Игорь лихоманов
| Вид материала | Документы |
- Докладчики: Игорь Закс, 257.84kb.
- Малафеев Игорь Николаевич. Цели и задачи конкурс, 46.77kb.
- Малафеев Игорь Николаевич. Цели и задачи конкурс, 780.07kb.
- Игорь Иванович Горпинченко. Нет необходимости говорить об актуальности проблемы лечения, 65.57kb.
- Игорь Михайлович, как возникла идея создания модели образования? Ведь раньше разрабатывались, 147.19kb.
- Литература панарин Игорь. "Информационная война и Третий Рим. Доклады", 4243.24kb.
- Одеталях сделки Оргрэсбанкэ и Nordea рассказывает председатель правления банка Игорь, 503.63kb.
- Автор Мирончик Игорь независимый разработчик и преподаватель курсов по Delphi, C++Builder,, 144.38kb.
- Игорь Губерман, 5574.88kb.
- Гладких Игорь Валентинович, к э. н., доц., доцент кафедры маркетинга gladkikh@gsom, 178.01kb.
ИГОРЬ ЛИХОМАНОВ.
РЕГИОН 54.
Глава 1. Как я стал журналистом?
* * *
На тернистый путь российской журналистики меня подтолкнул не кто иной, как Володя Кузменкин, много лет занимающий пост заместителя редактора газеты «Вечерний Новосибирск». А дело было так. В 1989 г. Володя закончил Гуманитарный факультет Новосибирского Государственного университета (НГУ) и, потолкавшись годик ассистентом кафедры научного коммунизма в сельхозинституте, перешел работать в «Вечерку». Коммунизм, к тому времени, получил идеологические и экономические травмы, несовместимые с жизнью, а труд журналиста, кроме всего прочего, хорошо оплачивался. Поиск тем для ежедневной газеты привел Володю в родные пенаты десятого общежития НГУ. Тут то и произошла наша судьбоносная (для меня, разумеется) встреча…
* * *
Осенью 1990 г. мы с друзьями только что вернулись из археологической экспедиции на Алтай. Впереди лежал год работы над дипломом, а дальше, - манила и переливалась радужными блестками научная карьера. И вот однажды, когда я валялся на койке в общежитии, грезя о светлом будущем и втайне ленясь приняться за диплом, на пороге объявился демон-искуситель в лице Кузменкина.
- Не желает ли господин Лихоманов – в то время слово «господин» еще воспринималось юмористически - написать статью для газеты «Вечерний Новосибирск»?
Откуда было мне знать, что такой же точно вопрос Володя задавал тогда всем знакомым старшекурсникам? Позже, когда я сам впрягся в журналистскую лямку, я понял – что такое нехватка материала… Ну, а в тот момент рука сама собою потянулась к греховному яблоку и акт падения с горних высей академической науки свершился. Как водится, без особых последствий для этих самых высей…
* * *
За год до того, работая в архиве Новосибирской области, я совершенно случайно наткнулся на документы 1920 – 1922 гг., относящиеся к так называемому «Делу атамана Кайгородова». Речь шла об одном незначительном эпизоде Гражданской войны. Когда разбитая колчаковская армия покатилась на Восток, воевавшие в ее составе казачьи части начали разбегаться по домам. Отряд алтайских казаков под командованием этого самого Кайгородова вернулся восвояси, но оружия не сложил и еще почти два года оказывал сопротивление красным. В своих донесениях командиры частей особого назначения (ЧОН), гонявшихся по горам и станицам за «бандой» Кайгородова, писали, что, отступая за Урал и в Сибирь, Кайгордов сформировал караван из 20 верблюдов, «груженых ценностями». Якобы, казачкам удалось довести этот караван до Алтая, где его следы окончательно потерялись. Красное руководство, - не только из числа военных, но так же и членов Сибревкома в Новониколаевске, - очень интересовала судьба этих пропавших ценностей. Допросить самого Кайгородова не удалось. Чоновцы обложили станицу, где находился его отряд. Перед рассветом, когда началось наступление, атаман выскочил из окна хаты и бросился к своему коню. В этот момент один из бойцов подстрелил его - и сразу насмерть. Загадка исчезновения «каравана ценностей» так и осталась не раскрытой.
Всю эту историю, приукрасив ее как только можно, я описал в статье под шикарным заголовком: «Тайна золота атамана Кайгородова». Довольный Кузменкин тут же опубликовал ее в «Вечерке». Это и был мой дебют в журналистике…
* * *
История со статьей про Кайгородова имела для меня совершенно неожиданное продолжение. На дворе уже стояла зима 1993-1994 г. Прихожу я как-то в редакцию «Новосибирских Новостей» и лоб в лоб сталкиваюсь в коридоре с Сашей Роготенем. Саша - мой сокурсник, ставший теперь известным новосибирским журналистом. Он делает жуткие глаза и полушепотом говорит мне:
- Иди скорее, там тебя второй час дожидаются…
Открываю дверь в комнату журналистов – на стуле, загромождая пол комнаты своим пахучим, давно нечищеным тулупом, собачьей ушанкой и бородой по грудь, мается какой-то здоровенный мужик.
- Ты Игорь Лихоманов?
- Я…
Тут он сгребает меня за грудки и гудит басом:
- Где золото Кайгородова? Ты должен знать!..
Освободив от его неопрятной бородищи свой рот, я начинаю задавать вопросы. Очень скоро выясняется удивительная картина. Оказывается, моя статья двухлетней давности каким-то чудом попала на Алтай в руки фанатов-кладоискателей. Они тут же организовали общество по охоте за сокровищами и первым делом отрядили в Новосибирск одного из своих бородатых конкистадоров. Припертый к стенке, я посмотрел в его фанатичные глазищи и понял, что дело плохо. К счастью на одном из рабочих столов лежала карта Алтая. Развернув ее во всю ширь, я очертил круг, площадью в тысячу квадратных километров и бестрепетно ткнул пальцем в середину:
- Здесь…
Чем у них там окончилась эта история мне не ведомо. Вероятно, ищут пропавшее «золото Кайгородова» до сих пор…
* * *
Я поступил в университет в 1986 г., а закончил его в 1991 г. Пять лет, – в течение которых развалился весь социалистический лагерь, а следом за ним и Советский Союз – были самым потрясающим и интересным временем в моей жизни. Да и не только в моей, конечно. На наших глазах рушился старый мир и появлялись контуры нового. Мы были полны энтузиазма и верили, что новая Россия войдет в семью развитых демократических стран как равный партнер, что нас ждет прекрасное будущее и все пути нам открыты.
В то время быть студентом, да еще историком, и не интересоваться политикой было невозможно. Вся общественная атмосфера была пронизана ожиданием политических перемен, а университетская среда тем более. В НГУ и в Новосибирском Академгородке еще живы были воспоминания о шестидесятниках и диссидентах. Многие преподаватели и научные сотрудники сами в той или иной мере были вовлечены в эти движения или, по крайней мере, разделяли взгляды их адептов и пророков. Этот дух свободомыслия так и не сумели вытравить из НГУ и из Сибирского отделения Академии наук (СО АН СССР) вплоть до начала экономических реформ 90-х годов.
* * *
Основатель Академгородка, Михаил Лаврентьев, прекрасно понимал, что значительную часть его научных кадров составляют люди, весьма неблагонадежные, с точки зрения партийных органов. Сюда ехали не только для того, чтобы сделать ученую карьеру. Для кого-то переезд в Новосибирск был единственным способом вообще продолжить научную деятельность, развивая те направления или взгляды, которые считались «ошибочными» и подвергались критике со стороны официально признанных светил науки и партийных чинов, курировавших работу Академии наук и всех ее подразделений.
Здесь, еще в хрущевское время, выдающимся ученым-биологом Николаем Дубининым был создан институт Цитологии и генетики. Правда, самому Дубинину только два года пришлось руководить институтом. Никита Сергеевич лично позаботился о том, чтобы его сняли с работы. Но, не сумев отстоять Дубинина, Лаврентьев оградил институт и его коллектив от очередного погрома.
В Новосибирск приехали работать историки Николай Николаевич Покровский (ныне академик) и теперь уже покойный Михаил Иосифович Рижский. Выпускник Московского государственного университета, Покровский участвовал в деятельности неформального кружка студентов и аспирантов, решивших еще накануне XX съезда КПСС, разобраться в исторических корнях кровавых катаклизмов 20 – 50 годов. Участником этого кружка был так же Натан Яковлевич Эйдельман – другой известный историк и писатель.
Власти квалифицировали деятельность молодых ученых как «югославский и польский ревизионизм». Девять человек были приговорены и получили срока. Отсидев свои шесть лет, Николай Покровский смог устроиться, и то лишь благодаря покровительству одного из своих учителей – известного историка Петра Зайончковского, - сотрудником Суздальского музея. Переезд в Новосибирск позволил ему вернуться в активной научной и преподавательской работе…
Михаил Рижский, библеист, полиглот, занимался той областью древней истории и древней литературы, которая выглядела особенно подозрительно в глазах партийного и академического начальства. Свой оригинальный перевод библейских книг Иова и Экклезиаста, он смог опубликовать лишь в восьмидесятые годы, на перестроечной волне. До этого государственные издательства не принимали их к печати.
На экономическом факультете преподавал доктор наук Борис Павлович Орлов. Свой предмет – экономическую историю СССР – он вел так, что студенты только диву давались, почему его до сих пор не посадили! Вопреки духу начетничества, царившему на этом факультете, Орлов рассказывал о реальных тенденциях послереволюционного экономического развития страны, приводил сравнительные данные плановых пятилетних заданий и фактически полученных результатов. Задолго до работ Отто Лациса и других знаменитых перестроечных публицистов, из лекций Орлова студенты экономфака НГУ могли получить более-менее объективную картину истории социалистической экономики. Мне, к сожалению, довелось слушать Бориса Павловича уже в самый разгар Перестройки, когда впечатление от его лекций было смазано валом разоблачительных публикаций, в том числе, по вопросам экономической истории.
* * *
Но было бы ошибкой думать, будто научное сообщество Академгородка всей душой приняло и поддержало курс на демократизацию общества. Да, наука не терпит единомыслия, противится шаблонам и догмам. В этом смысле каждый истинный ученый – диссидент. Но, во-первых, диссидентство в науке не является формой политического протеста. Даже в сталинское время ученые, подвергавшиеся преследованиям, защищали свои научные воззрения, не являясь врагами политической системы СССР как таковой. В конце концов, советское руководство это поняло. От ученых стали требовать формальной верности принципам философского материализма и политической лояльности, предоставляя в узкоспециализированной сфере творческий простор и независимость. А, во-вторых, как уже говорилось выше, сам научный процесс был организован в Советском Союзе так, что способствовал обюрокрачиванию научного сообщества, появлению в его среде огромного слоя обывателей.
Принято считать, что научный труд, по определению, облагораживает человека. Советская пропаганда рисовала облик ученого – как существа не от мира сего (к слову сказать, расхожий голливудский типаж, если отбросить его карикатурную составляющую, очень близок советскому). В действительности, людей, масштаба Ландау, Капицы-старшего, Тимофеева-Рисовского и пр., которые были не только талантливыми учеными, но и Личностями с большой буквы, в науке не так много. Значительную часть научной среды сплошь и рядом составляют люди обычные, не наделенные какими-то выдающимися способностями и талантами, равнодушные к моральным ценностям и общественным проблемам. Многие из них, трезво оценивая самих себя, направляли жизненную энергию в другое русло – воевали за место под солнцем, за доступ к жизненным благам. Иные, менее честные и, что греха таить, менее умные, мнили себя непризнанными гениями, которым происки врагов и завистников помешали добиться успеха.
Обе эти категории составляли обширный обывательский слой в Сибирском Отделении Академии наук и в Академгородке. Перестроечные катаклизмы всколыхнули обывательскую среду, разворошили скрытые ранее под спудом затаенные комплексы. И тут полезло из нее такое, что хоть святых выноси!..
* * *
Помню, как неприятно поразил меня тот факт, что борьба за демократию в конце восьмидесятых годов, приняла в Академгородке форму борьбы против системы спецраспределителей. Для тех, кто не знает, поясню. Советская власть, еще на заре «туманной юности», изобрела так называемые «спецпайки» для различных категорий населения, куда входил определенный набор продуктов питания. «Академический» паек, даже в годы Гражданской войны, считался очень богатым и питательным. Эта собачья система прикармливания интеллигенции дожила до последних лет советского строя. В Торговом Центре Академгородка находился отдел, где отоваривали научных сотрудников до кандидатов наук включительно. Для докторов существовал отдельный магазин. Там выбор продуктов был гораздо шире. Академикам позволяли делать заказы на дом. В «голодные годы», какими стали 1989 – 1991 гг., наличие спецраспределителей вызывало зависть и недовольство у определенной части жителей. Но лично меня такое «желудочное» понимание демократии коробило…
* * *
Осенью 1986 года студенческий городок НГУ стал объектом идеологической обработки местного отделения общества «Память». Пещерный антисемитизм, культивировавшийся представителями «Памяти», как будто, сошел со страниц дореволюционной черносотенной печати или экспортировался прямиком из канцелярии «доктора» Геббельса, расположенной в каком-нибудь особо жарком закоулке ада. Но, что самое любопытное, оплотом «Памяти» в Новосибирске стал именно Академгородок и его обывательская среда, включавшая далеко не последних представителей советской науки. Некий господин Казанцев, если не ошибаюсь, научный сотрудник Вычислительного Центра СО АН, появлялся то в одном, то в другом общежитии, где выступал с речами о жидо-масонском заговоре и мировом сионизме.
Встречу с Казанцевым в нашем, десятом, общежитии организовал я. Хотелось разобраться в том, что он пропагандирует. Заинтересовала так же и резкая постановка «еврейского вопроса», о котором, на тот момент, официальная советская идеология ничего толком сказать не могла. Между тем, знакомство с историей революционного движения в России наталкивало на неудобные вопросы об этническом составе радикальных политических течений.
Казанцев оказался высоким, военной выправки, мужчиной, лет слегка за пятьдесят, с густой шевелюрой ослепительно белых, седых волос. Послушать его пришли не только студенты, но и некоторые преподаватели Гумфака НГУ. По началу речь Казанцева была абсолютно здравой. Он рассказывал о деятельности знаменитого в конце шестидесятых годов молодежного клуба «Под интегралом», об организации первого научного-производственного кооператива «Факел», который власти прикрыли в начале семидесятых…
Потом, как будто что-то щелкнуло в голове оратора, и он мгновенно перенесся в фантасмагорический мир масонских лож, каббалистических символов, исчезнувших десяти еврейских колен, религиозных изуверов, пьющих кровь христианских младенцев и т.д. Нагромождением абсурда – вот чем в действительности оказалось выступление представителя «Памяти». Но абсурда злобного и агрессивного…
Как раз тогда местные академовские остряки сочинили анекдот: