Богу и Творцу моему, вручаю душу и тело
| Вид материала | Документы |
- Во второй половине второго тысячелетия до нашей эры и Индии стало складываться классовое, 1064.6kb.
- Рассказ. Пролог, 522.52kb.
- Протоиерей Валентин Мордасов об искушениях, скорбях, болезнях и утешение в них, 2105.37kb.
- Слово ислам, имея несколько значений, непосредственно переводится как мир. Другое значение, 188.84kb.
- Поэма «Мертвые Души», 37.04kb.
- Но приводит человека к вечной жизни, то я как разделяю с тобою твою радость, так, 547.83kb.
- Рандеву с неудачником, 2676.71kb.
- Услуг, консультации высококвалифицированных врачей 16-ти специальностей, возможность, 454.09kb.
- А. тело пренебрежительно малой массы, 100.22kb.
- Автор-составитель Ионина, 5856.44kb.
Из обитателей Дворца, Государь, нам удалось найти лишь немногих, — в соседнем селе. По рассказам этих несчастных, революция пришла в Царское в ночь на 29-е февраля. В тот день, со стороны Питера они слышали беспорядочную пальбу — пока еще в воздух. Говорят, то был восторженный салют параду свободы, данный пьяными стрелками под рукоплескания горожан. Под ружейные залпы, оркестры гарнизонных полков — тех самых, что были оставлены Вами для защиты русской столицы, гремели весь день «Марсельезу». Глупцы не ведали еще, как много унижений им придется терпеть от солдат. Ободранные до нитки трупы прохожих еще не украшали собой дороги. Канцеляристы, повешенные за то, что носили царский мундир, еще не болтались в петлях по подворотням.
По словам камер-лакея, Государь, в тот же день во дворец сообщили о первой жертве — неизвестные зарезали казака императорского конвоя, посланного на разведку в село. С этим первым убитым — Царское вздрогнуло, сВаше Величество. Слуги начали разбегаться. Ваш Двор, Ваша Свита, Конвой — все замерли, ожидая кровопролития.
Насколько можно было понятьКак я понимаю, кровавая революция, не управляемая пока ни из Думы, ние из Советов, к дворцу не спешила. Сорок тысяч вооруженных изменников, ближайшие казармы которых располагались в пяти километрах от парка,
не смели
войти в царский дворец, полный сокровищ и драгоценностей, — и это при общем безумии мародерства и грабежей уже расползавшихся по столице!
Как сообщили уцелевшие, утром следующего дня, Александра Федоровна провела смотр оставшейся при ней Гвардии. Князь Долгорукий предлагал бежать, бросив Двор и Дворец, но она отказалась, поскольку больные Дочери и Наследник могли не вынести скачки по занесенным снегом дорогам. ИмператрицаВаша супруга приняла решение, Государь: если мятежники решаться напасть на ее дом и ее Семью — она даст им страшный отпор.
Сил, слава богу, хватало. Уцелевший камер-лакей описал картину подробно, — ведь он видел ее собственными глазами. В девять утра комендант заиграл тревогу. Как и положено, по сигналу, перед главным входом построились казаки конвоя, развернутым строем, на крупах своих лошадей — лейб-гвардиии Ее Величества роты: гвардейская Кубанская сотня и гвардейская Терская. Рядом с атаманцами встал батальон Гвардейского экипажа, батальон гвардейского сводного пехотного полка, а также зенитная батарея — вместе почти две тысячи человек. Конечно, армия Государыни была слишком мала по сравнению с гарнизоном столицы, но этими силами было возможно организовать полноценную круговую позицию и выдержать достаточно долго.
Оборону вокруг дворца Долгорукий организовал по всем правилам. От конвоя по линям дворец-вокзал, дворец-казармы и дворец-город отправили постоянные разъезды, кочующие по шоссе и ночью и днем. Входы вдоль забора перекопали, кусты, мешающие прямому прострелу с позиций — немедленно состригли или спалили. Зенитная батарея и пулеметы Гвардейского экипажа заняли удобные пункты на трактах, годные для прямого и навесного огня. Улицы, ведущие от села ко дворцу, таким образом, стали надежно перекрыты. Воистину, Государь, в тот день произошло чудо — подобное тому, что было уже на Вашей памяти с Бонч-Бруевичем и, как рассказывают, Непениным: в то время как гвардия в городе бунтовала, гвардия
перед лицом Государыни
, свято выполнила свой долг. Я знаю, Ваше Величество, средь насЧто ни говори, среди офицеров гвардии, никогда не было ни одного человека, который не мечтал бы в кадетские годы умереть за своего государя. Что бы ни твердила либеральная пропаганда, эта картина из детства, это видение, эта мысль — проявить бесстрашие перед лицом Императора, оставалисьнется с каждым из нас всегда. Возможно на тех, кто гулял в Петрограде, напялив красную повязку, подобные мысли уже не оказывали воздействия, н. Но здесь, перед глазами Императрицы, лейб-гвардия не могла изменить!
Удар пришелся защитникам в спину. Ранним утром следующего дня, хотя массы восставших так и не решились идти на дворец, Александру Федоровну предал ближайший из тех, на кого она полагалась. Мои слова, ГосударьЭто, по словам Келлера, подтверждалиют сотни свидетелей:. 11Одиннадцатого марта, ночью, тайком, пока Императрица спала, под командованием вашего брата, двоюродного брата царя, Великого князя Кирилла, из Царского села ушел Гвардейский экипаж. Как сообщили позже, с красным бантом на кителе и с царскими вензелями на погонах, несколько часов спустя, Кирилл привел часть к Таврическому Дворцу — присягать революции и Думе
[16]
. Вместе с матросами, Великий князь увел роту железнодорожного батальона, все орудия и все пулеметы. Во дворце осталось две сотни атаманцев с шашками. При любом дальнейшем раскладе, Ваше Величество, это означало конец.
Я поднял глаза на Келлера. На мгновение, в воздухе повисла полная и гнетущая тишина.
— Она сдалась? — спросил я.
— Две сотни всадников слишком смешная армия даже для русской императрицы, — качнул подбородком Келлер, — Да, на этом все кончилось. Дума, извещенная о плачевном положении Царского Села все тем же князем Кириллом, прислала к вечеру делегатов с предложением сдаться. За делегатами из казарм поползли мятежные части. Не способные совершить святотатство самостоятельно, солдаты двинулись, возбужденные присланными к ним болтунами. Пламенные речи революционных ораторов смягчали угрызения солдатской совести, а красные банты, привезенные Думцами из столицы, казались индульгенцией за грехи… Во избежание бессмысленного уже кровопролития, Ее Императорское Величество попросила у Думцев одно: Свите, фрейлинам, слугам, бойцам лейб-конвоя мятежники должны были обеспечить выезд из восставшего города. Все жители Царского могли свободно покинуть Дворец в течение суток, кроме …
— Кроме нее и Семьи, — закончил я за него. — Понятно, Федор Артурович. Ну, едемте. Я хХочу все увидеть сам.
Царское село.
Вечер того же дня.
В Царское прибыли к вечеру, на автомобиле, конфискованном во время взятия Питера у одного из «временных министров». Мой бронепоезд находился в Ревеле и выбирать между транспортными средствами не приходилось. Знаменитый Екатерининский дворец встретил меня хмурым парком и темными зевами оконных арок — электричество по-прежнему не подключили.
Первым, что я смог рассмотреть подробно, стал настежь открытый парадный въезд в Александровский корпус. Екатерининский дворец остался левее, и мы с Келлером, подпрыгивая на кочках, заехали на рычащей и вздрагивающей машине во внутренний двор, остановившись прямо у чудесной мраморной колоннады.
Спрыгнув с подножки и никого не дожидаясь, я поспешил во внутрь. Одинокий караульный на входе вытянулся при моем приближении, но мне не было до него дела. Бесконечные залы пустого дворца разворачивались передо мной широкою анфиладой. Некогда величественные и прекрасные, сейчас эти стены дышали только сумрачным упокоением и странным запахом разложения, гнетущим как в убогом могильнике, так и в роскошном дворцовом склепе. То был запах смерти и пустоты.
Караульный и спешивший за мной генерал граф Келлер остались единственными людьми в этом гигантском мрачно-торжественном запустении. Лифты давно не работали, лестницы заваливал мусор. Солдатская масса, ворвавшаяся сюда после ареста Семьи и Императрицы, разнесла и разграбила роскошный дворец. Остались лишь стены и величественные пролеты над головой, роскошные, но грязные арки, разбитые пулями статуи, изрезанные ножами колонны. Как гордая женщина, изнасилованная, избитая и лишенная одежды, вызывает не вожделение, а отторжение и жалость, так и огромный царский дворец, лишенный привычных изысканных декораций, вызывал во мне только ощущение тягучей безысходности и ужасной, страшной потери.
На первом этаже, минуя дворцовые анфилады, мы прошли через апартаменты, которые Дочери и Царица, занимали перед восстанием в Петрограде. В гостиной Ее Величества я заметил множество пузырьков со святой водой, лекарствами и микстурами. В прихожей царских опочивален — большую, смятую сапогом картонную коробку. Опрокинутая навзничь она раскрылась. Из-под крышки, виднелись локоны Великих княжон, — длинные волосы, остриженные ими совсем недавно из-за болезни корью. Хранимые царскими Дочерьми, девичьи локоны казались совсем никчемными их пленителям, — их бросили здесь как мусор.
В столовой царской Семьи, стояла одинокая кресло-качалка, в котором, очевидно, супруга царственного Николая, мучаясь головной болью и недомоганием, проводила тяжкие дни накануне восстания. Я горестно вздохнулусмехнулся, ведь передо мной, стоял в каком-то смысле стоял последний трон последней русской Императрицы, — последнее кресло, в которомй ей довелось сидеть.
С первого этажа мы побежали в цоколь — туда, где находились комнаты охраны и комнаты, в которых, по словам Келлера, в последние дни перед штурмом содержалась царская Семья.
Как везде —, этажами выше, в соседних корпусах и на улице, — в цоколе царил неописуемый беспорядок. Было разбито, разорвано, исцарапано и повалено все, кроме самих стен. Вещи и их осколки валялись на полу в дичайшем разброде, путаясь под ногами, мешая продвигаться вперед. И только лишь одна из комнат поражала идеальною чистотой.!
Клянусь, за последние дни мне довелось видеть многое. Разлетающиеся мозги Рузского в вагоне-салоне и болванки двенадцатидюймовок, разбивающих в прах стены Петропавловской крепости. Однако ничто до сих пор не производило на меня более страшного впечатления, чем вид этой маленькой, чисто прибранной комнаты, на фоне всеобщего разорения и разлада.
Ибо чистота в этой комнатке была попросту
абсолютной
.
Осторожно, я протолкнул слюну в горло. В этот миг, тишина зазвенела в моих ушах.
Не слишком большая, метров Маленькая, размером сорок или тридцать пять квадратныхметров, оклеенная обоями в клеточку, комната казалась довольно темной. Впечатление это усиливал вид за окном, — створки последнего упирались в высокий косогор, на котором возвышался соседний дворцовый корпус. Тень холма и высокого здания загораживали комнату помещение от солнца, поэтому, хотя портьеры отсутствовали на этом окне, вокруг царил мистический полумрак.
В окне была установлена тяжелая металлическая решетка. Сама комната соседствовала с еще одной, вероятно, кладовой или погребом, от которой её отделяла фанерная перегородка. В перегородке находилась наглухо заколоченная дверь.
Фанеру и дверное полотно испещряли следы от множества пуль! Стало ясно: здесь убивали людей…
Далее, под окнами вдоль карниза тянулись красноватые, еле заметные глазу разводы. Я понял: это тянулись следы от замытых кровавых луж…
На прочих стенах — также виднелись следы от пуль, очень много и очень разнообразно: следы неслись веером по дуге, по прямой, одиночными кратерами мигали мне в цветастых обоях. Значит, те, кого убивали — метались по комнатам, прежде чем умереть…
Наконец, на полу я заметил вмятины штыковых ударов. Догадался: прежде, чем несчастные умерли, ихумереть — несчастных докалывали штыками…
Последними увидел два пулевых отверстия в паркетных досках. Медленно отвел взгляд: тех, кого было лень докалывать, стреляли лежащими на полу…
А на стене за спиной, словно завершая картину, некий революционный юморист остроумно нацарапал строчку из Гейне:
…В эту ночь Валтасар был убит своими холопами…
Всё это время Келлер молчал за моей спиной — и. И клянусь, комментарии тут были бы лишними.
Граф прекрасно понимал ситуацию, а потому, вместо слов успокоения или жалости, начал вещать Николаю сухим и спокойным тоном:
— Все пулевые отверстия, обнаруженные нами в комнате, Государь, принадлежат двум пистолетам. Один — крупного калибра, вероятно, системы «Кольт», длинноствольный, американского производства. — системы «Наган» второй, исходя из количества выстрелов, похоже, «Маузер». Что странно: судя по расположению отверстий, стрелял сначала один человек, затем, после короткой борьбы — другой.
Относительно прочих подробностей расстрела мне удалось выяснить следующее, Ваше Величество.
После ареста Вашей Семьи, охраной дворцового комплекса руководили назначенный Думой комендант Царского села некто штаб-ротмистр Коцеба, а также назначенный начальником караула гарнизонный полковник Кобылинский. Помимо этих господ, в день штурма Царского моими войсками, появился некий господин Милославский, делегат Думскдумского комитета от партии эсеров, личность, до того совершенно неизвестная.
Согласно показаниям нескольких задержанных лиц, ближе к вечеру, а именно, около семнадцати часов по полудни, депутат Милославский примчался ко дворцу на автомобиле. Ворвался во флигель к Кобылинскому и, размахивая какими-то бумагами, стал кричать, что Дума дала ужасный приказ: царскую семью — расстрелять, причем срочно, до приближения правительственных войск!
Келлер передохнул, лицо его вдруг стало бледным как штукатурка на стенах там, где нае доставали обоиотштукатуренные стены вокруг. Однако, сделав над собой усилие, он продолжиал:
— Даже для потерявших надежду мятежников приказ был безумным, Ваше Величество, учитывая приближение карательных войск и скорое подавление революции. Поэтому, ни штаб-ротмистр Коцеба, ни, тем более, полковник Кобылинский выполнять его, учитывая обстоятельства, не собирались. Между прочим, в бумагах во флигеле мы впоследствии рылись и никаких телеграмм с указанием Думы о расстреле Семьи не нашли. Известия о скором приближении карателей и о захвате Петрограда флотским десантом к тому времени уже разлетелись по Царскому селу, и солдаты революционного караула начали разбегаться. Снимались не просто единицы, — бойцы уходили целыми отделениями и взводами. Из почти ста человек, охранявших семью Вашего Величества, накануне событий, к вечеру того же дня осталось человек двадцать, а на утро, вероятнее всего, не осталось бы никого. Странным, Ваше Величество, явилось то, что рабочие дружинники оказались более дисциплинированными, чем солдаты гарнизона. В результате, последним отрядом, охранявшим Вашу супругу, Дочерей и Наследника были именно революционные пролетарии.
Милославский объявил, что арестованных необходимо казнить до прибытия правительственных войск. Кобылинского, отказавшегося приводить в исполнение страшный приговор, немедленно отстранили. Коцеба — сбежал сам. Вооруженная охрана Дворца, таким образом, осталась без руководства. Махая мандатом, Милославский заявил, что возлагает охрану дворцового комплекса на себя и потребовал от оставшихся рабочих дружинников немедленно учинить расправу над царицей согласно предписанию Думы.
Посовещавшись, рабочие отказались. Особой ненависти к царской семье мастеровые не испытывали, хотя одобряли революцию и ненавидели войну. Однако ненавидеть войну — одно, а убивать беззащитных женщин и детей — совсем другое. Кроме того, в условиях, когда бунт в столице был, очевидно, подавлен, всех пугала ответственность за расправу.
Тогда Милославский, вытащив огромный гражданский «кольт» вытащив огромный гражданский «кольт» и забрав «маузер» штатный армейский «наган» у одного из дружинников, сам вошел к царской Семье один. По его словам — чтобы переговорить с Государыней. Выполнять приказы безумного «уполномоченного» никто не собирался, однако и останавливать не решились.
В комнате раздались выстрелы, затем крики.
Не выдержав, дружинники бросились к двери, начали стучать, но помещение оказалосьставалось заперто изнутри.
Уже через минуту возня завершилась. Криков больше не было, но внутри по-прежнему звучали выстрелыстрелял револьвер стреляли — размеренно, с остановкой. По тому, как звучали выстрелы, караульщики догадались, что кто-то ходит по комнате, добивая раненных из пистолета. Наконец, прогремел последний выстрел и все затихло.
К этому времени, взломав дверь, дружинники ворвались внутрь.
Картина, представшая их взору, выглядела ужасно, Ваше Величество.
Милославский лежал на полу, с простреленной головой. Самым страшным казалось то, что ««кольт» маузер» из которого прострелили голову депутата, находился не в его в руках, а в руках одной из княжон. Рабочий Сазонтов, — один из дружинников, которого мы впоследствии арестовали, — утверждает, что княжной была, по всей видимости, Анастасия, остальные дружинники ничего сказать по этому поводу не могут.
Все это значит одно, Ваше Величество: не смотря на револьвер пистолет в каждой руке, уполномоченный не смог застрелить шестерых человек в узкой комнате, хотя это были женщины и маленький мальчик. Вероятно, после первых выстрелов началась борьба, одна из Великих княжон бросилась на убийцу и вырвала пистолет оружие из рук. Что произошло потом — сказать сложно. Насколько можно судить по характеру огнестрельного ранения, после убийства Милославского, Анастасия выстрелила себе в сердце. Но тогда остается неизвестным, кто добивал Семью Вашего Величества размеренными выстрелами из пистолета… Если говорить откровенно, Государь, то еще более странным является другое. Один из рабочих, которого Сазонтов лично знал по работе в цеху, и который никогда не высказывался против Семьи государя Императора, перевернув винтовку прикладом вверх, принялся докалывать ружьем лежащих, вонзая тупой арсенальный штык под женские корсеты. Сазонтов попытался остановить сумасшедшего, но бесполезно. Он прекратил этот ужас, только когда прошелся по всем…
Когда Келлер закончил рассказ, я ещё долго стоял молча и неподвижно. Картина бойни проплывала перед глазами. Рабочий, в толстом зимнем тулупе идет по телам, перешагивая валенками через точеных красавиц-аристократок, и деловито тыкает в них штыком. Женский корсет тормозит тупой штык, но прокручиваясь, тот вгрызается в холеное тело. Еще живая «принцесса», то ли кричит, то ли стонет от жуткой, нечеловеческой боли. Но корсет порван — и следует короткое движение внутрь. Металлический штырь морозит теплое девичье тело, затем гулко втыкается в пол. Меня, похоже, начинало сильно тошнить.
— Где находится этот человек? — хрипло спросил я Келлера хрипло, стараясь не дышать слишком глубоко.
— Сазонтов?
— Нет, рабочий, что добивал мою семью штыком?
— Мы нашли только труп. Кто-то из дружинников или солдат гарнизона пристрелил поддонка. Сейчас уже невозможно выяснить кто. Тело найдено примерно в трех километрах от Царского, на дороге с пулевым отверстием в голове. Сделать это мог любой вооруженный боец, как наш, так и мятежник. Все винтовки, которые приходили через Царское село в этот день проверить невозможно.
Я кивнул и чтобы подавить головокружение, оперся на подоконник. Кто именно совершил эти убийства, я, кажется, догадывался без подсказок.
***
Спустя несколько минут, Келлер провел меня через парк, мимо основного фасада Александровского дворца. Комната, где совершилось цареубийство, произвела на меня гнетущее впечатление, однако самое страшное было еще впереди. Я знал об этом и готовился держаться как можно более сдержанно.
Тела нашли под брезентом в грузовике. Очевидно, революционный караул пытался вывезти их, чтобы скрыть следы преступления, но не успел. Именно так, вповалку, на грузовой машине, тела цесаревен, Наследника и Царицы обнаружили передовые разъезды Келлера. Все трупы были свалены в один грузовик. Во втором — находились дрова, ветошь, лопаты и … баллоны с серной кислотой. При мысли о том, для чего предназначалось содержимое второго автомобиля, у меня снова начинало кислить в горле.
Поднявшись на приступок и откинув брезент, я, наконец, их увидел.!
Погода вокруг стояла все еще морозная, и тела только начали разлагаться. Лица любимых Николаем людей казались почти нетронутыми смертью. Немного бледные и спокойные, они казались спящими — почти живыми. Впервые я познакомился с супругой царя Николая ровно тридцать суток назад, в самый первый день пребывания в новом мире. Каин переместил матрицу, пока будущий мой носитель невинно спал, и м. Миг пробуждения я запомнил хорошо.
Тридцать дней назад, я очнулся прямо в царской кровати на ситцевых простынях. Пробуждение было очень болезненным, поскольку память тела, сожженного заживо в топке машины времени, содрогалась от боли. По счастью, я не кричал. Глаза открылись, дрожащие руки скомкали ситец, по телу струился холодный пот. Я лежал на огромном ложе, в нише под раззолоченным балдахином. Ложе занимало полкомнаты, в которой, при некотором желании, разместился бы конногвардейский взвод.
Рядом со мной возлежала женщина в расшитой ночной сорочке. Не молодая уже, но стройная, она казалась знакомой. Тонкое одеяло покрывало длинные ноги, шелк ткани струился по плавным изгибам, расчерчивая бедра и грудь протяжными бархатными штрихами.
— Женщину рядом зовут Аликс Гессенская, — прозвучал голос Каина над головой. Вопреки всякому этикету, хронокорректор в теле министра Двора стоял в царской опочивальне. — Как русская императрица, она известна более под именем Александры Федоровны Романовой. Это ваша супруга.
Я вздрогнул. Видение прошлого рассыпалось как стекло под ударом. Чуть шире откинув брезент, я присмотрелся к чертам. Холодной рукой потеребил простой серебряный медальон на груди. Царь Николай — повелитель гигантской Империи, не расставался с детским медальоном на протяжении пятнадцати лет. Что скрывалось в нехитрой вещице, что смогла стать настолько дорогой для полновластного господина одной шестой части суши? Взгляд опустился на грудь, ноготь тронул защелку и серебряная крышка раскрылась. Так и есть! Внутри было лицо Аликс Гессенской — почти такое, как в минувшем видении, почти такое же, как сейчас, в «мертвом» грузовике под брезентом, смотрело на меня из медальона большими, внимательными глазами.