Geum.ru

Таются мистики древности и философы современности, атеисты и люди глубокой веры, алхимики, неоплатоники, герметисты, католики и православные, гностики и еретики

Вид материалаКнига
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   20

Медитации на Джокере

Владислав Лебедько

Эта книга – история о поисках любви, кризисе и сомнениях, человеческом становлении, исканиях истины, где причудливым образом переплетаются мистики древности и философы современности, атеисты и люди глубокой веры, алхимики, неоплатоники, герметисты, католики и православные, гностики и еретики... В ней сочетаются глубокий анализ внутренних конфликтов и метафизика, романтизм и постмодернизм, наивность и цинизм, все Человеческое в человеке... И, конечно, Joker, который переворачивает любое мировоззрение вверх ногами, а потом играет им, освистывает, шутит, бодрит, срывает все маски, выводит из равновесия, еще и еще раз сталкивая читателя с обнаженным нервом Бытия...

Joker играет судьбой главного героя, его взаимоотношениями с женщинами, ставит перед ним неразрешимые задачи, предлагает идти по лезвию бритвы импровизации, загоняет в тупики, дает возможность научиться любить и постичь тайну самого Joker’а – саморазвивающегося творческого принципа Вселенной, основы всего Живого и незакостенелого...

1.

О Существо Хаоса, приходящее из бесконечности,

уходящее в бесконечность, не умеющее остановиться,

ибо – живое, создатель всего из всего, разрушитель

подобий, бьющий зеркала, – многолики облики твои,

умирающие в материи... (Из личной переписки)

Где-то на задворках памяти – окно на пустынную улицу. Осень. Мокрый снег. Тихо поскрипывает, раскачиваясь, фонарь. Ночь. Я жду чего-то или кого-то... Я ловлю себя на ощущении, что так было всегда, – всегда я ждал чего-то или кого-то. Что, вдруг, прозвенит звонок и кто-то долгожданный скажет самые важные слова.

Но ведь это было уже. И звонок, и слова. И не один раз. Чего же я жду? Кого-то еще более долгожданного? Еще более важных слов? Молчания? Чего-то окончательного?

Уже давно за полночь. Сегодня я опять не дождусь. Пора бы спать. Нет, – посижу еще минут двадцать. Просто так. Вроде бы как и не ждешь уже. Но, вдруг...

Нет, не каждый день так... Вчера – купе скорого поезда, стакан чаю и мягкий сон, волнами подступающий под стук колес. Позавчера веселая компания друзей. Еще одна ночь назад – порыв вдохновения и работа почти до утра... Но память, раскручивая дни вспять, неизменно натыкается на эти остановки. Остановки среди круговорота людей, работы, вокзалов. Я жду. Сейчас только я понял это совершенно отчетливо. Я не знаю чего или кого я жду. Я не знаю, что будет, когда я дождусь... Все закончится? Или только начнется?

Если я жду, значит я хочу ждать. Улыбаюсь этому бесхитростному выводу. Ожидание чуда, которое не случится никогда. Или оно уже случилось – само ожидание и есть это чудо...

Начинаю понимать, только словами это уже не выразить…

2. Первое письмо Ане.

Молодой Опуич из Триеста видел мир косыми глазами. Он шептал: "Бог – это Тот, Который Есть. А я – тот которого нет". Он носил в себе самом с самого детства хорошо запрятанную большую тайну. Он будто чувствовал, что с ним, как с существом, принадлежащим к человеческому роду, не совсем так, как надо. И естественным было его желание измениться. И желал он этого тайно и сильно, немного стыдясь такого желания, как неприличного. Все это походило на легкий голод, который, как боль, сворачивается под сердцем, или на легкую боль, которая пробуждается в душе подобно голоду. Он, пожалуй, не помнил, когда именно произошло это скрытое томление по перемене, принявшее вид маленькой бесплотной силы. Словно он лежал, соединив кончики большого и среднего пальцев, и в тот момент, когда на него навалился сон, уронил руку с кровати, и пальцы разъединились. И тогда он встрепенулся, будто выпустил что-то из руки. На самом деле он выпустил из рук себя. Тут появилось желание, страшное, неумолимое... С тех пор он постоянно и много работал над тем, чтобы что-то существенным образом изменить в своей жизни, чтобы мечта, томившая его, стала реальностью. Но все это приходилось делать как можно более скрытно, поэтому его поступки часто оставались непонятными окружающим.

Милорад Павич «Последняя любовь в Константинополе»

Письмо:

Здравствуй, Анюта!

Прошло полгода, как ты уехала... Почти три месяца, как ты исчезла и никто не знает, где ты. А мне сегодня безумно захотелось поговорить с тобой. Вообще-то, я все время говорю с тобой, но сегодня я впервые пишу тебе. Пишу, не зная куда... Вряд ли ты прочтешь эти строки. Но я все равно буду писать, хоть ты тогда и сказала, что нам больше незачем общаться.

Сегодня ночью мне снился дурацкий сон. Снится, что мне почему-то девяносто девять лет. Я вижу в зеркале свое старческое тело, впалые глаза, беззубый рот. Понимаю, что жизнь закончена... Вдруг – звонок. Я поднимаю трубку, а в ней – твой голос. Ничуть не изменившийся, такой же, как полгода назад. Ты спрашиваешь меня какие-то банальные вещи, что-то вроде «как дела» и «чем занимаешься» (интересно, чем я могу заниматься в девяносто девять лет?), но я не отвечаю – я плачу. Понимаю, что жизнь закончилась, а самое главное-то прошло мимо... Я так и проснулся, продолжая плакать, а утром сразу же сел за письмо. Как будто ты его прочтешь... И как будто что-то еще можно поправить...

А я тебе, Анютка, из Краснодара пишу. Я ведь нынче семинарист – езжу по городам, провожу семинары. Помнишь, я читал тебе из Довлатова про удалого Михал Иваныча: «...Я – дружбист! ... Бензопила у меня...”Дружба”... Хуяк – и червонец в кармане...» Так вот и я теперь – семинарист. Три дня – и триста «зеленых» в кармане. Те метания, что были в октябре – ноябре прошли, а с ними и бедность и вечные долги, хотя, конечно, не каждые три дня х...якнуть удается... Ну, я не для того, чтобы этим прихвастнуть пишу, – так, к слову пришлось. Пятый месяц, не возвращаясь в Питер, разъезжаю по городам. Ну, об этом потом... Не главное это.

Главное то, что я тебя и раньше, и теперь воспринимал, – как свое зеркало, как совесть, что ли. Да мы об этом много раз говорили. Так по сей день и осталось. Но почему-то тогда, когда мы были вместе, я не рассказывал тебе об одной очень важной вещи в моей жизни. Нет, так, намеками, эта тема все время звучала, только вот впрямую я ее никогда не называл. А сейчас хочу тебе об этом рассказать. О Joker’e. О том, как все началось... Тогда очень много понятно станет.

А началось все очень давно. Наверное с самого детства... Хотя, по-настоящему, осознанно, все началось в марте девяносто пятого года. Со знакомства с Кириллом Михайловым. (Он был тогда – на моем дне рожденья, – помнишь? – Он играл роль моих «Внутренних Событий», когда меня разбирали на Театре). Так вот, в марте девяносто пятого я учился на Психфаке . И по расписанию была лекция по «методам современной психотерапии», но вместо нее почему-то выступил Кирилл Михайлов. Как он попал на Психфак с лекцией?, зачем?, почему? – мне до сих пор непонятно. Помню, что наш лектор по «методам современной психотерапии» представил (по-моему они были просто знакомыми или друзьями) нам стройного бородатого парня лет тридцати четырех и сказал:

- Это Кирилл Михайлов. Он вам сейчас кое-что интересное расскажет, – а сам ушел. Кирилл обвел взглядом группу, помолчал, загадочно улыбаясь. Нескольким девушкам состроил глазки, скорчил какую-то физиономию – и как-то так легко и непринужденно «взял» аудиторию. Слушали его все очень внимательно, хотя говорил Кирилл вещи, которые вряд ли кому-то (кроме нас с Серегой Евдокимовым, который после курсов на родину в Казань уехал) были нужны и важны. Просто всех покорили обаяние Кирилла, его манера говорить... Полтора часа прошли на одном дыхании. Но едва ли кто-нибудь что-нибудь из этой лекции вынес и запомнил. Вот только для меня это очень важно было (да для Сереги еще), я ведь именно за этим на Психфак поступил и, проучившись с сентября до марта, так этого и не нашел.

А начал Кирилл примерно с такой фразы:

- Прежде всего, позвольте мне констатировать тот факт, что у человека нет необходимости развиваться духовно. При этом мы определим духовное развитие, как нечто, что превосходит развитие социально-нормативное, то есть, общепринятый взрослый уровень отношений человека с миром. Так вот – оно, это нечто, не может быть непроизвольным. Для того, чтобы духовное развитие имело место, необходимо, чтобы у человека была некая особая мотивация, которая совсем не обязательна для нормальной, обычной жизни – это и будет несущий стержень духовного развития. Таким стержнем может явиться Намерение. Далеко не у каждого оно возникает. Тут нужно, чтобы сложилось несколько факторов...

И дальше – про то, как Намерение побуждает человека заниматься некой специфической деятельностью – Практикой. Потом еще о Постижении человеком своей внутренней природы и процессе Преображения... Очень простым языком, буквально на пальцах Кирилл объяснил то, что я искал в десятках книг. Но мне все равно было непонятно, зачем он читал об этом лекцию на Психфаке. Тут народ совсем другим озабочен. После лекции я подошел к Кириллу и спросил:

- А для кого вы это читали? Ведь по-настоящему это все нужно одному-двум людям из всей группы...

- Разве этого мало, чтобы ради них прочитать лекцию?

- А можно с вами еще пообщаться?

- Ну, ежели напросился, – пиши адрес, а завтра вечером часикам к семи и заходи...

Я-то с девяностого года зачитывался Кастанедой, Гурджиевым и Раджнишем (больше, кстати, никого не знал и знать не хотел) и мечтал встретить Учителя. А тут эта лекция... Вообще-то, шел я тогда к Кириллу проситься в ученики. Силу я в нем почувствовал. Силу и Знание. Но не стал он моим Учителем, и охоту Учителя искать отбил, можно сказать... А кем стал, и какие у нас с ним отношения сложились, – это я до сих пор объяснить не возьмусь. Сам он тогда сказал так:

- Все, что я могу для тебя сделать, Макс, это стать комментатором. То есть, комментировать то, что с тобой будет происходить, пока ты не перейдешь в новый сюжет своей жизни.

- Новый сюжет? Что это и как это произойдет?

- Не волнуйся, – узнаешь. Дело не быстрое...

Жил Кирилл неподалеку от метро Автово в просторной трехкомнатной квартире «сталинского» дома. С ним жили его жена – Стэлла – красивая полногрудая блондинка лет тридцати и десятилетняя дочка – Валюша. Квартирка, конечно, шикарная, но что больше всего меня поразило, так это библиотека. Три громадных шкафа, заполненных редкими книгами, в основном, по философии – Платон, Кант, Ницше, Юнг – большинство авторов я не знал. Несколько полок были уставлены изданиями на английском и латыни. Почти из всех книг в изобилии торчали закладки.

Мы выпили замечательного красного французского вина со льдом (именно с тех пор я взял эту манеру – пить вино со льдом) и Кирилл предложил мне присоединиться к ним и посмотреть по видику постановку чеховского «Дяди Вани». Театр я люблю с детства, поэтому с удовольствием посмотрел на то, как выясняли отношения Басилашвили, Лебедев и Лавров . Видимо, Кирилл как-то связал этот спектакль с моим появлением (потом я убедился, что он ничего не делал случайно), но как – я тогда не понял. Затем Кирилл вытащил из шкафа томик Ершова и прочитал: «Видеть в пьесе борьбу – значит видеть, что действующие лица ведут себя не так, как они должны были вести себя по представлениям их партнеров. Поэтому представления эти неизбежно изменяются, и в этом в значительной степени заключается развитие каждого образа. И то, что человек собой представляет, определяется его представлениями о других людях. Все сказанное относится к любому произведению драматургии. Взаимоотношения между героями всегда, в сущности, раскрывают представления каждого о многих других, а в идеале – обобщенное представление о человеке вообще. Так, представления о партнере, взаимоотношения с партнером, перестраиваясь по ходу сюжета пьесы, говорят о взаимоотношении человека с человечеством» .

Стэлла с дочкой вышли на кухню. Кирилл смотрел на меня. Слегка наклонил голову влево. Пара минут молчания. Потом – неожиданно:

- Ну что, усек?

- Честно говоря, не очень...

- А зря. Я ведь, как и обещал, – уже начал комментировать. И заметь – все прозрачно. Никакой долбаной эзотерики. Держи, – протянул мне книгу, – почитай на досуге. А это место повнимательней – тогда кое-что поймешь.

Я, признаться, тогда обиделся за «долбаную эзотерику» и начал разочаровываться в Кирилле. Добил меня туалет, куда я сподобился зайти перед тем, как «отрекомендоваться». В туалете стоял табурет, на нем – Библия, развернутая, по-моему, на Книге Иова (Библия была тоже вся в закладках»), а на стене – лист формата А4, где было написано:


Учись мыслить абстрактно.

Если ты постигнешь этот текст, у тебя есть шанс на Преображение в этой жизни:


«Хора – понятие философии постмодернизма, фиксирующее феномен самодвижения семиотических сред, характеризующегося имманентными пульсационными верификациями своего направления и форм. Процессуальность самодвижения мыслится постмодернизмом как феномен самодвижения текста, автохронный и имманентный «разговор языка с самим собой» (Жак Деррида ). В этом контексте презумпция тотальной семиотичности бытия фиксируется посредством понятия «хора». В качестве источника автохронных имманентных импульсов фундируется не что иное, как «пульсационный бином либидо» (Жиль Делез ). Важнейшим параметром хоры выступает имманентная ее способность версифицировать эволюционные перспективы движущейся предметности, задавая своего рода ветвящиеся расширения ризомы – смысловые перекрестки выбора. Жак Деррида предлагает интерпретацию хоры, как феномена снятия колебательных операций бинаризма, и именно такой внебинальный логизм фундирует собою постмодернистский стиль мышления, основанный на радикальном отказе от бинарных оппозиций.»

Изучив плакатик, я понял, что сей идиотский текст не сулит мне Преображения ни в этой жизни, ни в иных (ежели таковые случатся). Только сейчас я начинаю понимать, насколько этот текст был предсказанием всего того, что далее со мной произойдет за восемь лет. Тогда же, выйдя из туалета, я был удручен до крайности. Вот ведь, свела судьба с каким-то фраером, с его дурацкими, никому непонятными «комментариями» и вычурными текстами в туалете. Короче, решил, что там больше не появлюсь. А томик Ершова ненавязчиво «забыл» в прихожей. Кирилл, конечно, это заметил, но закрывая дверь, улыбаясь сказал:

- Звони, как понадоблюсь...

- Ага, как же, понадобишься! Жди, блин! – буркнул я про себя. По дороге домой я продолжал ворчать. – Тоже мне, Дон Хуан питерский нашелся! Всего-то на четыре года старше меня, а корчит из себя прорицателя. А сам – просто начитанный интеллектуал, – много мы видали таких... Еще и об эзотерике презрительно так отозвался... Фраер, одно слово. Сиди и читай про свои идиотские «ризомы » в гальюне! А я-то еще в ученики к нему хотел податься...


Позвонил я ему через две недели, – еще март был.

Что-то не так стало в моей жизни. Беспокойство какое-то появилось. Как будто бы, после встречи с Кириллом, я твердой почвы под ногами лишился. До этого жил я спокойно и самоудовлетворенно, знал, чего хотел, были стабильные планы на будущее. Я ведь считал себя в жизни человеком тертым, знавшим что к чему. Когда еще был женат, прошел с женой курс семейной психотерапии (после чего, кстати, развелся), потом групповую психотерапию, – с чего и пошло увлечение психологией, затем занятия йогой и эзотеризмом. Короче, – видал виды. На Психфаке меня уважали. Я даже группу среди студентов вел – еще когда только поступил. В перспективе была аспирантура, создание собственного Центра, занятия йогой. Все в порядке было у меня. А тут, вдруг, беспокойство появилось. Глубокое беспокойство, по существу... Ну, аспирантура, диссертация, Центр – и что? Была во всем этом какая-то почти неуловимая фальшь, и словами-то ее не определить. И проявилась она, фальшь эта, как туча на безоблачном небе. Успокоенность пропала, исчезла уверенность, что все в жизни так и есть, как я предполагаю.

Дня через три после того, как я встретился с Кириллом, он мне приснился. И сказал, – очень внятно и четко так произнес ту фразу из Ершова: «Видеть в пьесе борьбу – значит видеть, что действующие лица ведут себя не так, как они должны были вести себя по представлениям их партнеров. Поэтому представления эти неизбежно изменяются, и в этом в значительной степени заключается развитие каждого образа. И то, что человек собой представляет, определяется его представлениями о других людях». И потом добавил, или это я уже сам себе сказал, – не помню, – что пьеса – это моя жизнь и теперь мне никуда не деться, потому что в ней обнаружилась эта самая борьба...

Затем уже, на другой день, я сопоставил эту фразу с тем, что говорил Кирилл на лекции, – о Намерении, благодаря которому возникает духовное развитие, о том, что это Намерение далеко не у каждого присутствует, а чтобы оно возникло, должны совпасть какие-то факторы. Дело-то было просто: я обнаружил, что мои представления о людях и о мире вовсе не совпадают с тем, что есть на самом деле (если это «на самом деле» существует) и то, что я это обнаружил, стало одним из факторов, которые должны были запустить развитие. Вроде бы так. Но я чувствовал, что запутался. И какое-то беспокойство, какая-то болезненная неудовлетворенность нарастала с каждым днем. Сначала я сходил в факультетскую библиотеку и прочитал Ершова. В результате – запутался еще больше. Вот мне и потребовались разъяснения, что же со мною происходит. Я позвонил Кириллу. Безо всякой гордыни позвонил – как будто забыл, как ругался на него.

Встретились в Таврическом саду – так Кирилл предложил. Вечер был теплый. Сначала просто гуляли. Я и спросить-то не знал о чем. Отчитался:

- Я Ершова-то прочитал.

- Угу, – кивнул равнодушно, хоть бы одобрил что ли...

- Слушай, а что это за новый сюжет моей жизни, о котором ты говорил прошлый раз? Он уже начался?

- Начинается. Хотя, до того, чтобы развернуться в полной мере, еще далековато.

- Ты говоришь загадками. Со мной что-то начало происходить. Беспокойство какое-то. Ощущение, что все не так, как я привык считать, причем сильно не так.

И вот тут-то Кирилл впервые упомянул Joker’a. Так и сказал:

- Все дело в том, что ты начинаешь знакомиться с Joker’oм...

- Что это за штука?

- А вот целью этого нового, довольно большого сюжета твоей жизни и является выяснение того, что же такое Joker. Давай зайдем в кафе.

Ясности не прибавилось. Мы вышли из садика и зашли в кафе. Возле Таврического есть кафе, одно из немногих в Питере, где подают горячий шоколад. Я заказал себе две порции и немного коньяку. Выкушав рюмку и попивая шоколад, я ждал объяснений. Уже без тревоги, скорее с любопытством. Кирилл не торопился. Взгляд задумчивый, движения медленные. Мне показалось, что ему трудно найти слова, с которых начать. Я уже допил вторую чашку, когда он произнес:

- Видишь ли, я начну тебе постепенно рассказывать о Joker’e, рассказывать с разных сторон, так как тема эта необъятная. Но самым главным будет то, что Joker сам тебе покажет...

- Это что – живое существо?

- Знал бы ты, что своим вопросом попал в десятку! Можно сказать, что самое живое, что только есть в этом мире. Пусть это будет одной из первых его характеристик. Теперь о существе... Существо ли Joker? И да, и не совсем. Существо, безусловно существо, но и нечто невообразимо большее, чем существо... Некий самораскрывающийся Принцип, – хотя и это не то. Впрочем, я хотел с другого начать. Давай с азов подойдем к этой теме: наше восприятие мира двойственно, – что для тебя, конечно же, не секрет. Ведь с самого рождения мы сталкиваемся с огромным количеством противоречий, которые неразрешимы с точки зрения обыденного сознания. Противоречия начинаются с самых простых, банальных, бытовых случаев и разворачиваются вплоть до предельных человеческих и общечеловеческих. Как говорил старик Державин: «Я раб, я царь, я червь, я Бог».

- Антиномии Канта , это тоже отсюда?

- Да. Кант выделяет четыре основных антиномии, то есть, противоречия, которые сосуществуют одновременно: «Мир безграничен – и мир ограничен, Все в мире просто – все в мире сложно, В мире есть причинность через свободу – и в мире нет причинности через свободу, Все в мире необходимо – и все случайно» . Мы же не будем ограничиваться какой-то выборкой или составлять типологии противоречий. Если говорить совсем просто, то есть масса противоречий, которые сосуществуют одновременно. Но вся штука состоит в том, что человеческому сознанию не справиться обычно именно с одновременностью существования противоречий. Я считаю себя либо рабом, либо царем, но не могу принять, что я и то и другое в одно и то же время. Не имея сил и навыка принять эти противоречия и осознавать их, как одновременно сосуществующие, мы вытесняем какую-то их часть...

- Но это же не остается без последствий. Об этом известно любому, кто хоть в популярном виде знаком с идеями психоанализа.

- Конечно. За вытеснение приходится платить. Невротическими симптомами, неадекватностью поведения, ограниченностью мировоззрения и, что самое главное – Живым в себе.

- Как это?

- Чуть позже об этом. Позволь я зачитаю тебе одно место из Юнга , – Кирилл извлек из своего кожаного рюкзачка томик «Психологии и Алхимии» – как бы я хотел в то время иметь эту книгу! (через некоторое время я привыкну к этому его ритуальному действию – извлечению из рюкзачка какой-либо книги), раскрыл и прочитал:

«Разве не видно было до сих пор, что все религиозные высказывания содержат в себе логические противоречия и принципиально недопустимые утверждения, и что это составляет суть религиозного высказывания? В пользу этого есть признание Тертулиана: "И умер сын Божий, что безусловно вероятно, потому что нелепо, и погребенный воскрес. Это верно, потому что невозможно". Если христианство призывает верить в такие противоречия, то можно же, мне кажется, не отвергать того, кто принимает несколько более сильных парадоксов. Парадоксальность поразительным образом принадлежит к величайшему духовному достоянию. Зато однозначность - признак слабости. Поэтому внутренне оскудевает та религия, которая теряет или ослабляет свои парадоксы, а их усиление обогащает, ибо только парадоксальное может приблизительно уловить полноту жизни. Однозначность, непротиворечивость же односторонни и потому не годятся, чтобы выражать неуловимое» .