Первая. О предках глава вторая
| Вид материала | Документы |
- Первая. Железная звезда Глава вторая, 4801.96kb.
- Мысленный эксперимент как метод научного познания, 1259.63kb.
- Первая. Появление богини среди людей глава вторая, 5073.31kb.
- Предисловие Лизы Джименез Введение Существует ли Бог на самом деле? Глава первая Сознание, 825.28kb.
- Первая. Новое восприятие проблемы рождаемости глава первая, 1589.66kb.
- Первая. Новое восприятие проблемы рождаемости глава первая, 5106.96kb.
- Философское учение платона содержание, 163.53kb.
- А. И. Уткин глобализация: процесс и осмысление оглавление Глава первая, 3584.73kb.
- Первая. В исторической тени (1877-1917) Глава вторая, 6686.75kb.
- Первая. Некоторые аспекты современных опытов глава вторая, 2036.04kb.
Когда нужно было ехать в Портсмут, Муравьев, приехав сюда и вникнув немного в это дело - испугался, сделался больным, и я должен был совершенно неожиданно поехать в Портсмут на это ужасное дело, ужасное в смысле трудности, потому что, когда я ехал на это дело, я отлично понимал, что как бы оно ни кончилось, в ближайшие времена будут на меня "вешать собак".
Если мир будет заключен, то скажут, что я заключил мир несвоевременно, что если бы я этого не сделал, не заключил бы мира, то мы расколотили бы японцев в пух и прах. А если бы мир не был заключен, а продолжалась бы война, то явились бы опять сотни тысяч смертей, полнейшее разорение России и новый позор в военном отношении - все это могло бы кончиться полнейшим крахом Российской державы.
Конечно, я досадовал на Муравьева за этот его поступок, потому что он, как дипломат, нес большую обязанность принять на себя это трудное дело, нежели я.
Я видел Муравьева в Риме в 1907 году в последний раз, это было за несколько месяцев до его смерти.
Моя жена очень болела, поэтому я был с нею за границей в Виши, откуда затем мы приехали в местечко на Женевском озере, около Лозанны в Унии. Тут я виделся с знаменитым хирургом Кохером и решился сделать моей жене операцию. Но Кохер, так как он пользовался отпуском и отдыхал - просил отложить операцию недели на две-три.
Наступило 20 октября - в этот день я со времени смерти Императора Александра III всегда бывал на заупокойной литургии и панихиде; так как мне и в этом году хотелось быть на заупокойной литургии и панихиде, то я и решил поехать в Рим, чтобы пробыть там этот день.
Когда я приехал в Рим, то Муравьев, узнав об этом, сейчас же приехал ко мне в гостиницу и вот эти 3-4 дня мы с ним были почти неразлучно; мы вспоминали все прошедшее, причем я разъяснил ему некоторые вещи, объяснил ему свои действия в тех случаях, когда он находился в заблуждении и видел в {296} моих поступках нечто неблагоприятное для меня, то, чего у меня и в уме не было.
В конце концов Муравьев говорил мне о том, что он сознает, что будучи министром юстиции, он в своих отношениях не всегда был корректен.
В это время в Рим его жены не было, она приехала только в последний день перед моим выездом оттуда.
Вид Муравьева, по моему мнению, был довольно, как будто бы потрепанный, хотя он мне говорил, что чувствует себя хорошо. Муравьев совсем погряз в дипломатии, и я заметил, что поставил он себя, как посол, в Риме отлично.
Своим делом он очень много занимался, хотя, как известно, чтобы быть послом не нужно очень много заниматься; большинство послов часто ровно ничего не делает. Но Муравьев своим делом занимался и пользовался в Риме некоторым авторитетом, что весьма естественно, потому что, как я уже говорил, Муравьев был чрезвычайно талантливый и умный человек; он и раньше владел отлично французским языком, теперь же он окончательно овладел им, а также начал порядочно говорить и по-итальянски.
Я рассказывал Муравьеву о всех тех перипетиях, которые нам, главным образом мне, пришлось пережить после того, как он покинул Петербург, т. е. о событиях войны, приведших к Портсмутскому договору, о моей роли в Портсмутском договоре, потом, как затем я вернулся в Петербург, о событиях, связанных с 17 октября, о моем премьерстве в течение полгода, о тех ужасах и аде, которые я в это время претерпел.
В день моего отъезда Муравьев обратился к итальянскому правительству, чтобы мне дали отдельное большое отделение, сам провожал меня на вокзал.
Последние слова, сказанные мною Муравьеву были:
- Как вы, Николай Валерианович, счастливы. Сколько мне после того, как мы с вами расстались в Петербург, пришлось пережить, сколько вытерпел я огорчений, опасностей, людской злобы. А вы были все это время здесь, в Рим, в отличном, превосходном климате и для вас все случившееся казалось таким отдаленным, касающимся вас только как вообще всякого русского человека. Как вы счастливы, как я вам завидую.
С этими словами я и ухал, а через несколько месяцев последовало известие, что Муравьев умер.
{297} Когда я был министром путей сообщения, а потом и министром финансов - то все это время при Император Александр III министром иностранных дел был Гирс.
Раньше Гирс был товарищем министра иностранных дел, но в царствование Императора Александра III он все время был министром.
Государь Император ему доверял и его любил. Гирс был человек осторожный, дипломат, чиновник со средними способностями, без широких взглядов, но опытный.
Он как раз подходил, чтобы быть министром иностранных дел при таком Император, как покойный Император Александр III.
Император Александр III как то раз сам так выразился: "сам себе я министр иностранных дел".
Александр III относился к Гирсу, как к секретарю по иностранным делам, хотя это нисколько не исключало того, что иногда Император Александр III слушал Гирса, когда он видел, что Гирс делает ему какие-нибудь указания, которых он не имел в виду.
Раньше чем сделался товарищем министра иностранных дел, Гирс был послом в Швеции, а ранее перед этим занимал где-то пост генерального консула - кажется где то на Балканах.
Гирс был прекрасный человек, очень уравновешенный, спокойный, смирный. В тех случаях, когда мне приходилось с ним сталкиваться - мои отношения всегда с ним были самые лучшие; вообще я от него ничего, кроме разумных вещей не слыхал.
В особенности я полюбил Гирса, когда увидел, как он привязан к Императору Александру III.
В Крыму, во время болезни Императора Александра III, Гирс тоже был несколько болен и не выходил из своих комнат.
Так как я крайне интересовался всем, что касается болезни Императора Александра III, то я первый узнал, что Государь безнадежен и что кризис должен был наступить через несколько дней, если не через несколько часов.
Узнав это, вскоре я должен был быть у Гирса по какому то делу, причем неосторожно сказал ему, что Александр III безнадежен. Старик начал плакать горькими слезами. Меня это удивило, потому что я никак не мог себе представить, чтобы такой, {298} по-видимому, сухой бюрократ, такой сухарь, мог бы так привязаться к человеку, как он был привязан к Императору Александру III.
Как я уже говорил, Император Александр III был такой человек, что всякий, кто имел счастье к нему приблизиться - не мог не преклоняться перед этим великим Царем, но я не ожидал, что бы этот сухой бюрократ Гирс был так к нему привязан.
Во время моего директорства департаментом и потом, когда я был министром путей сообщения, я очень часто бывал у министра финансов Вышнеградского. Там я встречался с целой плеядой литераторов более или менее известных.
Так, я постоянно там встречался с известным поэтом Майковым, который был другом Ивана Алексеевича Вышнеградского, и даже часто Вышнеградский советовался с ним по общим вопросам. Майков был человек очень умный, довольно ретроградного направления, но, во всяком случае, это был выдающийся поэт и человек, в общем, достойный и прекрасный. Благодаря тому, что между Вышнеградским и Майковым были такие дружеские отношения - Иван Алексеевич без всякого основания сделал сына Майкова директором ремесленного училища Цесаревича Николая. Сын Майкова вел это училище очень скверно, и я был вынужден (когда я сделался министром финансов и председателем общества, в ведении которого находилось это училище) этого Майкова уволить. - Затем этот Майков, вследствие близости своей с Дубровиным в 1905 году, вошел в союз русского народа и был одним из ближайших сотрудников Дубровина во всех тех безобразиях, который Дубровин творил, в том числе и по убийству Герценштейна. - Итак, этот самый Майков сделал свою карьеру через союз русского народа; теперь он состоит вице-председателем общества, на попечении которого находится училище Цесаревича Николая и женское училище Императрицы Марии Александровны; он имеет высший надзор над этим мужским ремесленным училищем, т. е., над тем, где он был ранее директором, какового места он должен был лишиться по моему решению, вследствие несоответствующего с его стороны поведения, а именно: он распустил учеников и даже с учениками старшого класса кутил по ночам.
У Вышнеградского же я встречал и другого известного литератора того времени, а именно Полонского, тоже известного поэта. {299} Полонский был хромой и ходил на костыле. Это был человек другого склада - человек, если можно так выразиться - более гуманный, с некоторым либерализмом в суждениях; человек боле светлый, нежели Майков. Как Полонский, так и Майков уже умерли, но Полонский оставил после себя так называемое Общество Полонского, которое несколько раз в год собирается и в котором производятся различные литературные чтения в память Полонского. - Вообще, как человек, Полонский был гораздо боле симпатичным, чем Майков.
Встречал я у Вышнеградского и Григоровича, также известного литератора, написавшего несколько выдающихся повестей. В то время Григорович был тоже в пожилых летах, но это был человек совсем другого рода, нежели Полонский и Майков, а именно - это был светский человек; он очень любил общество и общество светское; он был весьма остроумный и гораздо боле блестящий человек, чем Полонский и Майков. Григорович был другом Тургенева.
Кроме того я встречал там же и Ивана Алексеевича Страхова - полуфилософа, полукритика. В это время Страхов очень сблизился с Л. Н. Толстым, а потому часто рассказывал о нем. И судя по изданным теперь письмам графа Л. Н. Толстого - видно, что, действительно, одно время Л. Н. Толстой был очень близок с Страховым. - Но, очевидно, впоследствии, отношения их несколько изменились, так сказать, охладели.
У Вышнеградского же я встречал очень интересную особу - княгиню Радзивилл (Она была урожденная Ржевуская.); эта княгиня Радзивилл была очень красива собою, муж же ее был совершенно ничтожный человек. По-видимому, за нею ухаживал или, по крайней мере, увлекался ею Иван Алексеевич Вышнеградский. Эта княгиня Радзивилл впоследствии оказалась большою авантюристкой.
Как известно, начальником охраны Государя Императора был Черевин; кроме того он был генерал-адъютантом и очень {300} близким человеком при Императоре Александр III. - При Императоре Александре II он был начальником царского конвоя. Черевин был человек общества, с обыкновенным образованием (он был гвардейский офицер), но с большим здравым смыслом и умом; до известной степени он был остроумен, но был очень склонен к употреблению крепких напитков. Я не сомневаюсь, что он подавал всегда xopoшие советы и, вероятно, он имел случай давать xopoшие советы своим монархам, к которым он был близок. К Черевину как Император Александр III, так и Императрица Mapя Феодоровна относились очень благосклонно. Манера Черевина, его речь - были довольно прямые и резкие, что соответствовало характеру Императора Александра III и мало соответствует более нежному характеру нынешнего Императора Николая II. - Поэтому, когда Император Николай II вступил на престол, то Черевин, как будто бы, был устранен, хотя звание за ним сохранилось, но влияние его было совершенно уничтожено; он мало виделся с Императором Николаем II, а более состоял при Императрице Матери - Mapии Феодоровне. Впрочем, вскоре после вступления Императора Николая II на престол Черевин умер от воспаления легких.
Разсказывая о Черевине, мне вспоминаются некоторые подробности, которые характеризуют - с одной стороны его характер, а с другой стороны - отношение его к Императору Александру III.
Как то раз Император Александр III возвратился с маневров, которые происходили на западе (это было на Петербурго-Варшавской ж. д.). Черевин по обыкновению, после обеда, был очень подогрет и вот, когда после обеда он сел играть в карты с Императором Александром III, то все время приставал к Императору. - Он все спрашивал у Императора: будет ли Император горевать и плакать, когда он, Черевин, умрет? - Говорил, что он чувствует приближение смерти и что ему не так жалко, что он умрет, как жалко думать о том, как этим будет огорчен Император Александр III. Император ему все говорил: "Отстаньте вы от меня". - Затем Черевин начал приставать к Императору, чтобы он до его смерти дал ему ленту Александра Невского; причем, Черевин стал перечислять Императору всех своих сверстников, которые уже давно носят ленту Александра Невского, между тем как он - Черевин до сих пор носит ленту Белого Орла.
{301} Впрочем, надо сказать, что, действительно, обыкновенно Император Александр III награждал наиболее скупо именно своих приближенных.
Вообще, в отношении наград он был очень скупой, а в особенности по отношению к своим приближенным.
Когда сын известного богача и члена Государственного Совета Половцева (о котором я имел уже случай говорить) женился на графине Паниной, то Черевин к Половцеву имел особое дипломатическое поручение.
Дело в том, что, очевидно графин Паниной матери, жене Петрункевича (известного крайнего кадета, члена первой Государственной Думы) было обещано, что если ее дочь, графиня Панина, выйдет за кого-нибудь замуж, то мужу будет передано имя графа Панина, для того, чтобы эта фамилия, довольно известная, - так как Панин был министром юстиции и вообще играл очень выдающуюся роль при Императоре Александре II, - чтобы эта фамилия не пропала, так как эта девица Панина есть последний отпрыск этой фамилии.
Очень может быть, что Половцев, который вообще был падок на такие внешние отличия, был отчасти рад тому, что сын его женится на девице Паниной и будет называться графом Паниным.
И вот Половцев-отец обратился к Черевину, чтобы он доложил Государю о том, что было обещано гр. Паниной, а именно, что мужу ее дочери будет дан титул графа Панина, и так как теперь сын Половцева женится на гр. Паниной, то он и просит напомнить, чтобы ему был дан этот титул.
Император Александр III очень не любил Половцева, а поэтому ему ужасно не хотелось дать Половцеву этот титул. Поэтому Император сказал Черевину:
- Поезжайте к Половцеву и дайте ему как-нибудь понять, что я не хочу дать этот титул его сыну.
Вот в этот день Черевин приходит к нам после завтрака, он был уже значительно под шофе; мы пили чай, а ему подали бутылку шампанского. Пока он его пил, я и спрашиваю:
- Для чего вы приехали в город?
(Так как Государь большею частью жил в Гатчине.)
- Я имел, - говорить, - дипломатическое поручение к Половцеву от Государя.
Я ему говорю:
- Как же вы исполнили это поручение?
{302} - Да я, - говорит, - очень ловко исполнил. Как только я приехал к Половцеву, позавтракал, Половцев меня и спрашивает: как же относительно титула? Когда Император Александр III его даст? - Мне не хотелось сказать прямо, что Государь не хочет дать титула, и я сказал ему так: видите ли, Государь не желает, чтобы ваш сын носил достойное имя графа Панина, а если вы хотите, чтобы ваш сын был графом, ну так пусть будет Половцев графом Петрункевичем.
Ну, а Петрункевич находится и теперь под некоторым сомнением в смысле неблагонадежности, а в те времена имя Петрункевича было равносильно имени революционера. Понятное дело, каким образом мог встретить Половцев такое предложение.
В другой раз Черевин пришел к нам из яхт-клуба, также сильно подогретый (все это происходило тогда, когда я был министром финансов). Я его спрашиваю:
- С кем вы завтракали в яхт-клубе?
- Ах, - говорит, - я завтракал, а потом сидел и пил с князем Долгоруким (С тем самым князем Долгоруким, который теперь занимает пост посла в Риме, а при Императоре Александре III, был посланником в Персии. При Императоре же Александре III он потерял это место. Император Александр III неблаговолил к князю Долгорукому, потому, что действительно, у князя Долгорукого был двойственный, не прямой характер. Вообще князь Долгорукий был человек неискренний.).
Так вот я и спрашиваю у Черевина:
- Так что ж, вы хорошо провели время?
- Да, - говорить, - мы хорошо по-дружески разговаривали, много выпили с князем Долгоруким.
- Почему, - говорю я, - Долгорукий за вами так ухаживал?
- А потому, - говорит, - что он просит меня упросить Mapию Федоровну, чтобы его назначили послом в Данию (Это было в то время, когда Император Александр II умер и вступил на престол Император Александр III.).
А в те времена вообще назначение послом в Данию было равносильно тому, что карьера в дипломатическом корпус - открыта, потому что посол в Дании Моренгейм затем сделался самым видным послом в Париже; Муравьев, ранее бывший послом в Дании, сделался впоследствии министром иностранных дел; Извольский, {303} назначенный послом в Данию после Муравьева, также стал министром иностранных дел.
Дания - родина Императрицы Марш Федоровны и, так как Императрица Мария Федоровна и вообще наша Царская семья часто бывают в Дании (особенно часто бывали в Дании в те времена, когда еще не было молодой Императрицы Александры Федоровны, которая родом из Дармштадта), то понятно, что тамошние послы обращали на себя внимание Императоров и Императриц, а поэтому и делали карьеру.
Вот, Долгорукий и упрашивал Черевина, чтобы он упросил Марию Федоровну, чтобы его сделали послом в Дании.
Через некоторое время после этого я встретился с Черевиным и спросил его:
- Ну что же, просили вы Императрицу за князя Долгорукого?
- Как же, - говорит, - я просил и передал уже Долгорукому ответ Императрицы.
- Какой же, - говорю я, - был ответ?
- Я, - говорить, - рассказал ему весь разговор, который имел с Императрицей. Я сказал Императриц, что вот князь Долгорукий очень упрашивает Вас, чтобы вы назначили его послом в Данию. Но, так как Императрица не любит Долгорукого, то Она мне и сказала: "Как же я могу просить о назначении его послом, когда место это там занято?" На это я Императрице ответил: Совершенно верно, что место занято, но только согласитесь на то, что если место это будет свободно, то Долгорукий будет назначен туда послом, потому что, раз - продолжал Черевин, - Вы скажете это Долгорукому, он ни перед чем не остановится, поедет в Данию, отравит посла и тогда место будет свободно. Вы пообещайте только ему, что когда место будет свободно, Вы его назначите.
- Что же, - спрашиваю я - вы сказали это Долгорукому?
- Да, - говорит, - я сказал Долгорукому, чтобы он ехал в Данию, постарался как-нибудь уничтожить посла, тогда место будет свободно, и он будет назначен.
Так вот эта самая Радзивилл, о которой я уже говорил, она, попросту, жила с Черевиным, а поэтому имела некоторое влияние в Петербургском обществе, так как Черевин был влиятельным человеком, а вследствие этого и княгиня Радзивилл могла оказывать некоторое влияние.
{304} После смерти Черевина у нее обнаружились не вполне чистые дела, и она переехала в Англию. В Англии она сблизилась с этим известным (я забыл его фамилию) англичанином, кажется - из евреев,. который нажил огромное состояние на африканском золоте (это было до Бурской войны; насколько я помню, фамилия его Родс или что-то в этом род). Княгиня жила с ним совершенно maritalement; Ездила с ним в Африку на эти золотые копи. Затем этот англичанин умер. По-видимому, умер он так неожиданно, что ничего существенного ей не оставил.
Затем явился вдруг вексель от этого самого банкира-афериста на имя Радзивилл, на очень большую сумму. Вексель был предъявлен в суд, но было доказано, что он поддельный и, в конце концов, княгиня Радзивилл попала в тюрьму, где и высидела все причитающееся ей наказание. По выходе из тюрьмы она описала в своих мемуарах все касающееся этого дела. Мемуары эти произвели впечатление на некоторое время, - на неделю, - а теперь они, конечно, позабыты. Сама княгиня Радзивилл очень постарела; я ее видел не так давно во Франции в Aix les Bains. Она поймала сравнительно молодого англичанина и женила его на себе. У этого англичанина, по-видимому, никаких средств нет, и женился он на этой старухе, которая когда-то была красива, из-за денег (так как сравнительно, небольшие деньги у нее сохранились).
Во время пребывания моего на посту министра путей сообщения, конечно, я встречался с различными железнодорожными деятелями, с которыми, как я уже это объяснял, у меня были совершенно особые отношения.
Отношения эти были таковы, что они отлично знали, что повлиять на меня нельзя, что сам я железнодорожное дело знаю, и всех их знаю, а следовательно всякого рода разговоры со мною, в которых они хотели бы представить мне что-нибудь в том виде, в каком это им желательно - совершенно напрасны. То, что нужно делать-я знаю и без них, и они были вполне уверены, что с одной стороны я буду вести железнодорожное дело так, что все, что не соответствует интересам и правам государства, - я не допущу, а с другой стороны все, что по справедливости нужно будет сделать для железнодорожных обществ - вообще, и для железнодорожных служащих - в частности, - мною будет сделано.
{305} Затем я хочу сказать несколько слов о некоторых железнодорожных деятелях, о которых я не досказал, когда я говорил о моей железнодорожной деятельности.
Прежде всего, я хочу рассказать то, что я не досказал относительно Блиоха. Блиох быль еще жив, когда я был министром путей сообщения и когда я был министром финансов. Он не приходил ко мне с железнодорожными делами, а приходил по поводу других дел, а именно:
Он в это время все хотел прославиться, а поэтому проводил мысль о всеобщем мире; по этому поводу писал, или, вернее, ему писали, а он под своей фамилией издавал различные книги относительно всеобщего мира, относительно разоружения, доказывая, что в этом заключается спасение не только Европы, но и всего человечества. Вообще пропагандировал очень сильно эту идею.
Конечно, идея сама по себе, идея о мире, идея о разоружении - есть величайшая идея, и всякий человек, который этим делом занимается, который этому делу посвящает свои силы - достоин полного уважения, хотя я не могу не признать, что идея эта именно потому, что она чересчур велика, - трудно реализуема, и пройдет еще много веков ранее, нежели эта идея может дать какие-нибудь практические результаты.
Напротив, мы видим другое, мы видим, что если войны и сделались гораздо реже, чем были прежде, то зато, если ныне случается одна какая-нибудь война, она по своим результатам равняется десяткам войн, который бывали в прежние времена. Так что ужасы войны все более и более увеличиваются, и если войны бывают нынче редки, то потому, что происходить постоянная война: война всеобщего вооружения со всеми бедствиями, от сего проистекающими, только войны с непосредственными кровопролитиями происходят сравнительно редко.
Кровопролития эти избегаются именно тем, что происходит постоянная мирная война; война посредством вооружения; на это вооружение тратятся громадные деньги, которые ложатся бременем большею частью на бедный класс населения; и кроме того отрывается масса населения от производительного труда; и если не проливается прямо кровь населения, то зато проливается понапрасну его пот, тратятся его производительные силы, нарушается спокойная жизнь народа, и его благосостояние; увеличиваются бедность, нищета, болезни и смертность. В то время, когда я сделался министром финансов, Блиох хотел привлечь к своей идее Императрицу Александру Феодоровну и молодого нашего Императора (который тогда недавно только вступил на престол),