Дмитрий Сергееевич Мережковский. Юлиан Отступник Из трилогии Христос и Антихрист книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 ... 30

ством.

- Разве не видишь? Глаза.

- Так, так... А откуда же эти камешки?

- Из монастыря.

- Да как же монахи позволили?

- Еще бы не позволить! Сам блаженный Август

Юлиан повелел. Светлые очи бога служили украшением

одежде Распятого. То-то и есть: толкуют о милосердии,

о справедливости, а сами же - первые разбойники.-

Смотри-ка, камешки точь-в-точь пришлись на старое

место!

Прозревший бог взглянул на Гнифона блестящими

сапфирными очами. Старик отошел и перекрестился, охва-

ченный ужасом. Раскаяние мучило его. Сметая пыль, по

старой привычке, разговаривал он сам с собой:

- Гнифон, Гнифон, жалкий ты человечишка, пес не-

потребный! Ну что ты с собою сделал на старости лет?

За что себя погубил? Попутал Лукавый, соблазнил окаян-

ною модою. И пойдешь ты в огонь вечный, и нет тебе

больше спасения. Осквернил ты свое тело и душу, Гнифон,

идольскою мерзостью. Лучше бы тебе и света Божьего не

видеть!..

- Чего ты ворчишь, дедушка? - спросила его сукон-

щица Филумена.

- Скорбит мое сердце, ох, скорбит!

- Христианин, что ли?

- Какой христианин, хуже всякого жида,- не хри-

стианин я, а христопродавец!

Но он все-таки продолжал с усердием сметать пыль.

- А хочешь, я с тебя грех сниму, и не будет на тебе

никакой скверны? Я ведь и сама христианка,-а вот не

боюсь. Разве пошла бы на такое дело, если бы не знала,

как очиститься?

Гнифон посмотрел на нее с недоверием.

Суконщица оглянулась и, убедившись, что их никто не

услышит, прошептала с таинственным видом:

- Есть такое средство! Да. Надо тебе сказать, что

некий старец святой подарил мне кусочек египетского дре-

ва, именуемого персис; растет сие древо в Гермополисе

Фиваидском. Когда младенец Иисус с Пресвятою Девою

на ослице въезжали в городские ворота, древо персис

склонилось перед ними до земли, и с тех пор стало оно

чудотворным - исцеляет болящих. От оного древа есть

у меня малая щепочка, и от щепочки той отделю я тебе

порошинку. Такая в нем благодать, такая благодать, что

как положишь на ночь самый маленький кусочек в боль-

шой чан воды,- к утру вся вода освятится, и будет в ней

сила чудодейственная. Той водицею вымоешься с ног до

головы, и мерзости идольской на тебе как не бывало; во

всех суставах почувствуешь легкость и чистоту.- И в Пи-

сании сказано: очистишься банею водною и убедишься па-

че снега.

-Благодетельница!-возопил Гнифон.-Спаси ме-

ня, окаянного, дай ты мне этого древа!

- Только оно дорогое. Ну, да уж куда ни шло, уступ-

лю тебе за драхму.

- Что ты, мать моя, помилосердствуй! У меня отроду

не водилось драхмы. Хочешь за пять оболов?

- Эх ты, скряга!-с негодованием плюнула сукон-

щица.- Драхмы пожалел. Неужели душа твоя драхмы не

стоит?

- Да полно, очищусь ли? - усумнился Гнифон.-

Может быть, скверна так прилипла, что уже не отстанет?

- Очистишься!-возразила старуха с несокрушимой

уверенностью.- Теперь ты как смрадный пес. А брыз-

нешь на себя святою водицею,- струпья с души твоей

спадут, и просияет она чистотою голубиною.

Юлиан устроил в Константинополе вакхическое шест-

вие. Он сидел на колеснице, запряженной белыми коня-

ми; в одной руке его был золотой тирс, увенчанный кед-

ровою шишкой, символом плодородия, в другой - чаша,

обвитая плющом; солнечные лучи, падая на хрустальное

дно, отражались ослепительно, и казалось, что чаша до

краев полна, как вином, солнечным светом. Рядом с колес-

ницей шли ручные пантеры, присланные ему с острова Се-

рендиба. Вакханки пели, ударяя в тимпаны, потрясая заж-

женными факелами; сквозь облако дыма видно было, как

юноши с приставленными ко лбу козлиными рогами фав-

нов наливали в чаши вино из кувшинов; они толкали друг

друга, смеясь; и часто алая струя, падая мимо кубка на

голое круглое плечо вакханки, разлеталась брызгами. На

осле ехал толстобрюхий старик, придворный казначей,

большой плут и взяточник, изображавший Силена.

Вакханки пели, указывая на молодого императора:

Вакх, ты сидишь окруженный

Облаком вечно блестящим.

Тысячи голосов подхватывали песнь хора из "Анти-

гоны":

К нам, о, чадо Зевеса!

к нам, о, бог-предводитель

Пламенеющих хоров

Полуночных светил]

С шумом, песнями, криком

И с безумной толпою

Дев, объятых восторгом,

Вакха славящих пляской,-

К нам, о радостный бог.

Вдруг Юлиан услышал смех, женский визг и дребез-

жащий старческий голос.

- Ах ты, цыпочка моя!..

Это жрец, шаловливый старичок, ущипнул хорошень-

кую вакханку за голый белый локоть. Юлиан нахмурился

и подозвал к себе старого шута. Тот подбежал к нему,

подплясывая и прихрамывая.

- Друг мой,- шепнул Юлиан ему на ухо,- сохраняй

пристойную важность, как возрасту и сану твоему прили-

чествует.

Но жрец посмотрел на него с таким удивленным выра-

жением, что Юлиан невольно умолк.

- Я человек простой, неученый,- осмелюсь доложить

твоему величеству, философию мало разумею. Но богов

чту. Спроси, кого угодно. Во дни лютых гонений христиан-

ских остался я верен богам. Ну, уж зато, хэ, хэ, хэ! как

увижу хорошенькую девочку,-не могу, вся кровь взыгра-

ет! -Я ведь старый козел...

Видя недовольное лицо императора, он вдруг остано-

вился, принял важный вид и сделался еще глупее.

- Кто эта девушка?-спросил Юлиан.

- Та, что несет корзину со священными сосудами на

голове?

- Да.

- Гетера из Халкедонского предместья.

- Как? Ужели допустил ты, чtoбы блудница касалась

нечистыми руками священнейших сосудов бога?

- Но ведь ты же сам, благочестивый Август, повелел

устроить шествие. Кого было взять? Все знатные женщи-

ны - галилеянки. И ни одна из них не согласилась бы

идти полуголой на такое игрище.

- Так, значит,- все они?..

- Нет, нет, как можно! Здесь есть и плясуньи, и ко-

медиантки, и наездницы из ипподрома. Посмотри, какие

веселые,- и не стыдятся! Народ это любит. Уж ты мне

поверь, старику! Им только этого и нужно... А вот

и знатная.

Это была христианка, старая дева, искавшая женихов.

На голове ее возвышался парик, в виде шлема галерион,

из знаменитых в то время германских волос, пересыпан-

ных золотою пудрою; вся, как идол, увешанная драгоцен-

ными каменьями, натягивала она тигровую шкуру на свою

иссохшую старушечью грудь, бесстыдно набеленную, и

улыбалась жеманно.

Юлиан с отвращением всматривался в лица.

Канатные плясуны, пьяные легионеры, продажные жен-

щины, конюхи из цирка, акробаты, кулачные бойцы, ми-

мы - бесновались вокруг него.

Шествие вступило в переулок. Одна из вакханок забе-

жала по дороге в грязную харчевню; оттуда пахнуло тяже-

лым запахом рыбы, жареной на прогорклом масле. Вакхан-

ка вынесла из харчевни на три обола жирных лепешек

и начала их есть с жадностью, облизываясь; потом, окон-

чив, вытерла руки о пурпурный шелк одежды, выданной

для празднества из придворной сокровищницы.

Хор Софокла надоел. Хриплые голоса затянули пло-

щадную песню.

Юлиану все это казалось гадким и глупым сном.

Пьяный кельт споткнулся и упал; товарищи стали его

подымать. В толпе изловили двух карманных воришек, ко-

торые отлично разыгрывали роль фавнов; воришки защи-

щались; началась драка. Лучше всех вели себя пантеры,

и они были красивее всех.

Наконец шествие приблизилось к храму. Юлиан сошел

с колесницы.

"Неужели,- подумал он,- предстану я перед жертвен-

ник бога со всей этой сволочью?"

Холод отвращения пробегал по его телу. Он смотрел

на зверские лица, одичалые, истощенные развратом, казав-

шиеся мертвыми сквозь белила и румяна, на жалкую наго-

ту человеческих тел, обезображенных малокровием, золо-

тухой, постами, ужасом христианского ада; воздух лупана-

ров и кабаков окружал его; в лицо ему веяло, сквозь аро-

мат курений, дыхание черни, пропитанное запахом вяленой

рыбы и кислого вина. Просители со всех сторон протяги-

вали к нему папирусные свитки.

- Обещали место конюха,- я отрекся от Христа и не

получил!

- Не покидай нас, блаженный кесарь, защити, поми-

луй! Мы отступили от веры отцов, чтобы тебе угодить.

Если покинешь, куда пойдем?

- Попали к черту в лапы!-завопил кто-то в от-

чаянии.

- Молчи, дурак, чего глотку дерешь!

А хор снова запел:

С шумом, песнями, криком,

И с безумной толпою

Дев, объятых восторгом,

Вакха славящих пляской,-

К нам, о радостный бог!

Юлиан вошел в храм и взглянул на мраморное извая-

ние Диониса: глаза его отдохнули от человеческого урод-

ства на чистом облике божественного тела.

Он уже не замечал толпы; ему казалось, что он один,

как человек, попавший в стадо зверей.

Император приступил к жертвоприношению. Народ

смотрел с удивлением, как римский кесарь. Великий Пер-

восвященник, Pontifex Maximus, из усердия делал то,

что должны делать слуги и рабы: колол дрова, носил

вязанки хвороста на плечах, черпал воду в роднике, чи-

стил жертвенник, выгребал золу, раздувал огонь.

Канатный плясун заметил шепотом на ухо соседу:

- Смотри, как суетится. Любит своих богов!

- Еще бы,- заметил кулачный боец, переодетый в са-

тира, поправляя козлиные рога на лбу,- иной отца с ма-

терью так не любит, как он - богов.

- Видите, раздувает огонь, щеки надул,- тихонько

смеялся другой.- Дуй, дуй, голубчик, ничего не выйдет.

Поздно: твой дядюшка Константин потушил!

Пламя вспыхнуло и озарило лицо императора. Обмак-

нув священное кропило из конских волос в серебряную

плоскую чашу, брызнул он в толпу жертвенной водою.

Многие поморщились, иные вздрогнули, почувствовав на

лице холодные капли.

Когда все обряды были кончены, он вспомнил, что при-

готовил для народа философскую проповедь.

- Люди!-начал он.-Бог Дионис-великое начало

свободы в наших сердцах. Дионис расторгает все цепи

земные, смеется над сильными, освобождает рабов.

Но он увидел на лицах такое недоумение, такую ску-

ку, что слова замерли на губах его; в сердце подымалась

смертельная тошнота и отвращение.

Он подал знак, чтобы копьеносцы окружили его. Тол-

па расходилась, недовольная.

- Пойду прямо в церковь и покаюсь! Может быть,

простят,- говорил один из фавнов, срывая со злостью

приклеенную бороду и рога.

- Не за что было и душу губить!-заметила блудни-

ца с негодованием.

- Кому-то душа твоя нужна,- трех оболов за нее не

Дадут.

-Обманули!-завопил какой-то пьяница.-Только

по губам помазали. У, черти окаянные!

В сокровищнице храма император умыл лицо, руки,

сбросил великолепный наряд Диониса и оделся в простую

свежую белую, как снег, тунику пифагорейцев.

Солнце заходило. Он ожидал, когда стемнеет, чтобы

незамеченным вернуться во дворец.

Из задних дверей храма Юлиан вошел в заповедную

рощу Диониса. Здесь царствовала тишина; жужжали толь-

ко пчелы, звенела тонкая струйка ключа.

Послышались шаги. Юлиан обернулся. То был Друг

его, один из любимых учеников Максима, молодой алек-

сандрийский врач Орибазий. Они пошли вместе по зарос-

шей тропинке. Солнце пронизывало широкие золотистые

листья винограда.

- Посмотри,- сказал Юлиан с улыбкой,- здесь еще

жив великий Пан.

Потом он прибавил тише, опуская голову:

- Орибазий, ты видел?..

- Да,- ответил врач,- но, может быть, ты сам вино-

ват, Юлиан? Чего ты хотел?

Император молчал.

Они подошли к обвитой плющом развалине: это был

маленький, разрушенный христианами, храм Силена. Об-

ломки валялись в густой траве. Уцелела лишь одна неоп-

рокинутая колонна, с нежной капителью, похожей на белую

лилию. Отблеск заходящего солнца потухал на ней.

Они сели на плиты. Благоухали мята, полынь и тмин.

Юлиан раздвинул травы и указал на древний сломанный

барельеф:

- Орибазий, вот чего я хотел!..

На барельефе была изображена древняя эллинская

феория - священное праздничное шествие афинян.

- Вот чего я хотел-этой красоты! Почему, день ото

дня, люди становятся все безобразнее? Где они, где эти

богоподобные старцы, суровые мужи, гордые отроки, чи-

стые жены в белых развевающихся одеяниях? Где эта си-

ла и радость? Галилеяне! Галилеяне! Что вы сделали?..

Глазами, полными бесконечной грусти и любви, он

смотрел на барельеф, раздвинув густые травы.

- Юлиан,- спросил Орибазий тихо,- ты веришь

Максиму?

- Верю.

- Во всем?

- Что ты хочешь сказать?

Юлиан поднял на него удивленные глаза.

- Я всегда думал, Юлиан, что ты страдаешь той же

самой болезнью, как и враги твои, христиане.

- Какою?

- Верою в чудеса.

Юлиан покачал головой:

- Если нет ни чудес, ни богов, вся моя жизнь безу-

мие.- Но не будем говорить об этом. А за мою любовь

к обрядам и гаданиям древности не суди меня слишком

строго. Как тебе это объяснить, не знаю. Старые, глупые

песни трогают меня до слез. Я люблю вечер больше утра,

осень - больше весны. Я люблю все уходящее. Я люблю

благоухание умирающих цветов. Что же делать, друг мой?

Таким меня создали боги. Мне нужна эта сладкая грусть,

этот золотистый и волшебный сумрак. Там, в далекой

древности, есть что-то несказанно прекрасное и милое, че-

го я больше нигде не нахожу. Там-сияние вечернего

солнца на пожелтевшем от старости мраморе. Не отнимай

у меня этой безумной любви к тому, чего нет! То, что бы-

ло, прекраснее всего, что есть. Над моею душою воспоми-

нание имеет большую власть, чем надежда.

Он умолк и задумчиво, с нежной улыбкой, смотрел

вдаль, опираясь головой на уцелевшую колонну с нежной

капителью, похожей на сломанную белую лилию; на ней

уже потух последний луч.

- Ты говоришь, как художник,- ответил Орибазий.-

Но грезы поэта опасны, когда судьбы мира в руках его.

Тот, кто царствует над людьми, не должен ли быть боль-

ше, чем поэт?

- Что может быть больше?

- Создатель новой жизни.

- Новое, новое! - воскликнул Юлиан.- Право, я

иногда боюсь вашего нового! Оно кажется мне холодным'

и жестоким, как смерть. Я говорю тебе, в старом - мое

сердце! Галилеяне тоже ищут нового, попирая древние

святыни. Верь мне - новое только в старом, но не ста-

реющем, в умершем, но бессмертном, в поруганном -

в прекрасном!

Он поднялся во весь рост, с бледным и гордым лицом,

с горящими глазами:

- Они думают-Эллада умерла! Вот, со всех концов

света, черные монахи, как вороны, слетаются на белое мра-

морное тело Эллады и жадно клюют его, как падаль, и ве-

селятся, и каркают:-"Эллада умерла!"-Но Эллада не

может умереть. Эллада - здесь, в наших сердцах. Элла-

да - богоподобная красота человека на земле. Она прос-

нется-и горе тогда галилейским воронам!

- Юлиан,- проговорил Орибазий,- мне страшно за

тебя: ты хочешь совершить невозможное. Живого тела

вороны не клюют, а мертвые не воскресают. Кесарь, что,

если чудо не совершится?

- Я ничего не боюсь: гибель моя будет торжеством

моим,- воскликнул император с такою радостью, что Ори-

базий невольно содрогнулся, как будто чудо готово быЛо

совершиться.- Слава отверженным, слава побежденным!

- Но перед тем, чтобы погибнуть,- прибавил он

с высокомерной улыбкой,-мы еще поборемся! Я хотел

бы, чтобы враги мои были достойны моей ненависти, а не

презрения. Воистину люблю я врагов моих за то, что мо-

гу побеждать их. В сердце моем Дионисова радость. Ныне

восстает древний титан и разрывает цепи, и еще раз Про-

метеев огонь зажигается на земле. Титан - против Гали-

леянина. Вот я иду, чтобы дать людям такую свободу, та-

кое веселие, о каких они и мечтать не дерзали. Галилея-

нин, царство твое исчезает, как тень. Радуйтесь, племена

и народы земные. Я-вестник жизни, я-освободитель,

я - Антихрист!

В соседнем монастыре, с наглухо запертыми ставнями

и воротами, раздавались моления иноков; издали доносил-

ся гул вакхического веселья: чтобы заглушить его, монахи

соединяли голоса в жалобный вопль.

"Векую, Боже, отринул еси до конца, разгневася ярость

Твоя на овцы пажити Твоея".

"Положил еси нас в пререкание и поношение соседом

нашим, в притчу во языцех, в поругание всем человеком".

Новый, неожиданный смысл принимали древние слова

пророка Даниила: "Предал еси нас Господь царю отступ-

нику, лукавейшему паче всея земли".

Поздно ночью, когда на улице все утихло, иноки ра-

зошлись по кельям.

Брат Парфений не мог уснуть. У него было бледное,

ласковое лицо; когда он говорил с людьми,- в больших

чистых, как у молодой девушки, глазах его выражалось

печальное недоумение; он, впрочем, говорил мало, невнят-

но, как будто с тяжелым усилием, и притом почти всегда

такое детское, неожиданное, что его не могли слушать без

улыбки; порой беспричинно смеялся, и когда суровые мо-

нахи спрашивали: - "чего зубы скалишь, дьявола те-

шишь?"-объяснял им робко, что смеется "собственным

мыслям";-это еще более убеждало всех, что он юро-

дивый.

Но брат Парфений обладал великим искусством -

расписывал заглавные буквы книг хитрыми узорами. Ис-

кусство его доставляло не только деньги, но почет и сла-

ву монастырю, даже в отдаленных землях. Сам он этого

не знал, и если бы даже мог понять, что значит людская

слава, то скорее испугался бы, чем обрадовался.

Живопись, которая иногда стоила ему тяжелого труда,

так как мельчайшие подробности доводил он до последних

пределов совершенства,-считал не работой, а отдыхом;

Не говорил: - "я пойду работать",- а всегда просил на-

стоятеля Памфила, старика, нежно его любившего: "отче,

благослови отдохнуть".

Окончив какую-нибудь подробность, тончайший зави-

ток рисунка, хлопал в ладоши и хвалил себя. Так любил

уединение и тишину ночи, что научился работать даже при

огне; краски выходили странные, но это не вредило ска-

зочным узорам,

В маленькой келейке с нависшими сводами Парфений

зажег глиняную лампадку и поставил ее на полку, рядом

с баночками, тонкими кистями, ящиками для красок, для

киновари, для жидкого серебра и золота. Перекрестился,

осторожно обмакнул кисть и начал выводить хвосты двух

павлинов на челе заглавного листа; золотые павлины на

изумрудном поле пили из бирюзового ключа; они подняли

клювы и вытянули шеи, как делают птицы, когда пьют.

Blog

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Юлиан Отступник Из трилогии Христос и Антихрист книга