1. Врата смерти Перед Эрагоном высилась темная башня; там таились чудовища зверски замучившие Гэрроу, который был для него как отец

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Как Дисней стал художником, 1738.11kb.
• Ый рано, ли поздно будет собран и опубликован для тех, кто там был и еще помнит, для, 1903.19kb.
• Поездка наша и возвращение прошли весьма благополучно. Большое спасибо вашей фирме, 13.77kb.
• Двери восприятия, 679.39kb.
• Двери восприятия, 587.83kb.
• Лекция Окончание жизненного пути и пути во Христе Николая Васильевича Гоголя, 143.74kb.
• И о ней до самой своей смерти думал мой отец. Отец умер в 1969 году, и тогда я начал, 6855.07kb.
• Борис Житков родился 11 сентября 1882 г в Новгороде; его отец был преподавателем математики,, 67.1kb.
• Online библиотека tp://www bestlibrary, 4170.71kb.
• Наука Алексей Ефимович Левин, кандидат философских наук, Институт философии ан СССР, 276.15kb.

Эрагон протянул руку и накрыл ею левую руку Арьи:

– В историях о героях прошлого никогда не упоминается что такова цена, которую приходится платить за схватку с чудовищами мрака и чудовищами разума. Ты постарайся все время думать о садах дворца Тиалдари, и, уверен, все у тебя будет хорошо.

Арья позволила ему с минуту подержать себя за руку, чувствуя со стороны Эрагона не страсть и не любовь, а, скорее, спокойное дружелюбие. Он не сделал ни малейшей попытки ускорить события, воспользовавшись ее откровенностью, ибо невероятно ценил ее доверие и скорее пожелал бы ввязаться в опасный бой, чем подвергнуть опасности сложившиеся между ними дружеские отношения. Столь же дорого ему было еще только доверие Сапфиры. Наконец Арья, чуть шевельнув рукой, дала ему понять, что его время истекло, и он без единого слова выпустил ее руку.

Страстно желая хоть немного облегчить тяжкое бремя, лежавшее у нее на душе, Эрагон огляделся и прошептал почти неслышно: «Лоивисса». Ведомый силой истинного имени, он проник в глубь земли и нашарил там то, что искал: тонкий, как бумага, диск размером с половинку ногтя на мизинце. Затаив дыхание, он положил крошечный предмет на правую ладонь, как можно точнее поместив его в центр своей гёдвей игнасия, и вспомнил то, чему учил его Оромис насчет выбора заклятия, стараясь ни в коем случае не допустить ошибки, а потом запел, как поют эльфы, тихо и протяжно:


Элдриммер О Лоивисса нуанен, даутр абр делои,

Элдриммер нен оно веохнатаи медх солус унт ринга,

Элдриммер ун форта онр феон вара,

Виол аллр сьон.

Элдриммер О Лоивисса нуанен…

Снова и снова повторял Эрагон это четверостишие, как бы направляя силу магических слов на ту коричневатую чешуйку, что лежала у него на ладони. Она затрепетала, затем как бы распухла, увеличилась в размерах и превратилась в шар. Белые щупальца длиной в дюйм или два высунулись из нижней части шара, щекоча Эрагону ладонь, затем тонкий зеленый стебель пробился сквозь его верхнюю часть и мгновенно вытянулся на фут в длину. Единственный листок, широкий и плоский, вылез из стебля сбоку, а верхушка стебля стала утолщаться, затем согнулась, поникла, замерла на несколько мгновений и расщепилась на пять сегментов, которые превратились в восковые лепестки бледно-голубой лилии, похожей на крупный колокольчик.

Когда лилия достигла своей полной величины, Эрагон остановил действие чар и полюбовался содеянным. Пением придавать форму растению и выращивать его умели почти все эльфы чуть ли не с рождения, но Эрагон делал подобные вещи всего несколько раз в жизни и совсем не был уверен, удастся ли ему вырастить этот цветок. Заклинание, как ни странно, отняло у него немало сил: все-таки вместо полутора лет прекрасная лилия выросла всего за несколько минут. Страшно довольный собой, Эрагон вручил лилию Арье.

– Это не белая роза, но все же… – Он улыбнулся и пожал плечами.

– Тебе не следовало этого делать, – сказала она. – Но я рада, что ты это сделал!

Она нежно погладила лепестки и поднесла цветок к лицу, вдыхая его аромат. Лицо ее немного просветлело. Несколько минут она любовалась лилией, потом выкопала ямку в земле рядом с собой и посадила растение, крепко утрамбовав землю вокруг него ладошкой. Затем снова ласково коснулась лепестков цветка и, продолжая неотрывно на него смотреть, сказала:

– Спасибо тебе. Дарить цветы – обычай, свойственный обоим нашим народам, но мы, эльфы, придаем этому обычаю большее значение, чем люди. Он как бы означает, что все хорошо: жизнь, красота, возрождение, дружба и все остальное. Я объясняю, чтобы ты понял, как много этот цветок для меня значит. Ты не знал, однако…

– Я знал.

Арья очень серьезно на него посмотрела, словно решая, что он хотел этим сказать.

– Прости меня. Вот уже дважды я позабыла, сколь обширны стали твои познания. Ты ведь учился у Оромиса. Ничего, я постараюсь больше не совершать подобных ошибок.

И она повторила свою благодарность на древнем языке, и Эрагон – также на языке древних, на ее родном языке, – ответил, что это было для него огромным удовольствием и он счастлив, что ей понравился его скромный дар. Его бил озноб, и вдруг страшно захотелось есть, хотя они не так давно поужинали. Заметив это, Арья сказала:

– Ты истратил слишком много сил. Если у тебя в Арене еще осталась энергия, воспользуйся ею.

Эрагон даже не сразу вспомнил, что Арен – это имя кольца Брома; он лишь однажды слышал, как это имя произнесли вслух; это сделала Имиладрис в тот день, когда он прибыл в Эллесмеру. «Это теперь мое кольцо, – сказал он себе. – Мне надо перестать думать о нем, как о кольце Брома». Он критически осмотрел крупный сапфир, сверкавший в золотой оправе у него на пальце.

– А я и не знал, есть ли в Арене какая-то энергия. Сам я никогда ее туда не вкладывал и ни разу не видел, чтобы это делал Бром. – Но, произнося эти слова, он уже попытался мысленно проникнуть в глубины сапфира, и как только его разум соприкоснулся с душой камня, он почувствовал там настоящее озеро бурлящей энергии. Внутренним зрением он видел, что сапфир прямо-таки дрожит от избытка магических сил. Интересно, подумал Эрагон, а что, если этот камень попросту взорвется? Уж больно много энергии было заключено внутри этого искусно обточенного самоцвета. Он частично использовал эту энергию для восстановления своих сил, но, как ему показалось, ее внутри Арена меньше не стало.

Чувствуя, как кожу слегка покалывает от притока магических сил, Эрагон разрушил мысленную связь с камнем. Обрадованный своим открытием, он сообщил о нем Арье.

– Бром, должно быть, точно белка, собирал каждую кроху сбереженной энергии, пока прятался в Карвахолле! – И Эрагон засмеялся, восхищаясь этим чудом. – И долгие годы… Да с той силой, что таится в Арене, я могу хоть целый замок разнести, произнеся одно-единственное заклятье!

– Бром знал, что это кольцо ему понадобится, чтобы обеспечить безопасность нового Всадника и Сапфиры, когда она проклюнется из яйца, – заметила Арья. – А также, не сомневаюсь, Арен и для него был средством самозащиты на тот случай, если бы ему пришлось сразиться с Шейдом или каким-либо иным, столь же сильным, противником. И он ведь не случайно ухитрялся водить своих врагов за нос чуть ли не сто лет… На твоем месте я бы приберегла энергию, которую он тебе оставил, на случай самой большой нужды да еще и прибавляла к ней понемногу при первой же возможности. Это невероятно ценный источник. Тебе не следует понапрасну расходовать его запасы.

«Нет, – думал Эрагон, – уж этого-то я точно делать не буду. – Он покрутил кольцо на пальце, восхищаясь тем, как играет камень в отблесках костра. – Это кольцо, седло Сапфиры и Сноуфайр – вот и все, что у меня осталось от Брома с тех пор, как Муртаг украл у меня меч Заррок. И хотя гномы взяли Сноуфайра с собой и увели его из Фартхен Дура, я теперь редко езжу на нем верхом. Арен – это единственное, что у меня есть в память о Броме… Мой единственный свидетель верности ему. Мое единственное наследство. Как бы мне хотелось, чтобы мой учитель был сейчас жив! У меня ведь так никогда и не было возможности поговорить с ним об Оромисе, о Муртаге, о моем отце… Ах, этот список поистине бесконечен! И что бы он сказал насчет моих чувств к Арье? – Эрагон даже фыркнул про себя. – Я знаю, что он сказал бы: он выбранил бы меня, обозвал бы влюбленным дурнем и сказал бы, что я только зря расходую силы на совершенно бессмысленную затею… И был бы, конечно, прав. Вот только как же мне с этим справиться? Она – единственная. Только с ней мне хотелось бы жить вечно».

В костре что-то треснуло, и в воздух взвился сноп искр. Эрагон, отчасти прикрыв глаза, обдумывал признания Арьи. Затем вновь мысленно вернулся к тому вопросу, который не давал ему покоя со дня битвы на Пылающих Равнинах.

– Арья, а драконы-самцы растут быстрее, чем драконы-самки?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Это из-за Торна. Ему ведь всего несколько месяцев от роду, а он уже почти такой же величины, как Сапфира. Я что-то не понимаю…

Отломив сухую былинку, Арья принялась рисовать что-то в пыли, изображая сложные изогнутой формы значки письменности эльфов – Лидуэн Кваэдхи.

– Скорее всего, – сказала она, – Гальбаторикс с помощью магии ускорил рост Торна и его взросление, чтобы он мог соперничать с Сапфирой.

– А… разве это не опасно? Оромис говорил мне, что, если он воспользуется магией, чтобы дать мне силу, скорость, выносливость и прочие замечательные свойства и умения, которые мне необходимы, я ни за что не пойму своих новых возможностей и умений столь же хорошо, как понял бы их, постигая все это обычным путем и благодаря тяжкому труду. И он был совершенно прав. Даже теперь те изменения, которые совершили с моим телом драконы во время Агэти Блёдрен, вызывают у меня полное изумление.

Арья кивнула, продолжая рисовать в пыли иероглифы:

– Это так, хотя, наверное, можно несколько уменьшить нежелательный побочный эффект с помощью определенных заклинаний, но любое взросление – длительный и трудоемкий процесс. Если ты хочешь достигнуть истинного мастерства во владении своим телом, то действительно лучше идти естественным путем. Те перемены, которым Гальбаторикс насильственно подверг Торна, самого этого дракона наверняка сбивают с толка. У него сейчас тело почти взрослого существа, но разум детеныша.

Эрагон ощупал только что созданные им самим мозоли на костяшках пальцев.

– А может, ты знаешь, почему Муртаг такой сильный… куда сильнее меня?

– Если бы я это знала, то, несомненно, поняла бы, как Гальбаториксу удалось столь невероятным образом умножить и свою мощь. Но я, увы, этого не знаю.

«А вот Оромис знает!» – подумал Эрагон. Во всяком случае, старый эльф намекал ему на это, явно собираясь поделиться в будущем своими знаниями с Эрагоном и Сапфирой. Как только они вернутся в Дю Вельденварден, Эрагон намеревался расспросить старого Всадника, в чем тут дело. «Ничего, теперь-то Оромису придется все нам рассказать! – думал он. – Из-за нашей неосведомленности Муртагу тогда и удалось одержать над нами победу; он легко мог бы даже и к Гальбаториксу нас доставить». Эрагон чуть было не выложил все эти соображения Арье, но вовремя придержал язык, понимая, что Оромис никогда не стал бы держать в секрете столь важные сведения, если бы эта секретность не была вызвана чрезвычайной их важностью.

Арья изобразила на земле значок, означавший конец фразы, и Эрагон, наклонившись к ней, прочел: «Скитаясь по волнам океана времени, одинокий бог бродит от одного дальнего берега к другому, поддерживая законы небесных светил».

– Что это означает?

– Не знаю, – сказала она и смахнула написанную в пыли строчку одним движением ладони.

– Но почему, интересно, – Эрагон говорил очень медленно, словно размышляя вслух, – никто и никогда не упоминает имен тех драконов, что были связаны с Прокляты ми? Мы говорим «дракон Морзана» или «дракон Киаланди», но самого дракона по имени никогда не называем. Ведь эти драконы несомненно были не менее важны, чем их Всадники! Я даже не помню, чтобы их имена упоминались в тех свитках, которые давал мне Оромис… хотя они просто должны были там быть… Да, я уверен, что они там были! Но по какой-то причине совершенно не сохранились в моей памяти. Разве это не странно? – Арья начала было отвечать. но не успела она и рот открыть, как Эрагон сказал: – В кои-то веки я рад, что Сапфиры нет со мной. Мне стыдно, что я раньше не замечал этого. Даже ты, Арья, даже Оромис и все прочие знакомые мне эльфы не желали называть их по имени, словно это бессловесные твари, не заслужившие такой чести. Неужели вы это делаете сознательно? Неужели это потому, что они были вашими врагами?

– А разве Оромис никогда не рассказывал тебе об этом? – спросила Арья. Она, похоже, была искренне удивлена.

– По-моему, – сказал Эрагон, – Глаэдр что-то такое упоминал, общаясь с Сапфирой, но я не совсем уверен. В этот момент Оромис как раз заставил меня исполнять «танец Змеи и Журавля», так что я не особенно прислушивался к тому, чем занята Сапфира. – Он усмехнулся, смущенный подобным изъяном в своей памяти и чувствуя, что обязан как-то объяснить это. – Это и правда порой не слишком удобно. Оромис начинает чтото объяснять мне, а я в этот момент слушаю, как Сапфира и Глаэдр мысленно обмениваются различными соображениями и сведениями, и никуда от этого деться не могу. Но еще хуже – Глаэдр в общении с Сапфирой редко пользуется каким-либо доступным для восприятия способом, предпочитая объясняться с помощью образов, запахов и чувств, но не слов. Вместо имен он посылает, например, свои чувственные впечатления от тех или иных людей или предметов.

– Неужели ты ничего не помнишь из того, что он говорил – с помощью слов или без них?

Эрагон колебался.

– Только то, что это имело отношение к некоему имени, которое именем вовсе и не было; примерно в таком духе. Я не смог разобраться в этой путанице.

– А к чему он это говорил? – спросила Арья. – Не в связи ли с Дю Намар Аурбода, Изгнанием Имен?

– А что такое Изгнание Имен?

Арья снова принялась что-то писать на земле сухой былинкой.

– Это одно из наиболее значимых событий, имевших место в период сражений Всадников и Проклятых. Когда драконы поняли, что тринадцать из них совершили предательство – что эти тринадцать помогают Гальбаториксу искоренять их расу и вряд ли кто-то сумеет теперь остановить его, – драконы настолько рассвирепели, что, объединив свои силы, создали некую особую, совершенно необъяснимую, магию и лишили те тринадцать драконов их имен.

– Как же такое возможно? – в ужасе воскликнул Эрагон.

– Разве я только что не сказала, что это необъяснимо? Мы знаем лишь, что после того, как драконы наложили это заклятье, никто больше не мог произнести имена тех тринадцати; те же, кто еще помнил эти имена, вскоре их позабыли. И хотя ты можешь прочесть эти имена в древних свитках и летописях, куда они занесены, и даже скопировать их, аккуратно перерисовывая по одному иероглифу, они все равно потом покажутся тебе лишенной смысла абракадаброй. Пощадили драконы только Ярнунвёска, первого дракона Гальбаторикса, ибо не его вина, что он был убит ургалами, а также Шрюкна, ибо он не выбирал, служить ли ему Гальбаториксу; его попросту заставили делать это с помощью магии.

«Какая ужасная судьба – потерять свое имя, – думал Эрагон. Он даже вздрогнул при мысли об этом. – Уж если я что-то и усвоил с тех пор, как стал Всадником, так это то, что никогда, никогда нельзя желать себе такого противника, как дракон».

– А как же их истинные имена? – спросил он. – Они что же, и эти имена тоже уничтожили?

Арья кивнула.

– Истинные имена, имена, данные при рождении, прозвища, фамилии, титулы. Все. И в результате эти тринадцать драконов были низведены почти до положения животных. Они уже больше не могли сказать: «Мне нравится то», или «Мне не нравится это», или «У меня зеленая чешуя», ибо для того, чтобы это сказать, им нужно было назвать себя. Они не могли даже драконами себя называть. Слово за слово это заклятье лишало их всего, что свойственно мыслящим существам, и Проклятым ничего не оставалось, кроме как смотреть в безмолвном отчаянии, как их драконы все глубже погружаются в пучину невежества. Это было столь ужасно, что в результате по крайней мере пять из тех тринадцати драконов, а также несколько Проклятых Всадников сошли с ума. Да, они полностью утратили разум. – Арья помолчала, обдумывая форму следующего иероглифа, затем стерла его и написала снова. – Изгнание Имен – вот основная причина того, почему столь многие люди считают драконов всего лишь кем-то вроде ездовых животных.

– Они бы так не считали, если бы познакомились с Сапфирой, – сказал Эрагон.

Арья улыбнулась, покачала головой – «нет, не считали бы», – и с наслаждением закончила последнюю фразу, над которой трудилась. Эрагон склонил голову набок и нагнулся пониже, чтобы разобрать написанные на земле иероглифы: «Он – трикстер, любитель загадывать загадки, и хранитель равновесия; он обладает многими обличьями и находит жизнь в смерти; он не боится никакого зла и проходит в любые двери».

– Что побудило тебя написать это?

– Мысль о том, что многие вещи совсем не такие, какими кажутся. – Пыль облачком взвилась из-под ее ладони, когда она стерла написанное.

– А никто не пробовал угадать, каково истинное имя Гальбаторикса? – спросил Эрагон. – По-моему, это был бы самый быстрый способ с ним покончить. Честно говоря, мне кажется, это вообще единственная надежда когда-либо победить его.

– А разве до этого ты говорил не честно? – спросила Арья, и глаза ее весело блеснули.

Эрагон рассмеялся:

– Ну, конечно же, честно! Это просто выражение такое.

– Не слишком удачное выражение, – усмехнулась Арья. – Если только ты случайно не привык постоянно врать.

Эрагон, сбитый с толку, не сразу сумел вновь поймать нить собственных рассуждений.

– Я понимаю, – сказал он несколько неуверенно, – это наверняка очень трудно – отыскать истинное имя Гальбаторикса, но если бы все эльфы и все вардены, которые знают язык древних, стали бы его искать, то наверняка сумели бы это сделать, и тогда успех был бы нам обеспечен.

Точно бледный, выгоревший на солнце боевой флажок повисла сухая травинка, зажатая между большим и указательным пальцами Арьи. Она подрагивала в такт каждому толчку крови в ее венах. Взяв ее за конец второй рукой, она аккуратно разорвала тонкий листок на две половинки, затем каждую из них снова разорвала пополам и принялась сплетать тонкие полоски в жесткую косичку.

– Истинное имя Гальбаторикса – не такой уж великий секрет, – сказала она. – Трое эльфов – один Всадник и два обычных заклинателя – уже обнаружили его, причем каждый по отдельности и с расстоянием во много лет.

– Неужели? – воскликнул потрясенный Эрагон.

Арья с невозмутимым видом сорвала еще травинку, разделила ее на полоски и, всунув эти полоски в щели предыдущей косички, принялась плести новую, но уже в другом направлении.

– Мы можем только догадываться, знает ли сам Гальбаторикс свое истинное имя. У меня, например, такое впечатление, что он его не знает, ибо, каково бы оно ни было, оно должно быть столь ужасным, что он просто не смог бы жить, если б его услышал.

– Если только он не столь преисполнен зла или не столь обезумел, что истина, касающаяся его собственных деяний, не имеет над ним силы и не способна потревожить его омертвелую душу.

– Возможно. – Ее ловкие пальцы так и мелькали, переплетая тонкие полоски. Она сорвала еще две травинки. – Так или иначе, Гальбаторикс, разумеется, понимает, что у него есть истинное имя, как и у всех существ и вещей, и в этом таится некая его потенциальная слабость. Однажды – еще до того, как он развязал свою кампанию против Всадников, – ему удалось создать некое заклятье, которое убивает любого, кто осмелится воспользоваться его, Гальбаторикса, истинным именем. И поскольку нам до сих пор не известно, как именно убивает это заклятье, мы не можем и защитить себя от него. Таким образом, ты сам видишь, почему нам пришлось прекратить все подобные исследования. Оромис – один из очень немногих, у кого хватает смелости продолжать искать истинное имя Гальбаторикса, хотя он и делает это неким кружным путем. – Арья с довольным видом вытянула перед собой руки ладонями вверх. На ладонях стоял изящный кораблик, сплетенный из зеленой и белой травы. Он был не более четырех дюймов в длину, но так похож на настоящий, что Эрагон различал даже скамьи для гребцов, даже крошечные поручни по краям палубы, даже орудийные порты размером не более семечка черной смородины. Носовая часть была украшена головой ревущего дракона. У суденышка даже мачта имелась.

– Какой красивый! – воскликнул Эрагон. Арья наклонилась вперед и прошептала:

– Флауга! – И легонько дунула на кораблик. Он поднялся с ее ладони в воздух и проплыл вокруг костра, а затем, набирая скорость, устремился вверх и исчез где-то в сверкающих звездами глубинах ночного неба.

– И как далеко он уплывет? – спросил Эрагон.

– Он будет плыть вечно, – сказала Арья. – Он берет энергию из растений внизу, чтобы оставаться на плаву. Там, где есть растения, он и может лететь.


Это восхитило Эрагона, однако ему показалась довольно грустной мысль о том, что этот прелестный кораблик из травы целую вечность будет скитаться среди облаков, не имея никого рядом, кроме птиц небесных.

– Представь себе, какие истории сложат о нем люди в будущем!

Арья сплела свои длинные пальцы, словно пытаясь удержать их от желания сделать еще что-нибудь в этом роде, и сказала:

– В мире существует множество таких вот диковинок. Чем дольше живешь, чем дальше путешествуешь, тем больше их видишь.

Эрагон некоторое время смотрел в неровные языки пламени, потом сказал:

– Если это так важно – защитить свое истинное имя, то, может, мне стоило бы создать некие чары, чтобы помешать Гальбаториксу воспользоваться моим истинным именем?

– Ты можешь это сделать, если захочешь, – ответила Арья, – но сомневаюсь, что в этом есть необходимость. Истинные имена не так легко отыскать, как тебе кажется. Гальбаторикс недостаточно хорошо тебя знает, чтобы угадать твое истинное имя, а если бы он сумел заглянуть в твои мысли и получил бы возможность изучить каждое твое воспоминание, ты бы и так уже пропал, оказавшись полностью в его власти. И не имело бы значения, знал бы он при этом твое истинное имя или нет. Если тебя это немного утешит, то я скажу тебе вот что: сомневаюсь, чтобы даже я смогла бы чудесным образом угадать твое истинное имя.

– А разве ты не можешь? – искренне удивился Эрагон. Он был и рад, и не рад тому, что она считала некую часть его «я» тайной для себя.

Арья быстро глянула на него и опустила глаза.

– Нет, вряд ли я смогла бы. А ты можешь угадать мое имя?

– Нет.

Молчание повисло над их лагерем. Над головой мерцали холодные белые звезды. С востока прилетел ветерок и прошуршал по равнине, колыша траву и подвывая тонко и протяжно, словно жалуясь на утрату возлюбленной. Ветер заставил костер вспыхнуть с новой силой, и сноп искр взвился к темному небу и уплыл к западу. Эрагон нахохлился и поплотнее запахнул поднятый воротник верхней рубахи. В этом ветерке было нечто враждебное; он кусался с какой-то необычной свирепостью; он, казалось, отделял их с Арьей ото всего остального мира. Они сидели неподвижно, заключенные в свой крошечный островок света и тепла, а ветер, точно мощная река, несся, горестно завывая, мимо них куда-то в пустынный простор.