Подопытные кролики
| Вид материала | Документы |
- "Составление рассказов по картине "Кролики", 23.35kb.
- Лекция 2: Принцип Дирихле. Формулировка: Если в n "клетках", 166.11kb.
7.
Утро начинается с воплей. Женским голосом. Это сестра Виджиланте. Между криками слышны удары кулака, бьющегося о дерево. Слышно, как деревянная дверь содрогается в раме. А потом — снова крик.
Сестра Виджиланте орет:
— Эй, Уиттиер! — Сестра Виджиланте кричит: — Ты, бля, запаздываешь с рассветом!…
Потом — удар кулаком о дверь.
В коридоре, куда выходят двери наших комнат, наших гримерок за сценой — темно. На сцене и в зрительном зале — темно. И только призрачий огонек еле теплится посреди сцены.
Мы встаем, кое-как одеваемся, неуверенные, сколько мы спали: один час или целую ночь.
Призрачий огонек — единственная голая лампочка на столбе в центре сцены. По старинной театральной традиции ночью на сцене всегда оставляют свет — отпугивать привидений, чтобы они не пробрались в пустой театр.
До изобретения электричества, скажет вам мистер Уиттиер, эти призрачие огоньки действовали как клапаны сброса давления. Они вспыхивали и горели ярче, если случалась утечка газа: чтобы театр не взорвался.
Так или иначе, призрачий огонек всегда означал защиту.
До сегодняшнего утра.
Сначала — истошные вопли, которые перебудили всех. А потом — запах.
Сладковатый запах перегнивших отходов, который, наверное, вдыхала леди Бомж, роясь в помойке. Запах из липкой вонючей пасти мусорной машины. Запах собачьих какашек и гнилого мяса. Пережеванных, проглоченных и утрамбованных в кузове мусоровоза. Запах старых картофелин, растекающихся черной лужей под раковиной на кухне.
Задерживая дыхание, стараясь не вдыхать носом, мы выходим на ощупь из комнат и пробираемся в темноте — туда, откуда доносятся крики.
День и ночь — здесь понятия относительные. До этой минуты мы просто условились, что доверимся мистеру Уиттиеру. А без него не поймешь — утро сейчас или вечер. Свет снаружи сюда не проходит. Сюда вообще ничего не проникает снаружи. Ни телефонных звонков. Ни единого звука.
По-прежнему стуча кулаками в дверь. Сестра Виджиланте кричит:
— Восход был восемь минут назад!
Нет, театр и строили как раз для того, чтобы отгородиться от внешнего мира и позволить актерам творить свою собственную реальность. Двойные бетонные стены с прослойкой опилок. Чтобы никакие полицейские сирены, никакое громыхание подземки не разрушили чары чьей-нибудь невсамделишной смерти на сцене. Чтобы никакие гудки автотранспорта, никакие отбойные молотки не превратили романтический поцелуй в неудержимый смех.
Закат наступает тогда, когда мистер Уиттиер смотрит на часы у себя на руке и говорит: доброй ночи. Он поднимается в аппаратную и отключает свет во всем театре: в вестибюле и в холлах, в салонах, комнатах отдыха и галереях. Темнота сгоняет нас в зрительный зал. Эти сумерки, они настают постепенно — свет гаснет от комнаты к комнате и остается, в конце концов, только в гримерках за сценой. В наших комнатах, где мы спим. В каждой — одна кровать и одна ванная с душем и туалетом. Места хватает только на одного человека с его единственным чемоданом. Или плетеной корзиной. Или картонной коробкой.
Утро, это когда мистер Уиттиер кричит в коридоре: доброе утро. Новый день наступает, когда вновь зажигается свет.
До сегодняшнего утра.
Сестра Виджиланте кричит:
— Ты нарушаешь законы природы…
Здесь, без окон и дневного света, как говорит Герцог Вандальский, с тем же успехом мы могли бы сейчас находиться и на космической станции в стиле итальянского ренессанса. Или же глубоко под водой, на подводной лодке в эстетике древних майя. Или в заваленной угольной шахте, или в бомбоубежище Людовика XV, как это определяет Герцог.
Здесь, посреди какого-то города, буквально в нескольких дюймах от миллионов людей, которые ходят по улицам, сидят на работе, едят хотдоги, мы отрезаны от всего.
Все, что похоже на окна, здесь занавешено бархатом и гобеленом, или забрано витражным стеклом. Но это обманные окна. Это зеркала. А тусклый солнечный свет за витражным окном — это свет крошечных электрических лампочек, непреходящие сумерки за высокими узкими окнами готической курительной комнаты.
Мы по-прежнему ищем пути наружу. Стоим у запертых дверей и зовем на помощь. Просто не слишком настойчиво и не то, чтобы громко. Пока еще — нет. Пока из нашей истории не получится по-настоящему классный фильм. Пока каждый из нас не превратится в достаточно стройного персонажа, чтобы его могли сыграть звездные киноактеры.
История, которая спасет нас от всех историй из нашего прошлого.
В коридоре, у гримерной мистера Уиттиера, Сестра Виджиланте бьет кулаком в дверь и кричит:
— Эй, Уиттиер! Тебе придется ответить за это утро, — и видно, как с каждым словом у нее изо рта вырываются облачка пара.
Солнце не взошло.
У нас тут холодно и воняет.
Еды не осталось.
И мы все говорим ей, Сестре Виджиланте, все дружно: тише, тише. А то снаружи услышат и придут нас спасать.
Замок щелкает, дверь открывается, и на пороге стоит миссис Кларк в своем махровом халате, натянутом на груди. Глаза у нее красные и припухшие. Она выходит в коридор и закрывает за собой дверь.
— Послушайте, дамочка, — говорит Сестра Виджиланте. — Так нельзя обращаться с заложниками.
Герцог Вандальский стоит рядом с ней. Тот самый Герцог Вандальский, который вчера ночью спустился в подвал с хлебным ножом и перерезал все провода, ведущие к отопительному котлу.
Миссис Кларк трет глаза.
Агент Краснобай говорит из-за видеокамеры:
— Вы хоть знаете, сколько сейчас времени? Товарищ Злыдня говорит в диктофон Графа Клеветника:
— А вы знаете, что у нас нет горячей воды?
Товарищ Злыдня, которая отследила, куда идут медные трубы на потолке в подвале, добралась до бойлерной и отключила подачу газа к котлу для нагрева воды. Уж она должна знать. Она собственноручно свинтила вентиль с газового клапана и спустила его в водосток.
— Мы объявляем забастовку, — говорит щупленький Святой Без-Кишок. — Никто ничего не напишет. Никаких потрясающих «Франкенштейнов» и иже с ними, пока тут не будет тепло.
Сегодня утром: Ни тепла. Ни горячей воды. Ни еды.
— Послушайте, дамочка, — говорит Недостающее Звено. В узеньком коридоре, куда выходят двери гримерных, он стоит вплотную к миссис Кларк, так что его бородища едва не трется о ее лоб. Одной рукой он хватает ее за грудки и сгребает в кулак ткань халата. Подтянув ее вплотную к себе, так что ее необъятный бюст расплющивается о его грудь, он приподнимает ее над полом.
Вцепившись в волосатую руку, которая держит ее навесу, миссис Кларк дрыгает ногами, таращит глаза, запрокидывает голову назад и ударяется затылком в закрытую дверь. Ударяется, судя по звуку, неслабо.
Недостающее Звено трясет ее и говорит:
— Скажите старику Уиттиеру: пусть он сделает что-нибудь, чтобы у нас тут была еда. И чтобы отопление работало. Или пусть выпустит нас отсюда, вот прямо сейчас.
Мы: невинные жертвы заспавшегося, злобного психопата, похищающего людей.
В синем бархатном холле сегодня на завтрак не будет вообще ничего.
Пакетики, в которых было хоть что-то с печенкой, проткнуты раз по десять-пятнадцать каждый. У нас никто не любил печенку.
Серебристые майларовые подушечки там, в холле, они все сдулись. Все до единой. Надо же было такому случиться, чтобы всех нас посетила одна и та же мысль.
Даже при том, что отопление не работает, и уже стало холодно, еда успела испортиться.
— Надо во что-то его завернуть, — говорит миссис Кларк. Завернуть тело и отнести в дальний угол подвала, к Леди Бомж.
— Этот запах, — говорит она, — это не продукты. Мы не спрашиваем о подробностях, как он умер. Даже лучше, что мистер Уиттиер умер за сценой. Так мы сами сможем придумать наиболее страшный сценарий его кончины. Вот он лежит ночью в постели и с ужасом наблюдает за тем, как раздувается его брюхо. Все больше и больше. Вот он уже не видит своих ног. Потом что-то рвется внутри, и он чувствует, как поток теплой еды омывает легкие. Печень и сердце. Потом его пробивает озноб. Это шок. Серые волоски на груди буквально полощутся в холодном поту. Пот ручьями течет по лицу. Руки и ноги дрожат. Первые признаки комы.
Миссис Кларк может рассказывать все, что угодно. Все равно ей никто не поверит. Потому что теперь она — новый главный злодей. Теперь она будет нас мучить. Злобная мегера.
Да, мы сами поставим этот эпизод. Он будет истошно кричать и бредить. Закрывая лицо руками, прячась за растопыренными пальцами, белый как мел, мистер Уиттиер будет вопить, что за ним пришел дьявол. Будет кричать: помогите!
А потом впадет в кому. И умрет.
Святой Без-Кишок с его мудреными словами — брюшина, двенадцатиперстная кишка, пищевод, — он знает, как все это правильно называется,
В нашей версии мы все стоим на коленях у/постели Уиттиера и молимся за него. Бедные-бедные мы, невинные жертвы, запертые в заброшенном театре, умирающие от голода, мы все равно молимся за бессмертную душу нашего мучителя. Потом — постепенное мягкое затемнение. И пошла реклама.
Вот сцена из фильма, которому суждено стать хитом. Сцена, которая так и просится на премию «Эмми».
— Что хорошо в мертвецах, — говорит Обмороженная Баронесса, нанося очередной слой помады на свои несуществующие губы. — Они не могут тебя поправить.
Тем не менее хорошая история означает отсутствие отопления. Медленное умирание от голода означает, что мы остаемся без завтрака, Ходим в грязном. Может быть, мы не такие талантливые, как лорд Байрон и Мэри Шелли, но мы все же способны вытерпеть неудобства, чтобы наша история стала работать на нас.
Мистер Уиттиер, наше старое мертвое чудовище.
Миссис Кларк, наше новое чудовище.
— Сегодня, — говорит Хваткий Сват, — будет длинный день. Длинный-длинный.
И Сестра Виджиланте поднимает руку, и часы у нее на запястье отсвечивают зеленым в сумрачном коридоре. Сестра Виджиланте встряхивает часы, чтобы все видели, как они светятся, и говорит:
— Сегодня день будет такой, какой я скажу…
Она говорит миссис Кларк:
— А теперь покажи, где включать этот чертов свет.
И Недостающее Звено ставит ее на пол
Кларк и Сестра Виджиланте на ощупь пробираются в темноте, держась за сырые стены, к мутному серому свету призрачьего огонька на сцене.
Мистер Уиттиер, наш новый призрак. Даже у Святого Без-Кишок урчит в животе. Некоторые женщины, говорит Мисс Америка, пьют уксус, чтобы уменьшить желудок. А голодные боли — это действительно очень больно.
— Расскажите мне что-нибудь, — говорит Мать-Природа. Она зажгла ароматическую свечу, яблоко с корицей, со следами зубов на воске. — Кто-нибудь, — говорит она. — Расскажите мне такую историю, чтобы мне уже никогда не хотелось есть…
Директриса Отказ говорит, прижимая к груди своего кота:
— История, может быть, и отобьет аппетит у тебя, но Кора-то все равно голодный.
И Мисс Америка говорит:
— Скажи своему коту, что еще через пару дней он и сам перейдет в категорию еды. — Ее ярко-розовый спортивный купальник уже смотрится чуточку великоватым.
И Святой Без-Кишок говорит:
— Пожалуйста. Кто-нибудь. Отвлеките меня, пожалуйста, чтобы я не думал про свой желудок. — У него совсем другой голос, суховатый и мягкий. В первый раз он говорит не с набитым ртом.
Вонь — густая и плотная, как туман. Никто не хочет дышать таким воздухом.
И направляясь к сцене, к пятну света вокруг призрачьего огонька, Герцог Вандальский говорит:
— До того, как я продал первую картину… — Он оглядывается, чтобы убедиться, что мы идем следом, и говорит: — Я был антиподом вора, который специализируется на предметах искусства.
А солнце уже начинает вставать — постепенно, от комнаты к комнате.
И мы все делаем мысленную заметку: Я был антиподом вора, который специализируется на предметах искусства.