О замысле, осуществлении и критике проекта «Сколково»

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 27

2.8.2. Критика проекта «Сколково»

«Россия очень богата талантами, большая часть которых либо не востребована вообще, либо используется недостаточно эффективно, поэтому создание института или инфраструктуры, которая бы позволила использовать столь прекрасные таланты, - очень правильная вещь». Так прокомментировал по телефону из Майами (шт. Флорида) создание Центра разработки и коммерциализации новых технологий - Сколково председатель совета директоров транснационального фармакологического гиганта «Тева» Филипп Фрост.

Доктор Фрост не считает, что опыт Силиконовой долины подходит для России, «поскольку там совершенно иная ситуация». По его словам, Силиконовая долина «фактически состоит из большой группы частных предприятий, которые возникли там просто из-за близости очень хороших университетов». «И люди в этих университетах, с одной стороны, отличались духом предпринимательства, а, с другой, предлагали потенциально важные изобретения, - подчеркнул он. - Результатом этого стали замечательные условия для занятий бизнесом». Что же касается России, то, насколько это представляется Фросту, в стране есть «много хороших университетов, но не наблюдается концентрации сразу нескольких важных университетов в одном районе». Тем не менее, это не кажется ему «принципиально важным», поскольку он уверен, что в Сколково «люди будут приезжать со всей страны, чтобы получить возможность работать в правильном климате».

С точки зрения главы «Тевы», «не только в России, но и в любом другом месте» при реализации проектов, подобных Сколково, «неизбежно возникают бюрократические проволочки». Кроме того, Фрост не исключает, что «институты и отдельные люди, которые усматривают в проекте угрозу своим кровным интересам, будут стараться затормозить этот процесс». Чтобы избежать этого, необходимо «организовать дело таким образом, чтобы никто не пострадал в результате создания такого нового центра».

В обязанности Фроста как члена консультативного научного совета Фонда «Сколково» входит «давать советы и вносить предложения о том, как добиться роста коммерческой эффективности, которая станет результатом потрясающего задела талантов, которыми располагает Россия».

Предполагается, что иностранные члены Совета будут собираться в России четыре раза в год^⁴¹⁷.

Прошло очередное заседание Никитского клуба под названием «Инновационная модель российской модернизации». Ведущий заседания А. Привалов, научный редактор журнала «Эксперт» поставил проблему: «Случись технологический прорыв в Сколкове – это повлияет на общую модернизацию нашей промышленности? Этот вопрос сейчас меньше всего интересует тех, кто занимается созданием Сколкова».

«Независимая газета» пишет: «Как ни странно, невинная провокативность, прозвучавшая в словах ведущего, сработала. Странно, потому что, пожалуй, впервые специалисты, непосредственно занимающиеся реализацией проекта в Сколкове, публично и прямо признали: «Проекта такого (во что конкретно будут вкладываться средства. – А.В.) нет, над ним сейчас идёт работа. Но когда Берия создавал шарашки, проекта тоже не было – была задача, и об экономическом эффекте никто не думал. Когда появляется задача, нужно принять политическое решение». Это заявление И. Агамерзяна, генерального директора ОАО «Российская венчурная компания», члена попечительского совета фонда «Сколково», вызвало чуть ли не вздох удовлетворённого облегчения в зале: мол, что и требовалось доказать.

«Так какова задача Сколкова?» – попытался уточнить академик В. Полтерович. «Самодостаточные рынки начинаются с 250–300 миллионов граждан, – последовал ответ. – Европейский союз, по всей видимости, создавался исходя именно из этого. СССР попадал в эти рамки, Российская Федерация не попадает. У Сколкова нет проекта, но есть задача – перестройка российской экономики».

В общем-то, задача понятна. Непонятно, почему из неё вытекает «Сколково». «Соотношение целей и средств абсолютно неадекватно в Сколкове, – считает В. Тамбовцев, доктор экономических наук, профессор МГУ им. М.В.Ломоносова. – Для структурного преобразования российской экономики даже десятка Сколково недостаточно».

По мнению академика В. Полтеровича, идеи, заложенные в основу Сколкова, – романтические идеи, которым можно из абстрактных соображений сочувствовать. Но романтические идеи – типа большого скачка – пожирают ресурсы и приводят к провалу. «Если мы хотим увеличить благосостояние за счёт роста производительности труда – шарашки не помогут; нужны крупные институциональные проекты, – уверен В. Полтерович. – И первый этап такого проекта – постепенное заимствование на Западе передовых технологий. Я вижу Сколково как попытку имитации западной системы. И эта попытка настолько примитивная, что мы даже слово «силикон» правильно перевести не сумели – есть разница между силиконовой продукцией и кремнием».

Принципиально не согласен с такой постановкой вопроса И. Дискин, доктор экономических наук, сопредседатель Совета по национальной стратегии: «Заимствование технологий не создаёт структуры занятости, которая нас устраивала бы. И нам придётся отказаться от большой части нашей культуры. Если Сколково окажется детским садом для будущих наших высокомаржинальных R&D-проектов, то оно уже окупится»^⁴¹⁸.

3 ноября состоялось пленарное заседание Общественной Палаты РФ «Образование в России: взгляд-2010». Были сделаны выводы о том, что качество высшего образования низкое. Это странное явление: ведь последние годы мы слышим рапорты об успехах в реформировании образования. Может, эти реформы и привели к падению качества образования?^⁴¹⁹

С. Белковский пишет: «В последнее время мне пришлось пообщаться с некоторыми иностранцами, принюхивающимися к так называемому иннограду «Сколково». В частных беседах они честно признают, что в его эффективности для развития инноваций в России, мягко говоря, сомневаются. Но тут же подчёркивают, что публично они никогда никому про это не скажут. Потому что надеются получить от «Сколково» всяческие откатные подряды и особые права на ведение бизнеса. Сулящие прибыли, о которых даже страшно говорить вслух»^⁴²⁰.

Модернизация России – экономическая политика, рекламный слоган или политический курс? Этот вопрос стал центральной темой обсуждения на семинаре в Школе передовых международных исследований при Университете Джонса Хопкинса. Тоби Гати (Toby Gati) – старший советник по международным вопросам компании Akin Gump Strauss Hauer & Feld, работавшая в Совете национальной безопасности США при администрации Клинтона, привела данные опроса, проведенного в России фирмой SuperJob. По результатам опроса, лишь 13% россиян считают, что с тех пор, как президент России Д.А. Медведев опубликовал программную статью «Россия, вперёд!» и провозгласил курс на модернизацию, в стране произошли реальные перемены; 61% опрошенных перемен не заметили или назвали модернизацию пустым словом; 26% затруднились ответить.

На пути модернизации немало препятствий, самые крупные из которых, по мнению Т. Гати, – коррупция, устаревшая инфраструктура и неприязнь к переменам. Аналитик приводит следующую статистику: по данным неправительственной организации Transparency International, по уровню коррупции Россия занимает 154 место из 180-ти, то есть стоит на одном уровне с Кенией и Таджикистаном. Одна из причин, по мнению эксперта, заключается в том, что названия компаний, представители которых дают или берут взятки, публично не оглашаются.

Проблема коррупции в понимании россиян мешает процессу модернизации, – отмечает Т. Гати. «По некоторым данным, жители России связывают процесс модернизации со снижением уровня коррупции, сокращением аппарата чиновников и созданием здоровой конкуренции. Но интересно отметить, что если в 1990-е годы молодые люди хотели заниматься бизнесом, а в 2000-е – поступить на службу в ФСБ, то сегодня среди молодежи модно быть чиновниками», – рассказывает она.

Т. Гати обращает внимание на контраст, существующий в российском обществе: «С одной стороны, есть «Сколково» – инновационный центр 21 века, а с другой – почти 300 тысяч жителей столицы до сих пор живут в 70 тысяч коммунальных квартир и новые квартиры обещаны только к 2020 году»^⁴²¹.

Модернизация и инновация — вот два ключевых слова, определивших тренд развития России во второй половине первого десятилетия XXI столетия. Преобразованиям сегодня уделяется большое внимание на самом высоком уровне. Однако в чём конкретно выражается суть проводимых реформ, для многих обывателей остаётся загадкой. Главным брендом отечественной инновационной политики, без сомнения, является научный центр «Сколково». Как известно, идеологическое обоснование Сколково зиждется на трёх китах: «модернизация», «новые технологии», «сделать Россию привлекательной для жизни».

С. Вобленко, кандидат экономических наук, члена-корреспондента Международной академии информатизации при ООН, учредитель и член Европейского клуба экспертов местного самоуправления, учредителя Союза городов, соавтор закона РФ «О местном самоуправлении в Российской Федерации», члена редакционной комиссии Конституции РФ, говорит: «Вопрос о том, что такое «модернизация», не имеет чёткого ответа. Нет и официально утверждённой концепции модернизации. Если судить, например, о направлениях деятельности комиссии по модернизации при президенте РФ, то её, в первую очередь, связывают с техническим перевооружением и внедрением новых («умных») технологий. Миссия по созданию этих технологии возложена как раз на Сколково. Остаётся открытым вопрос о том, каким образом один суперсовременный научно-технический центр будет «модернизировать» Россию и в течение какого срока это будет сделано. Например, японскому «экономическому чуду» понадобилось около двух десятков таких центров и не менее 15 лет. Иными словами, сегодня отсутствует проработка механизма массового тиражирования технологий, которые появятся в Сколково. Не означает ли это, что Сколково изначально ориентируется исключительно на внешний рынок?...

Главная задача любого проекта — сформировать «критическую массу» сторонников. По оценкам экспертов, для такого проекта, как Сколково, сторонников должно быть не меньше, чем 1-2% населения страны. Причём подразумеваются не «члены партии», а люди, сознательно участвующие в преобразованиях и вкладывающие свои ресурсы. О каких ресурсах идёт речь? Сегодня «власть» распоряжается не более 20% ресурсов территории страны. Остальные 80% находятся в руках частных лиц — домохозяйств (проще говоря, семей) и бизнеса. Домохозяйства владеют самым важным ресурсом — человеческим капиталом, который характеризуется способностью физического воспроизводства, обладает навыками и умениями, в т. ч. навыками бесконфликтного общения (соседства) и толерантностью (способностью понимать и воспринимать чужую культуру и обычаи). Бизнес, со своей стороны, владеет производственными технологиями и финансами. В руках частных лиц есть ещё один важный ресурс — творческий потенциал (креативность) сообщества в целом, который можно выразить как сумму таланта людей, технологий и толерантности. Самый высокий потенциал креативности принадлежит местному уровню (уровню самоуправления). Причина такого богатства кроется в самих условиях жизни. Ведь именно на локальных территориях возникает большинство проблем, и здесь же начинается активный поиск их решения. А в условиях ограниченности местных ресурсов поиск решения заставляет ориентироваться на новое, необычное, самое эффективное на сегодня решение.

Только местные сообщества и малый бизнес могут позволить себе рискнуть и искать новое — для них это естественное условие выживания. А для государства важна стабильность.

— Иными словами, нужно не «Сколково» создавать в чистом поле (потому что это легко), а местную инициативу пробуждать (как делали в Японии). Развитие России — это совокупный результат развития каждого отдельного места. Нам нужны десятки тысяч, а не один-единственный научно-производственный центр».

А. Стрижевский, коммерческий директор компании «Эдвин», говорит: «Я пока никакого курса на модернизацию не вижу. Есть слова президента, и всё. Приведу конкретный пример. Как известно, у нас действует программа энергосбережения. Вся страна, в том числе и Рязань, переходит на применение энергосберегающих технологий, в частности, на использование энергосберегающих лам. Каждая такая лампа содержит в себе от двух до трёх миллиграммов ртути. Пока лампа целая, эта ртуть не приносит никакого вреда. Но если её разбить, ртуть приходит в свободное состояние. Я потратил неделю, чтобы выяснить, есть ли в нашем городе организация, занимающаяся утилизацией ртутьсодержащих предметов. Оказалось, нет. То есть все лампы после использования попадают в мусорные контейнеры, а затем на свалку. Таким образом, мы закладываем под себя ртутную бомбу. Мне страшно представить, какой объём ртутных ламп был выброшен только за один год и что будет через несколько лет. Какие последствия влекут за собой ртутные пары, объяснять не надо. Если говорить об инновационном курсе, то, например, наше предприятие занимается производством светодиодных ламп. Наши лампы более технологичные, дешёвые, инновационные, нежели импортные аналоги. Нам не нужна помощь государства в их производстве. Но если вся страна идёт путём модернизации и инноваций, почему бы государству не сделать так, чтобы именно нашей инновационной продукции было отдано предпочтение?

А. Морозов, главный инженер компании «Дека — Медицинский сервис», говорит: «У меня самые пессимистичные ожидания от результатов объявленного курса на модернизацию. Точнее, от того, каким образом она проводится. Например, в нашей отрасли, «благодаря» утверждённой недавно программе модернизации здравоохранения, полностью ущемляется отечественный производитель медицинского оборудования, а предпочтение и поддержка отдана импортным аналогам. Как это улучшит экономику страны, выведет её на новые рубежи, создаст условия для привлекательной жизни, мне непонятно»^⁴²².

Специалист по информационной безопасности из Сиэтла Дж. Карр говорит: «Кремль призывает к сотрудничеству сотни иностранных технологических компаний исходя не только из благих намерений. Среди тех, кто получит выгоду от этого «огромного горшка с мёдом», будут спецслужбы, которые отслеживают каждый байт в Интернете. Если надо устроить подслушивание на объекте, то лучше всего сделать это ещё на стадии его строительства»^⁴²³.

Один иностранный автор по этому поводу пишет: «Подозреваю, что слова Карра здесь вырваны из контекста, потому что в противном случае эта мысль оказывается глупой настолько, что я даже не знаю, с чего начать. Ладно, ладно, знаю – начать надо с неизбывно глупого сравнения с Силиконовой долиной, поскольку схожесть между Сколково и Силиконовой долиной ограничивается тем, что оба названия начинаются с одной и той же буквы. Надеюсь, та бездумная эхокамера, которую называют современной журналистикой, прекратит повторять это сравнение.

Во-первых, Силиконовая, или правильнее Кремниевая долина, это вообще-то даже и не место. Это название придумал в 1971 г. журналист из Electronic News Дон Хефлер (Don Hoefler). Основу того, что сегодня называют Кремниевой долиной, составляет Пало-Альто. Кремниевую долину начали создавать случайно. Это была инициатива преподавателя электронной техники из Стэнфордского университета, который хотел сдать университетскую землю в аренду ряду компаний из сферы высоких технологий, чтобы добыть для вуза деньги. Это место хотели назвать «Стэнфордский индустриальный парк». Правительство Соединённых Штатов не имело к нему никакого отношения. Там появилась компания Hewlett-Packard, начинавшая свою деятельность как мастерская в гараже. За ней последовали другие.

Сколково, в отличие от Кремниевой долины, это полностью государственный проект. Его концепция, а также те задачи, которые этот проект должен будет выполнять, были известны ещё до начала строительства. Кремниевая долина выросла вокруг первой компании по изготовлению микропроцессоров, и с самого начала состояла исключительно из компьютерных предприятий. Сколково изначально должен стать намного более многопрофильным проектом. Сюда будут включены нанотехнологии, связь, разработка программного обеспечения, биомедицинские исследования, энергетика и информационные технологии. Если бы всё было наоборот, и подмосковную мастерскую в гараже на две машины начали сравнивать с американским или европейским планом по созданию с нуля передового научно-исследовательского центра, то тогда американцы и европейцы могли бы смеяться»^⁴²⁴.

На forum-msk пишут: «Не так давно президент России Дмитрий Медведев побывал в США. Вернулся он из-за океана воодушевлённый и не с пустыми руками, а с грандиозным планом строительства в Подмосковье кремниевой долины. Что и говорить, план грандиозный. Остап Бендер со своим всемирным шахматным центром в Нью-Васюках отдыхает. Теперь, по-видимому, «наверху» решили, что пора разработать новый план, не менее грандиозный - по привлечению в Россию учёных из-за рубежа.

Наверное, президента вдохновил пример Петра Великого, завозившего в Россию иностранцев, не полагаясь на русских. По-видимому, нынешняя российская власть тоже считает, что в России науки нет и быть не может, как когда-то секса. А ведь ещё Михайло Ломоносов специально для царственных особ писал, что «может собственных Невтонов и быстрых разумом Платонов российская земля рождать».

Вся история России доказывает верность этого утверждения. В советские времена в России была создана мощнейшая научная база. На научно-техническое пространство бывшего СССР приходилось не менее 25% мирового обмена технологиями, и, прежде всего, - в ядерной и термоядерной энергетике, в разработке новых полупроводниковых приборов, квантовых генераторов, освоении космоса.

В СССР существовали крупные научные школы, давшие миру немало имён, вошедших в историю мировой науки. Да и сейчас не оскудела ещё Земля Российская талантами и продолжает давать миру нобелевских лауреатов. Но у нынешнего руководства России, по-видимому, свои соображения на этот счёт.

И если руководствоваться этими соображениями, то всё логично: сначала Россия подпитала Запад своим научным потенциалом (по различным подсчетам, где-то на триллион долларов подпитала), ну а теперь пришло время подкормить и тамошних специалистов.

А вообще-то, российской науке не так много и нужно, чтобы выжить и нормально развиваться: сохранить бы и не уничтожать то, что ещё осталось от прежнего потенциала советских времён. Глядишь, тогда может и обойдется Россия без кремниевой долины в Подмосковье и иностранных специалистов»^⁴²⁵.

В. Юшковский пишет: «Недавно Томск посетил Нобелевский лауреат. Профессор Терри Каллаган, учёный с мировым именем, директор арктической исследовательской станции Abisko выступил в актовом зале Научной библиотеки ТГУ. Он говорил о климатических изменениях в Арктике. Говорил спокойно, бесстрастно, используя взвешенные формулировки. Оттого вещи, которые он излагал, потрясали, пожалуй, с особенной силой. Изменения климата, говорил учёный, не просто велики — они повсеместны и непредсказуемы. Одна только деталь: таяние льдов «высвобождает» микроорганизмы и вирусы, которые могут оказаться губительны. Но наука не сдаётся. Она полна решимости осилить эти проблемы. Западная, разумеется. Наша, отечественная увлечена чем-то другим.

В алтайских горах, недалеко от границы с Монголией, есть томская база «Актру». Там работают сотрудники лаборатории гляциоклиматологии Томского госуниверситета. Они изучают льды, ведут метеонаблюдения. Накапливают данные по изменению климата. То есть занимаются тем же, что и шведы, норвежцы, канадцы на своих арктических станциях. Только в принципиально других условиях.

Университету база «Актру» не очень-то нужна. Скудного вузовского финансирования не хватает. Гляциологи пускается во все тяжкие, приглашают в соседи федерацию альпинистов. В общем, крутятся, умудряясь попутно двигать науку. Думаю, университет бы и вовсе отказался от базы, продал бы имущество, да боится конфуза. Как-никак там работают посланцы ведущих российских вузов. Москва, Петербург, Уфа, Саратов, другие города ежегодно отправляют в «Актру» научные экспедиции.

Вот и выходит: база не развивается и не закрывается. Новые автоматические станции обещали дать японцы: ваши измерения имеют большое значение. Это единственная точка наблюдений на всю громадную азиатскую часть России. Работайте, умоляем, дальше!

Почему так происходит, понятно. Университет действует в русле объявленного у нас курса на коммерциализацию науки. Все усилия сосредоточены теперь на приоритетных направлениях, которые способны, якобы, вытянуть всю нашу науку на манер Мюнхгаузена, вытащившего себя из болота. Исследования гляциологов не входят в священный список приоритетов. Там прописаны IT-технологии, биомедицина, наноматериалы и так далее.

Спору нет, развивать всё это необходимо. В Томском ТВЗ, где-то ещё. Возражения вызывает другое. Считается, рыночные подходы уместны везде, наука хороша лишь тогда, когда может прибыльно продать свой продукт. Так думали и на Западе, да спохватились и пересмотрели позиции. Ну, а мы?

Мало того, что плетемся в хвосте мировой науки, так еще и не учимся на чужих ошибках. Наступать на грабли — любимая российская забава. Из одной крайности охотно кидаемся в другую. Раньше в нашей науке процесс был важнее результата. Порочную эту практику заклеймили — и возвели в абсолют результат. Тот, к которому есть рыночный интерес. Который можно хорошо упаковать, как селедку, и продать.

Это ошибочное убеждение. Как нельзя превратить в научный рай отдельно взятое Сколково, так нельзя развить отдельные отрасли знаний, коммерчески привлекательные, в ущерб другим. Научный продукт не валится с неба в готовом виде. Он рождается из идей, прозрений, а они опираются на фундаментальную науку, которую режут у нас по живому.

Разорвать эту цепочку «идея — проект — коммерциализация» нельзя. Отодвигать исследования, которые неконъюнктурны и вроде бы не нужны, тоже. Но поощряется этот подход. Спросите сотрудника любой кафедры любого вуза, он подтвердит: главный критерий работы теперь финансовая самодостаточность. Умеешь зарабатывать, не важно, на чём, — молодец. Честь тебе и хвала, а нет — пиши пропало»^⁴²⁶.

Политолог, доктор философии, профессор Российского нового университета С. Гавров пишет: «Сегодня многие страны испытывают вызов глобализации. Мы знаем, что ежегодно исчезают десятки языков, которые перестают быть адаптивными и уже не дают своим носителям конкурентные преимущества. Мы видим, что побеждают сильные. Любая слабая культура, а, соответственно, и народ, её носитель, исчезает.

Оглядываясь на историю, мы видим, что огромное число народов, упомянутых как исторические, просто исчезли. Это не значит, что они подверглись тотальному геноциду, это значит, что они потеряли свою веру, свою культуру и оказались ассимилированы.

Мы часто спрашиваем себя, почему в России не получаются реформы и почему мы с таким трудом идём вперёд. Ответ, наверно, очень простой: реформы получаются в Индии, Японии, Китае, где при любом уровне технологического развития они сохраняют себя, сохраняют свою идентичность, сохраняют ощущение того, что они индусы, японцы, китайцы. Они сохраняют свойственное им мироощущение, знают, для чего им нужен Бангалор — более развитый аналог Сколково, они знают, для чего им нужно развивать страну.

Мы в последние двадцать лет потеряли ощущение необходимости развивать страну, перестали понимать, для чего нам вообще нужна Россия. По сути, мы потеряли себя. И когда мы говорим о модернизации, о реформах, понятно, что они могут быть только инструментальными, что это могут быть западные компании, которые, так или иначе, затаскивают в Россию такие локальные проекты, как Сколково»^⁴²⁷.

Руководитель Центра изучения и прогнозирования российско-китайских отношений, заместитель директора Института Дальнего Востока РАН В. Портяков говорит: «От России никто не ждёт прорыва в науке и технологиях. Ведь не совсем то у нас делается. Есть научно обоснованные данные, подтверждающие, что наше государство свою долю в науку вкладывает, а вот бизнес – нет. Он наполовину бандитский, плюс в любое время может быть сведён к нулю, о чём красноречиво говорит и пример Ходорковского, и других недавно знаменитых людей. К тому же полный «затор» в Академии наук. Я категорически против того, что деньги раздают направо и налево, а РАН держат на скудном пайке, но в том, что специально для руководства академии сохраняют возрастной ценз, вижу сигнал застоя. Нет притока кадров, нет продвижения. Плюс, извините, издержки нашей академической системы, особенно в институтах естественного профиля, когда пять фамилий стоят под статьёй и первая из них – заведующего лабораторией, который зачастую ни сном ни духом не ведает, о чём там написано. Всё это делает нашу науку неконкурентоспособной. Учёные продолжают уезжать за границу, а те, кто остаётся, в силу разных причин порой не могут работать на мировом уровне.

Уповать на то, будто «Сколково» решит все проблемы, нельзя. Инноград не подменит и не заменит базовую работу в научной сфере, создание для науки по-настоящему крупного заказчика в виде экономики с диверсифицированной структурой»^⁴²⁸.

Первый заместитель Председателя ЦК КПРФ И. Мельников на пленуме Совета СКП-КПСС отвечал на вопросы:

- Оценивая итоги недавнего саммита «двадцатки» в Южной Корее, коммунисты говорили, что Россия занимает одно из последних мест среди самых развитых стран. Можно в это поверить когда речь идёт о «восьмёрке», но неужели мы и в «двадцатке» тоже последние?

И. Мельников: Да, к сожалению, в «двадцатке» мы занимаем последнее место. Все разговоры по поводу изменения экономической модели, которая реализуется в России, к сожалению, пока остаются разговорами. Россия по-прежнему остается сырьевой державой, и экономика у нас сырьевая. Мы активно поддержали идею модернизации, но все эти идеи находятся на бумаге и от воплощения в жизнь далеки. Те вывески и витрины, которые в связи с этим появляются, мы пока так и оцениваем - как вывески и витрины.

- Что Вы имеете в виду? Уж не Сколково ли?

И. Мельников: Да, именно Сколково. Этот проект можно поддерживать, и Жорес Иванович Алфёров дал согласие возглавить научный совет Сколково, но если все остальные научные центры в России будут находиться в таком положении, в котором они находятся сейчас, то Сколково, каким бы продвинутым оно ни было, всех проблем не решит.

Поэтому, утверждаем, что пока не будет сделано реальных шагов по изменению модели, активному внедрению научных разработок и новейших технологий в производство, пока не будет ощутимой поддержки реального сектора экономики и распространения опыта лучших коллективных хозяйств в сельхозпроизводстве. Пока мы не добьёмся, чтобы наука заняла достойное место в обществе и ее данные учитывались при принятии решений, до этих пор мы будем болтаться в хвосте и у «восьмёрки», и у «двадцатки»^⁴²⁹.

В преддверии второго чтения трёхлетнего бюджета в Государственной Думе корреспондент STRF.ru поинтересовался у члена думского Комитета по бюджету и науке, первого заместителя руководителя фракции «Справедливая Россия», доктора экономических наук О. Дмитриевой, насколько он соответствует заявленным приоритетам модернизации и инновационного развития экономики.

Представляя в Госдуме проект федерального закона «О федеральном бюджете на 2011 год и плановый период 2012 и 2013 годов», министр финансов А. Кудрин назвал его «бюджетом модернизации российской экономики после кризиса». Достаточно ли, на Ваш взгляд, в бюджете заложено средств на модернизацию и инновационное развитие и на что эти средства пойдут?

– Нет средств на модернизацию и инновационное развитие. Нет принципиально новых инновационных программ, если таковой не считать программу «Чистая вода». Из 604 млрд. руб., которые правительство оценивает как инновационные, 282 млрд. – это программа модернизации транспорта, причём свыше 200 млрд. из этой суммы приходится на дорожное строительство. Это не значит, что не надо строить дорог, но непосредственно к модернизации это отношения не имеет.

А как же расходы на проект Иннограда «Сколково»?

– Это всего 15 млрд. руб. Ещё около 15 млрд. – расходы на особые экономические зоны, которые тоже выдаются за инновации, хотя результатов их деятельности толком никто не видел. Или 25 млрд. на проекты «Роснано» – если это инновационные технологии, то и инновационные рабочие места должны создаваться. А если за счёт бюджетных средств возводится завод по производству строительных материалов с какими-то нанонапылениями – это всё-таки промстройматериалы, а не инновационная отрасль…

Давайте сравним расходы на то же «Сколково» с расходами на «Роснано» – Чубайсу уже выдано 155 млрд. за три года! Это в

Blog

О замысле, осуществлении и критике проекта «Сколково»