Geum.ru

Александр Мень «Сын Человеческий» Сокращенный журнальный

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   17

ПОСЛЕСЛОВИЕ


 

Когда я в свое время писал предисловие к книге отца Александра Меня, я

как будто позабыл и о нем, и даже о самом его труде, чтобы всецело

сосредоточиться на проблеме служебного, пропедевтического пересказа

Евангелий. Я верил тогда и верю сейчас, что такой характер предисловия

отвечал воле автора книги, -- чтобы читатель думал не о нем, а о Христе.

Но пришлю время, когда мы должны подумать об отце Александре. Говорить

о нем теперь трудно, ответственно -- и необходимо.

Его не стало в живых. 9 сентября 1990 г., за день до Усекновения главы

Иоанна Предтечи, топор убийцы рассек его голову. Голову священника на пути в

храм. Недруги столько корили его нерусской его кровью (кровью ветхозаветных

патриархов); и вот теперь кровь его навсегда смешана с русской, с московской

землей. С землей края преподобного Сергия. Более нерасторжимой связи и быть

не может. Как часто за это столетие земля наша орошалась священнической

кровью! Настал черед и для его крови.

Было бы неправдой утверждать, будто уважение к мученической кончине

свойственно одним только христианам. Оно, это уважение, отличает живую душу

от мертвой, людей -- от нелюдей. Но христианин приучен понятиями своей веры

видеть в такой кончине высшее подтверждение смысла прожитой жизни, славу,

которая дается не всякому и которую нужно заслужить. (Как говорил однажды

покойный, мы поднимаемся на гору, и по пути у нас столько ошибок, столько

открытий! Но на самой вершине горы -- крест.) Подумаем: день за днем

священник по богословскому смыслу литургии участвует в крестной Жертве

своего Учителя; и вот собственная его жертва сливается с той Жертвой.

Пролитая кровь -- великая сила. Если о ней забывают, это -- проклятие.

Если о ней помнят, как должно, это -- благословение земле. Нашей, русской,

земле.

Страстотерпческий удел постиг очень радостного человека. Скажем проще,

по-житейски: веселого человека. Одного из тех, что простым своим

присутствием гонят вон глухонемого беса уныния, излечивают от черной немочи,

очищают воздух, которым стало невмоготу дышать. Многочисленные чада отца

Ферапонта -- помните антагониста отца Зосимы из "Братьев Карамазовых"? --

находили, находят и будут находить эту веселость несовместной с духовным

подвигом, со священническим саном, однако не они, а он был избран для такого

конца; поневоле задумаешься. Их серьезность рукотворная, от человеков; а его

кончина -- от Бога. Что до обыкновения отца Александра вести себя, мне

вспоминаются слова очень злого критика христианства -- Фридриха Ницше.

Последний говорил, что христиане-де неубедительны для него самым своим

видом, потому что больно уж они "unerlцst" -- по ним не чувствуется, что

Христос их вправду искупил, избавил, вызволил из кабалы зла. Христианам

стоит иногда вполуха прислушаться к таким нападкам -- может быть, удастся

извлечь для себя "от противного" духовную пользу. Но сейчас я веду к тому,

что про отца Александра сам Ницше не смог бы повторить своего словечка

"unerlцst". Ликующая свобода чад Божиих, твердое знание, что смерть и ад в

самом деле бессильны, что от любви Христовой вправду ничто не может отлучить

-- "ни смерть, ни жизнь" (Рим. 8:38), -- в каждом жесте, в каждой интонации,

сквозь отчаянную каждодневную усталость. Это могло казаться "жовиальностью"

-- а было едва ли не буквальным исполнением слова апостола Павла: "Радуйтесь

всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь!" (Фил. 4:4).

Судить о веселости отца Александра следует с тем большей осторожностью,

что ведь за ней опыт верности вере в годы Великого Отступничества, когда

верных оставалось очень, очень мало, и каждый из верных непосредственно

ощущал на себе отяжелевшую руку князя мира сего. Верность эта была

унаследована от матери. Елена Семеновна крестилась вместе со своим

семимесячным сыном у "катакомбного" священника, когда на дворе стоял 1935

год, атеисты без малейшего смущения официально именовали себя безбожниками,

а исчезновение христианства в советском обществе планировалось запросто на

общих основаниях с другими подробностями пятилеток. Александр Владимирович

Мень был рукоположен в сан диакона и затем священника, когда воина на

уничтожение против христианства перешла в менее кровавую, но весьма

разрушительную стадию хрущевских гонений. И ведь не в одних внешних гонениях

было дело. Те участники религиозно-философских кружков, которые позднее, при

Брежневе, теряли работу или даже шли в тюрьму, ощущали хотя бы пассивное

сочувствие интеллигенции, хотя бы непоследовательные попытки помощи из-за

рубежа; о них знали, их уважали. Напротив, в сталинские и даже хрущевские

годы имело место единственное в своем роде психологическое давление:

общество навязывало верующему роль не то чтобы "инакомыслящего" -- какое

там! -- а попросту глупца из глупцов, который по вредной своей дикости все

еще не узнал того, что обязан знать каждый грамотный человек. "Но наука

доказала, что души не существует", -- как сказано у Николая Олейникова.

Против верующего -- все: не только "органы", не только "официоз", но и

общественное мнение снизу доверху, включая либералов "оттепельной" формации.

Трудно не дрогнуть, когда все шагают в ногу и атеизм наслаждается статусом

самоочевидной аксиомы. Кому охота быть белой вороной! Когда в свои школьные

и студенческие годы Алик Мень неуклонно пополнял свое религиозное

образование, за этим стоял такой подвиг верности, о котором трудно составить

себе понятие современному юноше, щеголяющему знанием Отцов Церкви, Владимира

Соловьева, отца Павла Флоренского. И хочется спросить: где были тогда

нынешние судьи недостаточно строгого православия отца Александра -- на

комсомольских ли собраниях, или еще на пионерских? Но я-то помню время,

когда и те православные, которые были по типу ментальности резко отличны от

отца Александра, отзывались о его деятельности очень уважительно. Уж слишком

уникальной была эта деятельность для 60-х годов. Из всех религий

христианство менее всего может быть сведено к "отправлению культа", но

именно так поступали с ним на официальнейшем уровне законодательных и

конституционных формулировок, не говоря уже о каждодневной практике. Недаром

самая святая часть христианского канона называется Благой Вестью; в самом

центре христианской веры -- весть, которую надо принять и передать дальше.

На каждого христианина, тем более на каждого священника долг апостольства и

миссионерства возложен евангельскими словами Христа: "Идите, научите все

народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа" (Матф. 28:19). Но на

языке времени исполнение этого долга называлось "религиозной пропагандой" и

приравнивалось к наказуемым преступлениям. Здравомысленные люди

успокаивались на том, что невозможное невозможно. И когда среди недоброго,

враждебного молчания, разлившегося по всей нашей земле, зазвучал одинокий

голос в защиту веры, апостольский, миссионерский голос, обращенный прямо к

современнику, -- как объяснить молодым, что это означало в те годы?

Подчеркнем еще раз, что голос этот с самого начала адресовался точно и

конкретно -- к современнику. Есть искушение вывести Церковь из движения

истории, "дабы подальше от людей она была еще святей", как давно сказано в

эпиграмме поэта-символиста Вяч. Иванова. Оно, конечно, от людей одни

неприятности, так что было бы куда благообразнее устроить Церковь без людей,

из одних ангелов, но ничего не поделаешь: это противоречило бы ясно

выраженной воле Христа, основавшего Свою Церковь для спасения несовершенных,

грешных людей -- мытарей, блудниц, разбойников и даже, что особенно трудно,

книжников. Людей, каковы они есть. "Фарисеи сказали ученикам Его: для чего

Учитель ваш ест и пьет с мытарями и грешниками? Иисус же, услышав это,

сказал им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные" (Матф. 9:11-- 12).

...И даже книжников. Как все знают, специальным объектом миссионерских

усилий отца Александра стало совсем особое туземное племя, которое зовется

советской интеллигенцией. Племя со своими понятиями и преданиями, со своими

предрассудками, по степени дикости в вопросах религии подчас превосходящее

(и уж подавно превосходившее лег тридцать назад) самые дикие народы мира.

Племя, с которым миссионер должен разговаривать на его собственном туземном

языке; если нужно -- на сленге. Только не надо с нажимом повторять, до чего

же хорошо отец Александр владел языком светской культуры, с удивлением

констатировать, что он, подумать только, мог наилучшим образом поговорить с

людьми науки, искусства и литературы на темы, близкие для них. Все это

чистая правда, однако не в меру умиляться этому -- несоразмерно с масштабом

его жизненного дела. Поразительна не его разносторонняя образованность; он

был человек очень одаренный, очень живой, очень сильный, и этим все сказано.

Поразительно другое: как эта образованность без малейшего остатка отдавалась

на служение Богу и людям! 0 чем думать куда полезнее, чем о его эрудиции,

так это о его умной, свободной и в основе своей смиренной открытости

навстречу своим современникам -- сбитым с толку, духовно искаженным

творениям Божиим и носителям образа Божия. Ибо, для того чтобы помочь

ближнему, не отпугивая непомерно высокой и непомерно тонкой духовностью, не

подавляя строгостью вкуса, не сковывая мощью собственной индивидуальности,

смирения нужно больше, чем для самых смиренных словес и телодвижений. Как

сказано в одном стихотворении Киплинга, "не выглядеть чересчур хорошим и не

говорить чересчур мудро", don't look too good nor talk too wise. Может быть,

труднее всего не оказать помощь, а помочь принять помощь.

Мы назвали его очень сильным человеком; это едва ли не самая очевидная

из его характеристик. Но бывает сила, которая крушит и глушит все вокруг, а

от его силы все кругом расцветало.

Апостол книжников, просветитель "образованщины". Отец Николай Голубцов,

его духовник и наставник в молодые годы. предупреждал его: "С интеллигенцией

больше всего намучаешься". Вот он и мучился. Не будем перечислять поименно

знаменитых на весь мир людей, которым он помог прийти к вере; было бы тяжким

заблуждением, вообрази мы хоть на минуту, будто для него (или для Бога)

любая знаменитость была важнее, нежели самый безвестный из его прихожан. В

Церкви нет привилегированных мест -- а если есть, то они принадлежат самым

убогим. Интеллигент не лучше никого другого, может быть, хуже всех; но он на

общих основаниях со всеми прочими мытарями и разбойниками нуждается в

спасении своей бессмертной души, а для того, чтобы его спасти, его

необходимо понять именно в его качестве интеллигента. В противном случае

духовный руководитель рискует либо оттолкнуть чадо по вере, либо заронить в

нем мечтательность, побуждающую вообразить себя совсем даже и не

интеллигентом, а чем-то совершенно иным, высшим, не нонешнего века. Словно

бы сидит раб Божий не в квартирке своей, а в афонской келье или же в покоях

незримого града Китежа, и оттуда с безопасной дистанции наблюдает, сколь

неосновательна светская культура и сколь неразумна "образованщина".

Антиинтеллигентский комплекс интеллигента -- проявление гордыни, которой не

надо поощрять; вся православная традиция учит нас, что человек может начать

свой возврат к Богу единственно от той точки в духовном пространстве, где

находится реально, а не мечтательно. Отнюдь не для угождения интеллигенции,

но для ее вразумления ей нужен пастырь, который понимал бы ее

интеллигентское бытие со всеми его проблемами, искушениями и возможностями

изнутри. Этим определяется значение жизненного дела отца Александра.

То, что он писал книги, было лишь частью его пастырских трудов. Его

читатели -- непосредственное продолжение его прихода, включая, разумеется, и

тех, кто лишь готовится принять крещение. Одно непонятно: как этот человек,

до предела отдавший себя своим священническим обязанностям, находил силы,

чтобы читать новую научную литературу и неутомимо вносить дополнения в

написанное им?

Он писал и говорил на языке века, чтобы его услышали. Он мог бы сказать

о себе словами апостола Павла:

"Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы большее число

приобрести... Для немощных я был как немощный, чтобы приобрести немощных.

Для всех я сделался всем, чтобы пасти по крайней мере некоторых" (1 Кор.

9:20, 22-- 23).

Князь мира сего никому еще не прощал такого поведения.

И на вершине горы -- крест.

 

СЕРГЕЙ АВЕРИНЦЕВ