Даниил Хармс: "Я плавно думать не могу"

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Хармс Случаи «Даниил Хармс. Оптический обман», 278.88kb.
• Даниил Иванович Хармс (Ювачёв) рассказ, 2364.05kb.
• Вдоним Хармс, который варьировал с поразительной изобретательностью, иногда даже, 170.46kb.
• Даниил Иванович Хармс (настоящая фамилия Ювачёв, по документам Ювачёв-Хармс; 17 (30), 44.5kb.
• Собрание сочинений Даниил Хармс. Дневники, 12003.3kb.
• Даниил Хармс. Повесть. Рассказы. Молитвы. Поэмы. Сцены. Водевили. Драмы. Статьи. Трактаты., 25.55kb.
• Хармс Даниил" 1988 Глоцер, 3.84kb.
• Осип Эмильевич Мандельштам (род в 1891 г.), Михаил Афанасьевич Булгаков (род в 1991, 47.79kb.
• Путь Даниила Хармса биография, 976.33kb.
• Даниил московский, 141.07kb.

Даниил Хармс: “Я плавно думать не могу”.


И теперь стою перед вами.

Вы ждете, что я расскажу о своем путешествии,

Но я молчу, потому что я ничего не видел.

Оставьте меня и дайте спокойно смотреть

на зеленые деревья

Тогда может быть покой наполнит мою душу.

Тогда быть может проснется моя душа,

И я проснусь, и во мне забьется интенсивная

жизнь

(Д. Хармс)

Имя Даниила Хармса является одним из самых загадочных в истории русского авангарда и в истории современной русской культуры. Размышляя о творчестве Хармса легко впасть в пафосное превозношение, что сегодня и происходит зачастую. (Знал бы Хармс, умирающий от травли, отсутствия гонораров, голода, нищеты... Знал бы Хармс, в одночасье лишившийся большей части рукописей, книг, писем, документов, любимых предметов, которыми он избирательно заполнял свое жизненное пространство... Знал бы Хармс, проходящий по делу “антисоветской нелегальной группировки писателей” и трясущейся рукой подписывающий текст абсурдного признания в антисоветской деятельности¹... (и не потому ли его позднее творчество некоторые исследователи связывают с литературой абсурда?²). Если бы он только мог знать, каким мы увидим его сегодня.

В отделе рукописей Российской национальной библиотеки хранится архив Д. Хармса. В этом архиве: документы, отрывки произведений, стихи, рисунки, записные книжки, дневниковые записи, сделанные чернилами и карандашом, упражнения в иностранных языках, списки литературы, в которых упоминаются имена Аристотеля, Брентано, Лосского, Шпета, Бергсона; планы повседневных дел, письма, иероглифы, к которым питал слабость Хармс, описание фокусов, альбом, принадлежавший Хармсу с записями на память его друзей и родных, “правила жизни”, среди которых подчеркнуто “дорожи временем”³ (время является одной из основных тем в творчестве Хармса). Очень часто Хармс сетует на неправильный образ жизни: “Я не правильно живу. Я ничего не делаю и очень поздно ложусь спать”⁴.

На пожелтевших листочках мелким почерком артефакты чужой истории, в которую нас не приглашали, но которая влечет к себе неким пространством заинтересованности. Хармс используют личную, интимную символику, потребность в которой исходит из восприятия мира и человека, как тайны, которая открывается только для того, чтобы что-то сокрыть и скрывается, открывая. Вся экзистенциальная тематика современной философии умещается в этом архиве. Страх, ужас, любовь, душевная боль, разочарование, отчаяние, надежда и отсутствие надежды, невероятная внутренняя борьба и страх физической немоготы от голода, но “если я поэт, записывает Хармс, то судьба сжалится надо мной и приведет опять к большим событиям, сделав меня свободным человеком”⁵.

В эссе друга Хармса Л. Липавского “Разговоры” перед нами открывается мир поэта, как объект желания и заинтересованности. Хармс говорит о том, что его интересует в жизни. В сферу желания попадают разнообразные и не связанные между собой объекты, состояния и структуры. “Вот что меня интересует: писание стихов и узнавание из стихов разных вещей… Озарение, вдохновение, просветление, сверхсознание; пути достижения этого; нахождение своей системы достижения. Нуль и ноль. Все логически бессмысленное и нелепое. Все вызывающее смех, юмор. Глупость. Естественные мыслители. Чудо. Фокусы (без аппаратов). Человеческие, частные взаимоотношения. Хороший тон. Человеческие лица. Запахи. Уничтожение брезгливости. Умывание, купание, ванна. Чистота и грязь. Пища. Приготовление некоторых блюд. Убранство обеденного стола. Устройство дома, квартиры и комнаты. Одежда, мужская и женская. Вопросы ношения одежды. Курение (трубки и сигары). Что люди делают наедине с собой. Сон. Записные книжки. Писание на бумаге чернилами или карандашом. Бумага, чернила, карандаш. Ежедневная запись событий. Запись погоды. Фазы луны, Вид неба и воды. Колесо. Палки, трость, жезлы. Муравейник. Маленькие гладкошерстные собаки. Каббала. Пифагор. Театр (свой). Церковное богослужение и пение. Всякие обряды. Карманные часы и хронометры. Женщины, но только моего любимого типа. Молчание”⁶.

В перечислении того, что интересует автора, отсутствует какая-либо система или упорядоченность. Перед нами особая форма работы сознания, выхватывание из всего многообразия объектов, тех состояний и чувств, что ложатся яркими мазками на полотно его странной жизни и которые по каким то неведомым нам причинам востребованы взглядом и мыслью Хармса. Это своего рода автоматическое письмо. Хармс признается: “Я плавно думать не могу”⁷. В лабиринтах его мысли, словно в Борхесовском “Саде расходящихся тропок” озарение соседствует с интересом к глупости и правилами жизни, столовые приборы с чудом, муравейник с интересом к женщинам, человеческие взаимоотношения с молчанием, глупость с Каббалой. Это напоминает тот внутренний монолог, который человек постоянно ведет с самим собой и в котором вызывает интерес именно незавершенность личности, “нагромождение неотчетливых желаний”⁸.

Феномен желания и заинтересованности, - это во многом творческий прием, который может быть рассмотрен только в общем контексте с теми поисками, в которых находился Хармс во время своего творческого союза с “Чинарями”. Как известно, в начале 30-х годов Хармс сотрудничает с группой друзей и единомышленников, в состав которой входили Я. Друскин, Л. Липавский, Н. Олейников, А. Введенский. В их дружеском кругу наряду с другими темами, обсуждалась и тема желания, а именно тема неудовлетворенного желания. Самое мучительное для человека – это скука от невозможности обладать чем-то “сейчас”. Чинари связывают свое представление скуки с неудовлетворенным желанием: “неудовлетворенное желание вызвало соединение промежутков, а соединение промежутков – представление времени”⁹. Неудовлетворенное желание несет в себе мотив некой непроявленности, вызывающей скуку и омертвение. “Желание погибло, так как не было удовлетворено в свое время”¹⁰.

Продолжением этих размышлений становится тема другого, иного, соседнего мира, хозяевами в котором являются вестники. Человек тоже может почувствовать в себе вестника, но только при условии, что желание включено. Событие происходит, когда нечто желанное происходит. В философском послании к Хармсу его друг Друскин пишет: “Раньше я думал: может вдохновение обманывает меня. Ведь я философ, надо писать, когда спокоен и нет желаний. Теперь, когда нет желаний, нет вдохновения и вестники покинули меня, я вижу, что писать и думать не о чем”¹¹. В качестве продолжения философского диалога Хармс пишет статью “О том, как меня посетили вестники”¹².

Феномен заинтересованности и желания носит у Хармса эротический характер. У него есть стихотворение, которое называется “Жене”¹³. Это стихотворение очень откровенно, но поражает оно не неприкрытой наготой слов, но акцентированием на прочной связи между эросом и логосом.

Давно я не садился и не писал

Я расслабленный свисал

из руки перо валилось

на меня жена садилась

Я отпихивал бумагу

целовал свою жену

Предо мной сидящу нагу

соблюдая тишину...

<...>

Но довольно! Где перо?

Где бумага и чернила?

Аромат летит в окно,

В страхе милая вскочила.

Я за стол и ну писать

Давай буквы составлять

Давай дергать за веревку

Смыслы разные сплетать.

Следует сказать, что эротические произведения Хармса¹⁴, его дневниковые записи на эту тему и довольно часто встречающиеся мысли о женщинах образуют особый литературный жанр, в котором трудно обнаружит границу между жизнью текста и жизнью автора. Из-за отсутствия видимой границы между этими двумя срезами возникает некая двусмысленность восприятия его творчества, в силу которой не удается понять, в каком из этих срезов Хармс обретает себя вполне. В июне 1937 года Хармс запишет в своем дневнике: “В основе порока и вдохновения лежит то же самое. В их основе лежит подлинный интерес. Подлинный интерес это главное в нашей жизни”¹⁵. Подлинный интерес, это когда желание включено. Поэтому подлинный интерес к жизни сопряжен для Хармса с любовью. Любовь заставляет двигать ниточки жизни, сплетая замысловатый текст. Но любовь к женщине всегда оказывается недостаточной для Хармса. В стихотворении, посвященном второй жене Хармса Марине Владимировне Малич, отчетливо прослеживается эта недостаточность только любви к женщине:

Куда Марина взор лукавый

Ты направляешь в этот миг?

Зачем девической забавой

Меня зовешь уйти от книг, оставить стол, перо, бумагу

И в ноги пасть перед тобой,

И пить твою младую влагу

Т грудь поддерживать рукой.¹⁶

Осенью того же тридцать седьмого года в дневнике возникнет другая запись: “Меня интересует только чушь: только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт – ненавистные для меня слова и чувства”¹⁷. Символом жизни в ее нелепом проявлении для Хармса становятся “случаи”, - нелепые, бессмысленные положения и ситуации, в которые попадает человек. Эти ситуации, с великолепным мастерством описанные Хармсом, открывают человеку то, что превосходит его понимание. “Случаи” вновь заставляют вспомнить о границе между жизнью реальной и жизнью вымышленной, напоминают о неуместности человека в том срезе, который он всерьез воспринимает, как единственный. “Случаи” помогают увидеть нечто сокрытое, то, что требует осмысления и то, что заставляет мыслить или хотя бы избегать двусмысленности, потому что бессмыслица и возникает зачастую из-за двусмысленности, противоречивости и антиномичности сознания человека и его поступков.

Документы из личного архива Хармса и его литературно-философское творчество образуют единый текстовой мир, так что невольно задаешься вопросом: неужели только через открытие своего личного, интимного мира возможно создание текста, который может быть созвучным настроению совершенно разных людей? Неужели эта неразличимая мембрана, граница между жизнью и текстом снимает вопрос об этичности проникновения в чужое интимное пространство?

Данное здесь понятие “граница” является решающим для ответа на поставленные вопросы. Творчество Хармса является примером понимания того обстоятельства, что человеческое бытие обусловлено определенными границами. Облик этих границ четче проявляется в отдельных пограничных ситуациях: в любви, страсти, страдании, случайности, страхе. Поэтому жизнь и становится материалом для творчества Хармса, а творчество - материалом для жизни. В этом смысле пограничные ситуации - это такие ситуации, в которых человек подведен к границе своего существования. Они повсюду переживаются в жизни, например в опыте любви. Только на основе погружения в пограничную ситуацию вообще возможно какое-либо творчество или встреча с вестниками, следуя терминологии Хармса.

В конце 1937 года вестники тоже начали покидать поэта. Это видно из его немногочисленных стихов и записей в дневнике.

Я целый день по комнате брожу от скуки.

Во мне не стало силы воли

Я начал пухнуть от душевной боли.

Оставте меня сознания мухи¹⁸.

Хармс, измученный жесткой ситуацией, в которой оказался он и его семья, не в силах более сопротивляться: “Я больше не хочу жить. Мне больше ничего не надо”¹⁹, делает он запись в своем дневнике. Желание исчезло. Вестники ушли.

Обращение к творчеству Хармса ставит все новые и новые вопросы. В жизни поэта, как и в его творчестве, много непонятного, закрытого, но в желании понять что-то движется наша мысль. Движется все дальше, собирая крупицы чужого экзистенциального опыта, доставшегося нам в дар.