Geum.ru

А горбовский. Тайная власть. Незримая сила (колдуны, экстрасенсы, целители)

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   19

Я запомнила эту фразу. Но это скорее исключение. Вооб- ще же, когда у людей горе, ко всему другому они глухи. Я восемь часов на работе, возвращаюсь усталая. У моего дома уже толпа. Устала я, не устала, могу работать или нет — они звонят в дверь и ревут. Так я живу.

Живет так не она одна.

Другой ясновидящий рассказывал мне, что когда раз- дается очередной оглушительный междугородний теле- фонный звонок, порой он старается вообще не брать трубку. Но телефон звонит не переставая и ночью и днем, и тогда он все-таки поднимает трубку и, стыдясь и пре- зирая себя, отвечает, что такого-то нет, он уехал, в коман- дировке, будет не скоро. Но телефон звонит опять и опять.

— Конечно, я все-таки отвечаю на звонки, хотя далеко не на все. Если бы я отвечал на все обращения, мне нель- зя было бы ни есть, ни спать, ни просто жить. Звонит не только телефон. Звонки раздаются и в дверь. Какое-то время я могу не подходить к двери, но потом не выдер-

живаю. А если открыл, не могу же я не впустить тех, кто стоят за порогом. И это надолго. Никто не может ни по- нять, ни поверить, как это трудно — прийти в определен- ное состояние, держаться в нем. Конечно же, я устаю, очень. Мечтаю уехать куда-то, на месяц-другой, где ни- кто бы меня не знал, где не было бы телефона... Бывают ситуации, когда для ясновидящего или целителя бегство действительно оказывается единственным выходом.

Как-то "Труд" опубликовал статью о целителе П. Д. Утвенко. Причем у автора и редакции хватило ума указать там полный его адрес. Что последовало за этим, можно предположить, но трудно себе представить. В не- большое украинское село хлынули сотни, тысячи со всей страны. Некоторые приехали на машинах. С немощны- ми и болящими, которых привезли с собой. С детьми, при виде которых разрывалось сердце. Не мог, физиче- ски не мог их принять Петр Дементьевич. Как не мог сказать: "Вот тебя приму, а тебя нет, ты приезжай как-ни- будь потом, через полгода, год". К тому же толпа есть тол- па. Она одновременно и жаждет справедливости, но еще больше рада любому случаю, когда можно попрать ее.

Кто-то пытается устанавливать очередь, вести номера, списки. Другие не признавали этого: важно не то, кто приехал раньше, а кому хуже, J кого серьезней болезнь.

Третьи устанавливали отдельные очереди для ветеранов, для инвалидов, отдельную для детей. И все это под от- крытым небом. Дождь ли, ночь ли. Что есть, где спать, с больными, с детьми? Единственный, хоть и жестокий выход был, — отправить всех по домам: Утвенко не при- нимает. Но никто не мог принять на себя этого. И никто не уезжал: я уеду, а вдруг он начнет лечить. Только через несколько дней местной власти пришла спасительная мысль — дать людям заполнять открытки со своим адре- сом. Когда очередь подойдет, их пригласят. Под такую, пусть слабую, но надежду, заполнив открытку, несчаст- ные, замотанные и отчаявшиеся люди начали разъез- жаться. Но на место их приезжали новые — из Сибири, из Казахстана. В первые же дни было собрано около двад- цати тысяч открыток.

Сначала целитель надеялся отсидеться в осаде. Ворота и калитка были заперты, дом на замке. Но люди карабка- лись через забор, подсаживали детей. Барабанили в две- ри, облепляли окна. От этих сотен, тысяч отчаявшихся и потерявших надежду не было спасения и никуда невоз- можно было укрыться.

Целителю оставалось одно — скрыться, бежать из сво- его дома. Но где бы ни прятался он: у родных, у соседей, — через день-другой его находили. И вдруг он пропал.

Нет деда, нет целителя. К тому времени волна стала спа- дать, люди начали разъезжаться. Утвенко же, никем не узнанный, лежал в это время в больнице, причем ради еще большей конспирации не под своей фамилией. Толь- ко когда все более или менее успокоилось, он смог вер- нуться домой. Но и тогда, чтобы не дать повода нахлы- нуть новым тысячам, он вынужден был не вести прием.

Отказывать всем. Я застал его именно в эти дни. Дорога, идущая мимо его дома, перегорожена бревном. У поворо- та и на самих воротах написано, что "Диду не принима- ет". На шоссе, ведущем к деревне, заметив машины с не местными номерами, ГАИ останавливает и заворачивает обратно: "Утвенко болен. Уехал. Не принимает".

Каково было людям, добиравшимся сюда, за тысячи километров, порой в последней надежде и на последние деньги? Но каково было и целителю при виде этой толпы страдающих и больных, помочь которым он был бесси- лен?

Мало кто из непричастных этому дару может понять, ' какой это крест.

— Когда мне нужно сказать близким, — говорит Кора- бельникова, — что человека, о котором пришли они уз- нать, нет в живых, произнести это мне почти так же тя- жело, как им услышать мои слова. При этом есть еще па- уза, когда я-то уже знаю тяжелую весть, а они еще нет, они еще надеются, ждут и смотрят на меня. И вот эту се- кундную, минутную паузу мне всякий раз нужно преодо- леть. При этом просто сказать, что близкого человека нет, что нет и надежды, и оставить его в отчаянии и сле- зах нельзя. Я пытаюсь не то чтобы успокоить, а объяс- нить, что смерти нет. Люди обычно не готовы к этому.

Но сделать это всегда удается. Уходит на это не десять и не двадцать минут. Мать за это время не успокоишь.

Приходится говорить и час и два. И таких стрессовых, шоковых ситуаций бывает у меня по несколько на день.

Я присутствовал, когда Балашов, взглянув на фото- графию, должен был сказать родственнице, что того, о ком пришла она спросить, нет в живых. И я видел, как тяжело было ему сообщить это.

— Когда мне приходится быть человеком, несущим плохую весть, — говорит он, — лишать кого-то пусть сла- бенькой, пусть призрачной, но надежды, это всегда омра-

чает мне день. Я много раз мысленно возвращаюсь к си- туации. Привыкнуть к этому невозможно. А говорить та- кое, к сожалению, приходится часто. Ведь ко мне и та- ким, как я, приходят, когда все шансы уже исчерпаны, остается лишь вера в чудо. Чудо же происходит так ре- дко... И так получается, что именно я оказываюсь челове- ком, которому выпало нанести этой вере последний удар.

Не могу передать, как это бывает тяжело.

Не легче приходится и целителю, когда он ясновидче- ски видит, что человеку, который с надеждой пришел к нему, ни он, ни кто другой ничем помочь не сможет.

Правда, он не сообщает, понятно, несчастному того, что открылось ему. И этот груз, это бремя, которое собирает- ся в нем и которое он должен носить в себе, день ото дня становится все больше.

Этот постоянный стресс, соседство с горем и злом и ги- бельные тупики духа, о котором бегло упомянул я, еще не самое печальное, не самое тяжкое, поджидающее из- бранника на пути, который он выбрал или который, ско- рее, сам избрал его.

Безусловно, те, кто приняли дар или лишь стоят перед таким выбором, понимают и чувствуют все это лучше, чем могли бы мы с вами. Не потому ли так упорно мно- гие пытаются отказаться от шаманского дара? Не потому ли так избегают принять дар от умирающих колдунов и ведуний те, кого они часто и тщетно упрашивают сделать это?

Возможно, сам уход на тропы соблазнов, деградации, ослабления и, в конечном счете, потери дара есть неосоз- нанная попытка таким, как бы косвенным образом, от- речься от дара, снять, сбросить с себя бремя, которое ока- залось превыше сил?

Могут сказать, что венец этот украшают не только шипы и тернии. Есть у него и цветы. Безусловно, это так.

Это и "экстаз удачи", и восторг достижения, и удивление от беспредельности границ бытия, и радость, когда удает- ся помочь кому-то.

Таким образом, ситуация эта, как и всякая, имеет как бы две стороны. При этом все темное: тяготы дара, опас- ности, соблазны — целиком достояние того, кто был удо- стоен его. Заслуга же — светлая сторона — лично к нему может быть отнесена весьма условно. Он лишь несет по жизни то, что было дано ему. И в этом есть справедли- вость и чистота. Так носителя некой вести не должно пу- тать ни с самой вестью, ни с тем, кто его послал.

Подойдя к этой черте, однако, я вынужден остано- виться. Потому что дальше идут вопросы о смысле и на- значении дара. Какие силы стоят за ним? Почему выпал он на долю именно этого человека? Во имя чего, зачем вообще все это?

Одни полагают, что дар дается избранному ради того, чтобы он мог помогать людям. Другие — ради самого принявшего дар, как некий этап его собственного совер- шенства в цепи рождений. Третьи предлагают еще один, неведомо какой расклад, но, главное, как и другие, объяс- няют все до последней ниточки. Признаюсь, что построе- ния эти не убеждают меня, и при всем желании я ничего не могу поделать с собой. Это вовсе не значит, будто у ме- ня есть какая-то иная версия, убедительнее и лучше этих.

Разве знаю я или знает кто-то, почему в одном случае молния ударяет в дерево, а в другом — в человека? А зна- ет ли кто-нибудь, почему идет дождь, а потом светит сол- нце? Почему незнакомые до этого мужчина и женщина встречают друг друга, открывая тем приход в мир новой жизни? Зачем вообще приходим мы сами в этот мир и

куда уходим, покидая его? Я не ведаю всего этого и мно- жества других вещей, о которых не могу, наверное, даже помыслить и которым не знаю слов.

Значит ли это, что "автор хочет сказать..." Да, значит.

Сам я — одна из фигурок, стоящая у края доски, не различая лица Играющего и замечая временами лишь беглую тень от Его руки. Могу ли я, должно ли мне вести бессмысленные и лишние речи? Вот почему, подведя чи- тателя к этой черте, я покидаю его.

Если же кто-то жаждет концепций или теорий, объяс- няющих то, о чем прочел он здесь, то я предоставляю ему самому искать их. Если, конечно, он захочет. Хотя луч- ше, гораздо лучше не делать этого.