Geum.ru

Книга издана при финансовой поддержке министерства иностранных дел французскской республики и при содействии французского культурного центра в москве

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   27   28   29   30   31   32   33   34   35

Это та самая "бессубъектность", которая после Слов и вещей получила известность в виде тезиса о "смерти человека", исчезновении или растворении человека, и которая сформировала вполне определенный и устойчивый образ Фуко-философа - философа, в творчестве которого нет места субъекту, который если и говорит о субъекте, то всегда только как о "сделанном субъекте" (assujetti), не более чем точке приложения техник, нормативных дисциплин, но никогда - как о суверенном субъекте. Именно об этом штампе восприятия Фуко напоминает ему его собеседник еще в 1984 году, в одной из последних бесед (Dits ec ecrits, t.IV,p.732).

И это при том, что уже сами названия работ Фуко в последние годы жизни: "Субъективность и истина" ("Sub-jectivite et verite"), "Герменевтика субъекта" ("L'hermeneu-tique du sujet"), "Выписывание себя" ("L'ecriture de soi"), "Использование удовольствий и техники себя" ("Usage des plaisirs et techniques de soi"), "Этика заботы о себе как прак-

__________

24 В 70-е годы выражения "археологический анализ" и "генеалогический анализ" Фуко употреблял по сути дела как синонимы, что он неоднократно отмечал и сам; однако в последних работах он все более последовательно пытается их различить (скажем, в публикуемом здесь "Введении" к Использованию удовольствий и особенно - в тексте о Канте).


429


тика свободы" ("L'ethique du souci de soi comme pratique de la liberte") - дали повод для появления на страницах периодических изданий броских заголовков (вроде известного "Возвращения морали"25) или сенсационного утверждения, что в философию Фуко вернулось "этическое" и вернулся "субъект".

"Возвращение"? Нет, конечно. Скорее, появление совершенно нового взгляда на человека, на его опыт, мысль и историю. Вот как Фуко - в уже знакомой нам манере "самопреодоления", как сказал бы Ницше, или "разотож-дествления", говоря его собственными словами,- представляет этот поворот в лекции, прочитанной в Англии в 1981 году. Он говорит о своих попытках выйти за пределы "философии субъекта", о том, что не пошел в свое время ни по одному из существовавших уже путей. "Я попытался выйти из философии субъекта, проделывая генеалогию современного субъекта, к которому я подхожу как к исторической и культурной реальности; то есть как к чему-то, что может изменяться [...]. Исходя из этого общего проекта возможны два подхода. Один из способов подступиться к субъекту вообще состоит в том, чтобы рассмотреть современные теоретические построения. В этой перспективе я попытался проанализировать теории субъекта (XVII и XVIII веков) как говорящего, живущего, работающего существа. Но вопрос о субъекте можно рассматривать также и более практическим образом: отправляясь от изучения институтов, которые сделали из отдельных субъектов объекты знания и подчинения, то есть - через изучение лечебниц, тюрем...

Я хотел изучать формы восприятия, которые субъект создает по отношению к самому себе. Но поскольку я начал со второго подхода, мне пришлось изменить свое мнение по нескольким пунктам. Позвольте мне проделать здесь свое-

______

25 "Le retour de la morale" - название последней беседы Фуко, в больнице, незадолго до его смерти - в июне 1984.


430

го рода самокритику. Если придерживаться известных положений Хабермаса, то можно как будто бы различить три основные типа техник техники, позволяющие производить вещи, изменять их и ими манипулировать; техники, позволяющие использовать системы знаков; и, наконец, техники, позволяющие определять поведение индивидов, предписывать им определенные конечные цели и задачи. Мы имеем, стало быть, техники производства, техники сигнификации, или коммуникации и техники подчинения. В чем я мало-помалу отдал себе отчет, так это в том, что во всех обществах существуют и другого типа техники: техники, которые позволяют индивидам осуществлять - им самим - определенное число операций на своем теле, душе, мыслях и поведении, и при этом так, чтобы производить в себе некоторую трансформацию, изменение и достигать определенного состояния совершенства, счастья, чистоты, сверх-естественной силы. Назовем эти техники техниками себя.

Если хотеть проделать генеалогию субъекта в западной цивилизации, следует учитывать не только техники подчинения, но также и "техники себя". Следует показывать взаимодействие, которое происходит между этими двумя типами техник. Я, возможно, слишком настаивал на техниках подчинения, когда изучал лечебницы, тюрьмы и так далее. Конечно, то, что мы называем "дисциплиной", имеет реальную значимость в институтах этого типа. Однако это лишь один аспект искусства управлять людьми в наших обществах. Если раньше я изучал поле власти, беря заточку отсчета техники подчинения, то теперь, в ближайшие годы, я бы хотел изучать отношения власти, отправляясь от "техник себя". В каждой культуре, мне кажется, техника себя предполагает серию обязательств в отношении истины, нужно обнаруживать истину, быть озаренным истиной, говорить истину. Своего рода принуждения, которые считают важными, будь то для конституирования или для трансформации себя" (Dits et ecrits, t.IV, PP.170-171).


431

"Техники себя", как пишет Фуко в одном из перекликающихся с этим рассуждением пассажей из резюме лекций в Коллеж де Франс за 1980-1981 год,-это "процедуры, которые, несомненно, в каждой цивилизации предлагаются или предписываются индивидам, чтобы фиксировать их идентичность, ее сохранять или изменять соответственно определенному числу целей [...]" (Cours, p.134). Именно изучение "техник себя", способов "ведения себя", вообще всей той работы, которую люди проделывают по отношению к себе (именно эта работа - "забота о себе" - и является, пишет Фуко, более широкой рамкой для столь привычного в нашей западной цивилизации императива: "познай самого себя"),- и выступает для Фуко путеводной нитью в поиске ответа на вопрос: "каким образом субъект, в различные моменты и внутри различных институциональных контекстов, устанавливался в качестве объекта познания - возможного, желаемого или даже необходимого? Каким образом опыт, который можно проделать в отношении самого себя, и знание, которое можно произвести в отношении самого себя, а также знание, которое в связи с этим формируют,- как все это было организовано через определенные схемы? Каким образом эти схемы были определены и приобрели ценность, каким образом их предлагали и предписывали? Ясно, что ни обращение к некоему изначальному опыту, ни изучение философских теорий души, страстей или тела не могут служить главной осью в подобном поиске" (ibid; p.133)26.

________

26 Вопрос о конституировании субъекта и опыта всегда был одним из центральных для мысли Фуко, пусть в столь открытой формулировке он и не звучит раньше второй половины 70-х годов. В статье "Мишель Фуко" для Словаря философов именно вокруг этого вопроса Фуко развертывает поле основных и наиболее значимых для него проблем: "Речь идет не о том, чтобы определить формальные условия отношения к объекту; равно как и не о том, чтобы выявить эмпирические условия, которые в какой-то момент позволили субъекту вообще осуществить познание некоторого объекта, ухе данного в реальном. Вопрос заключается в том, чтобы определить, чем должен быть субъект, каком/условию он подчиняется, каким статусом он должен обладать, какую позицию он должен занимать в реальном или в воображаемом для того, чтобы стать узаконенным субъектом того или иного типа познания; короче говоря, речь идет о том, чтобы определить способ его "субъективации ; ибо очевидно, что способ этот не является одним и тем же в том случае, когда познание, о котором идет речь, имеет форму экзегезы священного текста, или наблюдения в естественной истории, или же анализа поведения душевнобольного" (Dits et ecrits, t. IV, p.632).


432

Ближайшей рамкой для вопроса о "техниках себя" у Фуко оказывается, стало быть, вопрос о способах, которыми "субъект" конституирует себя в качестве объекта возможного знания, и - поскольку способы эти историчны - тема истории субъективности. "Можно было бы сказать, что история "заботы о себе" и "техник себя",- продолжает Фуко в резюме лекций за 1980-1981 год,- это только способ писать историю субъективности; писать, однако, уже не через разделы между сумасшедшими и не-сумасшедшими, больными и не-больными, преступниками и не-преступниками, не через конституирование поля научной объективности, дающего место живущему, говорящему, работающему субъекту, - но через установление и трансформации в нашей культуре некоторых "отношений к себе", с их технической оснасткой и эффектами знания" (ibid., p. 135).

Это и есть то "обращение перспективы", о котором Фуко говорит в публикуемой в настоящем сборнике беседе. Об этом же "обращении" говорит и Франсуа Эвалъд во вступительной заметке к специальному номеру Magazine litteraire, посвященному выходу двух последних книг Фуко. В Воле к знанию, замечает Эвальд, в фокусе внимания Фуко вновь появляется тема "субъекта"; здесь она, однако, берется еще в рамках "проблематики власти, с которой Фуко в скором времени - следуя спирали, характерной для движения его мысли,- как раз и будет постепенно разотождествляться. Не для того, чтобы отрицать ее, но для того, чтобы в некотором смысле ее обойти и переформулировать в новой перспективе" (Magazine litteraire, 1984,


433

р. 17). Действительно, проблематика власти после Воли к знанию трансформируется в проблематику "правления" (самим собой и другими), а тема "субъекта" окажется вписанной в рамки истории форм субъективности и анализа способов субъективации. Именно это имеет в виду Эвальд, говоря об "обращении перспективы": в двух последних работах Фуко анализируется "тот способ, каким субъект конституирует себя в качестве субъекта в некотором поле, где он свободен по отношению к кодексам и запретам,- конституирует себя соответственно процедурам субъективации [...]" (ibid.).

Здесь, однако, мы имеем дело не просто с изменением ракурса или точки зрения, как можно было бы понимать слова Эвальда или, зачастую, слова самого Фуко. Отнюдь не так, что сначала Фуко будто бы рассматривал различные объективированные формы существования субъективности: знания, дискурсивные практики, практики и институты контроля и нормализации, способы принуждения и дисциплинирования, и это была своего рода, как пишет Эвальд, "история субъекта, центрированная на процедурах объективации" (ibid.),- а затем вдруг он стал строить свой анализ в направлении от субъекта к объективированным формам. Действительно новый и эвристичный ход Фуко состоял тут в том, что было перестроено все поле философствования: к двум прежним его фокусам - "субъект", "субъективность" и "объективированные формы" - добавился третий: "формы субъективности" и "способы субъективации". Иными словами, отношение между полюсом знаний, практик, институтов, с одной стороны, и человеком - с другой, - это уже не отношение "подчинения" или "выделывания" (assujettissement) человека определенными механизмами и под определенные цели. Формы субъективности" способы субъективации- это такие наличные в культуре формы, с помощью которых люди сами делают себя субъектами того или иного опыта. Скажем, "исповедь" и "признание" - это способы субъективации, через кото-


434

рые "вырабатывается" - в том числе и самим же человеком - такая историческая форма субъективности, как "человек желающий".

Внутри этого нового пространства мысли - которое уже не конституируется ни поиском истины27, ни установкой на подлинное бытие, ни разысканием феноменологических очевидностей, - абсолютно по-новому начинает ставиться и проблема "опыта". Это уже не "изначальный опыт" эпохи "Введения" к Бинсвангеру, и не "опыт безумия", требующий высвобождения в своем "естестве", и не "опыт преступания" положенных в языке и мысли границ, в духе Истории безумия или "Предисловия к трансгрессии". "Опыт" - и здесь, быть может, очевидней всего радикальность произошедшей с мыслью Фуко трансформации - понимается теперь как историческое образование, которое конституируется на пересечении существующих в каждой культуре "областей знания, типов нормативности и форм субъективности". Это слова из "Введения" к Использованию удовольствий. А в соответствующем месте из первого варианта "Введения" Фуко говорит, что видел свою задачу в том, чтобы проанализировать сексуальность "как исторически своеобразную форму опыта", что означает необходимость понять, каким образом в западных обществах конституировался этот "сложный опыт, где связываются некоторое поле познания (с различными понятиями, теориями, дисциплинами), некоторая совокупность правил (различающих разрешенное и запрещенное, естественное и монстрообразное, нормальное и патологическое, пристойное и то, что таковым не является, и так далее), модус отношения индивида к

________

27 Поль Вейн, историк античности, с которым Фуко связывала многолетняя дружба, в статье "Последний Фуко" рассказывает, что во время одной из бесед - речь шла об истине мифа - Фуко сказал: для Хайдеггера основным вопросом было знать, в чем сокровенное истины; для Вит-генштейна - знать, что говорят, когда говорят истинно; "для меня же вопрос в следующем: как это получается, что истина так мало истинна?" (Paul Veyne, l986, p.940).


435

самому себе (через который он может признать себя в качестве сексуального субъекта- среди прочих)" (Dits et ecrits, t. IV, pp.578-579).

Тезис об историчности форм опыта - это тот центр, вокруг которого стягиваются все важнейшие темы и мысли "позднего" Фуко. Это - и то, что открыло возможность для постановки совершенно новой философской задачи: задачи критического анализа "онтологии настоящего"; это и тот топос, где оказывается возможной свобода, свободное действие; но это точно так же и возможность для Фуко определить свое место относительно философской традиции.

Выражение "онтология настоящего" появилось у Фуко в последние годы. В текстах нашего сборника- даже в тех, что были написаны в это время, - оно не встречается. Фуко и раньше говорил о задаче "диагносцировать настоящее", задаче "анализировать наше собственное настоящее"28, но прежде это не было центральной точкой его самоосмысления как философа, точкой, через которую вновь и вновь - каждый раз по-разному - он пытается "протянуть" все основные линии своего творчества, протянуть их в будущее. "Существуют - говорит Фуко в беседе 1983 года "По поводу генеалогии этики" - три возможных области генеалогий. Во-первых, историческая онтология нас самих в наших отношениях к истине, истине, которая позволяет нам конституировать себя в качестве субъектов познания; далее, историческая онтология

___________

28 Как, скажем, в беседе 1977 года "Нет - сексу-королю", где, назвав свою работу работой "историка настоящего", Фуко вынужден, и не впервые, пояснять, почему он определяет себя как историка, а не как философа: "В форме столь же наивной, как сказка для детей, я скажу, что вопросом философии долгое время было: "В этом мире, где все гибнет, - что есть не-преходящего? Что мы суть - мы, которые должны умереть, - в отношении к тому, что не проходит?". Мне кажется, что начиная с XIX века философия непрестанно приближается к вопросу. "Что происходит теперь, и что такое мы - мы, которые, быть может, суть ни что иное и не более, чем то, что происходит теперь?". Вопрос философии - это вопрос об этом настоящем, которое и есть мы сами" (Dits el ecrits, t.111, pp.265-266).


436

самих в наших отношениях к полю власти, где мы конституируем себя в качестве субъектов действия на других; наконец, историческая онтология наших отношений к морали, которая позволяет нам конституировать себя в качестве этических субъектов. Возможны, стало быть, три оси для генеалогии. Все три присутствовали, пусть и несколько неясным образом, в Истории безумия. Я рассмотрел ось истины в Рождении клиники и в Археологии знания. Я развернул ось власти в Надзирать и наказывать, а моральную ось - в Истории сексуальности" (Dits et ecrits, t.IV, p.393). В другом месте Фуко о том же говорит как о "трех сферах опыта" (ibid., р.б97).

Итак: "историческая онтология нас самих". "Онтология", понятное дело, не в смысле прежней "метафизики"

- об этом Фуко говорит и прямо, это проистекает и из самого духа его философствования. Но: "историческая онтология"- не есть ли это противоречие в терминах? Мы, люди, суть исторические существа, говорит Фуко. Не в том, конечно, смысле, что мы - существа "конечные", но в том, что мы - "исторически определенные существа". Мы конституированы в соответствии с определенными формами субъективности, типами нормативности и знания, которые являются историческими.

В своей последней беседе на вопрос о том, является ли для него субъект условием возможности опыта, Фуко отвечает: "Нет, ни в коем случае. Как раз опыт, который есть рационализация процесса, самого по себе незавершенного,- и завершается в субъекте или, скорее, в субъектах. Я бы назвал "субъективацией" процесс, с помощью которого достигают конституирования субъекта, точнее

- субъективности, что является, конечно же, лишь одной из предоставленных возможностей организации сознания себя" (Dits et ecrits, t.IV, р.706). Древние греки, продолжает Фуко, не знали такой формы организации опыта, как "субъект": они размышляли об "индивиде" - в той мере, в какой он пытается конституировать себя в качес-


437

тве владеющего собой. С приходом же "христианства произошла конфискация морали теорией субъекта". Сегодня, однако, замечает Фуко, "моральный опыт, центрированный преимущественно на субъекте, больше уже не является удовлетворительным".

Другими словами, такая форма организации опыта, как "субъект", не является ни натуральной, ни даже просто неизменной; она является исторической и, стало быть,- преходящей, так что возникает вопрос: что же вместо нее? Вопрос этот, говорит Фуко в данной беседе, стоит сегодня перед нами в тех же самых терминах, в каких он стоял в античности: "Поиск такой формы морали, которая была бы приемлема для всех -в том смысле, что все должны были бы ей подчиниться, - кажется мне чем-то катастрофичным" (ibid.). Этому Фуко противопоставляет "поиск стилей существования, настолько отличающихся друг от друга, насколько это возможно", поиск, который ведется в "отдельных группах" (ibid.).

В последние годы Фуко часто в подобных случаях говорил не только о "выработке самого себя", но и о "стилизации существования", о своего рода "эстетике существования" и даже о "жизни как произведении искусства". Важно, однако, понять, что речь идет у Фуко не о выработке различных идеологий для тех или иных "субкультур", как это сплошь и рядом пытаются представлять, но о критической работе мысли над самой собой. Только в "области истории мысли", говорит Фуко в первом "Введении" к Истории сексуальности, и может иметь место "образование, развитие и преобразование форм опыта".

Понимание "истории мысли как критической деятельности" получило разработку в программном тексте "Что такое Просвещение?"29. Этот небольшой текст является

___________

29 Речь о тексте, написанном в 1983 году специально для сборника The Foucault Reader, изданного Полем Рейбиноу в США. На французском языке этот текст был опубликован я 1993 Году в Magazine litteraire (n' 309), а затем перепечатан в Dits et ecrits. В нем, отправляясь от анализа небольшого сочинения Канта, написанного в качестве ответа на вопрос одного из немецких журналов "что такое Просвещение?", Фуко развертывает представление о философии как онтологии настоящего и указывает на традицию критической философской мысли как на ту, к которой считает себя принадлежащим. К этому сочинению Канта Фуко не раз обращался в последние годы, называя его своего рода философской загадкой. Существует и другая работа Фуко с тем же названием: отрывок из первой лекции в Коллеж де Франс в январе 1983 года. Она была опубликована также a Magazine litteraire (n" 207 за 1984 год) и точно так же посвящена указанному сочинению Канта.


438


во многом ответом Фуко представителям Франкфуртской школы, пытавшимся переосмыслить наследие эпохи Просвещения, представляя его как определенный исторический период, который уже завершился и на смену которому пришла другая - современная - эпоха. В противовес этому Фуко именно с Просвещением связывает определенного рода философское вопрошание - такое, которое как раз "проблематизирует одновременно отношение к настоящему, модус исторического бытия и конституирование самого себя как автономного субъекта" (Dits et ecrits. t.IV, p.571). Фуко предлагает рассматривать Просвещение не как доктрину, но как своего рор/а установку, философский этос, предполагающий "постоянную критику нашего исторического бытия" (ibid.).

В этом смысле историческая онтология нас самих, или онтология настоящего предстает как такая установка по отношению к самим себе и к своему собственному настоящему, когда делается попытка на самих себе, в том, "что мы говорим, что мы думаем и что мы делаем", ухватить те формы субъективности, знания и отношения к другим, через которые мы и оказались конституированы в качестве того, что мы суть; формы, которые обладают властью над нами в силу уже того, что они нам вменены, которые нас "определяют", или, позволяя себе игру слов,- "о-пределивают", от которых мы, стало быть, зависим и которые задают поле нашего возможного опыта.

Эта критическая установка предполагает как анализ вмененных нам форм субъективности, так и "постоянное


439

созидание нас самих в нашей автономности", "работу нас самих над самими собой как свободными существами". Эта критическая установка, которую Фуко называет еще "установка-предел", с очевидностью выходит за рамки чисто эпистемологической критики или аналитики власти, поскольку анализ форм знания и институциональных практик здесь является лишь условием возможности и инструментом критики форм субъективности и их трансформации. Эта критическая установка выходит и за границы трансцендентального анализа: она укореняет историю мысли - а вместе с ней и изучение форм опыта - не только в анализе представлений, но и в анализе институций и "практик", безразлично - дискурсивных или нет, в анализе всего того, где "обитает", как говорит Фуко, мысль. Критическая установка, характерная для "онтологии настоящего", систематически ищет "пространство конкретной свободы, то есть - возможного изменения". Если для Канта, напоминает Фуко в работе "Что такое Просвещение?", основной вопрос критики состоял в том, чтобы "знать, какие границы познание должно отказываться переступать", то для него самого вопрос этот трансформируется в вопрос о том, "какова - в том, что нам дано как всеобщее, необходимое, обязательное,- доля единичного, случайного и идущего от произвольных принуждений. Речь, стало быть, идет о том, чтобы критику, отправляемую в форме необходимого ограничения, трансформировать в практическую критику в форме возможного преодоления" (ibid., p.574).