Geum.ru

А. Бушков Неизвестная война

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   25
Глава седьмая


Кровавые годы


Шкуру волк меняет раз в год – нрав никогда.


    Б. Франклин


Северное воинство, браво выступившее на усмирение «проклятых мятежников», было пышно именовано «Великой армией Потомака». Провожали его с большой торжественностью: оркестры гремели, дамы бросали цветы, вашингтонские обыватели, надсаживаясь, вопили:


– Вперед, на Ричмонд!


«Великая армия» состояла из тех самых «трехмесячных добровольцев», отправившихся на войну в поисках приключений и острых ощущений – а также, несомненно, для того, чтобы разжиться на Юге дармовым добром. Никаких других предположений попросту не возникает, когда знакомишься с кадрами «Великой армии». Кроме полка итальянских и немецких социалистов (эти шли воевать пусть за сомнительные, но все же какие-никакие идеи), в составе армии имелся еще 6-й нью-йоркский полк, о котором сами нью-йоркцы говорили: туда невозможно попасть, не оттянув предварительно срок в тюрьме. Еще почище был полк зуавов Уилсона: когда эта доблестная рать, закончив формирование, выступила из Нью-Йорка, там моментально сократилось вдвое количество преступлений, совершаемых ежедневно (99). «Зуавы», надо полагать, увидели прекрасную возможность прикрыть старые уголовные грешки, одним махом перекрасившись из простых уголовников в спасителей отечества. Опять же и пограбить можно неплохо…


Командовал этими специфическими вояками сорокадвухлетний генерал Макдауэлл, прямо скажем, не то что не военный гений, но и никак не военачальник. В мексиканской кампании он участвовал в качестве штабного офицера, строевым командиром не был, никогда не командовал даже ротой. Весной 1861-го он как-то особенно удачно подвернулся под руку – и майора произвели сразу в бригадные генералы (что моментально настроило против него массу северных офицеров, медленно карабкавшихся по всем ступенькам военной карьеры…).


Собственно говоря, во всем этом нет ничего отрицательного – любая война, не обязательно гражданская, дает массу примеров, когда скромные офицеры в небольших чинах взлетают в генералы, а то и в маршалы, а сугубо штатские люди, оказавшись в окопах, становятся классными вояками. Но в нашем случае чуда не произошло…


При известии о вторжении Великой армии навстречу выступили южные полки под командованием того самого генерала Пьера Борегара (они с Макдауэллом не просто заканчивали вместе Вест-Пойнт, а учились в одном классе). Над шеренгами южан впервые взвилось знамя Конфедерации: красное полотнище с синим Андреевским крестом, усыпанным белыми звездами. Солдаты пели только что появившуюся «Южную марсельезу»:


Кто пламенно к свободе не стремится,

Кто не откликнется, ее услышав зов?

Не испугают мрачные темницы

Неустрашимых вольности сынов.

Напрасно Юг сносил в былые годы,

Что Север его лживый угнетал.

Мы боремся за светлый идеал,

Наш щит и меч – в руках Свободы!


Противники вскоре сошлись возле речушки Булл-Ран, рядом с холмами, железнодорожной станцией и поселком, носившими общее название Манассас (а потому в разных справочниках, энциклопедиях и трудах по военной истории последующие события именуются по-разному: то «бой у Булл-Ран», то «сражение при Манассасе»).


У северян было тридцать семь тысяч человек, у южан – на треть меньше, двадцать две (точные данные по американским источникам). Северяне определенно отправлялись на легкую прогулку – закидать шапками «мятежников». По отзывам современников, у них не было и подобия дисциплины – солдаты толпами выходили из строя, чтобы поискать в лесу ягод, многие с непривычки к военной обуви натерли ноги (несколько человек вообще скончалось от солнечного удара, хотя жара стояла отнюдь не тропическая), а чтобы облегчить ношу, куча народу преспокойно повыбрасывала из ранцев трехдневный сухой паек и прочие пожитки. Офицеры ничего не могли поделать со своими подчиненными – к тому же у многих вот-вот должен был закончиться трехмесячный срок добровольной службы, и они вслух говорили, что совсем скоро развернутся и уйдут, потому что они люди вольные и переслуживать не нанимались…


Южане, наоборот, были бодрыми и сплоченными – они, не забывайте, защищали свою землю от вторгшегося агрессора…


На примыкающих к полю будущего сражения холмах вольготно и с комфортом разместились северные зрители. Практически все светское общество Вашингтона, респектабельные господа и нарядные дамы, толпой отправились вслед за Великой армией в своих лакированных экипажах (у некоторых на облучках сидели чернокожие кучера, рабы, поскольку рабовладения в округе Колумбия никто не отменял, запретили только торговать рабами…)


Светская публика, явившаяся полюбоваться на своих героев, расположилась со всеми удобствами: распаковали корзинки с деликатесами, откупорили шампанское, вооружились биноклями и подзорными трубами, приготовившись насладиться приятным зрелищем.


Тут же, на Манассасских высотах, пребывал человек отнюдь не праздный: знаменитый впоследствии Мэтью Брэди, один из первых энтузиастов фотографического дела, один из первых в мире военных фотокорреспондентов (которых тогда можно было, без преувеличений, по пальцам пересчитать). Он приехал на своем фургоне-фотолаборатории, установил громоздкий ящик фотоаппарата и приготовился запечатлеть славную победу…


А получилось совсем наоборот!


Поначалу северяне уверенно наступали. Им удалось смять левый фланг южан (в некоторых частях были убиты почти все офицеры, и южане растерялись). Победа Великой армии казалась настолько очевидной, что зрители кинулись на поле сражения собирать всевозможные сувениры.


Однако в центре насмерть стояла бригада виргинских ополченцев под командой генерала Томаса Джексона… Генерал был и вовсе скороспелый – всего пару месяцев назад, в прошлой штатской жизни он был… профессором математики! Но это оказался именно тот случай, когда цивильный представитель мирной профессии нашел себя на поле боя…


Томас Джексон Каменная Стена


Виргинцы стояли насмерть. Впоследствии за этот бой Джексон получит у южан почетное прозвище Каменная Стена. Тем временем генерал Борегар, искусным маневром перегруппировав свои, казалось бы, разбитые полки, нанес контрудар – внезапный и страшный…


Получив приказ атаковать, Джексон велел своим: «Орите, как фурии!» И они заорали… Именно тогда и прозвучал впервые знаменитый боевой клич южан – нечленораздельный хриплый рев, производивший на противника жуткое впечатление. Солдат-северянин вспоминал после войны: «Он вызывал особое, непередаваемое при теперешних обстоятельствах скребущее ощущение, будто позвоночник проваливается вниз. Чтоб понять, надо это почувствовать, и, если вы утверждаете, что слышали клич и не испытали подобного ощущения, значит, вы лжете» (99).


А с фланга наседала южная кавалерия…


Первыми побежали «Зуавы», оставив без прикрытия артиллерийские батареи, тут же захваченные южанами. Очень скоро паника стала всеобщей. Лишь немногочисленные северные подразделения отступали в строгом порядке, ощетинясь штыками и отстреливаясь, – основная масса Великой армии превратилась в драпающую толпу. Вояки, собравшиеся шапками закидать «мятежников», неслись, не разбирая дороги, бросая не только ружья, но и вообще все, что мешало бегству. Бросили всю артиллерию. По свидетельству корреспондента нью-йоркской газеты, вся дорога от Манассаса до Вашингтона была усеяна брошенными пушками, ружьями, зарядными ящиками, повозками, амуницией, мундирами и одеялами: «Полное безумие охватило почти всех. Некоторые умоляли всадников взять их к себе, другие карабкались в повозки, а находившиеся там встречали их штыками. Казалось, все человеческие чувства были забыты. Во многих местах брошенные вещи и имущество превратились в огромную груду и возвышались как монумент нашему позору, воздвигнутый нашими собственными руками» (62).


Конгрессмен из Огайо, зритель: «Мы окликали их, пытаясь сказать им, что никакой опасности нет, призывали прекратить бегство, заклинали остановиться. Мы называли их трусами и прочими самыми обидными словами. Вынув свои тяжелые револьверы, грозили перестрелять их, но все напрасно, жестокая, сумасшедшая, безнадежная паника овладела нами, ими и передалась всем и каждому и спереди, и сзади» (99).


Видя такое дело, припустила спасаться и светская публика, все эти сенаторы, конгрессмены, губернаторы, столичные журналисты, иностранные дипломаты и военные атташе, светские щеголи – и их супруги. Можно представить, как комично выглядела эта неумело бегущая со всех ног толпа джентльменов в атласных жилетах и их дам в платьях до земли, сколько там было визгу, истерик и намоченных штанов…


Две бегущих толпы – незадачливые вояки и перепуганные штатские – столкнулись возле узенького каменного моста через речушку Каб-Ран. Южане, уже забавы ради, шарахнули вслед толпе одним-единственным снарядом – и он лег так удачно, что перевернул прямо на мосту армейский фургон. Паники и столпотворения прибавилось…


Самое смешное, что за бегущими никто и не думал гнаться, – южные части, поредевшие и измотанные, стояли на месте выигранной битвы…


Макдауэлл телеграфировал в Вашингтон: «Бой проигран. Спасайте Вашингтон и остатки этой армии. Переформировать бегущие войска не удастся». Он задержался со своим штабом где-то поблизости, собрал офицеров, и они решили обороняться – вот только их солдаты тем временем голосовали ногами, драпали так усердно, что занять оборону оказалось некому…


Вашингтон оказался беззащитен. Генерал Стентон, будущий военный министр, считал положение столицы безнадежным: «Захват Вашингтона выглядит неизбежным: на протяжении понедельника и вторника он мог быть взят без сопротивления. Поражение, бегство и деморализация армии были полными».


Новый главнокомандующий северян Макклеллан, срочно заменивший с позором снятого Макдауэлла, примчавшись в Вашингтон, застал безрадостную картину: «Я вообще не нашел никаких приготовлений к защите. Войска даже не были расположены на боевых позициях. Ни один полк не был расположен в лагере соответствующим образом, ни одна дорога не охранялась. Всюду был хаос, и улицы, отели, бары были переполнены пьяными офицерами и солдатами – совершеннейшее столпотворение. Многие даже разошлись по домам, и их бегство с Булл-Рана закончилось в Нью-Йорке, Нью-Хэмпшире или в Мэне. Ничто не могло помешать маленькому кавалерийскому отряду войти в город. Решительная атака, без сомнения, привела бы к захвату Арлингтонских высот и отдала бы город на милость батареи нарезных орудий. Если сепаратисты придавали хоть какое-то значение владению Вашингтоном, они совершили величайшую ошибку, не воспользовавшись плодами своей победы при Булл-Ране» (99).


Южане плодами своей победы не воспользовались – еще один аргумент в пользу утверждения, что у них не было захватнических планов. Армия Борегара так и осталась на месте, не сделав ни единой попытки закрепить успех. Почему так произошло, сегодня понять трудно. Скорее всего, как часто случается, не нашлось кого-то одного, решительного, который рявкнул бы: «Вперед!» По многочисленным воспоминаниям ветеранов, южане были безмерно удивлены своей сокрушительной победой и никак не предполагали, что впереди, в Вашингтоне, их ожидают не подготовленные к обороне позиции, а полностью деморализованные толпы…


Вполне возможно, южная кавалерия, ворвавшись в Вашингтон, могла бы одним ударом закончить всю войну. Это не столь уж безумное предположение: в его пользу свидетельствуют многочисленные реалии тех дней. Армии у северян практически не существовало. Бегство из столицы президента и министров нарушило бы управление и теми скудными военными силами, что уже имелись. Непременно воспрянули бы духом сторонники Юга, которых на Севере имелось немало, и оживились бы те северяне (их тоже было немало), кто стоял за мирный договор. Словом, шансы на завершение войны одним ударом были велики… К тому же Юг был бы еще более воодушевлен взятием неприятельской столицы – а иностранные державы, не спешившие официально признавать Конфедерацию, перед лицом столь кардинального изменения ситуации могли и поменять свою позицию…


Марк Твен


Однако произошло, как произошло. Южане отступили от Потомака…


Единственным из северян, кто не поддался панике во время отступления, оказался человек штатский, тот самый фотограф Мэтью Брэди. Он-то как раз остался на месте со своей неподъемной камерой и сделал массу уникальных снимков драпающего северного воинства. Потом бегущая толпа опрокинула его фургон, и Брэди, заблудившись, трое суток плутал по окрестным лесам, таская с собой громоздкие фотопластинки – в то время изрядно весившие квадраты толстого стекла. Вернувшись в Вашингтон, он проявил снимки… и они, почти все, исчезли навсегда. Историки предполагают, что фотографии были тогда же уничтожены военным министерством, отнюдь не заинтересованным в распространении столь неудобной «наглядной агитации»…


Война раскрутилась, как вырвавшаяся из часов туго свернутая пружина. После первого крупного сражения пути назад не было ни у одной из сторон…


В Миссури добровольцем в армию южан записался молодой лоцман речного парохода с Миссисипи по имени Сэмюэль Клеменс – которого мир впоследствии узнает как великого писателя Марка Твена. Любопытно, что поначалу, во время президентских выборов 1860 г., Клеменс держал нейтралитет – не поддержал ни Линкольна, ни сторонников отделения Юга. Но потом с ним произошло то, что и со многими уроженцами Юга, – образно выражаясь, родина позвала…


Северяне быстро организовали военный речной флот, который по Миссисипи мог проникнуть в самую глубь южных штатов. Им потребовались опытные лоцманы, тут же получившие повестки о мобилизации. Клеменс попросту сбежал в городок Ганнибал, как две капли воды похожий на Санкт-Петербург Тома Сойера и Гека Финна. А через несколько дней вместе с друзьями записался в южный добровольческий батальон, где с ходу получил звание лейтенанта – во время гражданской войны чины раздаются с небывалой легкостью.


Однако повоевать молодому лейтенанту практически не пришлось: Сэм заболел фурункулезом, вывихнул ногу, и товарищи по походу устроили его отлеживаться на близлежащей ферме.


Все эти лишения, надо полагать, окончательно выбили из парня всякую романтику – и желание воевать за кого бы то ни было пропало начисто. Именно в силу сложившейся нелегкой ситуации Клеменсу и пришлось отправиться на Дальний Запад секретарем своего брата, назначенного федеральным правительством на чиновничью должность в «территории Невада». Нужно было где-то пересидеть: для южан Клеменс теперь был дезертиром, для северян – офицером мятежников…


И слава богу, что обернулось именно так: лично мне жутко и представить, что моего любимого писателя могла бы достать шальная пуля (и возникает грустный вопрос: а сколько будущих талантов, о которых мы уже никогда не узнаем, пули и осколки тогда все же достали? Какие потери понесло человечество из-за дурацких войн?).


Отец не менее знаменитого впоследствии писателя Скотта Фицджеральда, кстати, хотя и был в ту пору девятилетним парнишкой, все же напрямую участвовал в войне: ночью переправлял на лодке через пограничную реку разведчиков-южан, что было занятием весьма опасным.


Одна из самых неприглядных сторон любой гражданской войны – это, безусловно, то, что раскол проходит не только по географическим границам. Расколотыми, разъединенными оказываются и старые друзья, и семьи…


Двоюродный брат командующего войсками Конфедерации генерала Ли Сэмюэль воевал на стороне северян. Одним из самых талантливых и прославленных командиров военно-морского флота северян стал адмирал Фаррагут, уроженец Юга. Дэвид Портер, сын командора Портера, героя войны с англичанами 1812 г., воевал за северян, а два его сына – за южан (29).


В сражении у Драй-Крик полковник Паттон (предок знаменитого американского генерала Второй мировой) разгромил северные войска, которыми командовал его старый приятель, генерал Эверелл…


В полной мере подобное печальное положение дел затронуло и семью самого президента США. Авраам Линкольн был женат на красавице южанке из Кентукки Мэри Тодд – из старой, почтенной, зажиточной рабовладельческой семьи. Старший брат первой леди оказался на стороне Севера, зато в южную армию поступило немалое число родственников Мэри: младший брат, три сводных и одиннадцать троюродных. Недолюбливавшие Линкольна северные газеты однажды радостно растрезвонили пикантную и абсолютно правдивую историю: дошли известия о том, что перекличку военнопленных северян производил лейтенант южан Джордж Тодд, младший брат супруги президента. Не смертельно, конечно, но как-то неловко…


Дело осложнялось еще и тем, что миссис Линкольн не особенно и скрывала, что симпатизирует «южному делу». И вообще, вела себя так, что нажила немало врагов: вмешивалась не только в планировавшиеся назначения министров, но даже почтмейстеров, лично сидела над списком зачисленных в Вест-Пойнт кадетов. А заодно ввела интересный обычай: если в Белом доме имеется какая-то незанятая должность, то причитающееся жалованье следует отдавать первой леди (о чем опять-таки пишет не злопыхатель из бульварной газеты, а восторженный Сэндберг).


В конце концов дошло до того, что миссис Линкольн была вынуждена предстать перед сенатской комиссией по обвинению в «государственной измене» (старине Эйби пришлось самому давать показания в качестве свидетеля, хорошо еще, что дело как-то замяли). А солдаты-северяне, парни простые, распевали похабные куплеты про «миссис Мэри» и Джефферсона Дэвиса (81).


Но мы, кажется, отвлеклись. Вернемся к друзьям и родным, которых разъединила война и поставила по разные стороны линии фронта. Еще один грустный пример: один из сыновей мелкого предпринимателя еврея Гемпа ушел к южанам, а другой погиб, сражаясь за северян…


Вот, кстати, о евреях – которых некоторые отчего-то считают плохими солдатами. Американские евреи, как и прочие, оказались в обоих враждующих лагерях: около шести тысяч у северян, около двух тысяч у южан. Северные участники войны еврейского происхождения (как все победители) более-менее известны, а вот южные – не особенно…


Эдвин Уоррен Моиз, плантатор. После начала войны продал плантацию, вообще все свое имущество, сформировал кавалерийский эскадрон, на вырученные деньги вооружил его и обмундировал. В чине майора командовал этим эскадроном более двух лет, потом получил тяжелое ранение и навсегда выбыл из строя.


Бенджамин Джонас, двадцатилетний капитан, командир артиллерийской батареи. Был дважды ранен, но из боя не вышел.


И, наконец, Адольф Мейер, который начал Гражданскую войну рядовым, вскоре был произведен в лейтенанты, а закончил войну в звании бригадного генерала, когда ему исполнилось всего двадцать три. Даже для гражданских войн, когда чины порой достаются быстрее, чем в «традиционных», пример исключительный: чтобы стать генералом в двадцать три, нужно очень неплохо себя проявить… (197).


И в качестве дополнительного штриха нелишним будет уточнить, что на «реакционном» Юге (пусть даже при наличии отдельных юдофобов) к евреям всегда относились, как к равным, а вот на «прогрессивном» Севере антисемитизм разгулялся жуткий… Факты – чуть позже.


Как уже упоминалось, помимо «большой» войны параллельно шла и «малая», в штатах Кентукки и Миссури. Там все жители мужского пола вооружились, жгли города и поселки противника, нападали на фермы, дым пожарищ застилал небо, кровушка лилась рекой…


Кое-где с приходом северных войск вспыхивали восстания негров – и те, давая выход накопившейся ненависти, вырезали поголовно всех белых, без различия возраста и пола, сжигали фермы и усадьбы, не особенно различая, был хозяин рабовладельцем или белым бедняком, – и даже разгромили дочиста целый город Бьюфор (белое население, правда, успело бежать). Можно без устатку твердить, что у негров «накипело» – и это будет чистая правда. Но надо еще хорошо представлять, что чувствовал южный солдат, узнав, что его дом спалили негры, жену изнасиловали скопом и зарезали, а детям разбили головы о печку. Не нужно объяснять, как такой южанин (а было их немало) потом относился и к неграм, и к северянам…


Север, нужно еще уточнить, воевал на два фронта – правда, второй фронт отнимал значительно меньше усилий и жизней, потому что противником на нем были не южане, а краснокожие. На всем протяжении Гражданской войны северяне, так сказать, параллельно воевали еще и с индейцами – точнее говоря, сгоняли их с земли, убивали без разбора. Небольшая часть семинолов, чикасо и криков выступила на стороне южан – и в Вашингтоне этим воспользовались как удачным предлогом для «окончательного решения» индейского вопроса. Если раньше Вашингтон заключал с вождями племен договоры, то Линкольн в 1862 г. это прекратил, теперь индейцы подписывали соглашения – и не в качестве равных, а как подчиненная сторона…


Операциями против индейцев руководил генерал Шерман, печально прославившийся публичным высказыванием: «Чем больше я узнаю индейцев, тем больше убеждаюсь, что всех их следует уничтожить». И слова с делом у северян не расходились – племя шайенов было истреблено целиком… Когда в 1862 г. апачи попытались покинуть свою резервацию, из Вашингтона поступил приказ: «Всех воинов апачей следует убивать, где бы они ни находились». На стенах домов в Денвере («свободный» штат Колорадо) висели плакаты: «Ветераны! Нужны добровольцы! Вас ждет награда за каждый скальп!»


Индейцев истребляли и загоняли в резервации отнюдь не из тупого садизма. Как говорится, ничего личного, бизнес есть бизнес… Пока солдаты умирали, железнодорожные магнаты Севера увлеченно делали денежки. Уже во время Гражданской войны началось строительство трансконтинентальной железной дороги с помощью двух фирм: «Сентрал пасифик» (тянула линию с запада) и «Юнион пасифик» (строила с востока).


Ребятки развлекались, как могли. Боссы «Сентрал пасифик» в открытую вымогали денежки у властей штата и у тех округов, что были расположены вдоль проектируемой трассы: мол, если не заплатите, мы рельсы проложим в другом месте. Так же поступали и с крупными городами: деньги на бочку, иначе дорога пройдет в отдалении и вы все тут захиреете… Частенько дорогу прокладывали не по прямой, а этак змееобразно, зигзагами, словно геодезисты были вдребезги пьяны: так получалось длиннее, что влекло за собой новые государственные субсидии и новые земельные участки в собственность. Когда позже дорогу взялись перестраивать и выпрямлять, оказалось, что эти совершенно ненужные зигзаги составили… половину ее длины.