Geum.ru

Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» удивительное сочетание психологической проницательности и восхитительно живого воображения, облеченное в яркий и изящный язык прозы. Изменив давней привычке рассказ

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   38

Каролин проигнорировала приманку, брошенную Эр­нестом. У нее был свой план.

«Раз уж мы затронули тему значимых мужчин в моей жизни, которые разочаровали меня, я должна отметить одно важное исключение. Когда я училась в «Рэдклиффе», я была в ужасном психологическом состоянии. Хуже мне никогда не было. Я была в глубокой депрессии, ненавидела себя, чувствовала себя неполноценной, отвратительной. Последней каплей стало предательство Расти, с которым я встречалась со школы. Я пустилась во все тяжкие, много пила, употребляла наркотики, собиралась бросить кол­ледж, думала даже о самоубийстве. А потом я попала к те­рапевту, доктору Ральфу Куку, и он спас мне жизнь. Это был удивительно добрый, ласковый и надежный человек».

«Как долго вы с ним встречались?»

«В качестве пациентки — полтора года».

«Было что-то еще, Каролин?»

«Я не совсем уверена, стоит ли говорить об этом. Мне действительно дорог этот человек, и я не хочу быть непра­вильно понятой». Кэрол достала салфетку и выжала слезу.

«Вы можете продолжать?»

«Ну... Мне действительно неудобно говорить об этом...

156

Я боюсь, вы осудите его. Мне вообще не стоило упоминать о нем. Я знаю, что терапия конфиденциальна. Но... но...»

«Каролин, вы хотите о чем-то меня спросить?» Эрнест хотел как можно скорее дать ей понять, что он — терапевт, которому она может задать любой вопрос и который на лю­бой вопрос ответит.

Черт тебя побери, думала Кэрол, вне себя от бешен­ства. «Каролин, Каролин, Каролин». В каждую чертову фразу он должен вставлять «Каролин»!

Она продолжила. «Вопрос... Ну да. И не один. Во-первых, действительно ли это полностью конфиденциаль­но? Никто об этом не узнает? И во-вторых, будете ли вы осуждать его или подводить под сложившиеся стереотипы?»

«Конфиденциально? Абсолютно. Можете на меня по­ложиться».

Положиться на тебя? — подумала Кэрол. Ага, точно, как на Ральфа Кука.

«Что касается осуждения, я здесь для того, чтобы по­нять, а не чтобы судить. Я сделаю все, что в моих силах, и обещаю, что буду с вами полностью откровенен. Я отвечу на все ваши вопросы», — сказал Эрнест, вплетая в ткань первого сеанса нить решимости говорить правду.

«Хорошо, тогда я просто скажу. Доктор Кук стал моим любовником. Мы провели несколько сеансов, после чего он начал иногда обнимать меня, чтобы успокоить, и однажды это случилось — на том восхитительном персид­ском ковре, прямо на полу его кабинета. Это было лучшее, что со мной происходило. Не знаю, что еще можно сказать об этом, кроме того, что это спасло меня. Я приходила к не­му каждую неделю, и каждую неделю мы занимались лю­бовью, и вся боль, все страдания попросту исчезли. В кон­це концов он решил, что в терапии я больше не нуждаюсь, но мы оставались любовниками еще целый год. С его помо­щью я закончила колледж и поступила на юридический фа­культет. В самый лучший университет — Чикагский уни­верситет права».

157

«Ваши отношения прекратились, когда вы поступили в университет? »

«По большей части да. Но иногда, когда он был мне нужен, я летела в Провиденс, и он всегда ждал меня, всег­да давал мне поддержку, в которой я нуждалась».

«Он все еще присутствует в вашей жизни?»

«Он мертв. Он умер рано, года через три после того, как я закончила юридический факультет. Думаю, я так и не научилась обходиться без него. Вскоре после этого я по­знакомилась со своим мужем, Уэйном, и решила выйти за него. Опрометчивое, поспешное решение. И не самое удач­ное. Может, мне так не хватало Ральфа, что я внушила се­бе, что вижу его в своем муже».

Кэрол взяла еще салфеток, опустошив коробку Эрнес­та. Сейчас ей не приходилось выжимать из себя слезы; они текли сами по себе. Эрнест достал очередную коробку из ящика стола, оторвал пластиковую крышку, вытащил пер­вую салфетку и передал ее Кэрол. Эти слезы поразили ее: собственная жизнь, представленная в таком трагическом и романтическом свете, повергла ее в смятение, и выдумка ста­ла реальностью. Как это прекрасно — быть любимой та­ким великодушным, удивительным человеком," и как ужас­но, как невыносимо — здесь Кэрол разрыдалась еще силь­нее — никогда больше не видеть его, потерять его навсегда! Когда приступ мировой скорби миновал, Кэрол отложила салфетки в сторону и уставилась на Эрнеста, ожидая его реакции.

«Итак, я все вам рассказала. Вы не осуждаете его? Вы обещали сказать мне правду».

Эрнест чувствовал себя крайне неловко. Истина состо­яла в том, что этот покойный доктор Кук не вызывал у не­го сострадания. Он быстро перебрал возможные варианты поведения. «Не забудь: полная откровенность!» — напо­минал он себе. Но решил пренебречь этим советом. Пол­ная откровенность в данном случае не пойдет пациенту на пользу.

Впервые он столкнулся с сексуальными злоупотребле -

158

ниями терапевтов во время беседы с Сеймуром Троттером. В течение следующих восьми лет ему доводилось работать с пациентами, у которых были сексуальные контакты с предыдущими терапевтами, и каждый раз последствия оказывались пагубными для пациента. И кто может сказать, как это все закончилось для Белль, если есть лишь одна фотография, на которой Троттер торжествующе поднимает руку к небу? Разумеется, суд постановил выплатить ей де­нежную компенсацию, но что еще? Разрушение мозга Сей­мура прогрессировало. Возможно, через год-два ей пришлось постоянно заботиться о нем до конца его дней. Нет, нельзя сказать, что для Белль все это хорошо кончилось. Как и для всех пациентов, о которых он слышал. Но как бы то ни бы­ло, сегодня перед ним сидит Каролин, которая утверждает, что имела длительную сексуальную связь со своим терапев­том и это спасло ей жизнь. Эрнест был ошеломлен.

Первым его побуждением было оспорить заявление Каролин: возможно, перенос на доктора Кука был столь силен, что она не могла сказать правду самой себе. В конце концов, было ясно, что Каролин не была свободна. Пятнад­цать лет спустя она все еще скорбит о нем. Более того, из-за романа с доктором Куком она неудачно вышла замуж, и последствия этого мучили ее до сих пор.

«Осторожно, — предостерег себя Эрнест, — не при­нимай поспешных решений. Займи позицию добродетельно­го праведника-моралиста, и ты потеряешь пациента» Открой­ся, попытайся войти в чувственный мир Каролин. И, главное, ни одного плохого слова в адрес доктора Кука». Маршал го­ворил ему об этом. Большинство пациентов испытывают сильную привязанность к терапевтам, с которыми вступали в сексуальные отношения, и им нужно время, чтобы изба­виться от пережитков этой любви. Большинству пациен­тов-жертв сексуального злоупотребления приходится сме­нить несколько терапевтов, прежде чем они найдут того, с кем смогут работать.

«Итак, ваш отец, ваш брат и ваш муж в конце концов бросили или предали или обманули вас. А единственный

159

мужчина, которого вы любили, умер. Иногда смерть тоже кажется предательством». Эрнест был крайне недоволен собой, этим терапевтическим клише, но в сложившейся си­туации это было лучшее, что он мог сказать.

«Не думаю, что доктор Кук испытывал особенную ра­дость, умирая».

Кэрол сразу пожалела о своих словах. Не глупи! — об­ругала она себя. Ты хочешь соблазнить этого человека, обставить его, так какого черта ты взбрыкиваешь и бро­саешься на защиту этого замечательного доктора Кука, который на самом деле лишь плод твоего воображения?

«Простите меня, доктор Лэш... то есть Эрнест. Я знаю, что вы не это хотели сказать. Думаю, что сейчас я очень ску­чаю по Ральфу. Мне так одиноко».

«Знаю, Каролин. Вот почему так важно, чтобы мы были близки».

Эрнест заметил, как расширились глаза Каролин. Ос­торожнее, осадил он себя. Она может подумать, что ты хочешь соблазнить ее. Он продолжал более формальным голосом: «И именно поэтому терапевт и пациент должны разобрать все, что появляется в их отношениях, — как, на­пример, раздражение, которое я вызвал у вас пару минут на­зад». Хорошо, хорошо, значительно лучше, подумал он.

«Вы сказали, что будете со мной полностью откровен­ны. Кажется, я спрашивала, осуждаете ли вы меня или его».

«Вььхотите, чтобы я ответил на этот вопрос, Каро­лин?» Эрнест тянул время.

Боже правый! Я что, должна написать ему это боль­шими буквами? — возмущалась Кэрол. «Вы осуждали нас? Что вы чувствуете?»

«По поводу Ральфа?» Еще одна отговорка.

Кэрол кивнула, беззвучно застонав.

Эрнест отбросил всю осторожность и выложил ей все как на духу. Почти. «Должен сказать, ваши слова вывели меня из равновесия. И, мне кажется, я действительно осуж­даю его. Но я работаю над этим — я не хочу подавлять это в себе, хочу остаться полностью открытым перед вами.

160

Позвольте мне объяснить, почему это вывело меня из равновесия, — продолжал Эрнест. — Вы говорите, что он сильно помог вам, и я верю вам. Иначе зачем вам прихо­дить сюда, платить мне большие деньги и не говорить прав­ду? Так что я не сомневаюсь в искренности ваших слов. Но я не могу не обращать внимания на свои чувства — не го­воря уже о специализированной литературе и единодушном признании выдающимися клиницистами данного факта, ко­торый заставляет меня думать иначе. А именно, я считаю, что сексуальные отношения между пациентом и терапевтом неизбежно оказываются деструктивными для пациента — а в конце концов и для терапевта».

Кэрол предусмотрела такой аргумент. «Знаете, доктор Лэш... простите, Эрнест... я скоро переучусь; я не привы­кла воспринимать мозгоправов как реальных людей, к ко­торым можно обращаться по имени. Они обычно прячутся за своими титулами. Они, в отличие от вас, обычно не от­личаются такой честностью по отношению к самим себе. О чем это я... Ах да. Готовясь к встрече с вами, я взяла на себя смелость просмотреть в библиотеке вашу биографию: старая профессиональная привычка проверять мандаты врачей, которые будут выступать в суде в качестве эксперт­ных свидетелей».

«И что?»

«И я узнала, что вы хороший специалист в области ес­тественных наук и что вы опубликовали несколько отчетов по проведенным вами исследованиям в психофармаколо­гии» .

«И что?»

«Так как вы можете отвергать научные стандарты здесь? Только подумайте, на основании каких данных вы делаете выводы относительно Ральфа. Какие у вас свидетельства? Совершенно неконтролируемая выборка. Признайтесь се­бе — неужели она сможет пройти хоть какое-нибудь науч­ное освидетельствование? Разумеется, имеющаяся в вашем распоряжении выборка пациентов, имевших сексуальные отношения со своими терапевтами, состоит из травмиро-

161

ванных и неудовлетворенных — потому что именно они обращаются к вам за помощью. Но остальные — доволь­ные клиенты, вроде меня, — они к вам не приходят, и вы даже не представляете, как их много. Итак, вы знаете толь­ко числитель — это те, кто обращается за терапевтической помощью. О знаменателе же — о тех пациентах и терапев­тах, которые поддерживают сексуальные отношения, или о тех, кому это помогло, или о тех, на ком никак не отразился этот опыт, — вы не знаете ничего».

Впечатляюще, подумал Эрнест. Интересно видеть ее в профессиональной роли; не хотел бы я оказаться в за­ле суда в качестве противника этой женщины.

«Понимаете, о чем я говорю, Эрнест? Вы допускаете, что я могу быть права? Ответьте мне честно. Приходилось ли вам до меня видеть пациента, который не пострадал от подобного рода отношений?»

Он снова вспомнил Белль, пациентку Сеймура Тротте-ра. Попадает ли Белль под категорию тех, кому это помог­ло? Снова в его мозгу появилась фотография Сеймура и Белль. Эти грустные глаза. Но, может быть, ей стало лучше. Кто знает, может, они оба вытрали от этого? Или улучшение было временным? Нет, в этом случае ни в чем нельзя быть уверенным, и меньше всего увереннос­ти в том, как сложились их личные отношения. Эрнест уже давно задавался вопросом, когда же они приняли ре­шение уехать на остров. Может, Сеймур в самом конце ре­шил спасти ее? Или они сговорились еще раньше? Может, с самого начала?

Нет, эти мысли озвучивать не стоило. Эрнест выбро­сил из головы образы Сеймура и Белль и легонько покачал головой в ответ на вопрос Каролин. «Нет, Каролин. У ме­ня никогда не было пациентки, которая бы не пострадала от этого. Но тем не менее ваше требование объективности име­ет право на жизнь. Это поможет мне не быть предосуди­тельным. — Эрнест демонстративно посмотрел на часы. — Наше время уже вышло, но мне бы хотелось прояснить па­ру вопросов».

162

«Разумеется», — обрадовалась Кэрол. Еще один хоро­ший знак. Сначала он предложил мне задавать ему во­просы. Ни один уважающий себя мозгоправ на это не пойдет. Он даже намекал, что'ответит на личные во­просы о своей жизни, — в следующий раз я это проверю. А теперь он нарушает правила, сильно превышая пяти­десятиминутный лимит.

Она читала рекомендации АПА психиатрам о том, как избежать обвинения в сексуальном злоупотреблении: ста­вить четкие границы, избегать «скользких» тем, не назы­вать пациентов по имени, начинать и заканчивать сеансы точно вовремя. Каждый случай сексуального злоупотреб­ления, при разборе которого она выступала консультантом, начинался с превышения этого пятидесятиминутного лими­та времени. Лга, подумала она, здесь промашка, там про­машка, кто знает, к чему это нас приведет через пару сеансов?

«Сначала мне хотелось бы узнать, какие неприятные ощущения вы унесете домой после этого сеанса. Что вы мо­жете сказать о сильных эмоциях, которые у вас вызвал раз­говор о Джеде?»

«Он не Джед, он Джеб».

«Простите. О Джебе. Когда мы говорили о нем, вы по­бледнели».

«Мне до сих пор немного не по себе, но я в порядке. Думаю, вы были близки к чему-то важному».

«Хорошо. Во-вторых, я бы хотел спросить вас о наших взаимоотношениях. Вы сегодня хорошо поработали, не­сколько раз шли на риск, посвятили меня в действительно важные проблемы. Вы доверились мне, и я ценю это дове­рие. Как вы думаете, мы сработаемся? Что вы чувствуете по отношению ко мне? Каково это — быть со мной такой от­кровенной?»

«Мне нравится работать с вами. Действительно нра­вится, Эрнест. Вы привлекательны, вы гибкий; с вами легка общаться, и вы обладаете удивительной способностью находить травмы, о которых я и не подозревала. Мне кажет-

163

ся, я попала в надежные руки. Вот ваши деньги. — Она вручила ему три пятидесятидолларовые банкноты. — По­ка мои деньги переводят из Чикаго в Сан-Франциско, мне было бы удобнее расплачиваться наличными».

В надежные руки, думал Эрнест, провожая ее до две­ри. Но, кажется, говорят «в хорошие руки»?

Уже у двери Кэрол обернулась. В ее глазах стояли сле­зы. «Спасибо вам. Вас мне сам бог послал!»

Она наклонилась, легонько обняла удивленного Эрнес­та и вышла.

Кэрол спускалась вниз по ступенькам, когда волна грусти нахлынула на нее. К ней вернулись нежеланные об­разы прошлого: они с Джебом дерутся подушками; с во­плями скачут по родительской кровати; отец несет ее кни­ги, провожая ее в школу; гроб ее матери уходит под землю; Расти, совсем еще ребенок, ухмыляется ей, вытаскивая ее книги из ее школьного ящика; ужасное возвращение отца; жуткий, протертый персидский ковер в кабинете доктора Кука. Она зажмурилась, пытаясь отогнать их. Потом ей в голову пришла мысль о Джастине, который в этот самый момент, быть может, идет где-то рука об руку с той другой женщиной. Может быть, даже где-то рядом. Она вышла из здания и огляделась. На Сакраменто-стрит Джастина не было. Был молодой привлекательный мужчина с длин­ными светлыми волосами в хлопчатобумажных брюках, ро­зовой майке и свитере цвета слоновой кости, который про­скочил мимо нее и понесся вверх, перескакивая через две ступеньки. Очередной сосунок в гости к Лэшу, подумала она. Уходя, она обернулась и бросила взгляд на окно Эрнес­та. Черт возьми, подумала она, этот сукин сын пытается мне помочь!

Эрнест сидел за столом и делал записи по проведенно­му сеансу. В комнате еще долго стоял резкий цитрусовый аромат духов Каролин.

164

Глава 7

Проведя супервизорскую консультацию с Эрнестом, Маршал Стрейдер откинулся на спинку кресла, думая о по­бедной сигаре. Двадцать лет назад он слышал, как доктор Рой Гринкер, известный чикагский психоаналитик, расска­зывал о том, как провел год на кушетке у Фрейда. Это бы­ло в двадцатые годы, когда для того, чтобы стать признан­ным корифеем психоанализа, необходимо было совершить паломничество на кушетку мастера. В некоторых случаях это занимало пару недель, а если кто-то ставил своей це­лью совершить переворот в психоанализе — не меньше года. По словам Гринкера, Фрейд никогда не скрывал ли­кования, когда ему удавалось сделать удачную интерпрета­цию. А если Фрейду казалось, что интерпретация была чрез­вычайно удачной, он открывал коробку дешевых сигар и предлагал пациенту раскурить «победную сигару». Эта его милая, наивная трактовка переноса вызвала у Маршала улыбку. Если бы он не бросил курить, он бы раскурил тор­жественную сигару после ухода Эрнеста.

Его молодой подопечный в течение последних несколь­ких месяцев справлялся со своими делами вполне успешно, но сегодняшний сеанс стал переворотным пунктом. Решение ввести Эрнеста в комитет по медицинской этике было са­мым настоящим откровением. Маршалу часто казалось, что эго Эрнеста было изрыто пустотами: он был претенци­озен и импульсивен. Неуправляемые частицы его сексуаль­ного ид выскакивали наружу, как чертик из табакерки. Но самым худшим было его подростковое иконоборчество: Эрнест не слишком уважал дисциплину, разумный автори­тет, знание, накопленное в веках упорными аналитиками, с которыми он вряд ли мог сравниться в проницательности.

А разве можно более эффективно справиться с ико­ноборчеством, думал Маршал, кроме как назначить Эр­неста на роль судьи? Гениально! Именно в таких случаях Маршалу недоставало толпы зрителей, которые бы смогли оценить произведение искусства, созданное им. Но Мар-

165

шал собирался когда-нибудь (его список запланированных дел рос день ото дня) написать статью о недооцениваемом аспекте зрелости, а именно способности сохранять креа­тивность годами, десятилетиями при отсутствии внешних наблюдателей. В конце концов, какие еще люди творчест­ва — разве кто-нибудь до сих пор принимает всерьез за­явление Фрейда о том, что психоанализ — это наука? — способны посвятить всю свою жизнь искусству, которое никогда никто не увидит. Только представьте себе, что Челлини создает серебряный потир небесной красоты и прячет его в подвале. Или Мюслер создает из стекла вер­шину изящества, а потом разбивает его в уединении своей студии. Ужасно! Разве «наблюдение», думал Маршал, не есть то не указанное в меню, но тем не менее важное пи­тательное вещество, которое супервизорство предо­ставляет не совсем сформировавшемуся терапевту? Человеку необходимы годы подготовки, чтобы обрести способность творить без зрителей.

Так происходит и в жизни, раздумывал Маршал. Нет ничего хуже, чем жить скрытой от посторонних глаз жизнью. В своей психоаналитической практике он снова и снова замечал, что его пациентам его внимание необходи­мо, как воздух. В самом деле, потребность во внимании есть основной невоспетый фактор продолжительной тера­пии. Работая с пациентами над травмой утраты (и в этом он был согласен с наблюдениями Эрнеста, изложенными в его книге), он часто замечал, что они впадают в отчаяние, ли­шаясь зрителя: за их жизнью больше никто не наблюдает (если, конечно, они не верили в божество, которое на до­суге отслеживало каждое их действие).

Но постойте! — подумал Маршал. Неужели твор­цы психоанализа работают в одиночестве? Разве их па­циенты не есть их благодарные зрители? Нет, они не считаются. Пациент никогда не бывает достаточно беспристрастен. Он не способен заметить даже самые элегантные аналитические креативные решения! К то­му же пациенты жадные! Только посмотрите, с каким

166

аппетитом они обгладывают самые вкусные кусочки интерпретации, не бросив ни единого полного обожания взгляда на вместилище оной! А студенты и ученики? разве они не зритеуш? Лишь некоторые студенты доста­точно проницательны для того, чтобы уловить мас­терство психоаналитика. Обычно они не постигают сути интерпретации; позже, когда они уже ведут соб­ственную клиническую практику, месяцы, даже годы спустя что-то вспыхивает в их мозгу, и тогда внезапное озарение приносит им понимание, и дыхание перехваты­вает от изящества и величия искусства наставника.

Разумеется, это ожидает и Эрнеста. Придет вре­мя, когда придет и понимание, и благодарность. При­нуждая его сейчас идентифицироваться с агрессором, я экономлю ему, как минимум, год аналитической подго­товки.

Но он не торопился отпускать Эрнеста. Маршал соби­рался надолго оставить его при себе.

Вечером, проведя пять сеансов психоанализа, Маршал примчался домой, где его ждала лишь записка от Ширли, его жены, в которой она сообщала ему, что обед ждет его в холодильнике, а она ушла на выставку цветочных компо­зиций и вернется около семи. Как всегда, она оставила ему икебану: в длинном трубчатом керамическом сосуде пере­плетались серые, угловатые, голые, загнутые книзу ветви бересклета. Один край этого сплетения украшали две ли­лии на длинных стеблях, повернутые в разные стороны.

«Черт бы ее побрал, — подумал Маршал, оттолкнув композицию с такой силой, что она едва не упала со стола. — Я сегодня провел восемь сеансов с пациентами и одну су-первизорскую консультацию — это тысяча четыреста дол­ларов, — а она не может накормить меня обедом только потому, что ужасно занята этими своими дурацкими икеба­нами!» Гнев, правда, отступил, когда Маршал достал из холодильника пластиковые контейнеры с обедом: гаспаччо, источающий сногсшибательный аромат, яркий разноцвет­ный салат нисуаз с поперченным тунцом и фруктовый салат

167

из манго, белого винограда и папайи, заправленный восхи­тительным соусом. К контейнеру с гаспаччо Ширли при­крепила записку: «Эврика! Наконец-то! Найден рецепт, сжигающий калории: чем больше ты ешь, тем костлявее становишься. Две тарелки — только смотри, не исчезни совсем». Маршал улыбнулся. Но улыбка сразу завяла. Он вспомнил другую шутку с исчезновением, которую Ширли сыграла с ним пару дней назад.