Geum.ru

dzr ru/cc/books htm

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   25   26   27   28   29   30   31   32   ...   51

_Отрешенность_ и _беспристрастие_ - вот чего ожидает Линь-цзы от "последователей истины". Он желает видеть печать одиночества и свободы на их самодовольных лицах. Ему отвратительны их беспомощные рассуждения о "Божественном", и потому, как заметил Д. Т. Судзуки, "его речь была подобна грому небес". Вряд ли европейский (и даже индийский) мистицизм действительно знает такую свободу и такое _одиночество_.

Конечно, в духовных учениях о _беспристрастии_ говорится достаточно часто. Однако легко убедиться в том, что беспристрастие, проповедуемое многими "учителями", страдает некоторой односторонностью. Обычно весь пафос подобных проповедей направлен на культивирование равного отношения к внешним явлениям - богатству и бедности, удовольствию и неприязни, славе и безвестности и т.д. и т.п. Реже говорится об интеллектуальном беспристрастии, т.е. о равном отношении к любым идеям, доктринам, концепциям, умственным (когнитивным) установкам, а если и говорится, то всегда (явно или неявно) подразумевается некое табу на идеи, составляющие фундамент того учения, в рамках которого _беспристрастие_ проповедуется. Лишь мастера дзэн имели достаточно интеллектуального мужества, чтобы провозгласить "убей Будду, убей Патриарха". О преодолении интеллектуальной обусловленности, зависимости разума (а следовательно, восприятия) от всякой метафизики много говорил великий Кришнамурти - его беседы оставляют незабываемое и пугающее впечатление нависшей пустоты, где любая концепция бессмысленна, а Реальность как никогда близко подступает к безъязыкому, изумленному сознанию освобожденного человека. К сожалению, понимание такого рода беспристрастия дается нелегко. Начинается оно с общей _незаинтересованности в результате_ своих действий, ибо всякая концепция, к которой мы неравнодушны, есть не что иное, как показатель необходимости в скрытом мотиве - необходимости цели, достижения, результата. Сама природа разума вынуждает нас строить интеллектуальные схемы, о-смыслять мир, т.е. наделять его условным движением от начала к концу и помещать себя внутрь воображаемой цепи, чтобы убежать от пустоты и обрести выдуманную перспективу.

"Учитель должен обучить своего ученика... способности действовать не веря, не ожидая наград. Действовать только ради самого действия",- говорит дон Хуан (IV, 240). С этой целью он заставлял Кастанеду выполнять множество "бессмысленных" действий:

"Абсурдные работы, типа укладки дров особым образом, окружение его дома непрерывной цепью концентрических кругов, нарисованных моим пальцем, переметание мусора из одного угла в другой и тому подобное, - вспоминает Карлос. - В эти задачи входили также и "домашние задания", например, носить белую шапку или всегда в первую очередь завязывать свой левый ботинок, или застегивать пояс всегда справа налево. <...>

После того, как он напомнил все те задания, которые давал мне, я сообразит, что заставляя меня придерживаться бессмысленных распорядков, он действительно воплотил во мне идею действовать, не ожидая ничего взамен." (IV, 241)

Такая установка неминуемо ведет к высокой степени отрешенности по отношению к собственной судьбе, что является обязательным элементом _безупречности_ воина. "Он сказал, что если мне суждено погибнуть, то это должно случиться в борьбе, а не в сожалениях или чувстве жалости к себе. _И не имеет значения, какой будет наша собственная судьба, пока мы лицом к лицу встречаем ее с предельной отрешенностью_." (VIII, 107)

Кроме того, отрешенность воина - быть может, единственная защита от возможного безумия. С точки зрения дона Хуана, эмоциональная вовлеченность в переживания измененных режимов восприятия вызывает патологическую фиксацию точки сборки в необычной позиции или ее неуправляемое движение, а это и есть в данном случае психическое заболевание.

"Безупречные воины никогда не становятся душевнобольными. Они пребывают в состоянии постоянной отрешенности. Я не раз говорил тебе: безупречный _видящий_ может _увидеть_ устрашающие миры, я в следующее мгновение - как ни в чем не бывало шутить и смеяться с друзьями и незнакомыми людьми." (VII, 365)

Вы должны были заметить, как часто дон Хуан употребляет слово "трезвость" (_sobriety_). Он имеет в виду психологическое состояние, неразрывно связанное с отрешенностью и являющееся его продолжением. Неудивительно, что в данной традиции на трезвомыслии делается особый акцент, так что это качество превращается даже в определенную доктрину, отдельно разработанную и часто упоминаемую. Причина повышенного внимания к _трезвости_ воина, возможно, заключена в горьком уроке, который был извлечен новыми _видящими_ из судьбы древних индейских магов. Вспомним, как рассказывал об этом дон Хуан:

"После того, как некоторые из этих людей научились _видеть_, а на это ушли столетия экспериментов с растениями силы, наиболее предприимчивые из них взялись за обучение _видению_ других людей знания. И это стало началом их конца. С течением времени _видящих_ становилось все больше и больше, но все они были одержимы тем, что _видели_, ибо то, что они _видели_, наполняло их благоговением и страхом. В конце концов одержимость их приобрела такие масштабы, что они перестали быть людьми знания. Мастерство их в искусстве _видения_ стало необыкновенным, доходило даже до того, что они были способны управлять всем, что было в тех странных мирах, которые они созерцали. Но это не имело никакой практической ценности. _Видение_ подорвало силу этих людей и сделало их одержимыми _увиденным_.

- Однако среди видящих были и такие, которым удалось избежать этой участи,- продолжал дон Хуан.- Это были великие люди. Несмотря на свое _видение_, они оставались людьми знания. Некоторые из них находили способы положительного использования _видения_ и учили этому других людей. Я убежден, что под их руководством жители целых городов уходили другие миры, чтобы никогда сюда не вернуться.

Те же _видящие_, которые умели только _видеть_, были обречены. И когда на их землю пришли завоеватели, они оказались такими же беззащитными, как и все остальные." (VII, 265)

Таким образом, _трезвость_, дающая возможность не "увлекаться" _увиденным_, а продолжать работу по объективное постижению Реальности, оказывается вещью _практически_ необходимой. Так что нет ничего удивительного в том, что подобные истории продолжают повторяться, постоянно обрекая оккультизм на блуждания в мифах и галлюцинациях. Может быть, именно по этой причине мистические учения никак не могут поладить с наукой и часто вызывают у естествоиспытателей только чувство раздражения. В "Беседах с Павитрой" Шри Ауробиндо, хорошо понимавший сложности такого рода, разъясняет причины кризиса Теософского Общества. Он использует при этом свою терминологию, выделяя различные планы бытия (витальный, ментальный и др.) как особые зоны восприятия. "... Они никогда не выходили дальше витального плана (который в их терминологии соответствует плану астральному). Я также отбрасываю возможность мошенничества. Но здесь мы, возможно имеем дело с непроизвольным самообманом [_wilful self-direct_], ведь на витальном плане видят то, что желают видеть ментально. Это сложное и чудесное царство, где истина и ложь безнадежно спутаны. Здесь все представляется в логичной; организованной и соблазнительной (но в конечном счете иллюзорной) форме.

Е. П. Б. [Е. П. Блаватская - А. К.] была удивительной женщиной с мощными прозрениями, но у нее все как-то путалось, она не в состоянии была критически относиться к фактам психического опыта."

История повторяется непрерывно, и вышеприведенные слова Шри Ауробиндо можно было бы отнести к очень многим школам, сектам или направлениям оккультного толка. Да и как могло быть иначе? Страх перед Непостижимым заставляет человека концептуировать, формализовать любой перцептуальный опыт, чем и заканчивается его "общение" с Реальностью, не успев еще толком начаться Дальнейшее - только бесконечное повторение избранного способа галлюцинировать, победа _тоналя_ в расширенном поле восприятия, т.е. сведение к нулю всех предыдущих достижений. Дон-хуановский воин, вооруженный _трезвостью_, выбирает другую установку - на первый взгляд, парадоксальную, но, тем не менее, самую эффективную и прагматичную для дела познания. Воин "верит, не веря", "принимает, не принимая". Опорой для подобной установки оказывается то, что все элементы его "острова тональ" уже перемещены на сторону _разума_. Иными словами, его критические способности без ущерба для целостности картины мира могут быть распространены на любой перцептивный факт. ("Моей задачей было разделить твою обычную картину мира: не уничтожить ее, а заставить перекатиться на сторону _разума_".- IV, 257) Поскольку мы всегда в неведении по поводу масштабов искажений, которые тональ накладывает на восприятие, остается только один разумный подход - "путь воина".

"Есть три рода плохих привычек, которыми мы пользуемся вновь и вновь, сталкиваясь с необычными жизненными ситуациями. Во первых, мы можем отрицать очевидное и чувствовать себя при этом так, словно ничего не случилось. Это - путь фанатика. Второе - мы можем все принимать за чистую монету, как если бы мы _знали_, что происходит. Это - путь религиозного человека. И третье - мы можем приходить в замешательство перед событием, когда мы не можем ни искренне отбросить его, ни искренне принять. Это путь дурака. Не твой ли? Есть четвертый, правильный - путь воина. Воин действует так, как если бы никогда ничего не случайтесь, потому что он ни во что не верит. И, однако же, он все принимает за чистую монету. Он принимает, не принимая, и отбрасывает, не отбрасывая. Он никогда не чувствует себя знающим, и в то же время никогда не чувствует себя так, как если бы ничего не случалось. (IV, 56-57)

Воин - это человек, сочетающий в себе, казалось бы, несовместимые качества - здравый смысл и открытость к любым видам мистического, иррационального, необъяснимого. Его разумность и умеренный скептицизм не превращаются в косность и слепоту рационалиста, потому что имеют иную психологическую природу. Воин ничто не абсолютизирует, он беспристрастен и способен трезво взглянуть как на безрассудные восторги мистика, так и на тупую ограниченность рациональности. Он _верит_ в то, что делает, но это особенная вера, не имеющая ничего общего с догматизмом и религиозностью, ибо в его вере нет ни страха, ни амбиций, ни стремления обрести убежище.

"Воин должен быть текучим и изменяться в гармонии с окружающим миром, будь это мир _разума_ или мир _воли_ (т.е. мир тоналя или нагуаля - А.

К.).

Реальная опасность для воина возникает тогда, когда выясняется, что мир - это ни то и ни другое. Считается, что единственный выход из этой критической ситуации - продолжать действовать так, как если бы ты верил. Другими словами, секрет воина в том, что он _верит, не веря_. Разумеется, воин не может просто сказать, что он верит, и на этом успокоиться. Это было бы слишком легко. Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Во всех случаях, когда воин должен связать себя с верой, он делает это _по собственному выбору, как выражение своего внутреннего предрасположения_. Воин не верит, воин _должен_ верить." (IV, 110-111) (_Курсив_ мой - А. К.)

_Видение_, позволяющее бесконечно расширять диапазон воспринимаемых энергетических полей мироздания,- это серьезное испытание на прочность. Если, добившись _видения_, мы сохранили какие-то пристрастия, предпочтения, предрассудки, очень легко не только впасть в иллюзию, но и поддаться искушению - свернуть с пути, приметив для себя удобную гавань, как это сделал, например, "бросивший вызов смерти" - маг, продлевающий свою жизнь за счет чужой энергии (см. книги VIII и IX), или те древние _видящие_, что навсегда приковали себя к энергетической форме "союзника", чтобы обрести невиданную долговечность этих неорганических существ. Каждый значительный сдвиг точки сборки таит в себе разного рода искушения и соблазны, а воин ищет _только свободу_. Это единственный путь, по которому можно прийти к высшей реализации. Собственно говоря, _свобода_ (подлинная, всеохватывающая, безграничная) и есть та самая "высшая реализация" - разве не так?

"При каждом удобном случае дон Хуан любил повторять, что если точка сборки сдвигалась кем-либо, кто не только видел, но еще и имел достаточно энергии для того, чтобы привести ее в движение, то она могла скользить внутри светящегося кокона в то положение, куда ее направляли. Ее свечения было достаточно, чтобы воспламенить нитевидные энергетические поля при соприкосновении с ними. Результирующее восприятие мира оказывалось таким же полным, как обычное восприятие повседневной жизни, но отличным от него. Поэтому при перемещении точки сборки решающее значение имеет _трезвость_." (VIII, 65-66)

И все же мы возвращаемся к странной и неизбывной тоске, то и дело накатывающей на воина, сопровождающей его в трезвой и отрешенной жизни. О природе этого чувства стоит подумать. Удивительно, но тоска рождается как некое объединяющее чувство, как натянутая струна между утраченным и обретенным. Мир ординарного сознания (мир _утраченный_) упрямо присутствует перед нами повсюду - мы удалены от него, отстранены новым внутренним чувством, но вынуждены свидетельствовать его близкую, до боли знакомую маету, которая продолжается в монотонном пространстве этой жизни. И это свидетельство преисполнено _печали_. Мир нового откровения (мир _обретенный_), вопреки профаническому представлению, вовсе не осыпает нас всевозможными "благами" духа и не предоставляет всю необоримую свою полноту, все свои запредельные восторги. Мир _обретенный_ - это, прежде всего, дорога, медленно и скупо расстилающая перед нами свои ландшафты, это томительное ожидание следующего шага, это тоска по Реальности, на которую мы глядим пока только мельком, украдкой, узнаем лишь частично, желая жить ею в полную силу, погрузиться целиком, безоговорочно, навсегда. Мир _обретенный_ - это _ожидание_ Реальности ("воин ждет, и он знает, чего ждет"). Ожидание, которое неразлучно с печалью, тоской, ностальгией.

Желание жить свойственно всему живому. Для воина жизнь - это способность воспринимать, постигать и переживать все большие объемы раскрывающейся Реальности. Для обычного человека жизнь - это способность овладевать, подавлять, управлять, получать удовольствие. Невозможно уйти от экспансии жизни. Это способ нашего движения, способ нашего бытия, подразумевающий тоску. Пока мы движемся, мы тоскуем, так как пребываем всегда между чем-то уже утраченным и чем-то _еще_ не обретенным. Обычный человек избегает тоски, регулярно останавливаясь в процессе жизни. Но воин не может остановиться - у него слишком мало времени. Тоску такого движения прекрасно описал Мамардашвили: "Хотеть жить - это хотеть занимать еще точки пространства и времени, то есть восполнять себя или дополняться тоже и тем, чего мы сами не можем и чем не обладаем. Скажем, мне кажется, я люблю Нану, существо, наделенное определенными качествами и в силу этих качеств вызвавшее наше движение и наше стремление. Но в действительности наше движение и наше стремление вызвано расширительной силой жизни.... пока мы завоевали следующее различение между реальностью и представлением. Нана, любимая мною, потому что у нее голубые глаза и она верх совершенства, это представление, а реальность (...) - это нечто _другое_.

... Когда я говорил, как нас охватывает ностальгия, как мы ощущаем отстраненность от окружающих нас людей, от родины, от страны, от нравов и обычаев, тогда что-то неизвестное - _другое_ - манит нас и вызывает в нас тоску. Эта тоска забудется, она закроется, и мы ее вспомним, когда различим, так как нам долго будет казаться, что именно качества Наны - предмет, вызывающий любовь.

Еще долго мы не будем различать представление и реальность, и мы еще по очень крутой орбите будем возвращаться к первоначальной юношеской тоске, тоске другого мира." (М. Мамардашвили. Что значит мыслить и что значит мыслить не мысля.)

Печаль от соприкосновения с Реальностью - чувство куда более масштабное и трагическое, чем ностальгия по утраченному комфорту ограниченного бытия. Если одно лишь представление о Реальности способно смутить беспечность нашего существования, то действительное восприятие ее поистине сокрушительно.

"Дон Хуан заметил, что для воина совершенно естественно испытывать печаль без каких бы то ни было явных причин. _Видящие_ говорят, что светящееся яйцо как поле энергии начинает чувствовать окончательность своего предназначения, едва лишь нарушены границы известного. Одного краткого взгляда на вечность за пределами кокона достаточно для разрушения того чувства внутренней благоустроенности, которое дает нам инвентаризация. В результате возникает меланхолия, настолько сильная, что может даже привести к смерти.

<...>Нет более глубокого одиночества, чем одиночество вечности. И нет ничего более уютного и удобного для нас, чем быть человеческими существами. Вот тебе еще одно противоречие: как, оставаясь человеком, радостно и целеустремленно погрузиться в одиночество вечности? Когда тебе удастся решить эту головоломку, ты будешь готов к решающему путешествию." (VII, 345-346)

Даосы тоже знали это чувство. В. Малявин, рассуждая о чувстве печали в даосизме, пишет: "Неизбывное и беспричинное, оно превосходит все другие чувства. Чтобы увидеть его исток, нужно вспомнить, что даосский покой пустоты предполагает степень отстраненности, недостижимую для рассудочного мышления. Даосское видение соответствует абсолютно покойному созерцанию самого семени движения мира, созерцанию жизни вещей как абсолютно быстротечного и мимолетного. И печаль, внезапно открывшаяся Юй Синю, сопоставима с тем, что Хайдеггер называл "болью слова" - неисцелимой поэтической болью, сопутствующей сознанию ненужности представлять вещи обычными именами, ведь все сказанное - только метафора. Эта боль - неизбежная спутница внутренней отрешенности от ограниченных форм жизни. Но онтологическая "боль слова", согласно Хайдеггеру, предполагает нерасторжимое единство радости и печали. Человек печален, отстраняясь от мира и созерцая близкое как бы издалека. И он испытывает радость, открывая в отстраненности высшее единство и прозревая далекое в близком." (В. Малявин. Чжуан-цзы, с. 213.)

Это непередаваемое ощущение печали и радости, сливающихся в чем-то ином, сродни тому чувству дерзости, о котором сказал дон Хуан:

"Воистину, человеческие существа ничтожны, дон Хуан,- произнес я.

- Я совершенно точно знаю, о чем ты думаешь,- сказал он. Совершенно верно, мы - ничтожны. Однако именно в этом и состоит наш решающий вызов. Мы - ничтожества - действительно способны встретиться лицом к лицу с одиночеством вечности." (VII, 346)

"Научившись _видеть_, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим, " - сказал дон Хуан в другой книге (II, 254).

И когда наступил момент окончательной разлуки с доном Хуаном и доном Хенаро, Карлос с особой остротой пережил свое экзистенциальное одиночество, куда более страшное, чем одиночество обычного человека.

"Мы все одиноки, Карлитос, - сказал дон Хенаро мягко,- и это наше условие.

Я ощутил в горле боль привязанности к жизни и к тем, кто был близок мне. Я не хотел прощаться с ними.

- Мы одиноки,- сказал дон Хуан.- Но умереть одному - это не значит умереть в одиночестве." (IV, 291)

Быть может, кому-нибудь печаль и тоска покажутся вовсе не обязательными чувствами на пути дона Хуана; возможно, кто-нибудь решит, что эту неприятную сторону можно как-то обойти и добраться до цели, не расставаясь с блаженством и покоем. На наш взгляд, это вряд ли возможно. Более того, в приступах печали дон Хуан даже склонен видеть верное доказательство движения по пути. Например, однажды Кастанеда пожаловался учителю, что "не хочет больше жить". В ответ маги принялись радостно хохотать. "Чем большим было мое отчаяние, тем сильнее они веселились. Наконец, дон Хуан сдвинул меня в состояние повышенного осознания и объяснил, что их смех вовсе не злорадство или проявление странного чувства юмора. Они смеялись от переполнявшей их радости за меня, потому что видели, что мне удалось продвинуться далеко вперед по пути знания. " (VII,

391)

Дон Хуан сказал: "То, что происходит с тобой, случается с каждым, кто накопил достаточно энергии и смог заглянуть в неизвестное.

Нагваль Хулиан говорил им, что они изгнаны из дома, в котором провели всю свою жизнь. Результатом накопления энергии явилось разрушение гнезда - такого уютного, но сковывающего и скучного - в мире обыденной жизни. И подавленность их, по словам нагваля Хулиана, была не печалью потерявших старый дом, но печалью обреченных на поиски нового." (VII, 391)

Все приведенные выше примеры как раз доказывают, что безупречность ни в коем случае не связана с эмоциональным отупением. Напротив, это новое психическое состояние обостряет не только восприятие, но и наше реагирование на него. Здесь все в несколько ином свете, все переживается "под знаком вечности", но сила чувствования от этого только возрастает, приобретая специфическую утонченность и окраску. Недаром тибетский проповедник Калачакры Чогьям Трунгпа пишет так: "Чтобы оказаться хорошим воином, нужно иметь печальное и нежное сердце. _Если человек не ощущает одиночества и печали, он совсем не может быть воином_."

Здесь мы вправе спросить: что же удерживает воина на этом одиноком, отрешенном и печальном пути? Способен ли он испытывать подлинную радость от общения с миром, есть ли в этом пути хоть что-то, искупающее страдания и тоску, помимо далеких приключений в устрашающих мирах нагуаля? Этот же вопрос задавал себе и сам дон Хуан: "Есть ли у этого пути сердце? Если есть, то это хороший путь; если нет, то от него никакого толку. Оба пути ведут в никуда, но у одного есть сердце, а у другого - нет. Один путь делает путешествие по нему радостным: сколько ни странствовать, ты и твой путь нераздельны. Другой путь заставит тебя проклинать свою жизнь. Один путь дает тебе силы, другой - уничтожает тебя." (I, 93)

И здесь, как ни странно, на помощь воину приходит _любовь_. Это вполне естественное чувство, когда глаза ваши, наконец, прозрели и вы сподобились увидеть _чудо_ и _красоту_ мира. Эгоистическое сознание, озабоченное только собой, ропщет, жалуется, стонет, скучает наконец - ему нет дела до великолепия окружающей его вселенной, до этой восхитительной земли, повсюду разметавшей свой сокровенный и непостижимый блеск, изобилие, очарование... Эти сокровища открыты теперь взору, и воин принимает их как дар, с почтением и любовью. Мир более не является оппонентом, врагом, пассивной средой, требующей покорения, переделки, "благоустройства". Мир прекрасен сам по себе, помимо человека, и воин любит его самой чистой любовью, потому что ничего от мира не хочет.