Geum.ru

Российская федерация

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4
Этапы прощания с Матерой. Композиция повести.

Все события, развивающиеся на Матере, свидетельствуют о выходе человека за грани обычного существования, о напряжении всех его сил и эмоций. О.Арановская, отмечая типологичес­кие черты ритуала, пишет: «В то время мир и каждый человек в нем стано­вятся нетождественными себе - обычным. В этом состоянии выхода за условные пределы совершается «контакт миров» - здешнего и по­тустороннего: обрядовое действо особенно удобно для общения с умершими предками. Происходит интенсивное «вчувствование» и ос­мысление происходящего. В свою очередь несамотождественность мира характеризует момент его обновления»(10,61). Ритуал прощания изображается в повести как одновременное прощание с островом всех жителей Матеры и индивидуальное прощание Дарьи Пинегиной. Прощание Дарьи исходит из общенародного прощания (и в сюжетном плане, и в композиционном). В этом личном прощании находит окончательное выражение авторское понимание проблемы.

Компози­ционно тема прощания развивается в три этапа. Выделяемые нами границы развития темы (9-я и 14-я глава включительно) обусловле­ны началом и завершением интенсивного осмысления происходящего Павлом и Дарьей, в меньшей степени - Андреем. Таким образом, первая часть развития темы прощания (1-8 гл.) может быть названа «началом прощания». Вторая часть развития темы (9-14 гл.) – «коллективным прощанием», третья (15-22 гл.) - «прощанием Дарьи».

Тема коллективного прощания жителей Матеры с землей и де­ревней начинает звучать с самого начала повести в изображении жизни последнего лета: «Посадили огороды - да не все...», «...по­сеяли хлеба - да не на всех полях,..» (ВР,1,159). Коллективное осозна­ние проявится и в новом для творчества писателя способе выраже­ния чувств и мыслей персонажей через анонимные реплики и моноло­ги (сцена на кладбище): «- Че с имя разговаривать - порешить их за это тут же. Место самое подходящее. - Чтоб знали, нехристи».

Зачем место поганить? В Ангару их...» (ВР,1,171). Коллективная точка зрения передается в ощущениях людей во время первого пожара:

«Люди забыли, что каждый из них не один, потеряли друг друга, и не было сейчас друг в друге надобности. Всегда так, при неприят­ном, постыдном событии, сколько бы ни было вместе народу, каждый старается, никого не замечая, оставаться один - легче затем ос­вободиться от стыда. В душе им было нехорошо...»(ВР,1,209). Наиболее полно выражается коллективное осознание - прощание в вершинной точке произведения - событиях, связанных с сенокосом.

В народных представлениях о природе июль месяц, называемый «макушкою лета» и «кресником» (от кресь - огонь), был временем торжества всех светлых сил природы. Поэтому сенокос у распутинских героев всег­да связан с лучшими воспоминаниями и надеждами (вспомним Настену). И в «Прощании с Матерой» сцена сенокоса - центральная и в композиционном, и в содержательном планах. Во время сенокоса, а особенно - потом, когда зарядит долгий дождь, люди поймут, что это была своеобразная игра. Игра, в которой в полной мере отразилась их потребность в радостном труде и единении, когда бабы молодели на десять лет, зная, что через месяц состарятся на столько же, когда из-за какой—то веселой прихоти работали с помощью лошади, а машину «держали на привязи».

Объединение народа в радостном труде одновремен­но становится и судом самих себя, судом перед прошлым (в лице старух) и вечным (природой). Писатель прибегает здесь к неперсонифицированному диалогу между вопрошающими старухами - «Че вам надо было? Че надо было, на что жалобились, когда так жили? Ну? Эх, стегать вас некому», - и соглашающимся народом: «Некому» (ВР,1,225). Вместе со старухами о чем-то спрашивало все, что было на острове, что было островом. И на эти вопросы словно бы пытались ответить люди, не думая о прошлом, не боясь будущего, дорожа только чаян­ным настоящим.

Это состояние и является нетождественностью человека (людей) самому (самим) себе. Повествователь называет это состояние игрой, по форме выражения – это ритуальное действо, ибо в попытках жителей Матеры, как и Дарьи, ответить на главный вопрос - почему именно при их жизни уходит под воду остров? – происходит их духовное развитие и обновление, свойственное ритуальному действию. Перед разгадкой этого вопроса ставит писатель своих героев, и они, пытаясь открыть эту тайну, познают себя, ею проверяются. Прямого решения этого вопроса автор не дает, но отвечает вполне определенно и изображением жизнедостойности Матеры, и, что самое важное, осознанием красоты жизни, произошедшим во время и после сенокоса. Именно в прощании с родной Матерой во время любимого всеми труда приходит к людям ощущение радости и красоты как выс­шей ценности жизни. Красоты, которая «спасает мир». «Зароды в конце концов они поставят и увезут, коровы к весне до последней травинки их приберут, всю работу, а вот эти песни после работы, когда уже будто и не они, не люди, будто души их пели, соединившись вместе,...это сладкое и тревожное обмирание по вечерам перед красотой и жутью подступающей ночи... эта неизвестно откуда тихая глубокая боль, что ты и не знал себя до теперяшней минуты, не знал, что ты - не только то, что ты носишь в себе, но и то, не всегда замечаемое, что вокруг тебя, и потерять его иной раз пострашнее, чем потерять руку или ногу, - вот это все запомнится надолго и останется в душе незакатным светом и радостью» (ВР,1,237-238).

Красота является одной из ипостасей высших духовных ценностей человека. Вместе с истиной - правильным знанием, соответствием понятия предмету - и добром, красота является составляющей этического идеала человека. При этом речь идет не столько о внешней красоте, сколько о красоте внутренней. О том прекрасном, чем светятся осознание своей любви к родине, народу, ощущение своей при­частности к общей жизни.

Результатом осознания красоты бытия становится катарсис. Как доказала О.Р.Арановская, катарсис является единой функцией трагедии и ритуала. Архетип понятия «катарсис» во всех его аспектах - есть выделение наружу чего-то скрытого. Это окончательное исчерпание потенциального фактора, объективация негативных процессов и освобождение от них. Ритуальное действо вплоть до античности, до перехода ритуала в трагедию, содержало в себе «священное нарушение», «очистительный суд» и избежание скверны путем перенесения ее на другой объект(10,67).

Все этапы ритуального действа обнаруживаются в линии развития темы прощания: жители Матеры готовятся оставить священную родную землю, совершают над собой «очистительный суд» во время сенокоса, Дарья берет на себя вину за себя и всех, при чьей жизни уходит под воду остров и деревня Матера.

Система персонажей в повести.

Как уже отмечалось, в изображении процесса прощания, реализованного в архетипе ритуального действа, многие образы (персонажей, природы, интерьера) автоматически приобретают мифологические черты, то есть, становятся материальным выражением идеи произведения. Писатель создает мир Матеры. Это ясный и прочный, основанный на незыблемости представлений о вечности земли, неба, солнца, любовном и хозяйском отношении к природе мир. Этот мир создается через двойное воплощение идеи прощания, материализуемой в жизнеподобных и условных образах (остров Матера - Атлантида, дерево - древо жизни Листвень, неведомый зверек - Хозяин острова). Но смысл образов как бы «перетекает» из одного в другое : жизнеподобный образ приобретает свойство символа, значение его нахо­дится на грани между реальным и символическим. Дарья иденти­фицируется с Лиственем, Богодул - с Хозяином. Так В. Распутин соединяет в образной системе повести представления о двух параллельно существующих способах восприятия и оценки: мирском и священном.

Образ Дарьи неразрывно связан с образом самой Матеры - деревни и острова, доживающим последний срок. И осмысление Дарьей своей жизни и нынешнего своего положения связано с трудной ду­мой о Матере. Как Матера отделена от земли «течью воды и течью времени», так и Дарья отделена от всех жителей острова и деревни своей старос­тью. Распутин всегда выделяет ее среди других: «Дарья жила тем же страхом, что и другие, но жила увереннее и серьезней»(ВР,1,206), за столом с подругами она сидит «на председательском месте»; на Матеру чаще всего смотрит с холма - «макушки острова», а на пожогщика, вошедшего в избу, - с высоты стола и говорит «суровым судным голосом» (ВР,1,290).

Потребность осмысления жизни существовала в Дарье, как человеке религиозном и духовном, всегда, но исключительность ситуации затопле­ния родных мест заставляет размышлять о жизни и своем месте в ней более обостренно. Дарья чувствует нетождественность самой себе, ее представления о жизни еще и еще раз проверяются в наблюдениях за происходящим, диалогах с собой и подругами, поступках. Героиня связывает свое непонимание происходящего с тем, что свой век она уже отжила и ни к чему искать «какую-то особую правду и службу, когда вся правда в том, что проку от тебя нет сейчас и не будет потом...»(ВР,1,186). Жестокая в своей завершенности мысль еще более углубляется в разговоре с Катериной, когда Да­рья винит себя в том, что «привычку к себе держит», другими словами, любит себя, тогда как главное в жизни - дело сделать. Эти «последние» вопросы-размышления, задаваемые с такой безоглядной отвагой и силой, связаны и с растерянным непониманием - «Так ли? Так ли?» Пройдя через двойное осмысление героиней, эти мысли о жизни - службе и любви к себе завершаются в диалоге Дарьи с Клавкой Стригуновой. На Клавкино прямолинейное: «Бабке твоей себя жалко. … боится туда, где живым пахнет», Дарья отвечает: «Я, девка, и об етим думала... Ну ладно, думаю, пущай я такая… А вы-то какие?... Эта земля-то рази вам однем принадлежит? Эта земля-то всем принадлежит - кто до нас был и кто после нас придет. Мы тут в самой малой доле на ей....нам Матеру на подержанье только дали... чтоб обихаживали мы ее и с пользой от ее кормились...»(ВР,1,241). Так идея личного служения связывается с общечеловеческим служением и ответственностью перед жизнью.

С мотивом служения диалогично связан мотив памяти. Развивается он в обратной предшествующему последовательности: от общечеловеческого личному пониманию и утверждению. В 13 главе дается подробное описание труда жителей Матеры, говорится об их общении с природой. От пафосного утверждения необходимости эмоциональной памяти автор приводит свою героиню к сомнению: «Неужели и о Матере люди, которые останутся, будут вспоминать не больше, чем о прошлогоднем снеге?»(ВР,1,259). И все же додумать до конца эту мысль она не может, «...для чего-то полного и понятного не хватало связи». В казалось бы, окончательно оформившемся варианте осмысления - «Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни», все-таки существует обратная сторона: «Но она понимала: это не вся правда...» (ВР,1,283).

Для того, чтобы получить полную правду о человеческой жизни, по мысли Распутина, необходимо прожить ее до конца, не отказываясь ни от чего в ней. Дарья понимает, что только изживание своей жизни до последнего дня, переход в инобытие, в смерть, могут открыть полную правду о земной жизни.

И, пожалуй, главным мотивом, развивающимся в связи с образом Дарьи, становится мотив последнего срока. Как уже отмечалось, осознание конечности жизни Матеры - характерологическая черта времени всей повести, «последний срок» предчувствуется постоянно. «Всплывает» же на поверхность - трижды: объявляется на собрании, о жизненном сроке говорят Дарья и Андрей, и, наконец, он наступает: Павел едет за матерью в ночь на 20 сентября. Подготавливается этот мотив размышлениями Дарьи о жизни-службе, ее пониманием, что срока своей смерти человеку знать не дано. Глубинный смысл мотива последнего срока связан с индивидуальным прощанием героини.

Личное прощание Дарьи с Матерой проходит те же самые вехи, что и коллективное, но в обратном порядке. Сразу после завершения колхозного сенокоса Дарья прощается со своим покосом, потом вместе с Катериной - с мельницей (параллель – прощание жителей деревни с горящей избой Катерины), наконец, совершает прощальный обряд своей избы (параллель – прощание старух с избой Настасьи). События как будто возвращаются на тот же самый круг, но в другом, новом качестве.

Если представить повторяющиеся события прощания сначала коллективного, а затем Дарьи, в виде спирали, диалектически сочетающей направленность и качество переживаемого витка времени, то получится противоположная картина. Коллективное прощание включает в себя многие события. Это прощание Настасьи с избой, в котором участвовали все близкие подруги. Потом - прощание всех жителей деревни с подожженным Петрухой до­мом, наконец, прощание всего народа с островом и жизнью на нем во время сенокоса. Круги воображаемой спирали расширяются, свидетельствуя о все большем числе людей, переживающих прощание с родиной, уносящих в своих душах память о счастье и красоте родной земли.

События личностного прощания Дарьи все дальше отделяют ее от людей, воображаемая спираль развивается в обратном, сужающемся, направлении. Дарья ощущает конец жизни острова как свою вину перед всем родом, жизнь которого оказывается перерубленной. «Ей представилось, как потом, когда она сойдет отсюда в свой род, соберется на суд много-много людей – там будут и отец с матерью, и деды, и прадеды – все, кто прошел свой черед до нее. Ей казалось, что она хорошо видит их, стоящих огромным, клином расходящимся строем, которому нет конца, - все с угрюмыми, строгими, вопрошающими лицами. А на острие этого многовекового клина, чуть отступив, чтобы лучше ее было видно, лицом к нему одна она. Она слышит голоса и понимает, о чем они, хоть слова звучат и неразборчиво, но самой ей сказать нечего. ….Они спрашивают о надежде, они говорят, что она, Дарья, оставила их без надежды и будущего.»(ВР,1,282)

Общение с потусторонним миром – кульминационный момент ритуального действа, который наглядно подтверждает одновременное существование мира священного и мирского, доказывает незыблемость для религиозного сознания утверждения: «как наверху, так и внизу». Дарья «слышит» ответ мертвых и по их наказу провожает родную для всех живущих в ней и ушедших из нее избу в соответствии с обрядом проводов покойника. Дарья в это время находится в особом мире - священном и вечном.

С точки зрения мирского понимания жизни, обращение к умершим родителям психологически объяснимо: Дарье нужен авторитетный собеседник, а среди окружающих людей нет равных ей по уровню сознания и обостренности восприятия. К тому же она «самая старинная старуха». И Распутин настойчиво сосредоточивает внимание на таких чертах характера героини, кото­рые свидетельствуют об исчерпанности жизни этого человека. Она задает себе «последние» вопросы, и в поисках ответа понимает, что при жизни на них не найти ответа. Дарья – человек «завершенный», «закрытый»; человек, который как личность уже есть, уже состоялся. Она не может пере­родиться, обновиться, пережить метаморфозу, - это ее завершающая (последняя и окончательная) стадия.(11,137) Автор показывает человека, замкнувшегося в себе, в пределах собственного «я», принимающего эту замкнутость и отвергающего мысли о дальнейшем развитии своей земной жизни. Дарья не принимает новой жизни вне острова. Она вся в настоящем и прошлом, но не в будущем, вся - с ушедши­ми из жизни предками, но не с живущими.

Это понимает и сама героиня. До начала индивидуального прощания Дарья и в мыслях, и вслух осуждала окружающих ее людей, время; в пятнадцатой главе она впервые задумывается: «Людей сужу, а кто дал мне такое право? Выходит, отстранилась я от них, пора убираться...» (ВР,1,260). Мысли о своей вине приходят к героине и во время разговора с подругами, когда она удивляется их мечтам о будущей жизни и размышляет о значении в жизни человека положения, места, которое он занимает. Так Дарья приходит к пониманию цели и средства жизненного движения - надежды на лучшее будущее, освещающей человеку путь вперед. Без этого луча надежды нет веры в лучшее будущее. А отсутствие ее свидетельствует о тупике, в котором оказалась героиня. Но силу ее духа питает личная, не перелагаемая на других, ответственность перед прошлым и настоящим, а значит - перед будущим. В том, как Дарья «обряжает» избу, не только воздаяние последнего, что в ее силах, родному дому, деревне, острову, но и убежденность, что только так, а не иначе должен проститься человек с уходящей в прошлое жизнью. Так: достойно и стойко, свято и просто. И тра­гическое завершение прощания Дарьи оставляет луч надежды, вселяет в читателя веру в моральные ценности, в необходимость человеческой жизнестойкости и жизнедостойности.

Очистительный об­ряд избы Дарьей, как и коллективный обряд прощания, приводит к состоянию катарсиса, позволяющего осознать не только трагедию происходящего с людьми и островом, но и особенную надындивидуальную связь человека с миром, отраженную в чувстве личной причастности героини ко всему, что происходит в жизни. Через изображение чувств личной причастности и ответственности Распутин утверждает необходимость прочности родовой связи личности с миром священного, связи, отложившейся в глубинах психики человека, в строе его чувств, мышления, национального сознания.

В повести есть еще один образ, столь же стойко исполняющий свой долг по отношению к Матере. Это Царский Листвень, корнями которого, по старинному преданию, крепилась к речному дну, к одной общей земле, Матера. Царский Листвень - распутинское «дре­во жизни». Его видит Дарья с «макушки острова» - сухого травя­нистого угора, когда размышляет о своей жизни. Его же, одиноко стоящего среди выгоревшей Матеры, видит она в минуты последнего посещения кладбища, к нему приходит после совершения обряда своей избы..

Автор сближает образы героини и Лиственя не только внешне. Описание «обряжения» избы сопрягается с описани­ем «битвы» пожогщиков с Лиственем. Параллель начинается с изображения вечера, когда Дарья пришла на кладбище для последнего прощания и «услышала» наказ предков, в это же время пожогщики впервые попытались спилить дерево. «Обряжение» избы и «битва» с Лиственем продолжаются два дня. Эта параллель особенно значима в повести, поскольку является одним из двух (о втором - ниже) нарушений общего принципа изображения времени и пространства - принципа «хронологической несовместимости», означающего несовместимость нескольких действий одновременно в разных местах (12, 68). При наличии множества диалогически перекликающихся мо­тивов во всей повести всего лишь две хронологические параллели. И это позволяет утверждать не случайность авторского сближения образов.

«Древо жизни» Распутина отличается от мифологического. И прежде всего тем, что этот крепкий, надежный, словно железный, Листвень, «не способен был больше распускать по веснам зеленую хвою» и был без верхушки, без движения вверх, хотя и «не потерял своего могучего величавого вида». Мифологическое же древо жизни (у славян - дуб, у скандинавов - ясень и др.) - вечно живое, плодоносящее и благоухающее ароматом цветов и пче­линого меда. Как видим, описание Лиственя и Дарьи - самой старой из старух - во многом совпадает: они оба – центр мира Матеры, оба они сильны прошлыми накоплениями. Через образ Царского Лиственя еще раз подтверждается распутинский тезис о сокровенности и не­зыблемости прошлого в настоящем, о правде, которая в «памяти».

Наряду с параллелью Дарья - Листвень в повести присутствует еще два двойника: Богодул и Хозяин. Богодул - личность со своим характером, взглядами на жизнь. Он приносит старухам вести о творящихся на острове изменениях, «охраняет себя и старух от «чужих», приютил старух в их последнюю ночь на острове. Казалось бы, на этом заканчиваются функции образа, но, как и для старух, для автора важно его присутствие, его внешность, реакция на окружающее. Богодул воспринимается старухами и характеризуется повествователем как глубокий старик. Здесь очевидна авторская установка на изображение вневременного образа, человека, сопутствующего жизни многих поколений людей, всегда нужного им (вспомним «профессию» Богодула). Вот как описывается его внеш­ность: «был он на ногах, ступал медленно и широко, тяжелой, навалистой поступью, сгибаясь в спине и задирая большую лохматую голову... Из дремучих зарослей на лице выглядывала лишь горбушка мясистого кочковатого носа да мерцали красные, налитые кровью глаза. От снега до снега Богодул шлепал босиком... (ВР,1,175). А это - поэтическое описание представлений славян о домовом: «...домовой любит принимать разные виды, но обыкновенно он является плотным, не очень рослым стариком, в коротком смурном зипуне или синем кафтане,... у него седая порядочная борода; волосы острижены в скобу, но косматы и застилают лицо; голос суровый и глу­хой, он любит браниться и употребляет при этом выражения чисто народные.... Как настоящий хозяин, именем которого чтят его в народе, домовой присматривает за всем в доме, сочувствует и семейной радости, и семейному горю»(13,59,60,62). Нет нужды дословно сопостав­лять процитированные описания, очевидно сходство Богодула и домового, проявляемое не столько в деталях, сколько в главном. Сходство образов означает степень проникновения писателя в народно-поэтическое сознание, для которого представления о мире священного незыблемы.

Но автору недостаточно воплощения мысли о хозяйском отношении к жизни, включающем в себя знание прошлого, настоящего и буду­щего, в образе человека по имени Богодул. Для усиления этой мысли в повесть вводится образ зверька неизвестной породы, его имя, Хозяин, говорит о главной функции в повести. Хозяин - существо вневременное, вечное, неосязаемый «дух» Матеры, зооморфное воплощение вечного служения и памяти. Внешне в тексте повести образы Богодула и Хозяина сближаются, пожалуй, лишь только тем, что свой обход по деревне зверек всегда начиная от барака Богодула, и предчувствием Хозяина скорой, как и его самого, кончины Богодула. Идентичность функций этих образов - охраны острова и старух, службы острову и жителям деревни, наконец, предвидение одновременной кончины, - указывают на их внутренние смысловые связи. Связь эта - ассоциативная.(14,66). Образы, включенные в архетипический сюжет, несут на себе свойства архетипической основы: внешний вид Богодула связывается с мыслью о вечности этого человека - он не менялся, «будто бог задался целью провести хоть одного человека через несколько поколений»(ВР,1,175). Зверек - Хозяин тоже принимает идею вечной жизни, он считает, что никому мечтать не дано, а то, что люди считают мечтами, является только воспоминаниями. И Да­рья в своих обращениях к ушедшим из жизни исходит из представлений о связи двух миров.

Автор сближает образы Дарьи, Богодула и Хозяина не только на основе общих представлений, но и на основе их действий: все они остаются на Матере, не могут оставить ее. Смысл финала произведения отражает наличие в повести двойного ракурса изображения, связанного с мирским и священным типами мировосприятия. Сама структура ритуального действа становится носителем содержания, канон в его непреложности диктует развитие сюжета повести. Дарья, Хозяин, Богодул остаются на Матере по своей воле до самого «последнего срока». И они не умирают, а переходят в иное измерение, приобщаются к вечности. Финал трактуется В.Распутиным как «вознесение»(15,12). Таким образом, завершение ритуального действа и мифологической повести сходятся в единой тра­ктовке смерти как переходе в иную форму бытия, связи живых и мертвых. Образы Дарьи, Богодула, Хозяина, Лиственя соединяются с единым представлением об исполненном долге перед вечной жизнью, о деле, которое вершит Дарья, о пользе, которую она стремится принести своим уходом живым и мертвым. Ритуал прощания завершается жертвоприношением.

Но авторская позиция, безусловно, не сводится только к такому значению финала. В повести присутствует иной взгляд не изображаемые события, связанный с представлениями мирского свойства. Авторское соз­нание, как уже отмечалось, включает оба аспекта мировосприятия, как священного, так и мирского. Поэтому и проявляется авторское сознание в полной мере только в содержании всего произведения как целого.

Павлу, так же, как и его матери, необходим прочный и понятный образ мира, поэтому он тоже пытается осмыслить происходящее. Его поиски истины осознанно связаны с пониманием своего человеческого достоинства: «Можно, конечно, и не задаваться этими вопросами, а жить, как живется, и плыть, как плывется, да ведь на том замешен: знать что почем и для чего, самому докапываться до истины. На то ты и человек»(ВР,1,215). Потребность осмысления перемен жизни исходит из другой необходимой потребности зрелой самостоятельной личности: быть равным своему времени. На размышлениях Павла - они выделены в отдельную (девятую) главу - необходимо остановиться подробнее. Здесь более, чем в других главах, проявляется синкретическое равенство героя и автора.

Повествование о Павле соединяется с его внутренней речью не столько внешне (мыс­ли героя заключены в кавычки), сколько логикой и пафосом самой развивающейся мысли, которая осуществляется в следующей последо­вательности.

1. От проблемы трудоустройства колхозного начальства к пониманию того, что «лучшего нельзя и ожидать, пока совхоз не вытащит ноги из Ангары...» (ВР,1,212). Главное чувство - удивление своему неприятию поселка.

2. Понимание того, что жизненные перемены неизбежны и одновременное неприятие «никому не нужных трудностей».

3. Ощущение преимуществ жизни в новом доме и поселке соединяются с неуверенностью в себе и чувством непрочности нового положения, граничащего с раздвоением.

4. Над всеми этими размышлениями - понимание того, что сам он «приспособится», а матери здесь не привыкнуть... Для нее это «чужой рай», и боязнь наступления дня, когда придется ее с Матеры увозить.

Как видим, противоречивое состояние Павла включает в себя и понимание и приятие перемен, с одной стороны, и непризнание способов, какими эти перемены осуществляются. Но заключает этот напряженный диалог с самим собой мысль о возможности новой жизни для себя, но не для матери. Так в повести через взгляд Павла подготавливается и подтверждается восприятие Дарьей своего нынешнего положения «...на самом сгибе: одна половина есть и будет, другая была, но вот-вот подернется вниз, а на сгиб встанет новое кольцо» (ВР,1,282). А в словах Дарьи (в гл.14) утвердится размышление Павла о недопустимости нехозяйского отношения к земле и людям. Мысль о необходимости равенства равных, облеченная в форму народной мудрости - поговорку, обретает неопровержимость истины: «В ста­рину как говаривали... Мать, если она одного ребенка холит, а другого неволит, - худая мать»(ВР,1,234).

Противоречивость в сознании Павла не исчезает и после того, как он вернулся с Матеры, простившись с догорающей избой. Он понимает, что теперь надо врастать «уцелевшими корнями» в новую жизнь. Но это не означает, что прекращается самопознание Павла. На это указывает последняя авторская характеристика персонажа:

«О себе Павел хорошо знал, что у него часто случаются затмения, когда он теряет, выпуская куда-то на какую-то волю себя, и бывает надолго...»(ВР,1,304). В этом он похож на мать. Его «затмения» схожи с «видениями» Дарьи. Но если для старой матери переход из мирского в священное время-пространство естественен, то сын живет лишь в мирском измерении, не задумываясь даже о существовании другого.

В последних сценах повести второй раз нарушается композиционный принцип «хронологической несовместимости», о котором упоминалось в связи с параллелью образов Дарьи и Лиственя. Вечер и ночь «последнего срока» описывается с двух позиций: с позиции Павла, приехавшего в новый поселок, а потом возвращающегося за старухами, и с позиции старух, слушающих Настасью, а потом «noтерявшихся» в тревожном зыбком сне в бараке у Богодула. С одной стороны показывается успокоение Павла, испытывающего облегчение:

«Все равно это должно было случиться и случилось, а от ожидания этой неминуемости устали и измучились больше, чем от самой потери». Герой приходит к окончательному пониманию того, что «взыскивая с новой жизни здесь, в этом поселке, придется устраиваться прочно, врастать в нее всеми уцелевшими корнями» (ВР,1,303). И по­этому новыми глазами смотрит на весь большой, живущий уже своей жизнью, поселок. И теперь уже вечер в поселке описывается в той же тональности, что и вечера на Матере. А Павлу опять не верится, что мать когда-нибудь войдет во двор нового дома.

С другой стороны, повествуется о разговоре старух в бараке Богодула дается подробный рассказ Настасьи, о ее жизни в городе и смерти Егора.

Автор не опишет встречу сына, плывущего в ночи и в тумане на Матеру, и матери, исполнившей на земле свой последний долг. Открытый финал предполагает одновременное развитие двух аспектов авторского видения ситуации. Мирское сознание понимает, что встреча эта состоится, и Павел увезет старух в новый поселок. И новой жизнью будут жить Сима, ее с жизнью крепит Коляня, и Катерина, для нее светит впереди надежда на «исправление» Петрухи, и Настасья, которая уже думает о возвращении в город.

Сознание, ориентированное на приятие священного мира, понимает, что Дарья вместе с миром Матеры остаются в вечности. Для Дарьи, еще прежде осознавшей, что «Без дела, без того, чтобы в нем нуждались, человек жить не может», это последнее и главное в ее жизни дело.

Авторское нарушение общего для всей по­вести принципа «хронологической несовместимости» соединяет предчувствие сына и состояние матери накануне их встречи, подчеркивает их значимость для утверждения авторского понимания многомерной реальности.

Итак, оба героя - Дарья и Павел - показываются в сложный период духовного самопознания, когда каждый, осуществив «спор» самого с собой, приходят к долгожданному согласию, внутреннему спокойствию. Но «момент истины», к которому приходят герои - для каждого свой. Павел, пережив лето прощания, принимает новую жизнь во всей ее противоречивости, Дарья - не принимает.

Для младшего из рода Пинегиных - Андрея - время острых про­тиворечий в его душе не наступило. Автор предлагает беседы членов семьи, но не противопоставляет, не разводит их на антагонистические позиции. Они искренне стараются понять друг друга, в тексте встречается немало комментариев, отмечающих связь одного с другим, причем суть этой связи - добровольная зависимость, свойственная только близким людям. Например: Андрей «по-свойски и ласково задирает Дарью», она отвечает внуку «спокойно и послушно», отец стремится найти в словах сына разумный смысл. Разговор Дарьи, Андрея и Павла - это три точки зрения на происходя­щее, обоснованные разным жизненным опытом, и, соответственно этому, разным отношением к новому и старому. Андрей прав своей правотой, правотой молодого и сильного человека, не загадывающего вперед именно в силу молодости и здоровья. И еще оттого, что с детских лет верит в силу знания, а не чувства, и поэтому не понимает состояния отца и бабушки. Еще не было в его жизни случая, который заставил бы его усомниться в односторонности его веры в силу знания и прогресса. Происходящее на Матере, воспринимается им как справедливое и необходимое, поскольку с ранних лет знал он, что новое неизбежно сменяет старое, и оно всегда лучше уже оттого, что новое. И все-таки уверенность утверждений Дарьи и несогласие Павла зароняют в душу Андрея зерно сомнения, и поэ­тому он чувствует неловкость в диалоге с отцом, поэтому просит бабушку разъяснить ее мысли о человеке.

Диалог Дарьи и Андрея(14 глава), точнее, развернутый монолог Дарьи, в котором внук выполняет функции резонера, необходим для выражения дорогих ав­тору мыслей о человеке. Здесь очевидно слияние автора с Дарьей (как и в 9 главе - с Павлом). Суть состояния современного человека, по разумению Дарьи, в том, что он забыл себя самого и добровольно подчинился «механизированной» жизни. «Забыть себя», по Распутину, - это означает забыть свою душу, принадлежность к родине, роду и устремиться, к усредненности жизни и мысли для того, чтобы быть «как все». Эта устремленность бывшего сельского жителя, укрепляющегося в новых жизненных условиях города, трево­жила писателя со времен работы над повестью «Последний срок». Эти мысли всегда были составляющей его размышлений о традиции народа.

В повести не показывается глубокого осознания Андреем прощания с Матерой, но дается представление о его миропонимании. Андрей стремится послужить обществу в целом, - не «малой родине», а всему государству. Поэтому и влечет его большая стройка, которая у всех на виду. Это «расширение масштаба» в ощущении своего предназначения, отсутствие потребности принять в сердце заботы «малой родины» свидетельствует не только об оторванности человека от земли, взрастившей его, но и об отсутс­твии или непрочности нравственных ориентиров. Автор не судит своего героя, само включение миропонимания Андрея в отношения с миром Дарьи и Павла позволяет проявить и составляющие этого миропонимания, и их нравственную несостоятельность.

В повести присутствует несколько второстепенных персона­жей, оттеняющих поведение главных героев, позволяющих выразить позицию каждого полнее и объективнее. Вера Носарева - молодая безмужняя женщина, о которой думает Дарья во время прощания с покосом, деревней. Как и все, остро переживая происходящее, Вера сумела и сено накосить, и огород убрать. И Дарья, сравнивая себя с Верой, понимает, что только деятельная жизнь достойна продолжения. Мечта Веры о том, чтобы новый поселок перенесли на Матеру, одновременно выражающая отношение к родному острову и к поселку, - вероятно, мечта всех материнцев. Но героиня видит и преимущества новой жизни. Главное из них то, что дети, учась в школе, будут жить с матерью, а не в интернате.

Глава большой семьи Коткин - Кошкин тоже трудно переживает прощание, но его убежденность в том, что человека с землей крепит труд, дает ему силы. Эти персонажи одновременно оттеняют состояние и Дарьи, и Павла, их поведение свидетельствует об устойчивости и разумности традиционной жизни крестьянина, способного перенести даже такие катастрофические изменения жизни. Но переменчивое время, сулящее облегченную от забот и тяжелых трудов жизнь, выплескивает на поверхность и таких ладей, как Петруха и Клавка Стригунова. Впрочем, эти персонажи и в другие времена не были близки по духу ни старухе Дарье, ни Вере Носаревой; их поведением автор оттеняет общее состояние материнцев, показывает душев­ную несостоятельность людей, не обременяющих себя мыслями и за­ботами о сохранении своих корней.

Подтверждением положения о наличии архетипической основы ритуального действа в повести служит и осмысление ее с точки зрения эволюции авторского понимания традиции и современнности. В предшествующем творчестве В. Распутина прочно утвердилась мысль о необходимости и незыблемости нравственных начал, передающихся из поколения в поколение. Утвердилась настолько, что приобрела очертания обобщающего символа, вбирающего в себя многообразные проявления (варианты) отношения современников к традиции. Симво­лическое воплощение идеи - не просто вдумчивое отражение действительности, но еще является ее «порождающим принципом» (А.Ф. Лосев). Изображение прощания с Матерой, таким образом, имеет значение не только само по ceбe как отражение соответствующих явлений в обществе. Матера - это образ, символизирующий устойчивость и необходимость почитания традиции, силу и крепость духа, взра­щенную на почве приятия традиционных форм нравственности. И. В. Суханов, изучающий традицию как социальное явление, отметил, что «Обрядовая форма возникает только тогда, когда все остальные со­ставные части обычая, традиции уже более или менее прочно утвер­дились в общественной и личной жизни». «Образование обряда - го­ворится в другом месте, - заключительный этап становления традиции и обычая.»(16,22,29). Осмыслив все возможные для себя варианты отношения к традиционной народной нравственности, Распутин воплощает свое понимание проблемы в форму символического действа. Но обращение к архетипу обряда отнюдь не говорит о том, что сам автор не принимает пере­мен жизни. Об этом свидетельствует отмеченный выше принцип «хро­нологической несовместимости», который встречается в повести дважды.

Возникает вопрос: почему нарушение принципа хронологической несовместимости связано именно с этими образами и в описании именно этих ситуаций? Со всей очевидностью появляется соотношение двух планов, двух типов мировосприятия: мирского и священного. Напомним, речь идет о завершении индивидуального прощания Дарьи, о жертвенности ее поведения, оттеняемого поведением Богодула и Хозяина, подчеркиваемого стойкостью лиственя, и о начале признания Павлом нового поселка своим. Оба плана отражают авторское понимание идеи прощания - честного выполнения последнего долга и одновременного принятия новой жизни. Да и предполагаемое самой формой ритуала обновление, очищение человечес­кого видения мира говорит само за себя. В данном случае коллек­тивный обряд выступает и как форма адаптации, облегчающей приня­тие новой жизни. В сущности, Распутин выражает в повести не только свое понимание традиции, но и размышляет о трудностях освоения и приятия нового. Тем более то новое, о котором говорится в повести, осуществляется методами, далекими от представлений об идеале.

Строительство поселка на месте, мало приспособленном для лучшей жизни людей, - результат издержек бездумного отношения к человеку, когда в общей устремленности преобразования жизни теряется цель этих преобразований - человек. Распутин показывает социальную драму, возникшую в результате накопления негативных эмоций. В повести проявляются не только сила традиции, но сила, направляющая человека в будущее: труд, надежда, память, красота.

Двойственность выражения идеи прощания, присущая повести в целом, в финале проявляется с наибольшей силой. Взаимодействие двух планов - жизнеподобного и символического - влекут за собой, как и во всей повести, новый, дополнительный смысл воплощаемой идеи прощания. Для каждого читателя понимание смысла будет, безусловно, индивидуальным. Но в то же время, безусловно, другое: к читателю приходит трагическое чувство окончательного прощания с Матерой и последними носителями синкретического миропонимания, до конца остающимися верными своим представлениям о жизни. И связанная с этим мысль о трудности поисков ценностных ориентиров сознанием, находящемся в стадии развития, когда при­вычные представления о жизни претерпевают изменения и намечается осознание новых (поиск Матеры в тумане вырастает в символическое обобщение). На этом пути осознания поведение «старейшин» рода становится примером высокого благородства души, школой му­жества и самоотречения.

Публицистическое начало в повести.

В финале произведения с большой силой проявляется синкретизм авторской мысли и повествования. Именно это качество становится еще одним подтверждением наличия публицистического начала в повести, которое придает силу движению авторской мысли. В.М. Жирмунский указывал на явления «современного философско-поэтического синкретизма», а также на «область так называемой тенденциозной поэзии, в которой художественная задача соединяется с задачей морально-общественной проповеди, эмоционально-волевого воздействия».(17,97).

Стремление повлиять на читательское восприятие проявляется и при описании состояния жителей Матеры после сенокоса, переходящем в монолог, в котором сосредоточены авторские мысли. Высвечивая мысль с разных сторон, повествователь достигает максимальной полноты выражения идеи прощания. Выделим основные моменты процесса осознания. С одной стороны - «сенокос с его дружной, заядлой работой, и песни,.как ворованное на прощание - все обман, на который они из слабости человеческого сердца поддались. А правда состоит в том, что надо переезжать, надо...устраивать жизнь там... Правда не в том, что чувствовать в работе,.. - правда в том, чтобы стояли зароды». Рациональному пониманию противостоит сила эмоциональной памяти, утверждаемой с большим пафосом. «Доказательства» святости и необходимости памяти переходят в размышления о том вечном, что передается из по­коления в поколение, - красоте, радости, неизбывном свете впере­ди, к которому стремится человеческая душа. В этом контексте смерть становится важнейшим моментом бытия, влияющим на развитие духовного сознания человека: «Смерть кажется страшной, но она же, смерть, засевает в души живых щедрый и полезный урожай, и из семени тайны и тлена созревает семя жизни и понимания» (ВР,1,238). Диалог двух типов восприятия жизни, завершающийся мыслью о новом этапе осмысления жизни, к которому ведет осознание смерти, вклю­чен, повторим, в осмысление персонажами своего прощания с островом. Но синкретизм выражения мысли указывает на принадлежность их самому автору. И это чрезвычайно важно для понимания распутинской идеи прощания, включающей в себя идеи святой памяти об ушедшей жизни и обновления, развития человеческой души, прошедшей путь прощания.

Мысли о смерти, включенные в страстный, торжественно-патети­ческий, проповеднический монолог повествователя, являются ключевыми в распутинском понимании человеческого бытия и самого чело­века: «Смотрите, думайте! Человек не един, немало в нем разных, в одну шкуру, как в одну лодку, собравшихся земляков, перегребающих с берега на берег, истинный человек выказывается едва ли не только в минуты прощания и страдания - он это и есть, его и запомните «(ВР,1,238). В этих словах - характеристика авторского принципа изображения человека в повести и во всем творчестве В.Распутина.

Итак, анализ повести «Прощание с Матерой» со всей очевидностью доказал наличие в ней публицистического начала, с которым в прямой зависимости, как следствие с причиной, находится мифологическая основа повествования, реализуемая на всех уровнях произведения - и в сюжете, и в образной системе, и в композиции в целом.

Посмотрим, как отражается новое качество распутинского повествования в схеме композиции сюжета. Внешне развертка сюжета «Прощания с Матерой» (см. приложение № 4) целиком совпадает с разверткой сюжета «Живи и помни»: в обеих повестях одинаковое количество глав (22), смысловой и композиционный центры совпадают. Но в последней повести нарушается симметричность композиции предшествующих произведений. Следуя уже сложившейся логике композиционного мышления, повторяющиеся и соотносящиеся по смыслу события должны располагаться в главах, одинаково отстоящих от начала и конца произведения (напомним: поэтому в схемы и введена двойная нумерация глав). Но в «Прощании с Матерой» наблюдается следующая соотнесенность: прощание с избой Настасьи - 7(10) гл. - с обрядом избы Дарьи - 20(3) гл.; прощание с избой Катерины - (15) гл. - с прощанием с мельницей 16(7) гл. и так далее. В отличие от предшествующей повести схема указывает на нарушение гармонии, соотношения всех частей произведения. Объясняется это, прежде всего, глубоко личностным отношением автора к изображаемому, сиюминутностью эмоциональной реакции, отраженной в публицистическом начале повести. Но это обстоятельство не умаляет досто­инства повести. По справедливому замечанию академика М.Б.Храпченко, «Непрерывность течения жизни вступает в известное противоборство с совершенной законченностью самого произведения. Тяготение к его внутренней гармонии сталкивается с отображением противоречий действительности, ее сложного многообразия. И чем шире, острее писатель раскрывает эти противоречия, тем более становится недостижимой идеальная целостность, полная гармония структурных соотношений произведения.» (18,46).

Примечания.

1. Ротенфельд Б. Перед затоплением. – Советская молодежь, 1974, 3,5 октября.

2. Ортега-и-Гассет Х. Идеи и верования. // Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры / Пер. с исп. М., 1991.

3. Юнг Е.Г. Психология и поэтическое творчество. // Самосознание европейской культуры ХХ века. – М., 1991.

4. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. – М., 1976.

5. Велецкая Н.Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. – М., 1978.

6. Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику. // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. – М., 1988.

7. Элиаде М. Священное и мирское. – М., МГУ, 1994.

8. Лихачев Д.С. Поэтика повторяемости в «Слове о полку Игоревом» // Русская литература, 1983, №4.

9. Элиаде М. Азиатская алхимия. – М., 1998.

10. Арановская О.Р. О фольклорных истоках понятия «катарсис». // Фольклор и этнография, - М., 1984.

11. Бахтин М.М. Проблема текста. // Вопросы литературы, 1976, №10.

12. Пропп В. Фольклор и действительность.// Русская литература, 1963, №3.

13. Афанасьев А. Религиозно-языческое значение избы славянина. // Отечественные записки, СПб, 1851, т.86,отд.2.

14. Небезынтересно отметить, что персонаж многих быличек, бытующих в Сибири, - домовой (хозяин, сосудушка), является в виде зверька неизвестной породы. См. об этом: Зиновьев В.П. Указатель сюжетов сибирских быличек и бывальщин.// Локальные особенности русского фольклора Сибири. Новосибирск, 1985, тексты №№ 361, 480, 353, 354.

15. Впервые о вознесении Дарьи сказано в работе: Плеханова И.И. В.Шукшин, В.Распутин, Ю.Трифонов (своеобразие художественной системы). // Сибирь, 1980,№5.

16. Суханов И.В. Обычаи, традиции и преемственность поколений. – М., 1976.

17. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. - Л., 1977.

18. Храпченко М.Б. Размышления о системном анализе литературы. // Контекст 1975. – М., 1977.


СПРАВКА для учителя

Дискуссия – компетентное обдумывание или размышление, которое основано на знании и понимании литературного произведения.

Основная цель дискуссии – обсуждение, углубление понимания представленной темы.