Михаил Успенский
| Вид материала | Документы |
- Михаил Успенский, 3187.78kb.
- Андрей Лазарчук, Михаил Успенский, 3458.41kb.
- Андрей Лазарчук, Михаил Успенский, 5841.56kb.
- Ирина Адронати, Андрей Лазарчук, Михаил Успенский, 4128.01kb.
- Уистоков горной школы в начале ХХ века стояли известнейшие ученые-горняки, 313.7kb.
- План: Успенский собор; Архиерейский дом; Высокий уровень древней культуры рязанского, 240.41kb.
- Н. В. фон Бока. (c) Издательство Чернышева. Спб., 1992. Об авторе: Петр Демьянович, 7908.15kb.
- 27006, Москва, Успенский пер., д. 10, стр. 1, тел. +7 (495) 950, 34.56kb.
- Источник: приан ру; Дата: 25. 07. 2007, 1194.96kb.
- Симфония №6, фа мажор,, 117.38kb.
ГЛАВА 26
За городскими воротами ничего страшного не произошло. Более того, по краям дороги стояли Нарядно одетые горожане и поселяне. Они выкрикивали здравицы, бросали в пыль первые весенние цветы. Среди них то и дело попадались переодетые ярыжки, узнаваемые только по испитым лицам. Всё таки Липунюшка оказался толковым царём. Разве можно отказать своему народу в изъявлении восторга? Кто против этого возразит?
Жаль только, что Еруслания большая, и на весь путь восторженного народу не хватит.
Лука шагал на всю ширину сарафана. Плевать на походку, лишь бы ночь не застала в лесу.
Тиритомба еле поспевал за ним, не веря своему арапскому счастью.
Много поодаль за ними катилась запряжённая шестёркой лошадей карета с европейскими наблюдателями. Там и без дона Хавьера с фрау Карлой народу хватало. А ведь есть ещё и контрольные посты на дорогах! Они обязательно будут проверять печати на мешке. Хорошо хоть не девичество!
За каретой тащилась простая телега. Там, на сене, лежали мордами вниз Тремба и Недашковский. Возница легонько постёгивал гнедую клячу хворостинкой. Царь Липунюшка щедро предоставил посланцам своего брата Кесаря двух богатырских коней и выразил глубокое сожаление, что господа легаты не смогут передвигаться верхом.
Цепь ряженых вдоль дороги редела, редела и сошла на нет. Население кончилось.
Теперь можно было и поговорить.
— Леди Анна, давайте я понесу ваш мешок! — предложил Тиритомба.
— Да ты своё то хоть унеси, — сказал Лука. Верно, бедный арап и так еле еле плёлся под тяжестью багажа своей госпожи. Атаман был девушка серьёзная, основательная.
— Леди Анна, я вам чрезвычайно признателен! Мог ли я мечтать! Что такое небесное создание!
— Я тебе тоже признателен, маленький разбойник. Особенно за письмо твоё...
— Какое письмо? — арап чуть не выронил свои короба.
— Да то, которое ты мне в тюрьму с дороги прислал. Про батюшку моего, про непроворного инвалида... Ночь, улица... Ты, братец, видно, здорово пьян был, коли не помнишь!
— Но я же не тебе... Не вам...
— Мне, мне. Я тебе сразу решил признаться. Не то ты ешё, паче чаяния, ночью полезешь меня за перси хватать. А я этого не люблю, когда ты меня за перси хватаешь.
Тиритомба сел прямо на дорогу.
— Вставай, вставай. Вот дойдём до того самого места, где первую ночь разбойниками ночевали, там и отдохнём.
— Кто вы, леди Анна? — пролепетал арап. Размалёванное лицо его сделалось серым. Потешно выглядел поэт в кожаной распашонке безрукавке, в широченных алых, в цвет сарафана, шальварах, в туфлях с загнутыми носами. В тюрбан поэта были воткнуты павлиньи перья — видимо, царь лисовин и тут поохотился.
— Я, мой бедный маленький друг, твой старый товарищ Лука Радищев.
— Не может быть!
Тиритомба заозирался, ища поддержки неведомо у кого. Но на дороге они были одни, не считая далеко отставших контролёров. Только в полях поскрипывали сошеньки, почиркивали лемешки: поселяне ерусланские приступили к весеннему севу. Да синела вдали гребёнка леса.
— Хорошо, что дождей в расписании покуда нет, — сказал Лука. — А то бы мы
попрыгали в грязи. Ну да всё впереди.
— Как можно поверить, чтобы...
— Ты же поэт, Тиритомба! Где твоё воображение? Ведь для поэта любое чудо — обычное дело! Ну, произошло со мной чудо — обычное дело! Ну, не по моей воле. А жить то надо! Вот когда ты мне поможешь исполнить царскую волю, тогда и увидишь прежнего Луку.
Тиритомба глядел на атамана с таким страхом, словно видел перед собой не писаную красавицу, а огромного говорящего таракана.
— Прими это как данность, — сказал Радищев. — Вспомни учение стоиков. Да отдай ка мне свои узлы с коробами, а то свалишься ешё...
Тут поэт окончательно уверовал в чудесное превращение. Так поступить мог только Лука Радищев.
Освободившись от груза, Тиритомба весело запрыгал рядом с другом в сарафане и прыгал до самого привала.
— Как же мне тебя называть, атаман? — спросил он, уже сидя на траве и поедая пироги, полученные в дорогу от царских стряпух.
— На людях зови леди Анной. Мне такое обращение понравилось. И не на людях тоже зови, а то вдруг ляпнешь с непривычки... Да не капай маслом на шальвары! Я тебе стирать не нанималась! Лучше посмотри — ладно ли?
Атаман поворачивался и так и этак. Прекрасное тело мелькало в разрезах сарафана, приводя поэта в неистовство. Тиритомба протянул было руку, но тотчас же пребольно получил по пальцам.
— Зря я тебя, похабника, взял, — вздохнул Радишев. — Полагал родным человеком. А ты только об одном думаешь. Зарежу ведь! Ты же солнце нашей поэзии! Меня потомки проклянут!
— Прости, атаман, — сконфузился Тиритомба. — Не могу удержаться — столь ты хорош!
Радищев покончил с нарядом и тоже сел на траву, успев ешё ухватить последний пирог.
— Да, истинный рыцарь! Чуть не заморил прекрасную даму голодом... Ведь поэт, когда влюблен, должен чувства свои в самых изысканных виршах выражать, а не лапами своими погаными тянуться. Кстати, оружие то ты взял?
— А как же! — и Тиритомба вытащил из мешка кривой клинок, обернутый тряпкой. — Ятаганчик из царской коллекции! Три сапфира в рукоятке!
— При чём тут сапфиры? А сталь добрая.. Прицепи и никогда с ним не расставайся: в недобрый час придётся тебе и честь мою отстаивать!
— Слушай, атаман, а вдруг меня узнают?
— Да тебя родная мать... — начал атаман и осёкся.
Матери своей бедный арап не помнил. Отца тоже.
— Хорошо, — сказал арап. — Буду слагать вирши. И честь твою защищать, хотя бы и до смерти. Я, кстати, уже про это сложил куплеты...
— Про что?
— Да на смерть свою. Так и называется: «На смерть поэта», как если бы я погиб от злодейской руки". В задаток сочинил. А то мало ли кто потом захочет меня оплакать. Виршеплёт какой нибудь армейский... Вот слушай:
Ай ай ай ай!
Убили негра!
Он пал, растерзанный
Толпой...
— Ну ка хватит! — вскричал Радищев. — Чтобы я больше этого не слышал! А виршу порви чтоб я её и не видел! Нечего накаркивать самому себе погибель!
— Хорошо, — сказал Тиритомба. — Может, ты и прав... Тогда слушай про другое:
Что ты жадно глядишь на природу,
На роскошное лоно её?
Обрати лучше взор свой к народу,
Посмотри на худое житьё!
До пупа разорвавши рубаху
И в сияньи свободы клинка
Ты в сраженье, в тюрьму и на плаху
За неряху пойдёшь мужика!
Ему некогда мыться, чесаться,
Погрязаючи в рабском труде.
Насекомые твари гнездятся
Все в косматой его бороде...
— Ну нет, — прервал поэта Лука, — не пойду я за неряху. Ещё чего! Ко мне, вот увидишь, князья и бояре свататься станут...
Тут атаман опомнился.
— Это и не вирши у тебя получились, а пропагация! Она нам теперь ни к чему! Мужика ерусланского колом на борьбу не подымешь — пробовали уже!
Обидеть поэта может всякий...