Валерий Белоусов Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   35


«Айн-Цвайн, форвертс!»


На зелёном, заросшем тальником и лозой лугу, каждый апрель скрывающегося под вешней водой, любой из 240 типов (!) грузового автотранспорта 2-ой танковой группы превращается из средства транспорта в великолепный силовой тренажёр типа «Тяни и толкай!»


Да, камрады, это вам не европейский «панцер-роллен-бан». Это вы ещё экстремально сухую погоду наблюдаете — которая в этих местах раз в 50 лет случается…А вот скоро дождик пройдёт (в России — это бывает, знаете ли, тут не Северная Африка), вот тогда и поеб…страдаете от души. А пока- это только лёгкая разминка.


Гудериан, на своём командирском, вооружённым только тремя радиостанциями, танке, пересекает наконец Буг (Для въедливого читателя- см. «Воспоминания солдата». Хотя чуть позднее сам же автор пишет, что«…открыл из командирского танка пулемётный огонь». Называется это так- «Врёт, как очевидец». Или — «Это был другой слон!»(с)


Фон Меллентин, скрывая ехидную генштабовскую улыбку, тщательно записал в книжечку с золочёным обрезом серебряным (sic!) карандашиком: «Командующий с удовольствием отметил, что плацдарм не только захвачен, но и вскрыт…


Опоздание по сравнению с графиком: каких — то жалкие 24 часа 10 минут. Продвижение- аж целых 1835 метров. До ближайшей точки линии «Arkchangelsk-Аstrakchan» осталось ничтожно мало, всего-то 1500 wiorst…


Темп продвижения не может не впечатлять.


N-B! Перечитать Де Коленкура.


Важно! Узнать, где мне здесь можно срочно достать baranny touloup или shouba.


А еще у Иванов есть какая-то странная обувь- walenky. Обязательно выяснить, что же это такое»


В этот день и в этот час далеко отсюда- в городе Петрозаводске, но всё равно в России — выпал снег… и долго не таял…


Пять часов 15 минут. Севернее Бреста. Немирув. Линия обороны 1-го стрелкового батальона 15 СП.


Лейтенант Н.З. Хайруллин спрыгнул в окопчик батальонного КНП…Взвизгувшая над ним пуля взбила глиняную крошку у задней, осыпавшейся стенки…Хайруллин упал на четвереньки, поднял голову, оглянулся…В окопчике было плохо…Комбат, капитан Немцов, единственный оставшийся в живых из всех бывших с ним на КНП, обеими руками загребал вместе с песком и суглинком в развороченный осколком живот свои выпирающие синеватые кишки…


Увидев Хайруллина, Немцов остановил его тяжёлым взглядом: «Не замай…Был?»


Хайруллин, обречённо: «Был…в один ДОТ не пустили, в другом — звонили, звонили — никто трубку не берёт…»


(Фото: Штаб 62-го УРа, Высокое. Большая, ярко освещённая восходящим солнцем комната. Нелепо и ненужно светят оставленные зажжёнными керосиновые лампы над широким столом…На столе — расстеленные карты, на одной виден штамп «Секр…». Никого. Только на приставном столе- надрываются наперебой несколько полевых телефонов. Только маленький беленький котёночек, сидя на секретных картах, умывается беленькой лапкой с розовой подушечкой. Намывает скорых гостей…)


Немцов: «Наджибулла, нам конец…Но только нам, слышишь? Собирай всех, кого увидишь, идите в ДОТы…отступать команды не было! Ты меня понял? Скоро придёт Красная Армия. Отомстите за нас. Иди.»


Хайруллин, на секунду выглянув из окопчика и не увидев там ничего хорошего, рывком выскочил наверх- на прощанье выстрелив в озарившееся понимающей благодарной улыбкой лицо своего лучшего друга…


Директива?003. Москва. 22 июня 1941 года, 21 час 15 минут.


«…противник наносит главные удары из сувалкского выступа на Алитус, вспомогательные удары в направлении Тильзит-Шауляй.


23 июня концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить сувалкскую группировку противника и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки…» Нарком обороны Маршал Советского Союза Тимошенко.


Получена Павловым 23 июня в 5 часов 18 минут.


Во исполнение этой директивы к 11 часам утра 23 июня из Белостокского выступа два механизированных (6-ой и 11-ый МК) и один кавалерийский (6-ой КК) нанесут удар не на юг- во фланг и тыл Гудериана, а на север…Где и сгинут бесславно…


Фото: дорога, забитая изувеченной техникой до совершенно непроезжего состояния…Машины, повозки, новейшие КВ и старенькие БТ-2…На много, много километров…


Называется это побоище — Конно-механизированная группа Болдина)


Пять часов 19 минут. Севернее Бреста. Немирув.


Из динамиков машины пропаганды вырывается бодрая маршевая песня- «Гимн Русского похода»- автор музыки Альфред Йиллинг…слова народные.

«Auf, Kamerad! Die Zeit ist reif!

Am Himmel steht ein Feuerschwif!

Die Infanterie ruft — Marsch voran!

Lasst uns nach Russland starten!

Der Fuhrer ruft- drum, Schats, ade!

Zum Siege sturm die Ost-Armee!»


(Фото: С закатанными по локоть рукавами, бодрые, весёлые — они вступали на нашу землю…В этом конкретном месте- их много, очень много…)


(Фото: Окопчик. В нём — два немолодых мужичка, призванные из запаса на Большие учебные сборы, сведённые в этот окопчик общей судьбой. На бруствере лежат две винтовочки, пара гранат…


Мужички терпеливо ждут. Держат свой фронт. Один, похожий на школьного учителя — без всякой надобности протирает полой гимнастёрки круглые очки в металлической оправе. Губы шевелятся, он что-то неслышно ритмически шепчет- неужели стихи? Поверить невозможно…


Второй-по виду типичный ЖЭКТовский слесарь-сантехник- напоследок яростно затягивается смятой папиросой «Беломорканал», фабрики им. Урицкого… и по всему видно, прекрасно понимает — что так докурить уже и не успеет.


Потому как осталось им жить: всего минуту до начала их первого и последнего боя, и столько же- после броска их гранат и пары-тройки торопливых выстрелов…


За ними и рядом с ними- никого. Только поле, лесок, голубое, выгорающее небо… Только Советская Родина.)


Спокойный, чуть усталый голос. Никакой патетики. Доверительная, дружеская интонация….

«Мы это дело сразу увидали —

Две роты как поднялись из земли,

И рукава по локоть закатали,

И к нам с Виталий Палычем пошли.

А солнце жарит- чтоб оно пропало!

И больше нет уже у нас судьбы иной…

И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,

Подпустим гадов ближе, дорогой…»

Окопчик наш- последняя квартира,

Другой, уж видно, нам не суждено…

Поганые мышастые мундиры

Подходят, как в замедленном кино…

А солнце жарит- чтоб оно пропало!

И больше нет уже у нас судьбы иной…

И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,

Подпустим гадов ближе, дорогой…»

Как тихо в мире…Вижу лишь я только —

Травиночка в прицеле задрожит…

А сзади — лес, не нужный нам нисколько…

Но сзади…Сзади Родина лежит.

Пусть солнце жарит- чтоб оно пропало!

Пусть нет уже у нас судьбы иной…

И я сказал: «Давай, Виталий Палыч!

Кидай свою гранату, дорогой!»


Слова тоже — народные…


Только вот народы- совсем разные.


Шесть часов 21 минута. Штаб 4-ой армии.


Начальник штаба армии Сандалов: «Товарищ командующий, я чудом, чудом уцелел…Если бы я вовремя не прикрылся — то осколок прямо в меня угодил бы…Представляете, какая бы это была потеря для штаба, для армии, для всего фронта? Эх, вот только жалко — потерял я своего любимого котёнка — отстал, видно, где-то, мой бедный Белянчик…И эмка моя сгорела — представляете, мне пришлось в кабине простого грузовика ехать!»


Командующий армии Коробков- перебивая Сандалова: «У нас здесь ходят слухи, что противник, прорвавшись между Высоким и Брестом, распространяется на Видомль.


Поезжайте сами в дивизию Васильева, узнайте, что там делается, и свяжите его с танкистами.»


Сандалов: «Виноват, товарищ командующий, но я очень занят, мне надо срочно готовить оперсводку для Генштаба! Сами ведь знаете, главное- не что именно произошло, а — как об этом правильно доложить руководству…»


Коробков, взрываясь: «Поезжайте немедленно! Я и так излишне Вам доверился! С Вашей эрудированностью и образованностью может так случится, что докладывать оперсводку будет уже некому!»


Сандалов, уходя, очень-очень тихо: «Самодур! Совершено невоспитанный тип!»


Шесть часов тридцать одна минута. Жабинка.


«Скотина! Ты что с моей машиной сделал?! Я её тебе доверил, как человеку, а ты! Петух ты гамбургский!»


Рядового Фалангера можно понять…Его любимый «Саблезубый»- весь покрыт шрамами и вмятинами, как будто его царапала сотня обезумевших великанских котов…


«Так ведь, товарищ командир…Налёт был…»


«Я понял, что был налёт! Отчего вы, лишенцы, из зенитного пулемёта не стреляли? Так близко бомбу можно положить либо с пикирования, либо уж совсем случайно, а я в случаи не верю!»


«Да что Вы на нас всё орёте, как потерпевший! Ночку всего и отдохнули без Вас…»


«Как же нам стрелять, командир, ежели пулемёт ты над своим люком пристроил, а там- сидел уже не ты, а это говно усатое…то есть товарищ лейтенант…А как налёт начался- так он совсем не стрелял, а сразу спрыгнул с башни, и юрк — под танк…Ну, я чтобы его не задавить, по тормозам…Тут и грохнуло…»


«Лучше бы ты его задавил, ирода. Где он, кстати? Не вижу Гигиенишвилли. А ведь кулак уже зудит!»


«Да осколками его пошинковало…лопатой из-под машины выгребали»


«По делам вору и мука. Ладно, ты мне вот что скажи- ты масло сменил? А ПОЧЕМУ?!!»


Семь часов утра. Москва. Кремль. (Развилка Истории.)


«…а Вас, товарищ Ворошилов, я попрошу остаться!»


Первый рабочий день войны, которую позднее назовут не только Великой, но и Отечественной, наконец заканчивался…


Из прокуренного кабинета выходили генералы…Последним вышел, подозрительно посмотрев на «первого красного офицера», начальник Генерального Штаба.


Товарищ Сталин неслышно прошёлся за спиной замершего за широким и длинным столом Ворошилова, потом резко остановился — выбросив вперёд, как будто вонзая нож в чью-то спину, руку с зажатой в кулаке давно погасшей трубкой…


«Клим, ты мне веришь?»


Ворошилов, чуть дрогнув голосом: «Да, Коба…Я тебе верю. Безгранично верю»


Сталин: «И я тебе верю…пока…


А вот ИМ — нэ верю!


У товарища Жюкова — полный ажюр…На Люблин и Сувалки наступать собрался, да? Маладэц…Вот только Лаврентий мне сейчас доложил, что немцы Вильно взяли…Слюшай, как так взяли?! Столицу Союзной Рэспублики взяли? И Жюков мне ничего не доложил?


Странно, да? Кто дурак? Лаврентий дурак? Или Жюков? Или Я ДУРАК?


Молчишь? Мочи, молчи…»Акт приёмки Наркомата обороны» я хорошо помню…»


«Товарищ Сталин, я…»


«А чито ты, Клим, так заволновался, да? Есть о чём?


Нэ волнуйся. Пока нэ волнуйся…


Значит, так, Клим…Бери Лаврентия, и поезжайте моими прэдставителями на Сэверо-Запидный и Запидный Фронт…


Будете моими глазами и ушами…А эсли чего увидишь- гони всэх в шею и сам принимай командование…


Я хотел на Запид послать Кулика…Но что-то мне говорит…


(Мгновенная чёрно-белая вставка. 24 июня 1941 года. Штаб 10-той Армии Западного Фронта. Маршал Советского Союза Кулик приказывает: «Всем присутствующим командирам снять знаки различия, выбросить документы, ордена и оружие«…Потом вместе со своим адьютантом переодевается в крестьянскую одежду — единственные из «всех присутствующих«…Происходящее внимательно фиксирует начальник особого отдела Армии, так что всё- приведено дословно.)


Что-то мне говорит, что ты, Клим, справишься лучше…Смотри, Клим. Нэ подвиди мэня. На этот раз.»


(Голос за кадром. В реальности, посланный только 2 июля на Северо-Западный Фронт, Первый Маршал в ходе первого успешного в этой войне контрудара 14–18 июля от всей пролетарской души навешал пиздюлей доселе непобедимому Эриху фон Манштейну под Сольцами, от бревенчатых стен которых автор «Утерянных побед «бежал на Запад аж 40 километров…Возобновить наступление на Ленинград немцы смогли только через месяц)


Семь часов утра две минуты. Варшавское шоссе. Где-то восточнее Бреста.


Как и вчера- по шоссе идут, идут и идут — машины, повозки, люди…Шоссе- в отличие от железной дороги — немцы не бомбят. Поэтому все стараются держаться «Варшавки».


Из Бреста началась эвакуация — и первыми повезли свои наиважнейшие скоросшиватели областные конторы, такие как «Облснабрембыт», «Облстройтехмонтаж», «Облзаготзерно«…Вот колонну тракторов, которые в пыли и грохоте буксируют по обочине комбайны из МТС, обгоняет, презрительно рявкая клаксоном, зеркально сияющий ЗиС-101. Из приоткрытого окна торчит верхушка роскошной пальмы…(случай действительный)


«Росписной», опершийся на лопату, проводил лимузин прищуренным взглядом: «Слуги народа поехали…»


Потом переводит завистливый взгляд на колонну ещё одетых в своё, но уже пытающихся держать строй мобилизованных во главе с запылённым райвоенкоматовским лейтенантом — и негромко, но твёрдо говорит «вольняшке»: «Бугор, ты хошь как хошь, а только ежели до завтра от УпрЛАГа не будет ответа — зуб даю, я иду на рывок. Я сказал.»


«Волняшка», устало: «Вы меня уже все достали…Хочешь стать побегушником — давай, аппелируй к зелёному прокурору, не держу… Можешь и меня с собой прихватить- чур, только не коровой!»


Полутора тысячами метров выше и пятью километрами западнее, это же время.


В душе у унтер-офицера Эриха Хутцена гремели литавры и звенели трубы — «Полёт Валькирий», музыка Вагнера…Летя на своём Hs 126B-1 с невероятной крейсерской скоростью 280 км\час, он чувствовал себя полубогом, властелином жизни и смерти жалких людишек там, внизу…Жалко только, что не он принимал решение- кого раздавить, как жалких тараканов, а кому еще дать возможность продлить свою ничтожную жизнь…Потому что в Люфтваффе командиром экипажа был не пилот, а лётчик- наблюдатель…


Вот и сейчас, вместо того, чтобы весело пройтись над головами унтерменшей, плетущихся там, внизу, по серой ленте шоссе, и сладострастно нажимая гашетку- выпустить по разбегающимся русским бабам длинную очередь, а потом еще сбросить пяток 10-ти килограммовых бомб…Он вынужден выполнять скучные приказы унылого оберстфенфебеля Рушке…Орднунг унд Бефель. Что поделаешь…


Размышления Хутцена прервал унылый, как его вытянутая лошадиная морда, голос командира: «Эрих, цумдертойфель, опять грезишь на лету? Следи за воздухом!»


Пилот постучал себя по наушнику шлемофона, демонстрируя, что слышит…А чего за ним следить? Ведь авиация Иванов уничтожена…Лучше высмотреть колонну русских баб и…


Вечером лейтенант Николенька Барсуков,22 лет, опасливо, чтобы не потревожить раненную челюсть, потягивая через соломинку холодный компот, обстоятельно рассказывал: «На высоте около шестисот метров заметил выше нас корректировщика «Хеншель-126».


Сразу же дотумкал, что он был до того под нами. Мы его не заметили на зелёном фоне земли. А сейчас он выше и теперь его экипаж не видит нас.


Это надо использовать. Уж очень заманчиво его завалить!. Наверняка идет с данными о наших войсках.


Ну, думаю, цель маневренная, он может запросто ускользнуть от моего МиГа. Надо бы поосторожней выводить, как бы с кукана не сорвался…Я решаю подкрасться к нему снизу.


Аккуратно подойдя к «хеншелю» метров на семьдесят, от души въебал. Гляжу- трассы прошили снизу фюзеляж и мотор.


И тут мимо меня пролетают какие-то белые листы. Что за хрень? Но тут же сообразил, что это куски дюраля. «Хеншель» сваливается в крутую спираль и падает к земле.


После атаки внимательно осмотрелся. В воздухе чисто


Но я решаю всё-таки проследить за падением — никогда не видел, как самолёты бьются. И не напрасно решил. У самой земли он вышел из спирали и с дымом за хвостом потянул на запад.


Хитрый, гад! Не выйдет! Бросаю МиГ в пикирование и догоняю «хеншеля».


Самолет противника в моем прицеле. И тут вдруг что-то ёбануло по капоту, потом мне обожгло подбородок, словно кипятком.


Смотрю- воздушные струи разбрызгивают по плексигласу фонаря кровь.


Видимо, меня атаковали «мессеры». Быстро глянул назад. Там, за спиной, идёт Лёха Лукашевич.


Выходит, в меня попал немецкий стрелок, гадёныш.


Значит, преследование фашиста не прекращаю. Догоняю «хеншеля» и поливаю его очередью из УБС и «Шкасов». Он сваливается, начинает штопорить.


Энергичным переворотом ввожу МиГ в вертикальное пикирование, снова догоняю и пытаюсь поймать его в перекрестие прицела.


И тут вижу… как стремительно налетает на меня земля.


Мгновенно делаю рывок на себя ручки управления, и от охуенной перегрузки теряю сознание… Очнулся, когда самолет у самой земли успел выйти в горизонтальный полет. Ухожу вверх правым боевым и ищу фашиста.


Увидел его горящим на земле.


И тут же замечаю, что надо мной нет сдвижной части фонаря, сорвало нахрен. Поневоле заметишь, потому как в харю бьет встречная струя воздуха. В общем-то и ничего, лететь можно, заодно и рану охлаждает…Глянул на плоскости — а там обшивка аж гофром пошла…


Тут я и понял, какая была огромная перегрузка на выходе из пикирования. Как я сам-то выдержал? Как выдержала машина? Спасибо товарищам Микояну и Гуревичу…


А можно мне ещё компотика?» (Случай подлинный)


Семь часов три минуты. Болото у обочины магистрали Минск-Брест-Варшава.


(Ретроспекция. Эрих Хутцен родился удивительно везучим…


Мало того, что он вообще смог родиться — его родителя с большой вероятностью могли отравить фосгеном или разорвать гаубичным снарядом на Великой войне, после которой в Германии с женихами стало как-то напряженно…


Он в добавок родился в Северо-Американских Соединённых Штатах, в городе Бангор, штат Мэн…


И по праву почвы- вполне мог претендовать на северо- американское гражданство.


Папахен маленького Эриха после Ноября 1918 года, насмотревшись на революционных гамбургских матрозен, быстренько пристроился кочегаром на датский пароход «Принцесса Луизетта» и отбыл куда-нибудь подальше от обезумевшего фатерлянда.


Подальше — оказался Чесапикский залив и город Потсмут…Где Генрих Хутцен и устроился садовником в доме владельца макаронной фабрички. Был двадцатилетний Генрих силён и хорош собой, здоровье на войне не потерял, а у хозяина была дочка…Правда, 29 лет от роду, совсем слегка хромая, правда, рябая и косая на оба глаза…Зато хозяйственная, а это главное, правда, майне херр?


(Фото: Наряженный, как на пышных похоронах, жених, и невеста под густой непроницаемой фатой)


Единственное, что мешало счастью новобрачных, было то, что выполнять супружеские обязанности Генрих мог только в полной темноте (иначе его тошнило)…но так даже романтичнее, вы не находите?


Тем не менее, Эрих (Джон) Хутцен (Джонс) — родился таки…


Жили супруги очень хорошо, даже зажиточно (Фото: Миссис Джонс пинками вышибает своего супруга из пивной, а маленький Джонни смотрит на это непотребство из окошка семейного «Форда-Т»)


Так что от свинцовых мерзостей жизни в Веймарской Германии малыш был избавлен.


А по рассказам дэдди ему рисовалась жизнь далёкой и прекрасной страны, с величественными готическими соборами, романтическими замками на скалах Рейна, красными черепичными крышами старинных городов…


Мамми, души не чаявшей в единственном сыне, на окончание секондари скулл подарила ему путешествие в Европу…о чём проклинала потом себя всю оставшуюся жизнь.


Берлин 1936 года встретил Джона оглушительной музыкой и рёвом толпы, запахами тысяч цветов и жареных баварских сосисок, огнями витрин и всполохами фейерверков…Олимпиада. Роскошная витрина национал-социализма!


Разумеется, Джонни, которого соседские мальчишки- белая рвань, мексикашка, ниггер и жидёнок — лупили за его говнистый характер с пугающей регулярностью, сразу всё понял.


И подал прошение о восстановлении Имперского гражданства как фольксдойч.


И ему повезло- рассовая комиссия, долго измерявшая его холодными стальными циркулями, пришла к выводу о его полной аутентичности арийскому типу…Вот посмеялся бы над этим его дедушка, специалист по итальянским пасте и спагетти — Мозес Соломон Розенталь…


К счастью, не дожил старик до такого позора.


Эрих не вернулся домой, в родной Бангор…Вместо этого — его ждал вермахт.


И тут ему повезло — как имевшего среднее образование- направили во флюгшуле…


Спустя три года- унтер — офицер Хутцен стал подлётывать…не летать. И тут ему тоже повезло — после кратковременного участия в Польской кампании — «Мы были в деле- всего лишь три недели, Окончилась сполна- весёлая война…» — остался он на Востоке, не сунули его в пекло над Проливом…


….Когда вынырнувшее из ада сатанинское отродье (как описал немецкий очевидец атаку МиГ-3) располосовало ему весь самолёт, Эрих уже не думал про русских баб…Бросая машину из стороны в сторону, слыша в шлемофоне отчаянный визг оберст-фельдфебеля, он думал лишь о том, как унести свою задницу…И когда машина, задымив, свалилась в штопор — он рванул замок привязных ремней и когда центробежная сила вышвырнула его из кабины- тут же кольцо парашюта. Раскрывающийся купол просто вырвал его из кабины…последнее, что он услышал, пока штекер не вылетел из разъёма, было: «Эрих, Эрих, не броса…»