Geum.ru

Александр Лоуэн

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   22

Став подростком, я пыталась быть идеальной, но в результате только заработала бессонницу и разные проблемы с желудком. У меня появились беспокойство и депрессия. Я принимала препарат под названием хальцион для улучшения сна и различные лекарственные средства с целью облегчения желудочных расстройств. За долгие годы я прошла несколько курсов психотерапии, как индивидуальной, так и групповой, и добилась определенного прогресса, но мне по-прежнему были необходимы таблетки снотворного, чтобы заснуть и утром быть в состоянии функционировать и вести свою жизнь. Я продолжаю страдать от запоров и от мышечного напряжения в области диафрагмы, и во мне растет ощущение одиночества и пустоты, в результате которого я чувствую себя изолированной как в супружестве, так и в жизни».

Можно ли сомневаться в том, что ответственность за те проблемы, которые она испытывала в качестве взрослого человека, несли какие-то события ее детства? Во всяком случае, сама Алиса ни капли не колебалась по этому поводу. Однако при всем проникновении в данную проблематику, которое она обрела благодаря своим многочисленным терапевтическим курсам, в момент, когда я впервые увиделся с нею, она все еще чувствовала, что сама по себе не в состоянии зажить лучше и освободиться от прошлого. Отсюда возникал вопрос: какой именно страх приковывал Алису к ее прошлому настолько прочно, что она, невзирая на все свои немалые усилия, была сегодня по-прежнему не в силах освободиться и начать полноценно жить? Но прежде чем приступить к ответу на указанный вопрос, нужно с большей полнотой понять ее настоящее.

Когда Алиса пришла ко мне, в ее жизни совершенно отсутствовала радость и было очень мало удовольствия. Она страдала от сильного беспокойства и опасения потерпеть неудачу, для чего, казалось бы, имелись определенные основания, поскольку за истекшие десять лет ей — из-за неспособности нормально функционировать — пришлось сменить массу мест работы и специальностей. Но в то же самое время было ясно, что при той степени беспокойства, которая ей свойственна, Алисе было почти невозможно хорошо функционировать. Она попала в порочный круг. Беспокойство не позволяло ей удержаться на работе, а потеря работы, в свою очередь, способствовала росту ее беспокойства. Попав в этот капкан, Алиса превратила свою жизнь в отчаянную борьбу за выживание.

Путеводной нитью к разрешению ее конфликта было собственное заявление Алисы о том, что в отроческие годы она пыталась быть идеальной. Это усилие провалилось — что было неизбежным, поскольку никто не может быть идеальным. Но как только Алиса переставала стремиться к идеальности и совершенству, она тут же начинала воспринимать себя как ничего не стоящую и беспомощную особу. Это был настоящий ад, и я могу понять ее отчаянное стремление вырваться и освободиться. Но как? Попытки помочь ей стать сильнее, чтобы она могла еще усерднее стараться стать идеальной, привели бы только к дальнейшим осечкам и, соответственно, к еще большему отчаянию. Любые ее усилия в этом направлении, любые старания были обречены на неудачу. Прекращение попыток измениться, приятие себя такой, какая есть, внушало Алисе страх, но это был единственный путь, ведущий к душевному здоровью.

Первое, с чем Алисе следовало сразу же согласиться, был факт ее несчастья, который невозможно было отрицать, а также жгучая необходимость плакать. Когда я довел это до ее сведения, она ответила, что и так много наплакалась в своей жизни. Такой ответ почти стандартен и, несомненно, правдив, но встает единственный вопрос: насколько глубоким и горьким был ее прежний плач? Если плач столь же глубок, как испытываемая боль и печаль, то он полностью высвобождает человека. Боль сидела у Алисы глубоко в животе, пребывая в связи с ее кишечными неприятностями, но она ощущала ее и в области диафрагмы, где эта боль была обязана своим появлением полосе напряжения, которая не позволяла ни ее дыханию, ни плачу проникать глубоко в брюшную полость. А ведь это именно та зона, где располагаются наши наиболее глубокие чувства: наша самая бездонная печаль, наш самый сильный страх и наша наиболее всепроникающая радость. Ощущение сладостного жжения, которое сопутствует подлинной сексуальной любви, тоже воспринимается где-то глубоко в нижней части живота и кажется каким-то жаром, который вот-вот готов охватить и растопить все тело. Приятные ощущения в животе испытывают и дети, раскачиваясь на доске или на качелях, что, как известно, доставляет им огромное удовольствие. Но живот, являясь средоточием наслаждения и радости, одновременно представляет собой то место, где ощущается печаль кромешного отчаяния, возникающего тогда, когда радости не было и нет.

Чтобы обрести столь ценимую всеми нами радость, Алиса должна была настежь открыться собственному отчаянию. Если бы она сумела расплакаться от глубокого отчаяния, то смогла бы затем и испытать радость, которая придает жизни каждого человека ее подлинный смысл. Хотя мы должны признать, что в отчаянии есть много пугающего, нужно отчетливо осознавать, что оно берет свое начало в прошлом, а не в настоящем. Алиса пребывала в отчаянии, поскольку была не в силах стать совершенством и завоевать тем самым одобрение и любовь родителей. Владевшее ею отчаяние продолжало существовать и в настоящем, поскольку она до сих пор продолжала войну с целью преодолеть то, что считала собственными недоработками, слабостями и промахами, и наконец завоевать ту самую недостижимую любовь. В результате Алиса старалась преодолеть обстоятельства и победить свое отчаяние, что было неосуществимо, потому что отчаяние являлось ее подлинным, реальным чувством. Разумеется, человек может отрицать собственное отчаяние и жить иллюзиями, но такая концепция неизбежно развалится, а ее носитель погрузится в депрессию. Можно пытаться подняться выше отчаяния, но это приведет к подрыву собственного ощущения безопасности; с другой стороны, можно, напротив, принять и понять свое отчаяние, и только это избавляет человека от страха.

Принять собственное отчаяние означает почувствовать его и выразить данное чувство в рыданиях и словах. Плач представляет собой «выступление» тела с заявлением; слова исходят от разума. Если эти два проявления надлежащим образом совмещаются, то они способствуют интеграции тела и разума, что облегчает чувство вины и споспешествует свободе. При этом важны правильные слова. Ключевой является фраза «Нет никакого толку». «Нет никакого толку стараться; мне никогда не завоевать твоей любви», — вот формулировка, выражающая понимание того, что отчаяние представляет собой результат прошлого опыта. Однако большинство пациентов проецируют свое отчаяние в будущее. Когда они впервые ощущают собственное отчаяние, то часто это выражается примерно такими словами: «У меня никогда не будет того, кто бы полюбил меня» или «Мне никогда не найти себе пару». Они не понимают, что человек не может найти для себя любовь, как бы упорно он ни искал, и что чем больше в человеке отчаяния, тем меньше шансов, что другой человек откликнется на его зов положительными чувствами. Истинная любовь — это возбуждение, ощущаемое человеком в предвкушении того наслаждения и радости, которые ему предстоит испытать в результате близости и контакта с другим человеком. Мы любим тех, с кем нам хорошо; мы избегаем тех, чье присутствие болезненно для нас.

Проблема Алисы состояла в том, что она боялась своего отчаяния, поскольку на глубинном уровне оно было для нее связано со смертью. Почти всю свою жизнь она просуществовала на волосок от отчаяния, будучи слишком напуганной, чтобы ощутить его. Она походила на человека на морском берегу, который позволяет себе лишь чуть-чуть намочить ступни из страха оказаться сметенным и захлестнутым мощью океана. Это море представляет собой символ наших глубочайших чувств — печали, радости, сексуальности. Оно является источником жизни, и только капитулировав перед ним, человек может вести полнокровную жизнь. Глубоко погрузиться в собственное отчаяние — значит окунуться в недра собственного живота, который, будучи в данном случае представлением моря, также является источником и носителем жизни. Ни один взрослый человек не утонул в собственных слезах, хотя страх утонуть лежит в основе паники. Младенец, отрезанный от всякого любовного контакта, неизбежно погибнет; очень маленький ребенок в подобной ситуации тоже может умереть, поскольку его тело нуждается в постоянном контакте с матерью и в поддержке с ее стороны. Ребенок постарше, который из-за недостаточного внимания со стороны тех, кто должен его любить, оказался близок к смерти, но все-таки выжил, становится невротиком. Он будет существовать на грани отчаяния и паники на протяжении всей своей жизни, если только не сумеет избавиться от страха, повторно пережив давнюю детскую травму и обнаружив, что и теперь он не умрет от нее.

Необходимо понять, что хотя беседы и рассуждения по поводу страха смерти и необходимы для оказания пациенту помощи в понимании его проблемы, сами по себе они недостаточны для ликвидации страха. Говорить ребенку, что ему не надо бояться темноты, потому что там, в темном месте, никого нет, не всегда помогает, поскольку, хотя во мраке комнаты действительно нет никакого внушающего страх существа, оно все-таки имеется — во мраке бессознательного у ребенка. Проникнуть в собственное бессознательное — значит опустить все испытываемые чувства глубоко в живот с помощью глубокого дыхания. По мере продвижения дыхательной волны при выдыхании вниз, по направлению к тазу, человек в состоянии ощутить чувства, заблокированные в этой области. Можно почувствовать, что тебя не любили и что ты мог умереть, однако, испытывая от такого осознания печаль, человек может одновременно понять, что на самом деле он все-таки не умер. Для взрослого человека быть нелюбимым отнюдь не означает смертного приговора. Он может любить себя и капитулировать перед собственным Я. Зрелая пятидесятилетняя матрона, мать семерых детей, сказавшая мне: «Если никто не будет любить меня, то я умру», — являет собой пример патетической личности, которая боится жить в такой же степени, как и боится умереть.

Во время работы с Алисой я еще не понимал, насколько глубок в людях страх смерти, так что, хотя я и мог оказать ей помощь применительно к невротическому аспекту ее проблемы, а именно: применительно к вечному стремлению достичь совершенства, — но он был не в силах помочь ей взглянуть в лицо глубинному и определявшему ее состояние страху смерти, который как раз и порождал у нее неосуществимое побуждение стать идеалом. Алиса добилась в терапии со мной некоторого прогресса в плане понимания собственных проблем и появления у нее ощущения несколько большей внутренней силы, но я был неспособен подать ей руку помощи в том, чтобы прорваться к подлинным глубинам ее естества. Большинство терапевтов могло бы счесть такой исход общения с пациентом вполне удовлетворительным, но при отсутствии в естестве и теле пациента прочного фундамента всегда продолжает существовать опасность рецидива отчаяния, поскольку этот человек не в состоянии ощутить радость жизни. Конечно, нет и речи о том, чтобы в процессе терапии можно было систематически, что называется, в плановом порядке, добиваться прорывов и переломов, которые в конечном итоге позволят пациенту избавиться от сидящего в нем страха смерти, а также отчаяния. Но я верю, что для терапевта весьма важно понимать глубину отчаяния у обитателей современного мира, а также иметь ,в своем арсенале нужные средства и нужную степень понимания, которые позволят справиться с этим скверным чувством. Описываемый далее клинический случай проиллюстрирует принцип, применяемый мною для преодоления указанной проблемы.

Каждый пациент нуждается в прорыве сквозь барьер, создаваемый страхом смерти, и Нэнси смогла прорваться через него. Это была пятидесятилетняя женщина с личностью пограничного типа. На протяжении всей своей жизни она испытывала анорексию (отсутствие аппетита), и все ее функционирование может быть кратко описано как маргинальное. Нэнси добилась упомянутого прорыва после нескольких лет терапии, в течение которых она обрела волю к борьбе за собственную жизнь. Мы вместе проделали значительную работу, чтобы помочь ей лучше дышать, выражать чувства печали и протеста, а также постоять за себя в негативных жизненных ситуациях. Однако ее чувства никогда не становились достаточно сильными, поскольку дыхание никогда не достигло достаточной глубины.

Как-то она лежала в запрокинутой позе на биоэнергетическом табурете и вдруг начала издавать продолжительный звук, который неожиданно прекратился как раз в тот момент, когда он, казалось, вполне мог перейти в глубокие рыдания. Нэнси почувствовала себя при этом очень напуганной и сказала: «Становится очень темно. Я чувствую, что вот-вот умру». Такое чувство могло бы испугать кого угодно, но почему она ощутила приближение смерти как раз в тот момент, когда ее дыхание на самом деле стало интенсивнее? Ответ состоит в том, что углубленное дыхание затронуло в Нэнси тот страх смерти, который и до этого всегда существовал в ней. Будучи ребенком, она едва не умерла. Рассказанная ею в этой связи история показалась мне интересной. Когда моей нынешней пациентке было где-то около двух лет, она была пухленькой, миловидной маленькой девчушкой. Мать Нэнси, видя, как дочка набирает вес, перепугалась, что та, когда вырастет, будет толстой, как это случилось с ее сестричкой. Действуя из соображений, продиктованных этим опасением, мать стала ущемлять маленькую дочурку в еде, преследовала ее за переедание и настолько запугала и затравила бедную девочку, что та совсем потеряла аппетит и вообще разучилась есть. Когда мать увидела, что ее бедное дитя теряет в весе и худеет на глазах, она запаниковала и начала уже уговаривать доченьку поесть и не пренебрегать пищей, но безрезультатно. Дело закончилось тем, что малышка в критическом состоянии очутилась в больнице.

Я не испытывал ни секунды сомнений, что анорексия Нэнси явилась итогом всего указанного эпизода. Когда она обратилась ко мне, чтобы полечиться, то по-прежнему страшно боялась поправиться. Однако на самом деле ей было очень трудно набрать вес. В первую очередь это означало бы, что она обрела тело и стала кем-то весомым и видным, превратившись в заметную личность, по крайней мере чисто зрительно. Результатом этой метаморфозы могла бы явиться конфронтация с матерью, которую Нэнси все еще до ужаса боялась. Важный перелом произошел через несколько сеансов после той нашей встречи, в ходе которой она испытала и ощутила присущий ей страх смерти. Я неоднократно и настоятельно убеждал Нэнси, что во время сеанса никакой опасности умереть для нее не существует. Я втолковывал ей, что произошло следующее: став глубже дышать, она ощутила скопившийся в ней ужас и прекратила дыхательные движения, тем самым отрезав поступление кислорода в мозг. Это, в свою очередь, породило ощущение тьмы. Единственное, что действительно могло бы с ней случиться, — это легкий обморок, при котором она бы «отключилась», а это, в свою очередь, немедленно привело бы к самопроизвольному возобновлению дыхания, после чего сознание тут же полностью вернулось бы к ней. Когда во время очередного сеанса мы возвратились к указанному упражнению, Нэнси все еще испытывала ощущение темноты и страх умереть, но уже в меньшей степени. В этот момент между нами сложился прочный терапевтический альянс, который дал ей возможность поверить в мое лидерство. В ходе третьей попытки, когда Нэнси лежала на кровати, пиная ее что есть мочи и стараясь завопить, из нее вдруг вырвался глухой, но сильный звук, сразу же перешедший в глубокие рыдания, исходившие из живота. Когда плач прекратился, она воскликнула: «Я не умираю! Я не умираю!» Нэнси почувствовала в этот момент, что, наконец, прорвалась сквозь свой страх, который часто преследовал ее, связывая по рукам и ногам и не давая полноценно жить. Ее мужество и готовность иметь дело с разными своими жизненными ситуациями заметно возросли, поскольку в животе у нее возникло хоть немного чувства — которое мы могли бы описать как «сидящее в кишках». Но пока не могло быть и речи о том, чтобы весь страх Нэнси улетучился. Она заглянула своему страху смерти в лицо, не побоялась вступить в преисподнюю, а теперь ей предстояло поработать, чтобы благополучно пробраться через нее.

Один из моих пациентов как-то рассказывал об инциденте, который имел место с его дочерью, милой девчушкой пяти лет. Она играла со своими родителями в мяч и получала от этого бесконечное удовольствие. Ее младший братик, которому было года два и который наблюдал за происходящим, захотел занять ее место. Сестра отказалась отдать малышу мяч, а когда родители начали настаивать, швырнула в того объектом спора. Она, конечно же, не попала, но зато попало ей — отец сурово отчитал ее, говоря, что девочка ни в коем случае не должна так поступать, поскольку может причинить братику вред. Отцовский выговор стал для нее шоком, и она начала громко вопить. Отец же, полагая ее реакцию иррациональной и ничем не обоснованной, велел дочери перестать надрываться, отчего издаваемые ею звуки стали только громче. Желая дать ей достойный урок, он завел дочь в просторный туалет и захлопнул дверь, сказав, что она может выйти оттуда, когда прекратит реветь. Через парочку минут она действительно прекратила, но не вышла. Обеспокоенный отец распахнул дверь и обнаружил ее на полу — белую как мел и буквально задыхающуюся. Родители поспешно доставили девочку в близлежащую больницу, где врач прописал ей сильнодействующее бронхолитическое средство. У нее случился астматический приступ, который вполне мог стать причиной смерти. Будучи не в силах перестать отчаянно плакать и опасаясь, что ей никогда не выбраться из туалета, она испытала паническую реакцию, в ходе которой ее бронхи сжались, так что она практически потеряла способность дышать. Эта маленькая девочка пребывала в шоковом состоянии.

Мне довелось работать со многими астматиками. Как только они приступают к выполнению любого упражнения, способствующего углублению дыхания, вроде плача, нанесения пинков или испускания воплей, они начинают сопеть и тут же извлекают свой ингалятор, который на короткое время ослабляет бронхиальный спазм и дает им возможность легче дышать. Однако это приспособление никак не устраняет склонность к спазму, который представляет собой чисто паническую реакцию, возникающую в момент, когда их дыхание становится глубже. Поскольку у этих больных вырабатывается сильный страх на появление сопения, которое знаменует собой начало астматического приступа, они приписывают возникновение указанного страха своей неспособности дышать. Отчасти такое истолкование верно, но столь же верно и то, что именно страх порождает у них неспособность дышать. Это давнишний, детский страх того, что тебя отвергнут или прогонят за плач, за громкие вопли или за чрезмерные запросы. Указанное вокализованное проявление, которое оказалось в интересах выживания подавленным, вновь активируется за счет глубокого дыхания. После того как такой страдающий астмой пациент уразумевает изложенную динамику, его страх убавляется. Теперь я уже оказываюсь в состоянии подстегнуть моих астматиков к тому, чтобы издавать более громкий плач и вопли, и они делают это без каких-либо болезненных осложнений. Даже при появлении умеренного сопения я отговариваю их от пользования ингалятором, стараясь уверить в том, что если они не впадут в панику, то будут вполне в состоянии дышать без всяких затруднений, не прибегая к помощи своего «спасителя». К их полнейшему восторгу, в преобладающем большинстве случаев так оно и бывает.

Алису, о которой я как раз недавно рассказывал, нельзя назвать типичным примером «стандартного» панического пациента. Грудная клетка у нее не была раздувшейся, и она испытывала больше затруднений с вдыханием, нежели с выдыханием. Владевший ею страх был гораздо глубже и граничил с ужасом, что являлось реакцией скорее на конкретную враждебность матери, нежели на общее отторжение и заброшенность. Алиса может быть описана как пациентка в пограничном состоянии с сильной тенденцией к шизофреническому расщеплению личности и к диссоциации от собственного тела. Основополагающим, базисным страхом была у нее боязнь оказаться убитой, а не просто отверженной или покинутой. Такого рода страх глубже и интенсивнее, и для его преодоления требуется мобилизация заметно более сильного гнева.

В составе паники присутствует также и страх смерти, но в меньшей степени. Чтобы помочь пациентам соприкоснуться с коренящейся в них паникой, я применяю метод, довольно подробно описанный в главе 3. Вкратце он состоит в следующем. Пациент ложится запрокинувшись на биоэнергетический табурет и издает звук, который выдерживается как можно дольше. В самом конце этого звука он пытается зарыдать. Если ему удается прорваться к рыданию, то он сталкивается со своим страхом утонуть в бездонной печали или оказаться сломленным отчаянием. Чтобы защититься от указанных чувств, тело пытается воспретить процесс дыхания. Стенка грудной клетки становится жестче, и бронхи сжимаются. В этот момент пациент ощущает панику. Лиза, испытавшая подобную панику на себе, описывала свое состояние так: «Я почувствовала, что не могу дышать. И грудная клетка, и горло ощущались как страшно жесткие». Однако она ничуть не распознала, что в этот миг повторно переживала одну свою детскую травму. К сказанному выше Лиза добавила: «Мне знакомо данное чувство (жесткости грудной клетки). Это настолько глубокая рана, что я даже не знаю, только ли я хочу умереть или уже начинаю умирать на самом деле. Это такая тихая боль, маленькая интимная преисподняя». Потом она пояснила, что в детстве была предоставлена самой себе. Ни один из родителей не проявлял к ней ни малейшего интереса и даже не осознавал, что она борется и несчастна. Им был нужен счастливый ребенок, и Лиза натянула на лицо счастливую, улыбчивую маску, которая должна была спрятать гнетущую ее печаль и отчаяние. Позволив себе горько плакать, она ощутила привкус свободы в том, что отбросила, наконец, постылую маску. Лиза никогда не была замужем и не испытала экстаза любви. Она не отваживалась или просто не смела открыть свое сердце любви — слишком много боли скопилось в нем. Но страх перед этими залежами боли может уйти лишь после того, как вся собравшаяся боль будет испытана и прочувствована. В тот период, когда Лиза самостоятельно постигала и даже высказывала эти проницательные суждения, она встретила человека, к которому почувствовала неподдельную любовь.