Geum.ru

Илья Ильф и Евгений Петров. Двенадцать стульев 1956г

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   22
ГЛАВА XXX. В ТЕАТРЕ КОЛУМБА


Ипполит Матвеевич постепенно становился подхалимом. Когда

он смотрел на Остапа, глаза его приобретали голубой жандармский

оттенок.

В комнате Иванопуло было так жарко, что высохшие

воробьяниновские стулья потрескивали, как дрова в камине.

Великий комбинатор отдыхал, подложив под голову голубой жилет.

Ипполит Матвеевич смотрел в окно. Там, по кривым

переулкам, мимо крошечных московских садов, проносилась

гербовая карета. В черном ее лаке попеременно отражались

кланяющиеся прохожие: кавалергард с медной головой, городские

дамы и пухлые белые облачка. Громя мостовую подковами, лошади

понесли карету мимо Ипполита Матвеевича. Он отвернулся с

разочарованием.

Карета несла на себе герб МКХ, предназначалась для

перевозки мусора, и ее дощатые стенки ничего не отражали.

На козлах сидел бравый старик с пушистой седой бородой.

Если бы Ипполит Матвеевич знал, что кучер не кто иной, как граф

Алексей Буланов, знаменитый гусар-схимник, он, вероятно,

окликнул бы старика, чтобы поговорить с ним о прелестных

прошедших временах.

Граф Алексей Буланов был сильно озабочен. Нахлестывая

лошадей, он грустно размышлял о бюрократизме, разъедающем

ассенизационный подотдел, из-за которого графу вот уже полгода

как не выдавали положенного по гендоговору спецфартука.

-- Послушайте,-сказал вдруг великий комбинатор,-- как вас

звали в детстве?

-- А зачем вам?

-- Да так! Не знаю, как вас называть. Воробьяниновым звать

вас надоело, а Ипполитом Матвеевичем -- слишком кисло. Как же

вас звали? Ипа?

-- Киса,-ответил Ипполит Матвеевич, усмехаясь.

-- Конгениально. Так, вот что, Киса,-посмотрите,

пожалуйста, что у меня на спине. Болит между лопатками.

Остап стянул через голову рубашку "ковбой". Перед Кисой

Воробьяниновым открылась обширная спина захолустного Антиноя,

спина очаровательной формы, но несколько грязноватая.

-- Ого,-сказал Ипполит Матвеевич,-краснота какая-то.

Между лопатками великого комбинатора лиловели и

переливались нефтяной радугой синяки странных очертаний.

-- Честное слово, цифра восемь!-воскликнул Воробьянииов.--

Первый раз вижу такой синяк.

-- А другой цифры нет? -- спокойно спросил Остап.

-- Как будто бы буква Р.

-- Вопросов больше не имею. Все понятно. Проклятая ручка!

Видите, Киса, как я страдаю, каким опасностям подвергаюсь из-за

ваших стульев. Эти арифметические знаки нанесены мне большой

самопадающей ручкой с пером номер восемьдесят шесть, Нужно вам

заметать, что проклятая ручка упала на мою спину в ту самую

минуту, когда я погрузил руки во внутренность редакторского

стула. А вы, ничего-то вы толком не умеете. Изнуренковский стул

кто изгадил так, что мне потом пришлось за вас отдуваться? Об

аукционе я ужи не говорю. Нашли время для кобеляжа! В вашем

возрасте кобелировать просто вредно! Берегите свое здоровье!..

То ли дело я! За мною-стул вдовицы. За мною-два щукинских.

Изнуренковский стул в конечном итоге сделал я! В редакцию и к

Ляпису я ходил! И только один-единственный стул вы довели до

победного конца, да и то при помощи нашего священного врага --

архиепископа.

Неслышно ступая по комнате босыми ногами, технический

директор вразумлял покорного Кису.

Стул, исчезнувший -в товарном дворе Октябрьского вокзала,

по-прежнему оставался темным пятном на сверкающем плане

концессионных работ. Четыре стула в театре Колумба представляли

верную добычу. Но театр уезжал в поездку по Волге с тиражным

пароходом "Скрябин" и сегодня показывал премьеру "Женитьбы"

.последним спектаклем сезона. Нужно было решить-оставаться ли в

Москве для розысков пропавшего в просторах Каланчевской площади

стула, или выехать вместе с труппой в гастрольное турне. Остап

склонялся к последнему.

-- А то, может быть, разделимся? -- спросил Остап.-- Я

поеду с театром, а вы оставайтесь и проследите за стулом в

товарном дворе.

Но Киса так трусливо моргал седыми ресницами, что Остап не

стал продолжать.

-- Из двух зайцев,-- сказал он,-- выбирают того, который

пожирнее. Поедем вместе. Но расходы будут. велики. Нужны будут

деньги. У меня осталось шестьдесят рублей У вас сколько? Ах, я

и забыл! В ваши годы девичья любовь так дорого стоит!

Постановляю: сегодня мы идем в театр на премьеру "Женитьбы". Не

забудьте надеть фрак. Если стулья еще на месте и их не продали

за долги соцстраху, завтра же мы выезжаем. Помните,

Воробьянинов, наступает последний акт комедии "Сокровище моей

тещи". Приближается финита-ля-комедия, Воробьянинов! Не дышите,

мой старый друг! Равнение на рампу! О, моя молодость! О, запах

кулис! Сколько воспоминаний! Сколько интриг! Сколько таланту я

показал в свое время в роли Гамлета! Одним словом, заседание

продолжается!

Из экономии шли в театр пешком. Еще было совсем светло, но

фонари уже сияли лимонным светом. На глазах у всех погибала

весна. Пыль гнала ее с площадей, жаркий ветерок оттесняя ее в

переулок. Там старушки приголубливали красавицу и пили с ней

чай во двориках, за круглыми столами. Но жизнь весны

кончилась-в люди ее не пускали. Д ей так хотелось к памятнику

Пушкина,, где уже прогуливались молодые люди в пестреньких

кепках, брюках-дудочках, галстуках "собачья радость" и

ботиночках "джимми".

Девушки, осыпанные лиловой пудрой, циркулировали между

храмом МСПО и кооперативом "Коммунар" (между б. Филипповым и б.

Елисеевым). Девушки внятно ругались. В этот час прохожие

замедляли шаги, но не только потому, что Тверская становилась

тесна. Московские лошади были не лучше старгородских: они так

же нарочно постукивали копытами по торцам мостовой.

Велосипедисты бесшумно летели со стадиона "Юных пионеров", с

первого большого междугородного матча. Мороженщик катил свой

зеленый сундук, полный майского грома, боязливо косясь на

милиционера; но милиционер, скованный светящимся семафором,

которым регулировал уличное движение, был не опасен.

Во всей этой сутолоке двигались два друга. Соблазны

возникали на каждом шагу. В крохотных обжорочках на виду у всей

улицы жарили шашлыки карские, кавказские и филейные. Горячий и

пронзительный дым восходил к светленькому небу. Из пивных,

ресторанчиков и кино "Великий немой" неслась струнная музыка, У

трамвайной остановки горячился громкоговоритель.

Нужно было торопиться. Друзья вступили в гулкий вестибюль

театра Колумба.

Воробьянинов бросился к кассе и прочел расценку на места.

-- Все-таки,-- сказал он,-- очень дорого. Шестнадцатый

ряд-три рубля.

-- Как я не люблю,-заметил Остап.-этих мещан,

провинциальных простофиль! Куда вы полезли? Разве вы не видите,

что это касса?

-- Ну а куда же? Ведь без билета не пустят!

-- Киса, вы пошляк. В каждом благоустроенном театре есть

два окошечка. В окошечко кассы обращаются только влюбленные и

богатые наследники. Остальные граждане (их, как можете

заметить, подавляющее большинство) обращаются непосредственно в

окошечко администратора.

И действительно, перед окошечком кассы стояло человек пять

скромно одетых людей. Возможно, это были богатые наследники или

влюбленные. Зато у окошечка администратора господствовало

оживление. Там стояла цветная очередь. Молодые люди, в фасонных

пиджаках и брюках того покроя, который провинциалу может только

присниться, уверенно размахивали записочками от знакомых им

режиссеров, артистов, редакций, театрального костюмера,

начальника района милиции и прочих, тесно связанных с театром

лиц, как то: членов ассоциации теа-- и кинокритиков, общества

"Слезы бедных матерей", школьного совета "мастерской циркового

эксперимента" и какого-то "Фортинбраса при Умслопогасе".

Человек восемь стояли с записками от Эспера Эклеровича.

Остап врезался в очередь, растолкал фортинбрасовцев и,

крича: "Мне только справку, вы не видите, что я даже калош не

снял", пробился к окошечку и заглянул внутрь.

Администратор трудился, как грузчик. Светлый. брильянтовый

пот орошал его жирное лицо. Телефон тревожил его поминутно и

звонил с упорством трамвайного вагона, пробирающегося через

Смоленский рынок.

-- Скорее,-крикнул он Остапу,-вашу бумажку?

-- Два места,-сказал Остап тихо,-в партере,

-- Кому?

-- Мне!

-- А кто вы такой, чтобы я давал вам места?

-- А я все-таки думаю, что вы меня знаете.

-- Не узнаю.

Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что рука

администратора сама отвела Остапу два места в одиннадцатом

ряду.

-- Ходят всякие,-сказал администратор, пожимая

плечами,-кто их знает, кто они такие! Может быть, он из

Наркомпроса? Кажется, я его видел в Наркомпросе. Где я его

видел?

И, машинально выдавая пропуска счастливым теа-- и

кинокритикам, притихший Яков Менелаевич продолжал вспоминать,

где он видел эти чистые глаза.

Когда все пропуска были выданы и в фойе уменьшили свет,

Яков Менелаевич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный

взгляд он видел в Таганской тюрьме в 1922 году, когда и сам

сидел там по пустяковому делу.

Из одиннадцатого ряда, где сидели концессионеры,

послышался смех. Остапу понравилось музыкальное вступление,

исполненное оркестрантами на бутылках, кружках Эсмарха,

саксофонах и больших полковых барабанах. Свистнула флейта, и

занавес, навевая прохладу, расступился.

К удивлению Воробьянинова, привыкшего к классической

интерпретации "Женитьбы", Подколесина на сцене не было.

Порыскав глазами, Ипполит Матвеевич увидел свисающие с потолка

фанерные прямоугольники, выкрашенные в основные цвета

солнечного спектра. Ни дверей, ни синих кисейных окон не было.

Под разноцветными прямоугольниками танцевали дамочки в больших,

вырезанных из черного картона шляпах. Бутылочные стоны вызвали

на сцену Подколесина, который врезался в толпу верхом на

Степане. Подколесин был наряжен в камергерский мундир. Разогнав

дамочек словами, которые в пьесе не значились, Подколесин

возопил:

-- Степа-ан!

Одновременное этим он прыгнул в сторону и замер в трудной

позе. Кружки Эсмарха загремели.

-- Степа-а-н!!-повторил Подколесин, делая новый прыжок.

Но так как Степан, стоящий тут же и одетый в барсову

шкуру, не откликался, Подколесин трагически спросил:

-- Что же ты молчишь, как Лига наций?

-- Очевидно, я Чемберлена испужался,--ответил Степан,

почесывая шкуру.

Чувствовалось, что Степан оттеснит Подколесина и станет

главным персонажем осовремененной пьесы.

-- Ну что, шьет портной сюртук? Прыжок. Удар по кружкам

Эсмарха. Степан с усилием сделал стойку на руках и в таком

положении ответил:

-- Шьет!

Оркестр сыграл попурри из "Чио-чио-сан". Все это время

Степан стоял на руках. Лицо его залилось краской.

-- А что,-спросил Подколесин,-не спрашивал ли портной, на

что, мол, барину такое хорошее сукно?

Степан, который к тому времени сидел уже в оркестре и

обнимал дирижера, ответил:

-- Нет, не спрашивал. Разве он депутат английского

парламента?

-- А не спрашивал ли портной, не хочет ли, мол, барин

жениться?

-- Портной спрашивал, не хочет ли, мол, барин платить

алименты.

После этого свет погас, и публика затопала ногами. Топала

она до тех пор, покуда со сцены не послышался голос

Подколесина:

-- Граждане! Не волнуйтесь! Свет потушили нарочно, по ходу

действия. Этого требует вещественное оформление.

Публика .покорилась. Свет так и не зажигался до конца

акта. В полной темноте гремели барабаны. С фонарями прошел

отряд военных в форме гостиничных швейцаров. Потом, как видно

-- на верблюде, приехал Кочкарев. Судить обо всем этом можно

было из следующего диалога:

-- Фу, как ты меня испугал! А еще на верблюде приехал!

-- Ах, ты заметил, несмотря на темноту?! А я хотел

преподнести тебе сладкое вер-блюдо!

В антракте концессионеры прочли афишу:

ЖЕНИТЬБА Текст -Н. В.Гоголя Стихи -М. Шершеляфамова

Литмонтаж -И. Антиохийского Музыкальное сопровождение -X.

Иванова Автор спектакля -Ник. Сестрин Вещественное оформление

-- Симбиевич-Синдиевич. Свет-Платон Плащук. Звуковое

оформление-Галкина, Палкина, Малкина, Чалкина и Залкинда. Грим

-- мастерской Крулт. Парики-- Фома Кочура. Мебель -- древесных

мастерских Фортинбраса при Умслопогасе им. Валтасара.

Инструктор акробатики -- Жоржетта Тираспольских. Гидравлический

пресс-под управлением монтера Мечникова. Афиша набрана,

сверстана и отпечатана

в школе ФЗУ КРУЛТ

-- Вам нравится?-робко спросил Ипполит Матвеевич.

-- А вам?

-- Очень интересно, только Степан какой-то странный.

-- А мне не понравилось,--сказал Остап,-в особенности то,

что мебель у них каких-то мастерских Вогопаса. Не приспособили

ли они наши стулья на новый лад?

Эти опасения оказались напрасными. В начале же второго

акта все четыре стула были вынесены на сцену неграми в

цилиндрах.

Сцена сватовства вызвала наибольший интерес зрительного

зала. В ту минуту, когда на протянутой через весь зал проволоке

начала спускаться Агафья Тихоновна, страшный оркестр X. Иванова

произвел такой шум, что от него одного Агафья Тихоновна должна

была бы упасть в публику. Однако Агафья держалась на сцене

прекрасно. Она была в трико телесного цвета и мужском котелке.

Балансируя зеленым зонтиком с надписью: "Я хочу Подколесина",

она переступала по проволоке, и снизу всем были видны ее

грязные подошвы, С проволоки она спрыгнула прямо на стул.

Одновременно с этим все негры, Подколесин, Кочкарев в балетных

пачках и сваха в костюме вагоновожатого сделали обратное

сальто. Затем все отдыхали пять минут, для сокрытия чего был

снова погашен свет.

Женихи были очень смешны, в особенности-Яичница. Вместо

него выносили большую яичницу на сковороде. На моряке была

мачта с парусом.

Напрасно купец Стариков кричал, что его душат патент и

уравнительный. Он не понравился Агафье Тихоновне. Она вышла

замуж за Степана. Оба принялись уписывать яичницу, которую

подал им обратившийся в лакея Подколесин. Кочкарев с Феклой

спели куплеты про Чемберлена и про алименты, которые британский

министр взимает с Германии. На кружках Эсмарха сыграли

отходную. И занавес, навевая прохладу, захлопнулся.

-- Я доволен спектаклем,-сказал Остап,-стулья в целости.

Но нам медлить нечего. Если Агафья Тихоновна будет ежедневно на

них гукаться, то они недолго проживут.

Молодые люди в фасонных пиджаках, толкаясь и смеясь,

вникали в тонкости вещественного и звукового оформления.

-- Ну,-указал Остап,-вам, Кисочка, надо-байбай. Завтра с

утра нужно за билетами становиться. Театр в семь вечера

выезжает ускоренным в Нижний. Так что вы берите два жестких

места для сиденья до Нижнего, Курской дороги. Не беда-посидим.

Всего одна ночь.

На другой день весь театр Колумба сидел в буфете Курского

вокзала. Симбиевич-Синдиевич, приняв меры к тому, чтобы

вещественное оформление пошло этим же поездом, закусывал за

столиком. Вымочив в пиве усы, он тревожно спрашивал монтера:

-- Что, гидравлический пресс не сломают в дороге?

-- Беда с этим прессом,-отвечал Мечников,-работает он у

нас пять минут, а возить его целое лето придется.

-- А с "прожектором времен" тебе легче было, из пьесы

"Порошок идеологии"?

-- Конечно, легче. Прожектор хоть и больше был, но зато не

такой ломкий.

За соседним столиком сидела Агафья Тихоновна, молоденькая

девушка с ногами твердыми и блестящими, как кегли. Вокруг нее

хлопотало звуковое оформление -- Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин

и Залкинд.

-- Вы вчера мне не в ногу подавали,--жаловалась Агафья

Тихоновна,-я так и свалиться могу. Звуковое оформление

загалдело:

-- Что ж делать! Две кружки лопнули!

-- Разве теперь достанешь заграничную кружку

Эсмарха?-кричал Галкин.

-- Зайдите в Госмедторг. Не то что кружки Эсмарха,

термометра купить нельзя! -- поддержал Палкин.

-- А вы разве и на термометрах играете?-ужаснулась

девушка.

-- На термометрах мы не играем,-заметил Залкинд,-- но

из-за этих. проклятых кружек прямо-таки заболеваешь --

приходится мерить температуру.

Автор спектакля и главный режиссер Ник. Сестрин

прогуливался с женой по перрону. Подколесин с Кочкаревым

хлопнули по три рюмки и наперебой ухаживали за Жоржеттой

Тираспольских.

Концессионеры, пришедшие за два часа до отхода поезда,

совершили уже пятый рейс вокруг сквера, разбитого перед

вокзалом.

Голова у Ипполита Матвеевича кружилась. Погоня за стульями

входила в решающую стадию. Удлиненные тени лежали на

раскаленной мостовой. Пыль садилась на мокрые, потные лица.

Подкатывали пролетки. Пахло бензином. Наемные машины высаживали

пассажиров. Навстречу им выбегали Ермаки Тимофеевичи, уносили

чемоданы, и овальные их бляхи сияли на солнце. Муза дальних

странствий хватала людей за горло.

-- Ну, пойдем и мы,-- сказал Остап. Ипполит Матвеевич

покорно согласился. Тут он столкнулся лицом к лицу с гробовых

дел мастером Безенчуком.

-- Безенчук!-сказал он в крайнем удивлении.Ты как сюда

попал?

Безенчук снял шапку и радостно остолбенел.

-- Господин Воробьянинов!-закричал он.--Почет дорогому

гостю!

-- Ну, как дела?

-- Плохи дела,-ответил гробовых дел мастер.

-- Что же так?

-- Клиента ищу. Не идет клиент.

-- "Нимфа" перебивает?

-- Куды ей! Она меня разве перебьет? Случаев нет. После

вашей тещеньки один только "Пьер и Константин" перекинулся.

-- Да что ты говоришь? Неужели умер?

-- Перекинулся, Ипполит Матвеевич. На посту своем

перекинулся. Брил аптекаря нашего Леопольда и перекинулся. Люди

говорили -- разрыв внутренности произошел, а я так думаю, что

покойник от этого аптекаря лекарством надышался и не выдержал.

-- Ай-яй-яй,-- бормотал Ипполит Матвеевич,ай-яй-яй! Ну,

что ж, значит, ты его и похоронил?

-- Я и похоронил. Кому же другому? Разве "Нимфа", туды ее

в качель, кисть дает?

-- Одолел, значит?

-- Одолел. Только били меня потом. Чуть сердце у меня не

выбили. Милиция отняла. Два дня лежал, спиртом лечился.

-- Растирался?

-- Нам растираться не к чему.

-- А сюда тебя зачем принесло?

-- Товар привез.

-- Какой же товар?

-- Свой товар. Проводник знакомый помог провезти задаром в

почтовом вагоне. По знакомству.

Ипполит Матвеевич только сейчас заметил, что поодаль

Безенчука на земле стоял штабель гробов. Иные были с кистями,

иные-так. Один из них Ипполит Матвеевич быстро опознал. Это был

большой дубовый и пыльный гроб с безенчуковской витрины.

-- Восемь штук,-сказал Безенчук самодовольно,-- один к

одному. Как огурчики.

-- А кому тут твой товар нужен? Тут своих мастеров

довольно.

-- А гриб?

-- Какой гриб?

-- Эпидемия. Мне Прусис сказал, что в Москва гриб

свирепствует, что хоронить людей не в чем. Весь материал

перевели. Вот я и. решил дела поправить.

Остап, прослушавший весь этот разговор с любопытством,

вмешался:

-- Слушай, ты, папаша, это в Париже грипп свирепствует.

-- В Париже?

-- Ну да. Поезжай в Париж. Там подмолотишь! Правда, будут

некоторые затруднения с визой, но ты, папаша, не грусти. Если

Бриан тебя полюбит, ты заживешь недурно: устроишься

лейб-гробовщиком при парижском муниципалитете. А здесь и своих

гробовщиков хватит.

Безенчук дико огляделся. Действительно, на площади,

несмотря на уверения Прусиса, трупы не валялись" люди бодро

держались на ногах, и некоторые из них даже смеялись.

Поезд давно уже унес и концессионеров, и театр Колумба, и

прочую публику, а Безенчук все еще ошалело стоял над своими

гробами. В наступившей темноте его глаза горели желтым

неугасимым огнем.


* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СОКРОВИЩЕ МАДАМ ПЕТУХОВОЙ *