Geum.ru

Издание: М. А. Алданов. Собрание сочинений в шести томах. Том Москва, Издательство "Пресса", 1993

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   22
XIV

  

   Пален прошел по залам и, не встретив нигде наследника престола, неторопливо опустился вниз, в его апартаменты.

   -- Его высочество здесь? -- спросил он у старого лакея. "Кажется, и этот на службе у нас. в Тайной?" -- подумал он.

   -- Так точно, ваше сиятельство. Прилегли в кабинете отдохнуть.

   Пален без доклада прошел к кабинету Александра Павловича, едва слышно постучал и открыл дверь, не дожидаясь ответа. В слабо освещенной небольшой комнате великий князь, в домино, лежал на розовом бархатном диване, глядя вниз на ковер, подложив руку под щеку. Он поднял голову, вздрогнул и быстро сел, увидев внезапно появившуюся огромную фигуру гостя. Палена поразило скользнувшее в глазах Александра и мгновенно исчезнувшее выражение острой ненависти.

   -- Что? Что случилось?

   -- Ничего, ваше высочество, ничего не случилось. Я так хотел сделать вам посещение, -- пояснил, улыбаясь, Пален. -- Вы почивали?

   "Что, ежели все дело ошибка? -- тревожно спросил он себя. -- Ну, да он не решится..."

   -- Ах, нет... Устал от маскарадной суеты и толкотни... Отлучился на четверть часа к себе... Садитесь, граф, гостем будете, -- приветливо приятным мягким голосом сказал Александр, улыбаясь своей прелестной детской улыбкой. -- Никто не видал, что вы прошли ко мне?

   -- Никто, кажется, кроме вашего лакея... Славный старик ваш Василий...

   -- Ах, да, хороший старичок, хоть немного плохоголов.

   Пален уселся в кресло около дивана, поднял лежавшую на ковре маску наследника и положил ее на стол.

   -- Зачем вы утруждаетесь? Благодарствуйте... Хороши вы в домино, граф, совсем молодой человек. Очень вам идет.

   -- Да я и веду себя, как малолетний, ваше высочество, -- весело сказал Пален. -- Вообразите, только что строил куры госпоже Шевалье.

   -- О-о!..

   -- И правда, истая волшебница. Люди, имеющие сколько-нибудь крови в жилах, не могут, видя ее, не испытать амурного волненья, -- сказал Пален, впрочем для амурного волненья довольно равнодушным тоном. -- Изящнейшая эта ваша комната... Ведь оттуда ничего не слышно? -- помолчав, добавил он невзначай.

   -- Очень славная комната, -- точно не разобрав вопроса, сказал Александр. -- А моя жена наверху, на бале...

   -- Да... Прекрасный маскерад.

   -- Исключая скуки...

   -- В ваши годы наскучить балами, ваше высочество! Вот чего мы не знали. Ах, как я был счастлив в больших обществах, когда был молод. И танцевал я до упаду.

   -- Неужели? В Риге?

   -- Нет, нет. Ведь юность моя прошла в Петербурге... Когда ваш покойный дед отрекся от престола, я служил в конном полку.

   -- Вот как, я не знал, -- сказал Александр, внимательно расправляя золотую кисть подушки. Темно-голубые, не очень большие глаза его полузакрылись. Морщинки появились меж странно-белых бровей.

   -- Видел, видел, как тогда все сделалось, -- пояснил, улыбаясь, Пален.

   -- Позвольте, сколько ж вам было лет? Лет семнадцать?

   -- Да, не более того... Поэтому я и не участвовал в деле, но видел и помню все, как ежели бы вчера было. Решительные были люди...

   Александр не поддержал разговора.

   -- Вот ведь и тогда многие находили, что безысходно погибла Россия. И что же вышло? Вышло блистательное царствование... Россия не погибнет, пока будут у нее достойные граждане.

   -- Надеюсь, всегда будут, граф. И даже уверен, что будут...

   -- С высоты престола подается пример гражданам, ваше высочество. Это зависит и от вас.

   -- Дай Бог, дай Бог!

   -- Мудрая наша поговорка, ваше высочество, указывает: на Бога надейся, а сам не плошай.

   -- А я, чем более живу, тем яснее вижу, что мы, человеки, бессильны, а во всем воля Божия.

   -- Это весьма справедливо, ваше высочество, -- сказал Пален. -- Но в иных обстоятельствах жизни приходится нам делать дела решительные, во всем на себя полагаясь. -- Он помолчал. -- Если б так думала покойная бабка ваша и Алексей Григорьевич Орлов, то Россия, верно, теперь была бы провинцией прусского короля, которым был покровительствуем почивший дед ваш.

   -- Да, конечно, может быть, вы и правы.

   -- А вот, ваше высочество, -- сказал, невесело улыбаясь, Пален, -- очень мне по-прежнему любопытно знать, как по-вашему я прав: конечно или только может быть?

   -- Этого я что-то не пойму, граф.

   -- Я скажу яснее, ваше высочество... Мы ведь не раз говорили... Говорю снова с достоверностью: скоро вам надлежит взойти на российский престол.

   -- Я от вас действительно это слышал, граф. Но напомню вам, я всегда в самом начале отвечал, что своего долга сына и верноподданного забыть не могу.

   -- Вы действительно всегда отвечали это в самом начале, ваше высочество, -- сказал Пален и нахмурился. -- А я вам говорю: забудьте, ежели так, долг сына и верноподданного, ваше высочество, перед первейшим священнейшим долгом гражданина.

   Александр молчал. На лице его выразилось волнение. Пален знал, что великий князь всегда волнуется при этом доводе. "Или притворяется? Может, и то и другое?.."

   -- И вид, однако, у вашего высочества, истинно краше в гроб кладут, -- со вздохом сказал как будто некстати Пален: он чувствовал, что это замечание должно быть приятно великому князю. Впрочем, лицо у Александра Павловича было действительно бледное и измученное.

   -- Странно было бы, ежели б не так было, Петр Алексеевич.

   -- Вам надлежит сделать над собою усилие. Сделайте это для России, ваше высочество... Помните, как вы ей нужны. Подумайте, что вы скоро будете царем.

   -- Ах, полноте!..

   -- Через месяц, ваше высочество.

   Александр быстро на него взглянул:

   -- Почему через месяц?

   -- Может, и раньше. Но едва ли позднее.

   -- Я не хочу вас слушать, граф, -- строго сказал наследник, качая отрицательно головой и совсем закрыв глаза.

   -- Да что же, ваше высочество, мы говорим без свидетелей, -- сказал Пален, не сдержав раздражения (лицо Александра чуть дернулось), -- и ведь не расписок же мы У вас просим. -- Он спохватился. -- Мы льстились заслужить ваше доверие. Я только хотел заметить вашему высочеству, ежели вы говорите о сыновнем долге: должно вам спасти жизнь государю.

   -- Как? -- встрепенувшись, сказал Александр. Он оторвался от спинки дивана и весь наклонился вперед.

   -- Почем вы знаете, что на жизнь государя императора не готовится покушение? Да, покушение... За несчетные обиды, за непристойную брань, за поносные поступки, за все, ваше высочество. Думаете ли вы, что все себе можно позволить над русскими людьми? -- с силой сказал он. -- Почем вы знаете, что один из тех офицеров, которых он приказал бить палками, не заколет его кинжалом хоть нынче на маскераде? Или у полковника Грузинова, засеченного насмерть по его велению, не осталось ни родных, ни друзей?

   -- Боже мой! -- слабо вскрикнул Александр, закрывая лицо руками.

   "Может быть, и вправду поражен?" -- спросил себя Пален.

   -- Ваше высочество, -- сказал он проникновенно. -- Вы должны спасти от ужасной участи вашего отца... И не его одного: разные разговоры идут в гвардии, ваше высочество. Люди доведены до отчаяния. Дошло до того, что вспоминают ужасный пример Франции. Вы не только отца, вы Россию, быть может, спасете. Дайте нам согласие, и дело будет сделано. Ни один волос не упадет с головы вашего отца... Поверьте, и ему будет слаще жить, не делая зла, в каком-либо загородном дворце вдали от треволнений царствования. Подумайте о спасении души отца вашего. На ней много, очень много грехов, ваше высочество.

   -- Ах, Петр Алексеевич, -- сказал с жаром Александр. -- Если б это случилось, я окружил бы всем почетом, всеми возможными радостями жизнь моего отца, я превратил бы ее в вечный праздник отрады. Не один загородный дворец, все мои дворцы ("мои", -- отметил мысленно Пален) были бы в его распоряжении. Я устроил бы ему театр, я поселил бы с ним Гагарину... Да мы все ездили бы к нему в гости...

   -- Истинно так, ваше высочество. И государь будет счастлив, гораздо счастливее, нежели теперь, творя ужасы и от них же первый страдая.

   -- Ах, граф, -- с еще большим жаром сказал Александр, хватая Палена за руки. -- Вы один имеете влияние на отца. Убедите его добровольно отречься от престола, и отечество благословит ваше имя...

   "Он что ж, или почитает меня за дурака?" -- удивленно подумал Пален, пожимая красивые слабые руки великого князя.

   -- Да ведь как сказать, ваше высочество? -- начал он. -- Мы и хотим убедить государя императора отречься добровольно... Вся задача, как того достигнуть. Да, конечно, я имею на него влияние и слава Богу: истинно вам говорю, ваше высочество, -- вставил он, опустив глаза, особенно подчеркнутым значительным тоном, -- истинно вам говорю, ежели б не я, Бог знает, какое зло еще не свалилось бы на Россию, на царскую семью, на вас. Хоть и без всякой приятности, а скажу это вашему высочеству: все возможно в деспотической стране, и времена царевича Алексея еще, быть может, не миновали в России. -- Он мельком взглянул на Александра и продолжал: -- Да, я имею влияние на государя императора. Мы и надеемся убедить его добровольно отречься в вашу пользу. Но боюсь, не будет ли нерасчетливо следовать вами указанному. Сейчас дела наши в порядочном состоянии, но как бы не взяли тогда оборот неблагоприятный? Вы знаете нрав его величества... Ну, ежели я, например, завтра скажу ему в докладе: отрекитесь, государь, -- будет ли толк, ваше высочество? Нет, ничего не будет, -- разве лишь моя голова слетит с плеч... Впрочем, разрешите от имени вашего высочества предложить сию вашу мысль на обсуждение в тесном кругу. Посмотрим, что скажут другие.

   -- Нет, ради Бога, от моего имени ничего не предлагайте на обсуждение. Я только вам говорю.

   -- Я за лестнейший долг почел бы сделать вам угодное. Но соучастники наши, верно, отвергнут сию попытку... А может, признают, ежели ее делать, то не кому иному, как вашему высочеству. Хоть времена царевича Алексея и не миновали, а все же законный наследник трона может более уповать на снисхождение царя, нежели всякий из нас.

   -- Нельзя мне говорить в свою пользу: ведь я на престол взошел бы, а вы не имеете в деле интереса.

   "Вот как", -- опять отметил в уме Пален.

   -- Мы все имеем интерес, -- сказал он, -- и о каждом такое же скажут. Ваше высочество в разговорах со мною и с графом Паниным не скрывали от нас намерения по вступлении на престол, уважая своими и нашими мыслями, ограничить произвол самовластья.

   -- Вы знаете, что это всегда было дражайшей моей мечтой.

   "VoilЮ qui n'Иst pas trХs clair" ["Вот это не очень ясно" (франц.)], -- сказал себе Пален.

   -- Я предполагал, ваше высочество, что здесь не только прекрасная мечта ваша. Доброта вашего сердца, благородство ваших чувствований и помыслов хорошо нам известны... Ведь мы правильно поняли ваше высочество, разумея в словах ваших безотлагательное дарование России конституционного правления?

   -- Я ничего другого не желаю, граф.

   -- Вот наш интерес как граждан, любящих отечество. Могут быть и приватные интересы, но они лишены важности по сравнению с главным. Клеветники не устыдятся представить нас в худом свете. Пусть несут, что им угодно... Ваше высочество говорили о своем намерении поручить графу Панину управление иностранным ведомством. Ростопчин ведь никуда не годится, пустой и сварливый человек.

   Он замолчал и вопросительно посмотрел на Александра.

   -- Вы знаете, я видеть не могу это калмыковатое лицо. Стыдно, что ему был подчинен такой человек, как Панин.

   -- Я точно того же мнения, ваше высочество. Панин честный, образованный и умный человек... Не без педантства, конечно, и немного ослеплен самомнением. Но лучшего слуги не найти вашему высочеству... Вы еще говорили, что на меня хотите возложить бремя общего руководства правительственными делами?

   -- И натурально поручить это умнейшему человеку России.

   -- Благодарю выше меры, ваше высочество, хоть это отнюдь не важно, -- сказал Пален, низко кланяясь. -- Мне для себя ничего не надо. Я не алчен к почестям... Возвращаюсь к тому, как достигнуть отреченья отца нашего. Я прямо скажу, ваше высочество, тут необходим моральный шок. Мы должны предстать перед государем в образе силы. Мы будем молить государя об отречении, но надлежит, чтобы он чувствовал за нами и силу. И для того нужно согласие вашего высочества.

   -- Я не могу дать вам согласия... Я и слушать вас не должен.

   -- Тогда ничего не будет, -- твердо сказал Пален. -- Без вашего согласия никто не захочет идти в дело.

   Оба замолчали.

   -- Ваше высочество, избегайте порок нерешительности.

   -- Да я и замысла вашего в точности не знаю... Я не должен вас слушать, но доносчиком, граф, я никогда не был.

   -- Получив ваше согласие, -- упрямо повторил Пален, -- мы ночью явимся к императору и будем молить его об отречении.

   -- И вас схватят.

   -- Я возьму на себя удаление ненадежных частей. Мы выберем день, когда в карауле будет войсковая часть, вполне преданная вашему высочеству... Вас так любят.

   -- Я не даю согласия, граф. Не знаю, так ли меня и любят. Разве третий батальон Семеновского полка? Там действительно солдаты и офицеры за меня в огонь и в воду...

   "Il est trХs fort, се petit, -- сказал себе Пален. -- Et ses renseignements sont exacts...". ["Он очень сильный, этот малыш... И его сведения точны..." (франц.)]

   Он низко наклонил голову.

   -- Я не даю согласия, граф, -- еще раз твердо и отчетливо повторил Александр.

   Пален встал.

   -- Что ж, а маскерад, ваше высочество? Не пора ли вернуться? -- сказал он, как бы не расслышав последних слов великого князя.

    

XV

  

   Штааль, пивший с горя до разговора с госпожой Шевалье, теперь у того же буфета пил от радости и счастья. Сначала он пил один, потом с Иванчуком. Иванчук ненадолго оставил Настеньку, пристроив ее к каким-то хорошим дамам. У буфета он, однако, не задержался. И Штааль показался ему что-то слишком оживленным ("верно выпил, еще наскандалит и меня впутает в истории"), и публику этого буфета он сразу признал уж слишком для себя важной: как ни приятно было бы с ней провести вечер, Иванчук чувствовал, что на это он все-таки еще не имеет права: может и не понравиться. Он чокнулся, однако, со Штаалем, еще с кем-то, чуть-чуть не чокнулся с Уваровым (чего ему очень хотелось), а затем вернулся к Настеньке. Штааль продолжал требовать то коньяку, то шампанского. Придворный лакей все презрительнее на него поглядывал из-за буфета, делал было вид, что не слышит требований, а раз даже сказал: "Вы бы лучше, ваше благородие, выпили клюковного морсу". Но Штааль в своем радостном возбуждении не обратил внимания на дерзкое замечание лакея. Он, впрочем, приобрел большую привычку к вину и мог, не пьянея, выпить очень много, даже меняя напитки. Штааль пил, и при мысли о госпоже Шевалье на лице его расплывалась самодовольная улыбка.

   Бледный, расстроенный Талызин подошел к буфету и спросил бокал шампанского. Хоть на буфете стояли неопорожненные бутылки, лакей сломя голову бросился к огромному серебряному чану со льдом доставать новую бутылку для гостя, известного всему Петербургу своей щедростью и богатством. Штааль сбоку глядел на соседа, с которым не был знаком. Талызин рассеянно на него взглянул, что-то вспомнил и протянул руку Штаалю.

   -- Я вас знаю, -- сказал он, приветливо, хоть невесело, улыбаясь и повышая голос, чтоб покрыть доносившиеся из Тронного зала звуки оркестра. -- Вы Штааль? Мне говорил о вас граф Пален. Будем знакомы.

   -- Я чрезвычайно рад, ваше превосходительство...

   -- Пожалуйста, без чинов на бале.

   Пробка хлопнула. Талызин оглянулся и знаком приказал налить шампанского Штаалю.

   -- Выпьем вина... Послушайте, отчего вы никогда ко мне не зайдете? У меня по понедельникам -- хоть тяжелый день -- бывает вечерами много молодежи... Всякий понедельник, вот только не завтра. Завтра ничего не будет...

   -- Я с наслаждением приду, -- горячо сказал Штааль. Он не очень искал знакомств в аристократическом кругу, но всегда бывал рад им. Приглашение в дом Талызина считалось немалой честью. Об его понедельниках Штааль слышал от де Бальмена, который, видимо, гордился этим знакомством. Штааль знал также, что Иванчук давно старается попасть к Талызину и все тщетно. Это, впрочем, происходило по случайности: Талызин охотно позвал бы и Иванчука.

   -- С моим наслаждением приду, -- повторил горячо Штааль и вдруг, краснея, решил, что обнаружил слишком много радости.

   -- Вы говорите, по понедельникам, Петр Андреевич? -- равнодушным тоном переспросил он, хотя отлично знал, что Талызина зовут Петром Александровичем.

   -- Петр Александрович...

   -- Ах, ради Бога, извините...

   -- Так в следующий же понедельник и приходите... Ваше здоровье...

   -- О вас говорят, Петр Александрович, будто вы различаете марки и год шампанского, -- сказал Штааль, выпив залпом бокал вина и уже не считая нужным скупиться на любезности со столь любезным человеком.

   -- Прежде с легкостью различал. Теперь я меньше пью, могу ошибиться, -- сказал, улыбаясь, Талызин. -- Это, верно, Моэт, а какой год, не знаю, только очень хороший сухой год... Так и есть, Моэт, -- проверил он по бутылке. -- Славное вино... А вы обратили внимание на серебро? Оно, полагаю, лучшее в мире: аглицкое рококо. Это все подарки аглицких королей нашим царям, еще со времен Ивана Васильевича. Теперь у короля Георгия таких леопардов и в помине нет. Взгляните на эти кубки, грани что у бриллианта, правда?.. А вот та чаша, видите, посредине стола? Это знаменитая чаша Тюдоров, работы шестнадцатого столетия.

   -- Ведь правда, ни при одном дворе нет такого богатства, как у нас?

   -- Теперь, конечно, ни при одном... Но чего же это и стоит народу!.. -- добавил Талызин, точно что-то вспомнив.

   -- Да, конечно, -- сказал Штааль с неприятным чувством, подумав опять о заговоре. Музыка вдруг оборвалась. Все почему-то встрепенулись. В ту же секунду из Тронного зала послышалось не очень стройное пение хора.

   -- Это, верно, маскарадное шествие, -- сказал с живостью Штааль. -- Старинная фигура: "Пришествие Астреи, или Золотой век", я слышал, прекрасно поставлено. Не пойдем ли полюбоваться, Петр Александрович?

   Он давно хотел пройти в Тронный зал, но один не решался.

   -- И то надо бы посмотреть, -- нехотя ответил Талызин. -- Ну, спасибо, братец, -- сказал он низко поклонившемуся лакею. -- Да, правда, надо маски надеть, -- добавил он, увидев, что некоторые из гостей стали надевать маски. -- В Тронном зале для всех обязательно, без маски только государь. Таков обычай, идет еще от Лудовика XIV. Впрочем, перед вхождением успеем надеть, а то и ходить в масках очень неудобно.

   Они пошли по направлению к Тронному залу, куда со всех сторон стремились теперь гости. Сзади кто-то окликнул Талызина. Оба оглянулись. Их нагонял Пален.

   -- А, вы знакомы? -- весело сказал он, увидев Штааля. Он говорил очень громко, покрывая шум шагов и голосов. -- Что ж вы, молодой человек, бросили коллежскую асессоршу? (Штаалю решительно не нравилась эта шутка.) Так вы знакомы?

   -- Только что познакомились.

   -- Вот отлично. Весьма рекомендую вам, генерал, этого молодого человека. -- Он дружески потрепал Штааля по плечу и отошел улыбаясь. -- Ах, да, Петр Александрович, -- прокричал он, поманив к себе Талызина. -- Он согласился. -- Пален с усмешкой кивнул головою, чуть подняв плечи. -- Согласился... Так в Тронном зале встретимся?

   Штааль с удивлением увидел, что Талызин внезапно изменился в лице. Но внимание Штааля было тут же отвлечено. К ним, еще издали томно-задорно улыбаясь, подплывала Екатерина Лопухина. "Ах ты, черт!" -- пробормотал сердито Штааль: юркнуть в сторону было невозможно. Лопухина искоса смотрела на него так, как если б очень хотела расхохотаться, но удерживалась из последних сил. С некоторых пор она усвоила со Штаалем (как, впрочем, со многими Другими людьми) такой тон, будто он страстно в нее влюблен, но по известным ей, понятным и очень забавным причинам тщетно старается скрыть свою страсть, -- да шила в мешке не утаишь. Лопухина подплыла к Штаалю, сияя от сдерживаемого смеха, протянула руку для поцелуя и с легким криком отдернула, точно испугалась, -- как бы он тут же на нее не набросился. Талызин, который терпеть не мог Лопухину, хотел пройти вперед.

   -- Ах, вы идете в Тронный зал, -- потупив глаза, томно прокричала Екатерина Николаевна с выражением крайней зависти, как если бы ей это было строго запрещено (сочетание ее опущенных глаз с крикливым голосом еще больше раздражило Штааля). -- Вы увидите прелестную госпожу Шевалье? -- Она по-прежнему восторгалась красотой французской актрисы, особенно подчеркивая, что не завидует и не может ей завидовать, не то что другие женщины. -- Какая волшебница, не правда ли?..

   Талызин развел руками и решительно направился вперед, надевая на ходу маску. Штааль сделал то же самое. Лопухина поплыла вслед за ними, с трудом сдерживая смех. В галерее арабеск, последней комнате перед Тронным залом, гости на цыпочках теснились к дверям, за которыми слышалось пение. В толпе Штааль потерял Талызина. Лопухина тоже отстала. Штааль протиснулся к входу, но войти в Тронный зал оказалось невозможным: у дверей внутри зала стояла сплошная стена людей, которые не хотели или не могли идти дальше. Здесь собрались преимущественно дамы. Вытянувшись на цыпочках, Штааль мог видеть то, что происходило в горевшем огнями колоссальном зале. У длинной стены неестественно, чуть не навытяжку, стояли, плотно прижавшись друг к другу, в два ряда, люди в домино, капюшонах и масках. По залу шла маскарадная процессия. Быстро окинув ее взглядом, Штааль стал искать глазами императора. "Ах, досада, надо бы пробиться дальше..." Прямо перед собой в самой середине процессии он увидел госпожу Шевалье. Участники шествия не носили масок, но загримированные лица их были затянуты газом. Астрея медленно в такт музыке скользила по залу. Впереди нее шли с пением отроки в белых балахонах, с оливковыми ветвями в руках. Они шли в ногу и держали оливковые ветви как ружья. Позади Астреи тоже следовали люди, какие-то старики, увенчанные лавровыми венками. У одних венки были надеты набекрень; у других сидели на макушке; третьи поддерживали их руками, видимо мучительно боясь испортить сложную прическу. Позже Штааль узнал, что старики эти изображали стихотворцев, философов, законодателей, которые в свите Астреи приветствовали пришествие Золотого века. Штааль не мог оторвать глаз от красавицы. Она одна, по-видимому, не испытывала никакого смущения. Штааль замирая освобождал ее глазами от легкого костюма Астреи. Вдруг он чуть не вскрикнул. Где-то наверху, почти у самого потолка зала, перед ним мелькнуло и исчезло знакомое искривленное, землисто-бледное лицо. Прямо перед Штаалем покрывало стену знаменитое зеркало Михайловского замка, считавшееся самым большим в России. В Тронном зале сырости не было, и зеркало все отражало, так что в первую минуту Штааль его и не заметил. Он схватился рукой за маску, поправил на глазах прорезы, протиснулся в дверях и снова поймал в зеркале бескровное лицо Павла. Опустив руки на колени, чуть наклонившись вперед, император сидел в углублении стены на очень высоком красном троне, к которому шла лестница. На широких ступенях трона стояли как статуи люди в черных масках. Штаалю показалось, что в одном из них, стоявшем ступенью выше других, он узнал великого князя Александра. "А этот высокий, кажется, Пален? Да, конечно, это он..."

   Штааль вгляделся в мертвенное лицо с остановившимися, выпученными глазами и вдруг почувствовал себя нехорошо. "Кажется, я слишком много выпил", -- подумал он тоскливо и с остервенением стал пробиваться назад. За ним уже стояла стена народа, но человека, освобождавшего место, выпустили легко. Штааль, пошатываясь, пошел по совершенно опустевшей комнате и тяжело опустился в углу в кресло под висячей лампой. "Да, не надо было так много пить. Как неприятен этот резкий свет!.. Я не пьян, конечно, сейчас все пройдет. Но зачем, зачем я ввязался в это дело?.."

   Пение в зале становилось стройнее и увереннее. Штааль мог разобрать слова: "Ликовствуйте днесь, ликовствуйте здесь, воздух, и земля, и воды", -- пел хор отроков. -- "Да, ликовствуйте... Нечего мне ликовствовать... Пропаду ни за грош..." Ему снова вспомнился бал у князя Безбородко, -- там тоже был этот страшный землисто-бледный человек. "Вот и опять... Повторилось... Тогда Лопухина, теперь Шевалье... Как странно, однако, -- с неизъяснимой тревогой подумал Штааль. -- Да что же тут странного? Вполне натурально... Вздор!.. Тот сумасшедший старик думал, что все происходит в жизни два раза. "Deux est la nombre fatidique!" ["Два есть число вещее!" (франц.)] -- вспомнил Штааль запись в тетради Баратаева... Мучительная тревога его все росла... -- Ах как режет глаза и греет этот проклятый свет!" -- подумал он, щурясь и поднимая голову.

   Лампа над ним висела действительно очень низко. Проходивший по галерее арабеск лакей приблизился к Штаалю и сбоку от него, перегнувшись над большой порфирной вазой, потянул вниз спущенную по стене серебряную цепочку. Лампа, висевшая на блоке, с легким визгом поднялась. Штааль, согнувшись, смотрел мутным взором на человека в красном костюме.