интересов, изменой «большой семье» - государству. В этом же ключе следует рассматривать активную деятельность К.П. Победоносцева (и не только его) по ужесточению цензурных ограничений и ограждению народа от «крамолы»; его активность в области образования и т.п. Власть в России всегда стремилась выступать в роли морализатора, считая, что сами по себе люди не могут понять «что такое хорошо и что такое плохо». Консерваторы оправдывали необходимость морализирующей функции власти тем, что настойчиво проводили мысль об изначальном несовершенстве человеческой природы, основываясь при этом на религиозном представлении о человеке. В отличие от либералов они опасались дать обществу и личности свободу еще и потому, что считали, что демократия не сможет усмирить вырвавшиеся на поверхность низменные чувства «поврежденной» природы человека. Заканчивая работу, посвященную взглядам К.П. Победоносцева, один из современных исследователей верно заметил, что правильно проанализировать идеи и дела этого человека можно, только войдя в его образ, уподобившись ему, а не оценивая его позицию и действия по меркам сегодняшнего дня. «Такой прием подчас бывает очень плодотворен, когда надо понять древний текст, давно умершую, чуждую нам культуру… Есть вещи, которые можно только описывать, спорить с ними бессмысленно».⁸⁸

Пытаясь заявить о себе как о подлинных носителях традиции и истинного знания, консерваторы не были едины не только по своим взглядам, но и по влиянию. При детальном рассмотрении можно выделить и обозначить ряд консервативных моделей, разработанных И.С. Аксаковым, К.Н. Леонтьевым, К.П. Победоносцевым, В.П. Мещерским и др. Практически о каждом из этих персонажей уже написана не одна монография и защищена не одна диссертация. Консервативные модели каждого из них – индивидуальны. Иное дело в том, что в силу сложившейся ситуации К.П. Победоносцев, в отличие от К.Н. Леонтьева или Л.А. Тихомирова имел возможность активно воздействовать на правительственный курс, блокируя альтернативные (в т.ч. и традиционалистские) варианты развития, хотя считать, что Александр III четко следовал консервативной модели К.П. Победоносцева нельзя: «сохраняя в целом консервативное направление политического курса, царь в ряде случаев мог пойти на заметные шаги в умеренно-либеральном направлении…»⁸⁹. Выбор политического курса зависел не только от «настроения и причуд носителя абсолютистской власти в империи»⁹⁰, но и от мнения и советов тех, кому император доверял, кого считал «русскими» по духу. Сочетая в своей политике консервативные и либеральные элементы, власть скорее следовала здравому смыслу, чем определенной теоретической модели, но долго это продолжаться не могло. К началу ХХ века самодержавие оказалось не способным адекватно ответить на вызовы времени и, противопоставить либеральным и радикальным проектам преобразования России свою собственную модель.