ru
| Вид материала | Книга |
- ru, 1763.12kb.
- ru, 3503.92kb.
- ru, 5637.7kb.
- ru, 3086.65kb.
- ru, 8160.14kb.
- ru, 12498.62kb.
- ru, 4679.23kb.
- ru, 6058.65kb.
- ru, 5284.64kb.
- ru, 4677.69kb.
Что касается нашего законодательства, то по рассматриваемому вопросу есть в нем некоторые указания, дающие право заключить, что оно сумело оценить значение предварительного исследования судом объективного состава преступления. Такие указания мы находим в ст. 754 Устава уголовного судопроизводства. В ней сказано: вопросы о том, совершилось ли событие преступления, было ли оно деянием подсудимого и должно ли оно быть вменено ему в вину, соединяются в один совокупный вопрос о виновности подсудимого, когда никем не возбуждено сомнения ни в том, что событие преступления действительно совершилось, ни в том, что оно должно быть вменено подсудимому в вину, если признано будет его деянием. Из этой статьи видно, что в тех случаях, когда в деле бывает сомнениe по вопросу о том, совершилось ли событие преступления, подсудимый (или его защитник) имеет право требовать выделения этого вопроса о виновности. Для более всестороннего обсуждения рассматриваемого нами пункта не мешает обратить внимание на рассуждения, бывшие о нем в комиссии, вырабатывавшей наш Устав уголовного судопроизводства. Известно, что в последний предлагалось включить некоторые общие правила о силе доказательств в виде руководства для присяжных при решении вопроса о виновности по внутреннему убеждению. В числе этих правил встречается такое: "Никто не может быть признан виновным в преступлении, если нет положительного удостоверения в том, что cиe преступление действительно совершилось". Против принятия этого правила выставлены были следующие возражения: в ст. 3 сказано, что никто не может быть признан виновным и т. д. В таком неопределенном виде правило это ничем не обязывает судью, потому что обусловливается положительностью удостоверения, насчет которой не дается никаких указаний. Нет сомнения, что и при действии этого правила судья будет судить о положительности удостоверения по своему личному усмотрению. Не находя удостоверения в том, что преступления совершались, судья, конечно, не обвинит подсудимого в этом преступлении по той простой причине, что обвинить в совершении того, что сам судья признает не совершившимся, значит утверждать и отрицать в одно и то же время существование преступления. Очевидно, что нельзя вводить в Устав уголовного судопроизводства такое правило, которое принадлежит к коренным законам мышления, соблюдаемым бессознательно всяким здравомыслящим человеком. Правда, что рассматриваемому правилу можно дать более определенный вид, постановив, что никто не может быть осужден за преступление, которого состав или внешняя оболочка (corpus delicti) не обнаруживается ни в каких вещественных уликах; например, никто не может быть обвинен в убийстве или подлоге, если нет налицо тела убитого или подделанного акта... В таком виде это правило, конечно, могло бы найти место в Уставе уголовного судопроизводства; но оно не на столько непреложно справедливо, чтобы принять его за правило, безусловно обязательное. Бывают случаи, в которых освобождение от наказания подсудимого, успевшего истребить вещественные следы преступления, но уличаемого всею совокупностью обстоятельств дела или даже и собственным его признанием, было бы явным неправосудием. Законодательная власть не может провозгласить за безусловно обязательное такое правило, которое было бы патентом на безнаказанность за все преступления, которых вещественные следы истреблены преступниками.
Мы нарочно выписали весь этот мотив, чтобы показать, какие, между прочим, можно сделать возражения против требования полного восстановления объективного состава преступления. Возражения эти неновы. Последнее из них получило большую известность после слов Бентама. По вопросу о том, можно ли доказывать corpus delicti не только свидетелями, но также уликами, он сказал: "Если бы это было так (т. е. если бы не допускать косвенного доказывания corpus delicti), то преступнику ничего лучшего не оставалось бы делать, как уничтожить только труп убитого человека". В сущности это возражение не так сильно, как кажется. Приводимый в мотиве "патент на безнаказанность" есть приобретение каждого подсудимого, успевшего уничтожить те или другие доказательства своей виновности. По началам всякого правильного процесса, между прочим и нашего, подсудимому предоставляется, например, важное право молчать (ст. 685 Устава уголовного судопроизводства) и не подвергаться допросу (ст. 683) в случае непризнания им своей виновности. Это правило принято в качестве гарантии. Но нужно ли доказывать, что и оно часто дает подсудимому возможность скрыть многое от суда, что оно ставит подсудимого в довольно выгодное положение по отношению к обвинителю, на плечи которого наваливается все бремя доказывания. Ясно, что и здесь может быть речь о патенте на безнаказанность. Далее: правило, соблюдаемое во всякой цивилизованной юридической практике, именно что всякое сомнение о вине или степени виновности подсудимого объясняется в его пользу (см. ст. 169 и 813 Устава уголовного судопроизводства) может быть укоряемо еще резче, чем правило о наличности corpus delicti на следствии. Не дает ли это правило награду подсудимым, сумевшим так ловко обставить свое дело, что в нем находит много сомнений? А всякое сомнение толкуется в пользу подсудимого; за всякий пункт, им запутанный, он получает, таким образом, награду in dubio in mitius! Но истолковывать подобным образом гарантии подсудимого нельзя. Всякая гарантия дает, конечно, возможность тому или другому злодею вырваться из рук правосудия, но эта же гарантия дает возможность оправдаться невинному и уже одна возможность такого факта служит великою наградою законодателю! Уничтожать существующие и не давать других правосудных гарантий потому только, что ими может воспользоваться иной преступник для избежания наказания за свои преступления, значит не понимать значения осуждения судом невинных людей. Лучше освободить десять виновных, чем осудить одного невинного правило действительно старое и сильно помятое судебными ораторами разного пошиба, но тем не менее великое и показывающее, что люди, создавшие его, глубоко понимали сущность правосудия. Они понимали, что различные постановления закона о доказательствах дают там и сям иным преступникам возможность избегнуть заслуженного наказания, но зато делают возможным оправдание для невинных. То правило, наконец, кроме гуманного, имеет еще и важное социальное значение.
Об этом мы находим прекрасную страницу у Бэста (см. Marquardsen, s. 41). Установляя различие между историческими доказательствами вообще и судебными в особенности, он говорит: "Другая черта отличия судебных от всех прочих (исторических) доказательств состоит в том, что законодатель, постановляющий о них правила, должен, отрешившись от интересов сторон в каждом отдельном случае, обращать внимание на общественные последствия судебных приговоров. С этой точки зрения, вред от виновной бездеятельности судов значительно превышает зло, которое может получиться от неправильной их деятельности. Осуждение и наказание невинного и оправдание виновного эти два приговора, с логической точки зрения, ничем друг от друга не отличаются: оба они ложны, оба далеки от истины. Но законодатели и судьи всех времен и стран согласны в том, что если вычислить социальный вред, проистекающий от каждого из этих приговоров в отдельности, то первый из них представится злом гораздо более важным, чем второй. Неправильные оправдания могут поощрять дурных людей к нарушениям закона. Это высшая степень их вреда. Но осуждения невинных делают то, что xopoшиe члены общества смотрят со страхом и отвращением на законы, отказывают им в своем содействии и, таким образом, парализуют руки правосудия. К этому нужно прибавить еще два последствия: побуждение для действительно виновного продолжать преступную деятельность, потому что он видит вместо себя наказанным другого, и страдания невинного". Обращаясь после этого отступления к главному предмету нашего рассуждения, к вопросу о том, должен ли непременно быть corpus delicti налицо при исследовании объективного состава преступления, нужно заметить, что дать безусловное правило вроде следующего: "При неимении corpus delicti невозможно изыскание события преступления", нельзя уже и потому, что трудно себе a priori представить все те благоприятные условия, которые могут случайно явиться на помощь следователю в процессе, в котором corpus delicti не найден. Заметим только, что отсутствие corpus delicti в случаях, когда объективный состав преступления восстановляется путем медицинской экспертизы, может сделать невозможным самое исследование. Для того, чтобы слова не казались голословными, нам стоит только привести для примера несколько случаев, в которых исследование события преступления производится при помощи медицинской экспертизы. Возьмем убийство. Правда, и не имея трупа, можно исследовать объективный состав преступления. Но это может иметь место только при самых благоприятных условиях. Если свидетели нам покажут, что они видели труп; если они нам опишут в подробностях замеченные на нем повреждения; если найдено будет орудие, которым произведены те повреждения; если нам доставлены будут сведения о личности убитого, то мы, быть может, и составим себе определенное убеждение о внешнем составе преступления. Но и в таких, даже по благоприятным условиям, редких случаях, эксперты все-таки могут сильно затрудняться при установлении причинной связи между повреждениями и смертью. В значительном числе случаев, при неимении трупа, экспертам невозможно будет решить вопрос: было ли в данном событии убийство или самоубийство? А между тем это важный пункт во многих уголовных делах. Вопрос о том, следует ли в известном случае принять убийство или самоубийство, решается на основании всех конкретных подробностей, часто самых, повидимому, неважных и заметных только для опытного глаза медика. Я здесь говорю, конечно, о внешних признаках. Спрашивается: возможно ли восстановить эти важные подробности на основании свидетельских показаний? Можно ли надеяться, что глаз обыкновенного свидетеля заменит нам опытный взгляд судебного медика? Едва ли. Вопросы о том, имеем ли мы дело с убийством или самоубийством, очень затруднительны даже для медиков. Словом, необходимость наличности corpus delicti при медицинских исследованиях должна быть принята за общее правило. Возможные исключения из этого положения нужно считать редкими явлениями.
После всего сказанного ясна цель медицинского изыскания на предварительном следствии. Она заключается в восстановлении объективного состава преступления. Значение предварительного следствия в этом отношении громадно. Многие вопросы, касающиеся восстановления объективного состава преступления, решаются здесь часто, по необходимости окончательно, хотя бы уже и потому, что данные, послужившие основанием этому решению, не могут быть сохранены для суда. Эти данные, значение которых для экспертизы так велико, имеют весьма часто только временное существование. Их следы уничтожаются. Свойства и величина кровяных пятен, подробности в положении трупа (как, например, висел повешенный высоко или низко над землею; как затянута была вокруг шеи веревка, обстоятельства, важные для решения вопроса о самоубийстве) и многие другие признаки существуют только на предварительном следствии. Так как все эти обстоятельства наблюдаются на следствии врачом-экспертом, то его наблюдение и составляет все, что остается от этих обстоятельств для судей, присяжных и медиков на суде. В случаях отравления одно предварительное следствие часто только и может дать материал для решения возникающих вопросов, и вот почему. Известно, что химическое исследование не всегда в состоянии открыть в трупе яд. Поэтому юристами и признано, что неоткрытие яда еще не составляет доказательства тому, что отравления не было. Отравление может быть доказано и явлениями в трупе, симптомами, сопровождавшими болезнь и смерть жертвы. Но симптомы, например, весьма часто могут быть восстановлены только путем допроса свидетелей. А этот путь тогда только может вести к цели, когда избирается вскоре по совершении преступления. "Сильно ошибаются, замечает Миттермайер, те юристы, которые предполагают, что такой допрос свидетелей может быть сделан с одинаковым успехом и на суде по истечении долгого времени по совершении преступления. Никогда нельзя надеяться получить от свидетелей через несколько месяцев точные сведения о разных мелких обстоятельствах дела. Свидетель, которому на допросе подчас изменяет память, склонен будет подтверждать руководящиe вопросы о разных обстоятельствах, мелких для человека незнающего, но важных и полных интереса для медика. Фантазия и влияние слышанного от других людей будут восполнять пробелы в памяти свидетелей".
Из сказанного нетрудно убедиться, что в случаях, когда объективный состав преступления восстановляется путем медицинской экспертизы, предварительное следствие составляет почти единственную стадию, где решение медицинских вопросов может быть основано на материалах, более или менее удовлетворительных. Здесь часто только и возможно настоящее медицинское наблюдение; здесь только и возможно получить достоверные показания; здесь только и не может быть основательного подозрения, что память изменяет свидетелю; здесь только и возможно подобие тех мелких обстоятельств, которые, не имея в себе часто ничего специальнонаучного, помогают, однако, в руках наблюдательного эксперта открытию истины.
Вот почему экспертиза на предварительном следствии заслуживает особенного внимания. Дело законодателя так ее организовать в этом отделе процесса, чтобы медик имел возможность пользоваться всеми материалами, необходимыми для решения подлежащих ему вопросов. Никакой эксперт, как бы велики ни были его способности и как бы обширны ни были его сведения, ничего не сделает, если он на суде должен дать заключение по медицинскому свидетельству, плохо составленному. Выше мы привели слова Орфилы, из которых видно, что главная причина неудовлетворительности экспертиз на суде плохие экспертизы на следствии предварительном. Ту же мысль высказывал и Миттермайер: "Опыт показывает, говорит он, что главный недостаток приговоров, считаемых неправильными, заключается главным образом в неудовлетворительных исследованиях объективного состава преступления". (Gerichtssaal, s. 326). В статье, помещенной в Gerichtssaal'е 1860 г., Миттермайер излагает главнейшие препятствия, встречающиеся на практике правильному медицинскому исследованию, и выставляет необходимые условия, которыми должно обладать предварительное следствие для успешного восстановления объективного состава преступления. Считаю нелишним привести здесь главнейшие его выводы. Прежде всего, говорит он, нужно обратить внимание на особенности тех случаев, которые, не представляя вначале никаких подозрительных фактов, впоследствии делаются, однако, предметом запутанных процессов, причем правосудие часто лишено бывает важнейших фактов для раскрытия истины. Сюда, например, относятся случаи внезапных заболеваний, причем болезненные симптомы могут быть объяснены естественною причиною, как, например, в тех случаях отравления, где болезненные явления могут быть объяснены простудой, не свариваемою пищей и т. д. Если в таких случаях и бывает даже медик, то ему и в голову не приходит мысль об отравлении, частью потому, что он, например, знает семейство, в котором находился больной, частью потому, что домашние обыкновенно выставляют какую-нибудь причину болезни, что, конечно, имеет влияние на врача, так что он приступает к постели больного с предвзятым уже взглядом на болезнь. В других делах трудность исследования объективного состава преступления обусловливается самим случаем, по обстоятельствам которого затруднительно решить вопрос: совершилось ли убийство или самоубийство? Иногда смерть можно объяснить даже трояко: преступлением, самоубийством и естественною причиной. В отравлениях исследование часто бывает недостаточно еще потому, что свидетельские показания о болезненных симптомах, не имевших в себе ничего поразительного, даются иногда спустя несколько месяцев, причем свидетель не может припомнить всех подробностей, а между тем они-то имеют громадное значение для экспертизы. Весьма часто исследование бывает потому трудно, что преступник умышленно изменяет положение трупа и дает ему такую обстановку, чтобы дело получило вид самоубийства. Такие хитрости в первый момент могут ввести в заблуждение. Напротив, в других случаях, родственники самоубийцы под влиянием непреступных, впрочем, побуждений изменяют положение и обстановку трупа с целью предать происшествию вид убийства. Окружающие больного часто бывают его убийцами и обманывают других людей, в том числе и врача, ложным описанием болезненных явлений. Истина нередко страдает оттого, что положение и обстановка трупа изменяются подающими помощь и старающимися оживить умершего. Это часто бывает в случае повешения: подающие помощь перевязывают веревку, снимают ее с шеи, между тем как положение повешенного и способ прикрепления веревки только и дают в таких случаях возможность решить вопрос, с чем мы имеем дело с убийством или самоубийством?
Во многих случаях исследование бывает неуспешно потому, что окружающие больного, имея подозрение в отравлении, скрывают это, однако, как можно долее от правосудия, щадя честь семейства. Иногда исследователь истины лишается важных фактов, вследствие непонимания важности их, так, экскременты больного часто выбрасываются вон, а между тем они имеют важное значение в случаях отравления. Исследование объективного состава преступления может не иметь успеха и потому, что труп, после поверхностного его осмотра, позволяют хоронить, или потому, что он вне города попадает в руки сельского начальства, не имеющего понятия о важности тех или других признаков. Наконец, во многих случаях правильное исследование на первых, а следовательно самых важных порах, страдает от приглашенных экспертов, не имеющих необходимых научных сведений и навыка. Часто обдуцент ничего не знает о признаках данной болезни или принимает трупные явления за признаки действовавших причин смерти. Все приведенные соображения могут объяснить, почему так часто в процессах с участием медицинских экспертов следствие не имеет полноты, необходимой для постановления на суде правильного приговора. Для того, чтобы исследование объективного состава преступления при помощи медицинской экспертизы было успешно, необходимо, чтобы предварительное следствие отвечало следующим требованиям:
1) Следствие должно начаться, по возможности, скоро после извещения о происшествии. Медленность делает невозможным наблюдение настоящего положения corpus delicti, потому что многие обстоятельства по прошествии времени или же вследствие изменений в обстановке теряют свое значение для раскрытия истины (например, положение трупа, оружия и т. д.). В случаях, когда произведены какие-либо перемены в обстановке, необходимо сейчас же расследовать первоначальное положение предметов, например, допросить свидетелей, видевших первыми труп (ст. 330 Устава уголовного судопроизводства также об этом заботится: судебный следователь производит предварительный внешний осмотр и составляет протокол.., а равно о всех переменах, происшедших в положении осматриваемых предметов).
2) Следствие должно производиться неодносторонне и осторожно. Исследователь должен обращать внимание как на факты, подтверждающие совершение преступления, так и на обстоятельства, опровергающие эту мысль, ибо эти последние могут впоследствии на суде получить важное значение для защиты (того же требует и наш Устав: ст. 333 велит сведущим людям обращать внимание на все признаки, исследование коих может привести к открытию истины).
3) Все открываемые факты должны быть отмечаемы для того, чтобы впоследствии на суде они могли иметь значение судебных доказательств; они должны быть так установлены, чтобы на них могли ссылаться стороны (нечего и говорить о том, что наш Устав уголовного судопроизводства об этом заботится: ст. 344 говорит: "Акт осмотра, или свидетельство, передается от врача следователю, если возможно, вслед за освидетельствованием и никак не позже трех суток". По ст. 1748 Устава судебной медицины акт осмотра тела, свидетельство (visum repertum) есть обязательный ответ на сделанный присутственным местом вопрос, относительно всего того, что оказалось и открылось при осмотре мертвого тела и от чего смерть последовала).
4) Во всех случаях, где восстановление объективного состава преступления требует специальных сведений, должен быть призван своевременно эксперт. Следователь должен быть настолько знаком со значением технического исследования, чтобы понимать, какие нужны меры предосторожности для успешного исследования (собрание и сохранение различных веществ, например, экскрементов), какие пункты должны быть подвергнуты научному исследованию и что необходимо для полноты последнего (это очень важно, например, в случаях отравления, где весьма часто по небрежности не сохраняют частей тела, например, печени, или же отделений, например, мочи, в которых по новейшим исследованиям весьма часто открывают яд). Нельзя при этом не упомянуть, что следователь должен быть непременно знаком как с судебною медициной, так и с химией. Вследствие незнакомства с этими науками остаются часто не расследованными весьма важные пункты, потому что, как показывает опыт, многие из экспертов не выходят из пределов предлагаемых им вопросов. Таковы условия успешного исследования объективного состава преступления (Mittermaier, Gerichtssaal, Jahrg. 12). После общих замечаний о значении экспертизы на предварительном следствии обратимся к подробностям деятельности экспертов в этой стадии уголовного процесса. Прежде всего вспомним то, что нами сказано было выше о роли врача при медицинском исследовании. Она совершенно самостоятельна врач сам производит медицинское исследование, не подчиняясь при этом никакому чуждому влиянию. Его деятельность состоит в исполнении не отдельных действий по указанию следователя, а в целом и самостоятельном исследовании медицинского вопроса в уголовном делe. Это положение доказывается теми нравами, которыми пользуются эксперты на предварительном следствии.
1. Эксперт имеет право ознакомиться с теми сведениями, которые уже собраны следователем по данному делу. Ст. 341 Устава уголовного судопроизводства говорит: "При производстве судебно-медицинского осмотра судебный следователь сообщает врачу, по его требованию, те из имеющихся о мертвом теле сведения, которые могут служить указанием, на что врач должен при вскрытии тела обратить внимание". Для успешного исследования эксперт должен непременно уяснить себе все подробности дела. Приведенная статья дает эксперту возможность познакомиться с содержанием anteacta. Только в ней нет указаний для решения вопроса: имеет ли он право непосредственно обозревать эти акты? В прежнее время как юристы, так и медики много спорили об этом вопросе. Известные даже юристы отрицали право эксперта читать следственные акты. Они так рассуждали: "К чему эксперту знать все обстоятельства дела? Что можно найти при медицинском исследовании, они найдут, а нам только это и нужно". По всему видно, что юристы усердно заботились об ограждении беспристрастия судебного врача от предвзятых мнений, могущих будто бы образоваться при чтении следственных актов(15). Но они при этом совсем забыли, что от эксперта требуется не только отчет о виденном, но и научное заключение, последнее же может образоваться только при основательном знании всех обстоятельств данного случая. В настоящее время вопрос этот может считаться совершенно поконченным(16). И медики, и юристы совершенно согласны в том, что эксперт имеет полное право читать следственные акты. Так, Шауэнштейн (стр. 26) замечает, что, каков бы ни был объект, предложенный на обсуждение врача, последний всегда должен ознакомиться со всеми подробностями данного случая прежде, чем подаст свое мнение. Если он надеется извлечь какую-нибудь пользу из рассмотрения судебных актов, то он должен потребовать, чтобы они были ему сообщены, ибо часто обстоятельства, с виду ничтожные, для опытного и мыслящего эксперта могут послужить важною точкой опоры и бросить яркий свет на те или другие явления, казавшиеся сначала совершенно не понятными. Беккер (Lehrbuch d. gerichtlichen Mediz. s. 14) прямо говорит: "Опыт давно показал, что запрещение экспертам читать письменное производство дела мешает основательности их заключений". То же, в других только выражениях, заявляют Бухнер (Lerbuch, s. 53) и Каспер (Handbuch, s. 14). Со своей стороны, и юристы в настоящее время совершенно согласны с приведенными мнениями судебных медиков. Так, один из них, Ягеманн (Zeitschrift fur deutsches Strafverfahren, В. II) замечает, что современный практик даже не в состоянии будет понять, как это ученые прежнего времени могли спорить о вопросе: следует ли дозволить прочтение следственных актов медику, приготовляющемуся дать научное заключение о деле? Что касается нашего Устава уголовного судопроизводства, то хотя в нем и не говорится о сообщении врачу следственных актов, а только "имеющихся о мертвом теле сведений", но нетникакого сомнения, что дозволение медику прочесть протоколы следствия едва ли составит нарушение закона. Так смотрят на дело и практики: нет сомнения, что, в силу ст. 341, врач имеет полное право на прочтение сведений, содержащихся в деле, так как при словесном сообщении их следователем могут укрыться такие мелкие обстоятельства, которые для эксперта имеют важное значение. Уже это право эксперта знакомиться пред медицинским исследованием с обстоятельствами данного дела, показывает, что его деятельность имеет совершенно самостоятельный характер, что она состоит не в отдельных объяснениях различных явлений, а в цельном изучении и исследовании вопроса. Он знакомится с делом и, смотря по обстоятельствам, дает то или другое направление своим взысканиям. Мысль эта представится еще рельефнее при дальнейшем изложении.
в силу ст. 341, врач имеет полное право на прочтение сведений, содержащихся в деле, так как при словесном сообщении их следователем могут укрыться такие мелкие обстоятельства, которые для эксперта имеют важное значение. Уже это право эксперта знакомиться пред медицинским исследованием с обстоятельствами данного дела, показывает, что его деятельность имеет совершенно самостоятельный характер, что она состоит не в отдельных объяснениях различных явлений, а в цельном изучении и исследовании вопроса. Он знакомится с делом и, смотря по обстоятельствам, дает то или другое направление своим взысканиям. Мысль эта представится еще рельефнее при дальнейшем изложении.
2. Сведущие люди, производя освидетельствование, не должны упускать из виду и таких признаков, на которые следователь не обратил внимания, но исследование коих может привести к открытию истины (ст. 333 Устава уголовного судопроизводства). Эта обязанность экспертов представляет в настоящем свете ст. 332, по которой следователь предлагает сведущим людям словесно или письменно вопросы, подлежащие их разрешению. Эксперт, следовательно, по ст. 333 не связан в своих изысканиях вопросами, которые часто могут быть неполны, односторонни и даже нецелесообразны. Опыт показывает, что вопросы, предлагаемые судьею медикам, часто не соответствуют особенностям данного случая в том виде, в каком последние представляются с медицинской точки зрения; еще чаще случается, что эти вопросы не исчерпывают предмета. Иначе, впрочем, и быть не может, потому что для удовлетворительной постановки таких вопросов, собственно, необходимы специальные сведения. Врач обязан отнестись к делу самостоятельно. Приготовляясь к званию судебного медика, он должен познакомиться с требованиями, для удовлетворения которых призывается правосудием. В каждом уголовном деле он должен понимать, что именно нужно узнать суду от него(17). Впрочем, судебная медицина во всех почти учебниках давно уже излагается согласно этой потребности. Свою систему она строит сообразно цели судебно-медицинских исследований. Она располагает свои учения по юридическим вопросам, для решения которых приглашаются эксперты. В каждом судебно-медицинском учении определяется главный пункт, исследование которого необходимо для судебных целей. Судебная медицина не самостоятельная наука, а совокупность естественнонаучных сведений в применении к различным потребностям правосудия. Следовательно, ее содержание всегда будет определяться характером юридических случаев. Таким образом, медик, занимающийся специально этою наукой, при самом ее изучении узнает, что именно нужно правосудию знать в каждом отдельном случае. Ему это во всяком случае удобнее и легче узнать, чем следователю настолько познакомиться с судебною медициной, чтобы предлагать врачу исчерпывающие дело вопросы. Все сказанное приводит к убеждению, что врач не может быть настолько стесняем вопросами следователя, чтобы не иметь права выходить из их пределов. Вот почему закон и налагает на него обязанность не упускать из виду и таких признаков, на которые следователь не обратил внимания, но исследование коих может привести к раскрытию истины. Эта обязанность, таким образом, служит лучшим подтверждением мысли, что врач не исполнитель отдельных только действий, предписываемых судьею, а самостоятельный исследователь медицинских вопросов.
3. При производстве медицинского исследования эксперту необходимо предоставить право делать, кроме осмотра, еще и другие исследования, как, например, допросы подсудимых, свидетелей. Будет ли он это делать непосредственно, или чрез следователя, это не изменяет сущности дела. Наш закон об этом ничего не говорит. Но такое право на следствии едва ли может подлежать сомнению. Допрос подсудимых и свидетелей остается иногда даже единственным материалом экспертизы, когда нет вещественных предметов для медицинского исследования (например, когда эти вещественные следы преступления исчезли или же сделались негодными к исследованию например, труп может сделаться негодным для исследования вследствие сильного гниения). Впрочем, во многих случаях, даже при существовании вещественных предметов медицинского исследования, допрос подсудимых и свидетелей имеет важное значение для врача. Возьмем, для примера, детоубийство. Вот какие, например, требования предъявляет Шауэнштейн судебному врачу в таких случаях. "Допуская, говорит он, что исследование подозреваемой вполне доказало или, по крайней мере, не опровергло предположения, что она недавно родила, задача эксперта этим еще далеко не выполнена; ему остается еще искусным допросом обвиняемой... разъяснить себе, первые ли это были роды у обвиняемой или же нет... он должен ознакомиться с местностью, где произошли роды, разузнать о положении, которое приняла родильница во время родов, обо всем ходе последних, о том, вытекли ли пред родами околоплодные воды, когда вытекли и не было ли кровотечений, о том, что заметила мать на ребенке, что она с ним делала и т. д.". Словом, эксперт, по требованию Тардье (Архив судебной медицины 1868. n 1, 15), должен: "Определить физические и нравственные условия, в которых находилась женщина, обвиняемая в убийстве, и не только самый факт и время родов, но и те условия, при которых совершались роды, и влияния, которым могла подвергаться мать, убившая своего младенца, а также определить все обстоятельства факта, относящиеся к преступно употребленному способу, к месту, где совершено преступление, и к различным действиям, которые за ним следовали". Кратко: исследование медика в редких только случаях может ограничиться одним медицинским осмотром. Для составления основательного заключения он нуждается в допросах подсудимого и свидетелей, часто в дополнении следствия. Как должны производиться такие допросы: непосредственно ли экспертом или чрез следователя, вопрос чисто практический. Едва ли можно считать удобным допрос чрез следователя. Допрос эксперта должен иметь (например, по отношению к подсудимому) скорее характер беседы, чем формального предложения вопросов. Но ведение такой беседы чрез следователя может замедлить и затруднить дело. Конечно, можно требовать, чтобы допрос эксперта производился в присутствии следователя. Однако и это требование, с судебной точки зрения совершенно справедливое, не всегда должно быть удовлетворяемо. Так, в случаях исследования душевного состояния подсудимого присутствие следователя может вредить беседе врача с подлежащим его психиатрическому исследованию подсудимого. Обращаясь к выводу, который можно сделать из представленных прав эксперта, заметим, что деятельность его на предварительном следствии, с логической точки зрения, вполне аналогична с деятельностью следователя. Он решает не отдельные вопросы, предлагаемые ему следователем, а дает заключение о целом деле, с научной точки зрения. Как и следователь, он занимается исследованием факта, пользуясь при этом одними и теми же средствами: личным осмотром и допросами подсудимого и свидетелей. Изыскания врача и следователя различаются не по степени самостоятельности, не по судебной цели, а только по сферам: первый изучает дело с научной стороны, второй со стороны, подлежащей практическому юристу.
Итак, из обзора деятельности врача на предварительном следствии можно и должно вывести следующее положение: с логической точки зрения, эксперт на предварительном следствии в принадлежащей ему сфере явлений производит такое же исследование, как и следователь в своей. Теперь нам нужно рассмотреть деятельность эксперта на предварительном следствии, в случаях, когда исследуется вопрос о вменяемости подсудимого. Выше мы заметили, что ст. 353 Устава уголовного судопроизводства имеет самобытный характер, что она может подать повод думать, что в означенных в ней случаях сам следователь производит психиатрическое исследование при участии врача. Действительно, буквальный ее смысл может внушить такую мысль. Вот что она говорит: "Если на следствии окажется, что обвиняемый не имеет здравого рассудка или страждет умственным расстройством, то следователь, удостоверясь в том как чрез освидетельствование обвиняемого судебным врачом, так и чрез расспрос самого обвиняемого и тех лиц, коим ближе известен образ его действий и суждений, передает на дальнейшее рассмотрение прокурора все производство по этому делу, с мнением врача о степени безумия или умственного расстройства обвиняемого". Таким образом, следователь сам удостоверяется в безумии или умственном расстройстве обвиняемого. С этою целью он допрашивает подсудимого и свидетелей; на этот же конец он назначает освидетельствование чрез врача. Нельзя не признать, что по смыслу этой статьи сам следователь как бы является исследователем вопроса, при участии врача. Но спрашивается: насколько это рационально, целесообразно? Может ли следователь допросом обвиняемого и свидетелей исследовать трудный психиатрический вопрос? Насколько следователь может предлагать идущие к делу вопросы? Может ли следователь настолько знать психиатрию, чтобы производить подобные исследования? Не остается ли это право следователя одною буквой закона без живого приложения к действительности? Все эти вопросы очень легко разрешаются, как только мы обратим внимание на условия, признаваемые знатоками психиатрии необходимыми для удовлетворительного исследования душевного состояния подсудимого. Первое средство, предоставленное законом следователю для исследования душевного состояния подсудимого, есть расспрос последнего. Но это средство может принести пользу только в руках опытного психиатра, а никак не следователя, сведения которого по психиатрии, при всем его желании, все-таки могут быть только весьма поверхностного свойства. Пусть за нас говорит в этом случае ученый, соединивший в себе обширное знание судебной практики с основательными психиатрическими сведениями. "Весьма важны и необходимы, говорит Миттермайер, личные беседы эксперта-психиатра с лицом, подлежащим его исследованию. Всякий врач-психиатр может засвидетельствовать, что очень трудно из одного разговора получить основательные данные, на которых можно было бы построить верное заключение, так как врач легко может быть введен в заблуждение, отчасти вследствие недоверия, с которым больной часто принимает врача, отчасти же потому, что некоторые врачи приступают к разговору с больными с предвзятым мнением... Но очень и очень часто врача вводят в заблуждение спокойное поведение подсудимого, выражения его, которые показывают, что он раскаивается в совершенном им преступлении или сознает незаконность его. Кроме того, опыт показывает, что посредством допросов подсудимых следователями, часто предлагающими замысловатые или подсказывающие ответ вопросы, отнюдь не добываются сведения, за верность которых можно было бы поручиться, но получается только известное число фактов, на которых как на сведениях, добытых при следствии, врач основывает свое заключение. Наилучшим образцом для способа действий эксперта, занимающегося испытанием умственных способностей подсудимого, может служить способ действий, которого держится опытный врач дома умалишенных при исследовании душевного состояния больного, при приеме его в это заведение". Таким образом, расспрос подсудимого с целью определения его душевного состояния есть орудие, действующее успешно только в руках опытного психиатра. Нет сомнения, что расспрос следователя в этом случае может дать весьма мало материалов. Конечно, и следователь может убедиться, что обвиненный безумный или сумасшедший, если эти состояния выражены в самой резкой, площадной форме. Но такие площадные формы и не составляют ведь на практике трудных вопросов. В большинстве случаев следователь будет иметь дело с состояниями, находящимися на рубеже вменяемости и невменяемости. Второе средство, предоставленное законом следователю для определения душевного состояния обвиняемого, заключается в допросе свидетелей.
Конечно, во многих случаях свидетели могут дать весьма интересные показания. Нужно, однако, заметить, что показания их в этих случаях редко приносят существенную пользу. Вот что говорит Миттермайер (Friedreich's Blatter, 1863) о значении свидетельских показаний в подобных случаях: "Показания свидетелей в редких только случаях дают xopoшиe материалы для решения вопроса о душевном состоянии подсудимого, и показания эти следует отбирать с большою осторожностью, ловкостью и опытностью. Свидетели, представляющие свои наблюдения над подсудимым, обыкновенно не в состоянии наблюдать факты, имеющие действительное значение. Незнакомые с разными формами душевных болезней, люди обыкновенно составляют себе известное представление о том, каково должно быть поведение сумасшедших; по их мнению, сумасшедшиe должны или болтать постоянно бессмысленно, или при каждом удобном случае высказывать свои idees fixes, или же делать телодвижения, свойственные бешеным. Так как свидетели не знают, как часто душевная болезнь постепенно развивается в течение долгого времени, то многие явления, которые опытный врач признал бы предвозвестниками или признаками последовательно подвигающегося вперед душевного недуга, они склонны относить на счет дурного характера подсудимого, между тем как эти явления знаки болезни.
В особенности в случаях, когда человек страдает ложными представлениями, свидетели склонны объяснять эти явления причудами или фантазией. Что вообще допрос следователем свидетелей по вопросам психиатрическим не может принести пользы, а, напротив, даже вред, потому что свидетелей часто вводят в заблуждение руководящие вопросы следователя, в этом можно убедиться, вспомнив, что судебные чиновники редко бывают знакомы с психиатрией". Все вышесказанное убеждает в мысли, что следователь не компетентен в исследовании психиатрических вопросов, что предоставляемые ему законом для этой цели средства не могут быть им употребляемы надлежащим образом. Единственный человек, могущий в этом случае принести пользу правосудию, есть психиатр. Средства, которые закон предоставляет следователю, если могут принести какую-нибудь пользу, то только в руках специалиста. Вообще, для правильного исследования душевного состояния подсудимого необходимо клиническое наблюдение над последним в хорошо устроенном доме умалишенных