Geum.ru

Раскольников Федор Федорович На боевых постах Сайт Военная литература

Вид материалаЛитература
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   27

Медленно и постепенно продолговатый уродливый поплавок уменьшался в размерах и наконец с бульканьем и пузырями скрылся под водой, увлекая за собой в пучину клубы пены и образуя в бурно кипящем водовороте глубокую засасывающую воронку.

На палубе «Керчи» матросы с напряженными лицами безмолвно, как на похоронах, обнажили головы. Послышались прерывистые вздохи и сдержанные рыдания.

— Малый вперед! — лихо скомандовал на мостике Кукель.

Развернувшись, «Керчь» дала полный ход и вскоре скрылась за мысом.

На рассвете следующего дня она затонула около Туапсе. Перед погружением на морское дно с антенны корабля была послана радиограмма:

«Всем, всем, всем. Погиб, уничтожив часть судов Черноморского флота, которые предпочли гибель позорной сдаче Германии. Эскадренный миноносец «Керчь»{77}. [278]

В семь часов вечера, когда в ожидании отправки поезда мы собрались на вокзале, над городом показался немецкий аэроплан. На его желтых крыльях зловеще выделялись черные кресты. Описав несколько широких кругов над пустынной гаванью, аэроплан, как большая хищная птица, улетел назад, в Севастополь, доложить своему начальству о героической гибели красного флота. [279]

Люди в рогожах

I

Три миноносца, как черные лебеди, плывут по широкой и многоводной Каме{78}.

Старательно огибая частые отмели и перекаты, вплотную прижимаясь то к правому, нагорному, берегу, то к левому, луговому, они спешат в красный Сарапул, занятый Железной дивизией тов. Азина.

Острые форштевни узких миноносцев с легким журчащим плеском рассекают гладкую темно-синюю воду. В стройной кильватерной колонне головным идет «Прыткий», за ним «Прочный» и, наконец, замыкает шествие «Ретивый». Темная, беззвездная осенняя ночь окутывает реку непроницаемой мглой. Изредка мелькают красноватые огни прибрежных сел и деревень.

Тихо подрагивает стальной корпус военного корабля. В душном и грязном котельном отделении кочегары, мускулистые, как цирковые атлеты, сняв рубахи, ловко подбрасывают в открытые топки тяжелые лопаты мелкого каменного угля. Машинисты осторожно, не спеша выливают из длинных и узких горлышек масленок темное и густое смазочное масло на легко ныряющие быстрые поршни.

На высоком мостике головного миноносца рядом со мной, держась за рога штурвального колеса и зорко вглядываясь в ночную мглу, стоит рулевой. Старый лоцман с длинной седой бородой, достигающей пояса, в черном поношенном картузе и долгополом пальто похож на старообрядца-начетчика. [280]

— Нельзя ли, дедушка, прибавить ходу? — спрашиваю его.

— Никак нельзя, товарищ командующий, — сокрушенно вздыхает старик. — Плес тяжелый, бакана не горят, и ночь темная. Не знаю, как доберемся.

В его дрожащем голосе слышатся неуверенность и тревога. За многие десятки лет лоцманской жизни старику впервые приходится совершать такой рискованный переход. Нам необходимо во что бы то ни стало прорваться в Сарапул. Преследуя по пятам белогвардейскую флотилию адмирала Старка, мы загнали ее в реку Белую, заградили устье этой реки маленькими продолговатыми усатыми минами «рыбка» и оставили для защиты минного поля почти всю нашу флотилию. По приказу энергичного командарма Шорина только миноносцы должны пробиться в Сарапул на помощь сухопутным красным войскам. Расположенное на их пути крупное и богатое, торгующее хлебом село Николо-Березовка занято белыми. Около села на берегу стоит батарея полевых трехдюймовых орудий. Поэтому прорыв возможен только ночью, когда навигационные условия необыкновенно трудны. К счастью, на Волге и Каме в 1918 году стояла на редкость высокая вода.

В густом мраке ночи из труб миноносца вылетают золотые искры, пышут красные огненные столбы. Я сообщаю об этом по рупору в кочегарку, и через несколько минут из широких скошенных труб валит густой черный дым. Нам надо проскользнуть незаметно и быстро, чтобы белые не успели нас обстрелять. Идем с потушенными огнями. Все люки плотно закрыты, иллюминаторы туго задраены тяжелыми крышками. Никто из команды не курит на палубе. Нетерпеливые курильщики спускаются вниз и в спертом воздухе затягиваются крепкой, нестерпимо пахучей махоркой.

— Подходим к Николо-Березовке, — полушепотом предупреждает лоцман.

Направо виднеются темные избы глубоко спящего села. В напряженной и жуткой тишине глухо и мерно, как большое железное сердце, работает судовая машина. От быстрого хода мелко дрожит корма, оставляя за собой шумный пенистый бугор воды, взрываемой лопастями винтов.

Как раз против Николо-Березовки река образует [281] крутой и опасный перекат. К счастью, нам удается благополучно миновать его. После переката плес становится легче и уже идет по середине реки. Вздох облегчения вырывается из впалой груди старого лоцмана, когда опасное место оказывается позади. Он снимает с седой головы потрепанный черный картуз, закатывает к небу грустные серые глаза и на потеху улыбающимся матросам осеняет себя широким крестом.

II

На крытой плавучей пристани Сарапула собрались для встречи флотилии все власти города: секретарь уездного комитета партии, председатель исполкома, начальник гарнизона и командир полка. На берегу, впереди столпившихся рабочих, оркестр красноармейцев в длиннополых серых шинелях, сверкая на солнце медными, ярко начищенными трубами, играет веселый марш. Миноносцы, влача за собой длинные шлейфы темно-бурого дыма, проходят под высоким, еще не достроенным железнодорожным мостом и один за другим швартуются у многолюдной пристани.

Встречающие товарищи в легких меховых полушубках и черных кожаных куртках подходят, знакомятся, пожимают руки.

— Где же товарищ Азин? — спрашиваю я, желал познакомиться с ним.

— Он в Агрызе — там стоит штаб дивизии, — отвечают сарапульцы.

По крутому обрыву карабкаюсь в гору и направляюсь в местный Совет — двухэтажный каменный дом с балконом на грязной базарной площади.

В крохотных комнатах, заставленных простыми, некрашеными деревянными столами, снуют посетители. Члены Совета терпеливо дают им нужные справки.

В небольшой столовой кипит тусклый, нечищеный самовар, выпуская из отверстия в крышке тонкую струйку белого пара. На прилавке разложены по тарелкам ломтики черного хлеба с желтоватым голландским сыром.

За стаканом горячего чая я узнаю, что недалеко от Сарапула, в селе Гальяны, сидят на барже под угрозой расстрела арестованные белым командованием рабочие Ижевского завода. Среди них много коммунистов. [282]

Необходимо их всех освободить. Но баржа эта — в белогвардейском тылу: между Сарапулом и Гальянами проходит линия фронта. Значит, опять надо прорываться, применять военную хитрость. Я тороплюсь на корабль. Сарапульские товарищи взволнованно трясут на прощание руку и желают успеха.

Вернувшись на «Прыткий», отдаю по миноносцам приказ:

— Спустить красные флаги!

Все недоумевают, но беспрекословно подчиняются.

— Все наверх! С якоря сниматься!

Начинается суетливый аврал.

Наконец миноносцы дают ход и осторожно отваливают от пристани. Мы отправляемся в поход{79}. Мачты без флагов, как гигантские шесты, упираются в небо.

Сразу после Сарапула, красующегося на высоком берегу, пошли желтые жнивья и скошенные луга. Впереди по правому борту замечаем кучку вооруженных людей. Здесь как раз и проходит линия фронта. На отмели сиротливо лежит черная, смазанная дегтем рыбачья лодка. Подойдя к берегу и застопорив машины, вступаем в разговор с людьми в гимнастерках и с погонами на плечах.

— Кто из вас старший? — спрашивает в мегафон стоящий на мостике вахтенный начальник.

Из группы военных выделяется плотный, широкоплечий парень в аккуратной новенькой гимнастерке цвета хаки и таких же галифе, заправленных в тугие, высокие, глянцевито блестящие сапоги.

— Я! — с привычной военной выправкой молодцевато отвечает он.

— Кто вы такой? — снова раздается вопрос с нашего миноносца.

— Фельдфебель Волков.

— Командующий флотом адмирал Старк, — передаю я вахтенному начальнику, повторяющему мои слова в мегафон, — приказывает вам немедленно прибыть на миноносец.

Фельдфебель Волков колеблется, но после минутного раздумья направляется к рыбачьей лодке и пытается [283] сдвинуть ее на воду. Потом вдруг, подозрительно взглянув на миноносец, как зверь, внезапно почуявший опасность, порывисто бросается назад. Пулемет Максима с нашего миноносца громко тарахтит ему вслед, но он поспешно скрывается за высоким зеленым бугром.

Миноносцы плавно скользят дальше, острой грудью разрезая спокойную воду реки.

III

Слева по носу на горе показалась белая каменная церковь села Гальяны. Против нее, посреди реки, стоит на якоре почерневшая деревянная баржа, на которой виднеются вооруженные люди в черных полушубках и косматых бараньих шапках. Рядом с церковью сереет трехдюймовое полевое орудие, в амбразуре колокольни торчит пулемет. Недалеко от церкви у пристани пришвартован неуклюжий колесный пароход.

С правого лугового берега, из кустов, покрывающих отлогую песчаную отмель, на нас с любопытством глядят солдаты. В спокойной их осанке сквозит тыловая безмятежность.

Когда миноносец «Прыткий» поравнялся с плавучей тюрьмой, я скомандовал:

— Его превосходительство адмирал Старк приказывает вам приготовиться. Сейчас возьмем баржу с арестованными на буксир и отведем в Уфу.

Сумрачные лица конвойных засияли от радости. Близость к фронту, видимо, беспокоила их. Весть о походе в глубокий тыл обрадовала и ободрила тюремщиков.

— А как же красные? — нерешительно спросил один из конвойных. — Ведь они в Сарапуле.

— Сарапул сегодня утром занят нашими доблестными войсками. Красные бежали в Агрыз, — ответил в мегафон по моему приказанию вахтенный начальник.

На лицах конвойных теперь уже не просто радость, а восторг. Суетясь и покрикивая, они стали проворно и ловко выбирать вручную тяжелый железный якорь.

Наш миноносец подошел к одиноко стоявшему у пристани колесному буксиру. Молодой и краснолицый вахтенный начальник с нежным пушком на щеках поднес [284] к губам мегафон и под мою диктовку громко и отчетливо окликнул:

— На буксире!

— Есть! — не сразу донесся оттуда чей-то хриповатый голос.

— По приказанию командующего флотом адмирала Старка возьмите баржу с арестованными и отправляйтесь в Уфу. Мы будем вас охранять.

— У нас мало дров, — ответил с мостика буксира пожилой волгарь с курчавой русой бородой.

— Ничего, в дороге наберем, — властно закричал в мегафон бывший мичман, два года назад окончивший морское училище.

— Есть! — послушно ответил капитан буксира и живо отвалил от пристани.

Заведя буксирный конец, пароход дернул и потащил за собой баржу. Стоявшие на берегу белогвардейские солдаты со спокойным любопытством рассматривали миноносцы и все наши маневры. С их стороны опасность не угрожала. Я боялся другого: как бы конвойные не сообразили в последнюю минуту, в чем дело. Тогда в безвыходном отчаянии они могут бросить в трюм ручные гранаты и взорвать арестованных.

Но конвоиры ничего не подозревали. Толстый пожилой тюремщик, сидя на груде толстого свернутого каната, мирно и беззаботно раскуривал свою трубку. Когда миноносец «Прыткий» поравнялся с баржей, он, не вставая с места, сделал рукой быстрое вращательное движение: дескать, веселее накручивайте, ребята!

Быстро опустились осенние сумерки, и в воздухе повеяло влажной речной прохладой. В Сарапуле зажегся рой светлых огоньков. В темноте мы незаметно прошли через линию фронта.

На палубе смутно черневшей баржи мерцали, как светляки, сотни папирос.

Подошли к сарапульской пристани. Здесь белогвардейские тюремщики были благополучно арестованы и свезены на берег.

В глубине темного и грязного трюма, в смрадном, вонючем воздухе копошились полуголые люди, едва прикрытые рваными рогожами. Велика была радость освобожденных пленников! Многие рабочие плакали от восторга, не веря своему счастью. [285]

Спасенных от мучительной смерти оказалось 453 человека{80}.

Мы попросили товарищей провести последнюю ночь на барже, чтобы утром торжественно встретить их в городе.

IV

Начальник гарнизона пригласил меня к себе. Храбрый, решительный, со вставным стеклянным глазом и потому казавшийся косым, он жил на центральной улице в квартире бежавшего инженера.

В просторной и светлой столовой, обставленной просто, но со вкусом, под ласковое мурлыканье уютно кипящего самовара худенькая молодая хозяйка квартиры, разливая чай, с наивным видом рассказала мне, что тоже хотела бежать с мужем к белым, но в баржу ни за что не хотели пустить ее козу, кормившую молоком новорожденную девочку. А без козы-кормилицы молодая мать никуда уехать не могла: врачи категорически запретили ей кормить ребенка грудью. Из-за этого она осталась в Сарапуле и была очень обрадована, когда увидела, что большевики оказались вовсе не такими страшными, как их рисовало испуганное воображение обывателей. Муж был скоро позабыт, и вчерашняя инженерша утешилась, став женой начальника гарнизона, случайно остановившегося в ее квартире.

Так порой куется личное счастье людей.

V

Рано утром, когда низкое небо было покрыто свинцовыми тучами, начался великий исход. Бледные, исхудалые, измученные люди, сжимая на груди накинутые на плечи рваные рогожи, босиком шли на базарную площадь; сквозь прорехи рогож белело голое тело. [286]

Люди в рогожах вытянулись в длинную процессию. Сарапульские рабочие и ремесленники с грустным сочувствием смотрели на это мрачное шествие. Моряки кричали приветственное «ура». Женщины в пестрых платочках отворачивались и вытирали слезы на опухших красных глазах.

— Вот она, форма Учредительного собрания! — злорадно говорили в толпе.

На базарной площади была сооружена дощатая трибуна, с которой я произнес короткую речь, приветствуя освобожденных. После меня высказались другие товарищи. Но, в общем, митинг был недолог. Процессия босоногих людей в рогожах ярче и сильнее агитировала против белых, чем любая зажигательная речь.

Под конец выступил человек в рогоже, рассказавший об ужасных условиях жизни на тюремной барже. Тут же он заявил, что вступает добровольцем в Красную Армию. Его примеру последовали и другие.

По окончании митинга люди в рогожах были приглашены в столовую на базарной площади пить чай. Их лица сияли от счастья, они чувствовали себя людьми, побывавшими в лапах смерти и снова вернувшимися к жизни.

Потом им выдали новую одежду. Поспешно и радостно они сбрасывали с себя грязные, оборванные рогожи и облекались в человеческое платье. Многие, скинув рогожи, тотчас надели красноармейскую форму и сразу отправились на фронт.

7 ноября 1918 года, в годовщину Великого Октября, после жаркого штурма красными войсками был взят Ижевский завод. В этом штурме принимали участие и освобожденные нами «баржевики». Некоторые из них сложили там свои преданные революции головы за победу и счастье рабочего класса, за Коммунистическую партию. [287]

В плену у англичан

I

В декабре 1918 года в Питере упорно циркулировал слух о приходе в Финский залив судов английского флота. Усиленно говорили, что в Ревель пришла английская военная эскадра. Но так как обывательские сплетни в то время вообще достигали геркулесовых столбов, то ко всем сенсациям приходилось относиться с большой осторожностью.

Толком никто ничего не знал. Командование Балтфлота несколько раз высылало в море подводные лодки, которым давалось задание пройти в Ревельскую гавань и произвести тщательную разведку. Однако плохое техническое состояние лодок мешало им справиться с этой задачей. Вследствие неисправностей механизмов подлодки возвращались с пути, не доведя дела до конца.

Однажды нашей радиостанцией были перехвачены английские радиотелеграммы с требованием о присылке из Ревеля лоцманов. Передавались они открытым текстом, и потому им никто не придал значения. Истолковали как очередную провокацию «союзников», предпринятую для запугивания нашего флота и удержания его в Кронштадтской гавани.

Вспыхнувшая 9 ноября германская революция повлекла за собой аннулирование ВЦИКом Брестского мира. Красной Армией были заняты Нарва и Псков. Немецкие солдаты оказывали слабое сопротивление. Приходилось воевать главным образом с русскими белогвардейскими офицерами.

Вот тогда-то Реввоенсовет Республики и решил провести более основательную разведывательную операцию для выяснения сил английского флота в Финском заливе. Как член Реввоенсовета Республики, я был поставлен [288] во главе отряда особого назначения{81}. Накануне похода, вечером 24 декабря, в кабинете начальника морских сил Балтийского моря под золоченым адмиралтейским шпицем состоялось заседание, на котором мы разработали конкретный план действий. В заседании участвовали В. М. Альтфатер, начальник морских сил Балтийского моря С. В. Зарубаев, его начальник штаба А. К. Вейс, начальник оперативной части С. П. Блинов и я.

По техническому состоянию кораблей, находившихся в зимнем ремонте, командование Балтфлота смогло выделить для операции небольшие силы. Линейный корабль «Андрей Первозванный», крейсер «Олег» и три миноносца — «Спартак» (бывший «Миклухо-Маклай»), «Автроил» и «Азард» — вот то немногое, что поступало в мое распоряжение.

Не зная численности английского флота, ворвавшегося в балтийские воды, нам нельзя было ставить себе задачи полного уничтожения противника. Участники военно-морского совещания в Адмиралтействе пришли к выводу, что моему отряду поручается только глубокая разведка, которая может закончиться боем и уничтожением противника лишь в том случае, если выяснится наш определенный перевес над силами англичан.

По предложению тов. Альтфатера единогласно был принят следующий план операции: «Андрей Первозванный» под командой Загуляева остается в тылу у Шепелевского маяка, сравнительно недалеко от Кронштадта, [289] крейсер «Олег» под командой Салтанова выдвигается к острову Гогланд, а два миноносца — «Спартак» и «Автроил» — проникают к Ревелю, выясняют численность английского флота и обстреливают острова Нарген и Вульф, чтобы определить, имеются ли там батареи. В случае встречи с превосходящими силами противника миноносцам надлежало отходить к Гогланду под прикрытие тяжелой артиллерии «Олега», а при недостаточности его защиты всем следовало отступать на восток, к Кронштадту, заманивая противника к Шепелевскому маяку, где его поджидали двенадцатидюймовые орудия «Андрея».

Весь риск операции падал на миноносцы, которые обладали таким неоценимым преимуществом, как тридцатиузловая скорость хода.

II

Ранним утром 25 декабря Альтфатер, Зарубаев и я в холодном, нетопленном вагоне выехали в Ораниенбаум, где пересели на ледокол, идущий в Кронштадт. Разговор вращался только вокруг предстоящего похода.

— Особенно остерегайтесь английских легких крейсеров, вооруженных шестидюймовой артиллерией и обладающих тридцатипятиузловым ходом, — напутствовал меня Василий Михайлович Альтфатер.

В Кронштадте мы застали отряд кораблей, предназначенных для операции, вполне готовым к походу. Исключение составлял миноносец «Автроил», где обнаружилась неисправность машины. Мы решили не откладывать поход и условились, что «Автроил» в кратчайший срок закончит приготовления, нагонит нас и присоединится к нашей эскадре.

Альтфатер и Зарубаев проводили меня на миноносец «Спартак», где я поднял свой вымпел.

Последние рукопожатия, советы, пожелания удачи... Кронштадт весь во льду. Командир миноносца Павлинов умело руководит съемкой с якоря. Наконец якорь поднят, и под предводительством мощного ледокола мы тихо пробиваемся среди огромных, с треском ломающихся льдин, сильно ударяющих в тонкие, гибкие борта миноносца. От шума и грохота неприятно сидеть в [290] каюте. Вместе с моим помощником по оперативной части Николаем Николаевичем Струйским я поднимаюсь на мостик. Стоит сильный мороз. На западе виден конец ледяного поля и чернеющая полоска воды. По мере нашего приближения эта полоска становится шире. Наконец скрежет за бортом прекращается: мы выходим в открытое море, свободное от ледяного покрова. Сопровождавший нас ледокол, густо дымя, возвращается в красный Кронштадт. У Шепелевского маяка мы расстаемся с «Андреем».

«Азард» неожиданно семафорит, что он погрузил мало топлива. С болью в сердце приходится отпустить его за нефтью в Кронштадт. Только в условиях разрухи 1918 года были возможны такие вопиющие непорядки!

Незадолго до захода солнца в открытом заливе встречается подводная лодка «Пантера». Я приказываю ей подойти к борту. На мой запрос о результатах разведки командир «Пантеры» сухо докладывает, что в Ревельской гавани не замечено ни одного дыма.

Сгустилась тьма. Наступил ранний декабрьский вечер. Идя с потушенными огнями, мы старались не терять из виду «Олега». Неожиданно вдали, справа по носу, мелькнул тусклый, далекий свет. Мы пристально вгляделись и по равномерным вспышкам узнали мерцание маяка. Вскоре впереди открылся новый маяк. Мы едва не закричали «ура». На финских островах Сескар и Лавенсаари маяки действовали словно для нашего удобства. Эта иллюминация в сильной степени облегчила нам тяжелые условия плавания среди многочисленных островов, мелей и подводных камней Финского залива.

Поздно вечером подошли к заросшему хвойным лесом скалистому Гогланду. Обойдя его вокруг и осмотрев все бухточки, мы не нашли ничего подозрительного и, решив переночевать здесь, стали на якорь у восточного берега. Комсостав миноносца спустился с палубы вниз. В уютной, залитой электрическим светом кают-компании с большим столом посредине и черным лакированным пианино в углу долго сидели за чаем и разговаривали — скромный и сдержанный командир Павлинов, неутомимый рассказчик анекдотов веселый штурман Зыбин, несколько замкнутый артиллерист Ведерников, всегда чем-то неудовлетворенный инженер-механик [291] Нейман, умный, общительный, жизнерадостный Струйский и я. Наша беседа, как пишут репортеры, «затянулась далеко за полночь». Наконец мы разошлись по каютам и легли спать.