Geum.ru

Из города Ткварчели, которая научила меня работать, когда я работаю, Аркадию Иосифовичу Слуцкому из города Краснодара, который научил меня думать, когда я думаю

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   84
несоизмеримо разная масса.

Такое расширение больше похоже на свободное падение, где масса никак не влияет на ускорение. Может быть, энергия взрыва давно иссякла и перешла в свободное падение? Может быть и так. Но в таком случае само расположение планет и галактик должно было бы отражать в себе ту первоначальную индивидуальность воздействия энергии взрыва, которая определялась различной массивностью этих объектов. Тогда, ведь, в одном месте, близком к эпицентру далекого во времени взрыва, должны группироваться крупные и гигантские космические объекты, которые взрыв не смог далеко отбросить, а по другим местам должны располагаться мелкие, небольшие объекты, которые взрыв разметал от себя на полную катушку. Также должен наблюдаться физический процесс помельчания или укрупнения космических образований в разных направлениях пространства Вселенной и можно было бы судить по направлению этого укрупнения или помельчения о направлении к центру предполагаемого взрыва. Таких услуг нам внешний вид Вселенной не предоставляет, следовательно, взрыв опять ставится под большое сомнение.

Однако расширение существует и, если вернуться к примеру с надувным шариком, то этот пример верно отражает физический процесс, но неправильно его гносеологически (то есть, исходя из установок ума) объясняет. Налицо ситуация, когда одна и та же начальная сила проявляет свое действие индивидуально на каждом объекте, соразмеряя себя разумно, в зависимости от массы конкретных объектов, где ограничивая свое воздействие, а где, наоборот усиливая, чтобы все равномерно и пропорционально расширялось независимо от разности масс. При этом здесь все происходит как раз вопреки физике - при одной и той же энергии воздействия чем больше масса, тем больше ускорение, а чем меньше масса, тем меньше ускорение! Полностью наоборот законам физического мира! Именно так обеспечивается равномерность расширения. Что-то нам уже знакомое, не правда ли? Мы уже знаем, Кто имеет обыкновение так поступать с космическими объектами, проявляя себя не в зависимости от характеристики их массы, а в зависимости от полученного к действию плана. Это свидетельство разумного приложения силы гравитации по нематериальным законам, как противоречащим материальным условиям.

И, наконец, главное, из-за чего мы все это начали рассказывать про надувной шарик. Что происходит с шариком, когда мы его надуваем? Он расширяется. Но, сказать так, это то же самое, что про неживое сказать "ячеистое", а про живое "клеточное".. А как сказать про расширяющееся живое тело? Правильно - оно "растет". Вселенная не расширяется, а растет, как растет любой живой организм. Вот откуда эта необъяснимая равномерность движения и строгая неизменность сохраняющихся пропорций.

Ну, вот и еще одно основное свойство жизни отразилось в существующем порядке вещей - процесс роста. О последнем свойстве жизни у нас речь впереди, а пока скажем, что Иисус не просто располагает объекты в нужном порядке, Он образует их Собой. Раз вселенная разумна, имеет клеточное строение, растет и жива, а жизнь - это Он, следовательно, Вселенная не что иное, как Его Тело. Не сами галактики и планеты, а то, в чем они находятся, располагаются по клеточкам и в чем они удаляются друг от друга, захваченные ростом структуры. Как бы это с трудом не вмещалось в нашей голове, но других выводов мы просто не можем сделать. Опять логика обязывает нас признать то, что невозможно достаточно точно представить. Но мы помним, что это единственно правильный путь - упираться в неизбежное по своим выводам, но не имеющее логического объяснения по своему сверхразумному характеру.

Вот теперь понятно, почему Иисус так озорно и настойчиво говорил - если не будете есть Плоти Моей и пить Крови Моей, то не будете иметь в себе жизни! Жизнь, действительно - Его Тело, которое вместило в себя материальный неживой мир. И теперь уже окончательно понятно, почему Иоанн в первых словах своего Евангелия говорит об Иисусе эти рискованные слова: "Все чрез Него начало быть" (Евангелие от Иоанна 1:3-5).

Кто не знает, тому скажем, что Евангелие от Иоанна - это особое Евангелие. Он единственный из евангелистов, кто пытался сказать о том, что было за Иисусом, а не о том, что происходило вокруг Иисуса. У него, наверное, были основания для таких попыток, потому что он был Его любимым учеником. После Воскресения Иисус нашел Петра и Иоанна. У каждого была своя задача. Молодой Иоанн знал больше, но не мог по возрасту быть достаточно авторитетным проповедником, и, кроме того, Иоанн был по типу характера очень скромным и молчаливым.

Петр понимал меньше, но был уже в почтенном возрасте и был весьма порывист. С них обоих началось христианство. С их мужественных проповедей. Петр азартно говорил, а Иоанн обязательно стоял рядом и молчал. Избивали их вместе. Но опять Петр говорил, а Иоанн молчал и был рядом. Но без этого молчуна у Петра не шло поначалу дело. Иоанн был идеологом Вести, а Петр был ее тараном. Своим присутствием Иоанн давал мужеству Петра уверенность в том, что если Петра опять начнет заносить, то его будет, кому поправить. Потом Петр окреп настолько, что сделал страшную для Иоанна вещь - понес христианство "язычникам", неевреям. Время Иоанна, как время практической деятельности, закончилось. Началось время Петра. Иоанну оставалось только написать Евангелие, в котором были самые непонятные для того времени, но самые верные и понятные сейчас нам слова. Иисус научил Иоанна главному о Себе, а Петра научил главному о Смысле Себя. Они оба в свою очередь попытались научить нас, но мы забыли и их, и Нашего Учителя. Мы забыли Бога, который нас создал. Не удивительно ли?

Но, как ни разительны уровни рассматриваемого, а надо возвращаться к тому, чем мы закончили главу "Человек". А закончили ее мы вопросом - где подтверждение того, что мы - венец творения? Венец не в смысле совершенства, а в смысле конечного пункта череды живых организмов. Одно из подтверждений в виде логического предположения мы дали выше. Теперь хотелось бы чего-либо посущественнее. Есть такое подтверждение? Есть.

Тот, кто был внимателен, уже давно должен был его увидеть. Оно буквально лежит на поверхности. Судите сами: если бы Ему были нужны не мы, а кто-нибудь после нас, то Он не пришел бы к нам предупредить о приближении Своего Царства и не искупил бы несправедливыми страданиями, (полученными от нас же), наши же грехи. Он не был бы в этом заинтересован. Мы бы вообще остались в неведении. Значит, нас это не касалось бы. Вечная жизнь вместе с Ним нас не касалась бы, а не что-либо иное, хотелось бы заметить. А раз Он пришел к нам, значит, мы Ему нужны и Он обещал нам вечную жизнь.

Зачем мы Ему нужны? Мы не знаем. Но трепетом благодарности и любви на этот Замысел мы должны Ему ответить. Хотя бы соотносительно нашим понятиям.

Будущее человечества прекрасно. Но можем ли мы искренне и до конца радоваться за будущее некоего неопределенного для нас грядущего человечества, если конкретно каждого из нас, читающего это сейчас, настигнет смерть? Стоит ли исполняться благодарностью в полной мере, если мы до этого будущего не доживем, и смерть нас настигнет на его далеких подступах? Стоит. Потому что смерть нас не настигнет.


Смерть

Почему мы так уверенно начинаем с того, что смерть не убьет каждого из нас? Из существующего порядка вещей. На всем нашем предыдущем пути у нас постоянно возникали узловые моменты, от прохождения которых зависело само наличие или отсутствие смысла в окружающем нас мире и нашего места в этом мире. Таких опасных пунктов было много, настолько много, что само их количество, а также неизменно оптимальное их разрешение, говорит о том, что в рассматриваемой нами системе вещей допуски настолько малы, что правильнее было бы говорить вообще об отсутствии всяких допусков. Допуск - это предел возможных погрешностей построения, за которым возникает невозможность функционирования конструкции. Чем совершеннее конструкция, тем меньше в ней допусков. Телега может ехать, кособочась и волоча один край, при отсутствии одного из своих колес. Допуск огромен. Космический корабль рассыплется оттого, что всего лишь одна из его заклепок пройдет неправильный режим отпуска, каления, отжига, или еще какого-нибудь вида обработки. Допуск минимален. Ракета намного совершеннее телеги и за это платит такими строгими допусками. Если же конструкция этого мира создана Им, то она должна быть не просто совершенней, она должна быть абсолютно совершенной. А в абсолютно совершенной системе предполагается абсолютное отсутствие каких-либо допусков. Говоря о смерти, мы подошли к моменту, когда все уже ясно, кроме нее. Везде и во всем система доказала свое абсолютное совершенство. Просто не может быть, чтобы оставшаяся мелочь свела все на нет. Отсюда и наша уверенность.

А смерть в ее традиционном понимании, действительно сводит все на нет. Она лишает всё смысла в конце так же, как эволюция лишает всё смысла в начале. Несколько поколений советских людей воспитывалось на "крылатых словах" о том, "что жизнь дана человеку только один раз, и прожить ее надо так, чтобы…", и т.д. А какая, собственно, разница как надо ее прожить, если она дана всего один раз? Какая, извините, лично мне разница? Что для меня изменится, если я ее проживу не так? И что изменится, если я проживу ее "так"? В любом случае меня это совсем не будет касаться после смерти. Любое "надо" относительно моей единственной жизни вообще не должно ко мне никак прилипать в этом случае!

При такой постановке вопроса смерть никак не может быть стимулом для целенаправленно организованной жизни, поскольку смерть своим приходом отменяет и саму жизнь, и все то, что мы "целенаправляли" в ее процессе.

В совершенной системе нет ничего лишнего, не работающего на общий замысел. Так же точно и смерть, поскольку она присутствует в абсолютно совершенной системе вещей, должна иметь свой смысл и свою пользу. Следовательно, задача наша упрощается до смешного - надо просто найти пользу этого явления и по достоинству оценить ее роль в общей системе совершенных явлений. Естественно, задаваясь именно такой целью, - посмотреть пристально на смерть в поисках ее истинного, благодатного смысла, мы должны исходить из того, что у смерти обязательно должен быть именно такой благодатный смысл, а не какой-либо другой. Этим и оправдывается наш уверенно оптимистический напор в начале главы "Смерть".

Мы также не согласимся с тем, что искать не просто положительные стороны смерти, а искать именно исключительно положительный ее характер, является отголоском странностей психики тех, кто этим занят. Потому что уже до нас существовало мнение, что смерть, все же, полезна, и люди, которые это мнение высказали, не считаются странными. По крайней мере, ни под одним из их бюстов или портретов мы на такую ссылку не натыкались. Это были все подряд великие философы, и главную пользу от смерти они видели в том, почему-то, что смерть - это источник потребности в философствовании. Некий ключ зажигания, который включает высокие, отвлеченные от обыденного и земного, размышления. Крутящим моментом в этом повороте ключа считается неодолимый страх смерти, жуткое подсознательное ожидание величественной по безысходной трагичности встречи с холодной и мертвой вечностью. В этой трактовке смерть общепризнанно является олицетворением вечности, наполненным ощущением страха и ужаса перед небытием, и это является тонусом к высокой и сложной мыслительной деятельности. Не было бы смерти - не было бы философии. Вот в чем великая польза.

Мы заранее отказываемся от бюстов и портретов, благодаря чему с легким сердцем позволим себе с этим не согласиться. Если в этом усматривается польза смерти, то это явное непонимание того, что под этим вообще подразумевается. Во-первых, состояние страха и ужаса, может быть, и воздействует тонизирующе, но нисколько не ободряюще. Ничего высокого из этого состояния выплеснуться не может. Парализующее и стрессовое состояние страха вряд ли может являться хорошим помощником для продуктивного поиска светлых истин. Отсюда только один путь - к пессимизму и отрицанию, поскольку смерть универсально отрицает любого мыслителя, а, как следствие, и то, что он успевает намыслить к тому времени, когда она его выключит, как радио. Еще Авиценна показал, что пышущий здоровьем барашек необратимо хиреет и помирает только оттого, что рядом с его загончиком устанавливается клетка с волком. Находясь рядом с таким волком, как смерть, барашек любой мысли также должен хиреть и обессиливать. А зачем такая философия? И без нее бывает достаточно тошно временами.

Понятно, что каменщик должен хвалить землетрясение - работы привалит после разрушений много. В этом смысле от землетрясений есть несомненная польза. Для каменщика. Но мы все, которые не каменщики, с удовольствием обошлись бы без его ударного труда на почве таких печальных обстоятельств. В данном случае каждый квадратный метр его кладки нас радовал бы только относительно того, что стало лучше по отношению к тому, что было совсем плохо. Но чистой радости, как в случае постройки дома не в порядке восстановления его из праха, мы не испытывали бы. Также и та философия, которая порождена страхом и ужасом, никак не может нам приносить чистой радости, поскольку никакая техника ума не заслонит собой животного оцепенения от мысли, что в недалеком будущем состоится вынос тела. Нашего собственного.

Кроме того, какой смысл вообще философствовать, если не о жизни? Ведь именно о ней вся философия, именно из-за нее весь сыр-бор разгорается в философских спорах. Философия - это и есть непосредственно наука о жизни. А какой смысл о ней, о жизни философствовать, если ее надо успеть прожить один раз? Рассматривая жизнь, как хроническую болезнь со смертельным исходом, чем подобало бы больше заниматься, - успеть пожить или успеть подумать, как надо пожить? Если человек, считающий, что со смертью он исчезнет навсегда, не живет жизнью, а только думает о ней, то, следовательно, он, тем самым, отрицает саму жизнь, следовательно, он ничего ценного для себя в ее простых радостях не нашел, он ее не понял, а, если он в ней ничего не понял, то зачем он о ней философствует? Отказываясь от женщины вообще, например, следовало бы собирать лавры в умствованиях о нестандартных формах сексуального удовлетворения, а не в высоких платонических рассуждениях о женщинах, как любовницах.

Философствование, наоборот, имеет смысл только тогда, когда жизнь непобедима, и когда сознание этого делает философию радостной и свободной от страха. Тогда, когда можно не торопиться прожить взахлеб одну конкретную жизнь, зная, что в ней можно уделить время и тому и другому, потому что она никогда не закончится.

Именно с этой позиции, отбросив всякие псевдопользы, мы должны подходить к рассмотрению смерти, как явления. Исходя из абсолютной осмысленности всего нас окружающего, мы просто обязаны предположить, что смерть не может нести отрицающего и разрушающего смысла. Более того, она должна иметь свой частный смысл, работающий на общий Его Замысел.

Вернемся к тому, что раз смерть находится в системе вещей, каждая из которых подчинена смыслу, то и сама смерть должна подчиняться тому же смыслу. Иначе она просто не должна находиться в данной системе вещей. Если она инородное тело в столь совершенной системе, то она должна присутствовать не в порядке вещей, а только аномально. В порядке катастрофы. В качестве экстремально возникающего явления, нарушающего общие закономерности той среды, для которой она инородна. При этом, как любое инородное тело, она должна всеми силами враждебной среды отторгаться, как, например, через нарыв отторгается заноза из тканей тела. Однако, как мы знаем, смерть присутствует везде и всюду, неизменно и неистребимо. Как мирится с этим такая мощная, все регулирующая система, если смерть для нее - враждебный, несовместимый элемент? Абсолютно совершенной системе, с такой совершенной целесообразностью, не составило бы труда получить иммунитет от разрушения своего смысла. Будь так, что смерть есть разрушительница жизни, то жизнь в любом ее проявлении должна неукоснительно и абсолютно надежно защищаться всем своим порядком вещей, действующим в системе. Система не допустила бы непрестанного присутствия в себе инородного, разрушающего все, фактора.

А что видим мы? Создатель совершенно не позаботился об охране жизни. Мало того, что Он ввел смерть органично в суть самих объектов жизни, как долженствующих умереть обязательно, Он также не создал ничего такого, что позволяло бы создаваемой Им жизни хотя бы дотягивать свой положенный биологический срок и умирать естественной смертью! Любая случайность, любой каприз или глупость самих объектов жизни могут мгновенно прекратить как их собственную жизнь, так и жизнь других объектов. Жизнь не охраняется вообще ничем! Если в пределах абсолютно совершенной системы жизни одни формы жизни могут убивать другие формы жизни, чтобы обеспечивать собственную жизнь или просто некий комфорт, (как в случае с комарами и мухами), то такое массовое проявление можно считать не то, что допуском, а полноправным составным элементом этой системы. А полноправный составной элемент любой системы не может не соответствовать общему назначению системы.

Если смысл вышеозначенной системы (как мы выяснили ранее) - жизнь, то мы должны придти к выводу, (имея в виду смертность всего живого), что это как раз именно сама непрерывная общая жизнь выступает в некоем прерывном состоянии своих отдельных частных представителей. Ну, и почему так происходит? Почему частная индивидуальная жизнь в системе общей постоянной жизни мерцает, как маяк, - то загорится, то погаснет? Каждая кошка, каждый мотылек, каждый человек по отдельности умирают, а кошки, мотыльки и люди, как таковые, есть всегда. Наверное, потому, что источник у жизни нематериальный, как мы выяснили ранее, а проявлять себя ему приходится в материальной сфере бытия, которая для него является неестественным, искусственным состоянием. Об этом, утомляющем его характере проявления на материи, говорит хотя бы такая потребность всего живого, как сон, который наступает как передышка организму, уставшему от преодоления сопротивления материального мира в течение дня. Все это вполне дает нам основания подумать, что смерть - это большая подсказка, которая говорит нам о том, что материальная жизнь совсем не то, что надо, не то, что задумано, не то, за что надо цепляться. В ней нет особой ценности, поскольку она ничем не защищена в конструкции устройства мира и она неполноценна в смысле формы жизни, поскольку требует иссушающих саму жизнь затрат на оживление собой мертвой материи. Запомним эту подсказку и отметим себе, что, разрушая живую материальную субстанцию в индивидуальных эпизодах, смерть как таковая в таком случае вообще не разрушает ничего, потому что умершее постоянно замещается новым живым.

О том, что материальное проявление жизни требует постоянных, неестественных по затруднительности, затрат от жизненного источника, деликатно напоминает и тот факт, что жизненная сила не резко исчезает в живом теле в момент его смерти, а постепенно угасает пропорционально времени своего материального проявления и затратам на осуществление материальных процессов. Проще говоря - пропорционально возрасту. Самое важное, что здесь необходимо выделить, так это то, что с угасанием жизненной силы в теле происходит не старение материи, (потому что человек только в день теряет 500 000 000 (!) клеток и получает при этом столько же новых, а за год (!) его тело обновляется полностью новыми клетками), а происходит сокращение жизненных сил, делающих эту материю все менее и менее оживленной. Материя одна и та же, что в теле 10-летнего живчика, и что в теле 99-летнего непоседы, который аж дважды в день требует перенести его от телевизора на веранду и обратно! Этот удивительный факт становится второй подсказкой, которая говорит нам о том, что не только источник жизни находится вне материи, но и источник смерти - тоже вне ее, потому что смерть - это всего лишь прекращение поступления жизненных сил, от потери которых живая материя мгновенно разваливается на свои неживые составляющие, которые еще минуту назад были живыми.

Кроме того, мы также вправе сделать вывод о том, что такое неуклонное и очень постепенное затухание жизненных сил организмов, а не стабильное по жизненным возможностям их состояние во времени, говорит о том, что это сама жизнь запрограммирована на постепенное свое ослабевание и прекращение своего проявления. Жизнь приходит в избытке, а уходит, едва проявляясь, плавно исчезая с материального своего полигона. Отсюда мы видим, что это не смерть врывается в жизнь, и убивает ее, перекрывая постоянное по интенсивности поступление жизненной силы, а сама жизненная сила, (разумная сила, как мы уже знаем), намеренно и разумно постепенно ограничивает себя в проявлении, заранее задумано прекращая свое действие в нужное время. Образно говоря, придет смерть, или не придет, - для жизни неважно. Она сама (жизнь) придет туда, куда надо. То есть, смерть - это некий поступательно приближающийся этап жизни, а не ее резкое прерывание. Это не есть уничтожение жизни, это свободное выражение разумной воли самой жизни начать, когда надо, и прекратить когда надо в нужных ей параметрах свое конкретное проявление на конкретном количестве материи.

Это совершенно очевидно, поскольку нематериальные явления (а источник жизни - нематериальный) не поддаются измерению и не имеют числовых выражений, вследствие чего неизмеримый, а, иначе говоря, неиссякаемый источник жизни, мог бы вечно оживлять любой организм, если бы это ему понадобилось. Но ему этого не нужно, поэтому мы и говорим о добровольном и запрограммированном рабочем процессе жизни, который происходит циклично, и отдельные его циклы мы называем нехорошим словом "смерть" и неоправданно впадаем в ужас при их периодическом наступлении.

Все это хорошо, но, положа руку на сердце, - разве легче становится оттого, что не смерть убивает жизнь, а сама жизнь выступает добровольно в таком прерывном состоянии? Нас-то никто все равно не спрашивает, ни смерть, ни сама жизнь, - хотим мы или нет "прерываться"! Все равно страшно и все равно ужас с нами. Конечно, если бы с нами был не ужас, а Бог, то нам страшно не было бы. Весь ужас как раз оттого, что не хватает живой веры в Живого Бога, отчего и порождается такое опустошительное недоверие к тому, что происходит, когда приходит смерть. Но раз в нас нет достаточной Веры, то надо хотя бы умом постигнуть то, что может эту Веру укрепить. Для этого надо пойти в саму смерть и посмотреть ей в глаза, задавая наши традиционно нетрадиционные вопросы. А, ведь, самый простой и легкий путь отыскать смерть для диалога - не дорога к моргу, а знакомство именно с тем самым ужасом, который сидит в нас, и не надо никуда далеко ходить, чтобы на месте разобраться с ним, - авось этот ужас что-нибудь и подскажет?

Вот с этим ужасом мы и попробуем познакомиться. Похоже, он нам только кажется старым знакомым. На самом деле мы его совсем не знаем, потому что достаточно за углом появиться его черному развевающемуся плащу и широкополой зловещей шляпе, как мы, кинув опознавательное :"Здрасьте!", уносимся от него со всех ног домой, прячемся под кровать, и ждем, когда страшный дядя-ужас пройдет мимо нашего дома по своим делам, чтобы никогда больше не вспоминать о нем, пока он каким-то случаем не мелькнет на горизонте снова. Психологи называют это "прятать страх в подсознание". Когда мы не хотим с кем-то знакомиться, мы не отвечаем на телефонные звонки и не открываем дверь. При этом мы считаем, что мы