Предисловие ко второму изданию. Двадцать лет спустя

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 29

Раскрывая свое содержание в этой четырехмерной системе координат, категория идеального фиксирует реальность сознания и специфический для него способ существования, определенность сознания как знания, отражения действительности как ценностного отношения и, наконец, творческую активность сознания. При этом, естественно, сохраняется логическая противопоставленность категорий идеального и материального. Однако она интерпретируется материалистами и идеалистами в корне противоположным образом.

Как известно, впервые проблема идеального была наиболее четко поставлена в философии Платона. У великого античного мыслителя она, как в фокусе, отражала в себе всю основную философскую проблематику, задававшуюся поляризацией общих определений бытия. Духовное и материаль-

190

ное, вечное и преходящее, единое и многое, абсолютное и относительное, сущность и явление, общее и отдельное, необходимое и случайное, должное и сущее, творящее и творимое, совершенное и несовершенное и т.д. — вот те поляризации, которые образуют категориальный каркас философского мышления и вместе с тем его внутренний движущий источник.

У Платона мы видим последовательное объективно-идеалистическое решение основного вопроса философии и соответственно унификацию всех исходных определений бытия на базе категории идеального. Вечное, единое, абсолютное, необходимое, всеобщее, совершенное, творящее полагаются в его концепции лишь в качестве идеального (в противоположность материальному, уделом которого являются преходящее, единичное, случайное и т.п.). Отсюда «универсализм» Платона, третирующего чувственное, эмпирическое, единичное как заведомо низшее и неподлинное. По словам Т. И. Ойзер-мана, «именно в учении Платона пренебрежение к единичным вещам, к вещности, материальности вообще возводилось в безусловную посылку истинного философствования» [160, с. 119].

Идеальное, по Платону, есть общая характеристика мира идей, которые существуют объективно реально в виде «образцов» вещей [169, с. 411], имеют ранг «подлинного бытия» [169, с. 185]; причем «каждая идея, оставаясь единою и тождественною, может в то же время пребывать во всем» [169, с. 409]. Как видим, у Платона идеальное не только определяет материальное, но и сочетает в себе значения абсолютно-всеобщего и абсолютно-ценного. Оно первично и в онтологическом смысле, и в гносеологическом (как логическое, теоретическое по отношению к чувственному, эмпирическому), и в аксиологи-ческом (как идеально-должное и совершенное в противовес материально-сущему), и в праксеологическом (как деятельное, творческое начало, определяющее телесные, материальные формообразования и изменения).

В этом, кстати, одна из привлекательных черт философской концепции Платона, ее особая стройность и целостность. Но достигается она за счет принципа абстрактного тождества, упрощения основной проблематики, т.е. путем недиалектичного снятия исходных поляризаций. Это видно хотя бы на

191

примере гипостазирования всеобщего, которое у Платона «душит» единичное, лишая его какой-либо самоценности и самобытности1. Однако такая «унификация» бытия есть упрощение, не говоря уже о том, что отрицание относительной автономности единичного сразу же ставит под сомнение смысл самой категории всеобщего. «Философия действительно нацелена на всеобщее, — пишет Т. И. Ойзерман. — Однако единичное также всеобще и именно как единичное атрибутивно присуще всему существующему. Следовательно, всеобще не только тождество, но и различие» [160, с. 119].

Поэтому с позиций диалектического материализма в корне ошибочно полагать идеальное как исключительно всеобщее и тем более определять всеобщее как исключительно идеальное. В равной степени неверно утверждать, следуя Платону, что идеальное есть всегда абсолютное: абсолютное тождество, абсолютная точность, абсолютное совершенство, абсолютное благо, абсолютная цель, идеал. Идеальное шире того, что понимается как абсолютное и как идеал. Но тут Платоном зафиксирован действительный момент проблемы идеального.

Категория идеального, сохраняя свою логическую противопоставленность и диалектическую связь с категорией материального, выражает наряду с относительным и момент абсолютного (в онтологическом, гносеологическом, аксиоло-гическом и праксеологическом смыслах). Однако идеальное как абсолютное, как идеал есть историческая определенность, которая может быть осмыслена лишь через относительное. Для нас не существует абсолютно абсолютного, неких абсолютно вневременных, внеисторических сущностей. Этот важный пункт проблемы идеального, которого мы уже касались, заслуживает специального обсуждения.

Но прежде надо отметить, что платоновская постановка проблемы идеального наложила неизгладимую печать на весь последующий ход ее разработки (что, конечно, определялось

1 То же мы видим у других последовательных объективных идеалистов. Любопытную параллель между взглядами Фомы Аквинского и Гегеля проводит Н. И. Стяжкин, обсуждая проблему универсалий в средневековой философии [200, с. 113].

192

и ее рациональными моментами, которые из-за недостатка места мы не можем рассмотреть подробнее). Сам термин «идеальное» в его философском значении исходит из круга платоновской онтологии, является производным от термина «идея». Эта терминологическая сторона дела не так уж безразлична для понимания его сути. Она отражала не только постановку Платоном проблемы идеального, но и его решение этой проблемы. Идеальное у Платона ограничивается лишь миром идей, понятием идеи. Но даже если взять рациональный смысл этого понятия, то и в таком случае сфера категории идеального будет неправомерно сужена.

Категория идеи в ее диалектико-материалистическом понимании, несомненно, играет важную роль, хотя ее содержание и истолковывается в нашей литературе не вполне однозначно. Ее разработка была предпринята П. В. Копниным [105], который, опираясь на историко-философский анализ и труды классиков марксизма, рассматривал идею как основу научной теории и высшую форму теоретического освоения действительности, несущую в себе аксиологические и праксиологи-ческие функции, выражающую цели, стремления, убеждения социального субъекта. Подробное обсуждение специфики категории идеи проведено также группой казахстанских философов [177].

Можно сказать, что идея — это фундаментальный принцип или глубокая и оригинальная мысль (теоретическая, художественная и т.п.), которая обладает мощным систематизирующим, эвристическим, побудительно-действенным потенциалом, отличается высокой социальной ценностью. Возникая в индивидуальном сознании, идея становится феноменом общественного сознания. Естественно, что всякая идея как живая мысль идеальна, но далеко не всякое идеальное есть идея. Поэтому следование платоновской традиции в истолковании значения термина «идеальное» заведомо несостоятельно.

Термин «идеальное» прочно вошел в марксистскую философию, но его первичное и, так сказать, буквальное значение сильно расходится с содержанием понятия идеального (подобно тому, как обстоит дело со словом «атом» или с современным значением слова «овация», которое происходит

~1 Проблема идеального

193

от латинского «оу1$» (овца) и буквально означает «овцева-ние», т.е. присуждение римским сенатом легату или консулу за победу над врагами «малого триумфа», при котором в жертву Юпитеру приносили овцу, а не быка, как при «большом триумфе»).

Рассмотрим теперь кратко тот действительно важный аспект интересующей нас, проблемы, когда категория идеального фиксирует и выражает момент абсолютного, совершенного. С известной степенью условности здесь можно выделить две области. В одной из них доминируют логико-гносеологические и онтологические, в другой — аксиологи-ческие и праксиологические вопросы. В первой центральное место занимает выяснение процедуры идеализации, ее гносеологических функций и онтологического смысла так называемых идеальных (идеализированных) объектов. Поскольку эти вопросы широко обсуждались в нашей литературе [36, 58, 83, 114, 146, 201 и др.], мы коснемся их лишь в самых общих чертах, акцентируя моменты, важные для понимания категории идеального.

Обычно термином «идеализация» обозначают и сами идеальные объекты, и процесс их мысленного конструирования, т.е. образование особого рода абстракций, таких, например, как «абсолютно твердое тело», «идеальный газ», «точка», «прямая» и т.п. При этом подчеркивается, что в самой объективной действительности подобных объектов нет, хотя они и служат для ее теоретического описания и объяснения. В таком плане Ф. Энгельс характеризует «идеальную паровую машину» Сади Карно, «которую, правда, так же нельзя осуществить, как нельзя, например, осуществить геометрическую линию или геометрическую плоскость, но которая оказывает по-своему такие же услуги, как эти математические абстракции: она представляет рассматриваемый процесс в чистом, независимом, неискаженном виде» [1, т. 20, с. 544].

Процедура идеализации, процесс формирования идеального объекта, после тою как выбран класс изучаемых явлений, предполагает операцию «предельного перехода», которая состоит «в преодолении некоторых объективно существующих пределов или ограничивающих характеристик, выделяемых в данных объектах, ситуациях или процессах» [174, с. 94—

194

95]. Тем самым данные явления берутся в «чистом», «предельном», «совершенном», абсолютизированном виде, т.е. в качестве объекта теоретического знания. С этим связан важнейший пункт проблемы соотношения эмпирического и теоретического в научном познании [228]. Формирование идеальных объектов выражает активность познания, свойственно его наиболее развитым формам, создающим возможность теоретического решения вопроса. Поэтому прогресс научного познания, как отмечает С. Б. Крымский, предполагает «прогресс в средствах идеализации» [114, с. 73], что особенно ярко проявляется в развитии математики, физики, кибернетики.

Впрочем, нужно отметить, что процесс идеализации и его результат в принципе не отличаются от формирования всякого общего понятия. В этом отношении, по словам А. Ф. Зотова, трудно провести границу между объектами типа «математическая точка» и «дерево». Момент абсолютизации, «очищение» от случайного, взриативного, многосложного присутствует во всяком продукте абстрагирования. Только таким путем и достигается дискретизация объективной (и субъективной) реальности на уровне научного познания, т.е. формирование его объектов. «Идеализация, — пишет А. Ф. Зотов, — это не просто мысленное конструирование объектов, неосуществимых в материальной действительности. Скорее это превращение в сознании некой совокупности признаков и характеристик объекта в особый предмет мысленного анализа» [83, с. 77].

Таким образом, идеализация представляет выбор, оформление и полагание объекта научного познания, достигающие на его теоретическом уровне предельного логического развития. Естественно, что процесс идеализации осуществляется только познающим субъектом, есть движение в сфере субъективной реальности, результат которого закрепляется обычно в знаковой форме. Благодаря этому результат может стать достоянием ученых и обрести статус явления общественного сознания (что предполагает распредмечивание данной знаковой формы, субъективирование заключенного в ней «содержания»).

Следовательно, идеальный объект не может определяться посредством категории идеального только на основании сво-

7** 195

его «содержания», того, что в нем доминирует момент абсолютизации, возведения до степени совершенства некоторых эмпирически фиксируемых свойств или даже вовсе не прослеживается связь с какой-либо эмпирически известной реальностью. Категория идеального по своей сути означает «быть субъективной реальностью», а не «быть абсолютным, совершенным, необходимо-всеобщим и т.п.», хотя последнее значение, как уже отмечалось, эксплицирует один из моментов содержания категории идеального. Ведь абсолютное в чистом виде (абсолютно-всеобщее, абсолютно-необходимое, абсолютно-совершенное и т.п.) есть достояние только субъективной реальности. Оно может быть «выделено», «обособлено» лишь в сознании, в мышлении, т.е. идеально, и затем зафиксировано в знаковой или иной материальной форме, но опять-таки лишь для сознания, мышления. Именно потому для сознания и мышления, что без распре дм ечивания этой формы, без «представленности» ее «содержания» в живом мышлении она теряет свое качество «быть идеальным объектом», деградирует до простой предметности.

Другой вопрос: что отражает в объективной действительности этот выделенный мышлением и существующий в мышлении «абсолют» и для чего он служит людям в их социальной деятельности? Желая ответить на этот вопрос, мы производим «поворот» проблемы идеального, она обращается к нам уже другим своим ракурсом — возникает задача выяснения онтологического смысла идеального объекта (всякого продукта идеализации вообще), его ценностной и целеполагаю-щей функции.

Так сказать, идеальным случаем идеальных объектов выступают математические объекты, служившие со времен пифагорейцев и Платона удобным прибежищем для философского идеализма. Вопрос о природе математических объектов является довольно трудным, он выступает нередко камнем преткновения для материалистического истолкования идеального. Поэтому его следует коснуться хотя бы вкратце.

Основными математическими объектами, считают Бурба-ки, являются числа, величины и фигуры [48, с. 317]. Подчеркивая, что «эти объекты нам даны и не в нашей власти при-

196

писывать им произвольные свойства» [48, с. 317], Бурбаки цитируют Ш. Эрмита: «Я думаю, что они существуют вне нас с такой же необходимостью, как и предметы объективной реальности, и мы их встречаем или открываем и изучаем их так же, как физики, химики или зоологи» [48, с. 317].

Приведенные высказывания оставляют, однако, неясным главный пункт: в каком смысле математические структуры имеют объективный характер. Если в том смысле, что, будучи произведенными творческой мыслью, выраженными в четкой знаковой форме и признанными научным сообществом, они оказываются как бы данными нам извне и не допускают приписывания им произвольных свойств, то это общее место. Так обстоит дело со всяким укоренившимся явлением общественного сознания, со всякой духовной ценностью. «Содержание» стихотворения Пастернака «Август» или, скажем, си-минорной мессы Баха тоже задано нам извне и категорически исключает произвольное обращение с ним.

Если же под объективным характером имеют в виду то, что наличные математические структуры непременно воплощены в знаковую форму, «представлены» в них и что эти знаковые, кодовые их «представители» существуют объективно реально (в книгах, в памяти и функционировании ЭВМ и т.д.), то это тоже не более чем общее место. Заметим, кстати, важную особенность знаковой, символической «представленности» математического объекта: в силу его чрезвычайной абстрактности, полной его отвлеченности (в большинстве случаев) от всех эмпирических свойств, чистой формальности он легко «представляется» и как бы «замещается» графическим символом; тут налицо феномен одномерности кода (предельная простота, точность и полнота связи «содержания» с его кодовым воплощением), полная «слитность» символа с его значением. Поэтому столь типично отождествление математического объекта с его символом: ведь оперирование математическим объектом зачастую равносильно оперированию соответствующим символом. В большинстве видов математической деятельности не возникает потребности в их специальном различении. Но все это, конечно, не снимает проблемы способа существования математического объекта.

197

г В отличие от приведенных истолкований некоторые математики и философы (к ним близок и Ш. Эрмит) признают объективно реальное существование математических объектов самих по себе, независимо от их знаковой или предметной объективации и до нее, т.е. в виде особых духовных сущностей. Идеалистический характер такой трактовки объективности математических структур очевиден. До сих пор в зарубежной математике сохраняется противостояние номиналистических и реалистических подходов к решению проблемы существования математических объектов.

Однако, как показано А. К. Сухотиным, эта альтернатива во многом искусственна и проистекает из-за неразличения «внутреннего» и «внешнего» языков математики (первый представляет собой язык описания математических объектов самих по себе, второй — язык описания их отношений к «вне-математической реальности»): «Подход к математическим объектам как реальности в рамках внутритеоретического языкового каркаса заключает безусловные преимущества. В силу такого понимания объекты становятся осязаемо-данными, наглядными, с ними удобно оперировать. И в этом нет идеализма, если не претендовать на большее (на решение «внешних» вопросов), ибо принятие языка еще не есть принятие онтологии» [202, с. 37].

С позиций диалектического материализма недопустима не только буквальная онтологизация математических структур, ведущая к платонистскому, «реалистическому» их пониманию, но и наивно-онтологическая их трактовка в материалистическом ключе, игнорирующая диалектический характер совершающегося в них отображения действительности. По способу своего существования математические объекты как таковые суть феномены субъективной реальности, но по своему «содержанию» они объективны, ибо в конечном итоге детерминированы объективной реальностью; существуя в индивидуальном сознании, они обладают статусом явлений общественного сознания. В этом отношении о существовании математических объектов, например «точки», «числа», «функции», можно говорить в том же смысле, что и о существовании «белого», «весны» или «дома». Это существующие в мышлении понятия, в которых с разной степенью аб-

198

страгирования и опосредствования отображается объективная реальность.

Разумеется, математические объекты имеют свою специфику. Лейбниц писал: «Универсальная математика — это, так сказать, логика воображения». И она должна изучать «все, что в области воображения поддается строгому определению» (цит.по [48, с. 319]). Математические структуры — это логически упорядоченные ментальные структуры, точнее, это своего рода репрезентации некоторых хорошо определенных интеллектуальных структур [242], представляющих собой аналоги наличных и исторически вероятных объективно реальных структур, проекты и предвосхищения возможных дискретизаций и континуумизаций действительности, потенциально существующих и творчески полагаемых связей, отношений, целостностей. Производимые математическим мышлением конструирования, сепарирования, упорядочения, интеграции абстрактных отношений часто идут далеко впереди эмпирически ориентированного познания, не предполагают прямого практического применения, из-за чего математические структуры и модели создают впечатление продуктов свободной игры теоретического мышления, а то и квалифицируются даже как «свободные творения разума» (см. [48, с. 337]).

Действительно, математическое творчество — яркое проявление активности сознания и, следовательно, сущности идеального, ибо оно обладает высокой степенью независимости от наличной эмпирической данности. Однако его свобода относительна, носит конкретно-исторический характер. Она всегда детерминирована экономическими и социально-культурными условиями, как об этом свидетельствует история математики (см., например [198, с. 5—6]). Она ограничена не только строгими формальными критериями и существующими нормативами математической деятельности, но, по признанию Бурбаки, даже факторами «здравого смысла» (см. [48, с. 27]). Диапазон творческой свободы нам заранее неизвестен, хотя он не беспределен. Расширение этого диапазона связано с реализацией наличных степеней свободы. Творческая свобода есть воление, несет интенцию выбора, должна «сбыться», чтобы оправдать себя именно в качестве свобо-

199

ды, а «сбывшаяся» свобода есть уже несвобода, объективность, но и трамплин для нового порыва субъективности1. Такова диалектика свободы творчества и ее продукта, составляющая важнейший аспект диалектики идеального и материального. Поэтому «свободные творения разума» в математике принципиально не отличаются от «свободных творений» в других областях духовной деятельности. Они возникают и существуют? как всякая культурная ценность.

Бурбаки приводят следующие слова Д. Гильберта, сказанные им по поводу теории множеств Кантора: «Никто не может изгнать нас из рая, созданного для нас Кантором» [48, с. 377]. Но это верно по отношению к любой выдающейся духовной ценности. Никто не может изгнать нас из рая, созданного для нас Пушкиным и Моцартом, Львом Толстым и Рафаэлем. Однако пребывание в этом раю означает постижение смысла, обладание «содержанием», умение проникнуть за врата предметности, чтобы обрести воплощенный в ней высокий смысл. Оно по самой своей сути идеально. Ведь не столь уж редко мы видим, как обладание «содержанием» замещается лишь обладанием его предметной формой в качестве стоимости или символа престижности (убогий способ самоутв ерждения!).

Вопрос о существовании математических объектов является, таким образом, частным случаем проблемы существования ценностей. С аналогичной задачей мы сталкиваемся, когда хотим уяснить способ существования произведения искусства. Само по себе произведение искусства — опредме-ченный результат творческого процесса. Это, по выражению М. Е. Маркова, «материальное звено искусства» [141, с. 10]; оно должно быть воспринято, распредмечено, чтобы выступить в качестве художественной ценности. «В ней запрограммировано потенциальное поведение воспринимающего» [141, с. 24], точнее, потенциальное художественно-смысловое пе-

1 «Свобода всегда склонна к диалектическому переходу в свою противоположность. Она очень скоро видит себя скованной, в подчинении закону, правилу, необходимости, системе, отчего она, впрочем, не перестает быть свободой» [138, с. 248]. Эти вопросы подробно анализируются в работах [50,61,110, 149,157].

200

реживание. Это «программирование», разумеется, вероятностно, и оно действительно лишь для тех, кто знает «язык» данного вида искусства, несет в себе «естественные коды» внешней художественной предметности, кто стал «субъектом интерпретации» [247].

Blog

Предисловие ко второму изданию. Двадцать лет спустя