Данил Аркадьевич Корецкий
| Вид материала | Документы |
- Корецкий Данил Аркадьевич. М. Эксмо-Пресс, 1998. 452с. (Черная кошка). Isbn 5-04-001057-5, 504.98kb.
- Ссср в. И. Корецкий, Ж. Г. Чернышева,, 236.29kb.
- П аломнические поездки, 119.6kb.
- Великая Отечественная война в произведениях живописи, 125.97kb.
- Командира, 9149.23kb.
- Заика Римма Ивановна-учитель английского языка. Аннотация. Цель: 1 Исследовать кони, 17.45kb.
- Пётр Аркадьевич Столыпин был человеком странной судьбы. Он не рвался к власти, но неожиданно, 341.82kb.
- Автор: Ирисбаев Александр Аркадьевич, 10 б класс, 34.44kb.
- Валерий Аркадьевич Конявский, 2011 пояснительная записка, 400.23kb.
- Наку Антон Аркадьевич москва 2007 таможенное право ес план лекций лекция, 60.6kb.
***Как и следовало ожидать, фонографическая экспертиза однозначно идентифицировала голос «дяди Курта» с голосом бывшего обвиняемого Кертиса Вульфа. – Молодец… твой отец! – завуалированно похвалил Евсеева Кормухин, откинувшись на спинку кресла и вроде бы доброжелательно улыбаясь. Вроде бы – потому что за сложенными в улыбку губами не было ни веселья, ни расположенности, ни доброжелательности. Просто жест, гримаса. Про совместный труд на субботнике он давно забыл. – Значит, змея ухватила себя за хвост… Дело закольцевал ось! У начальника отдела была манера говорить загадками и недомолвками. К тому же теперь он должен был уравновесить похвалу какой нибудь гадостью. – Только толку от этого никакого нет! Где мы теперь найдем твоего Вульфа? Окрыленный было, Евсеев съежился, будто получил на взлете камень из рогатки. – Не могу знать, товарищ полковник… – Не знаешь? Вот то то! А эту книжицу ты внимательно изучал, даже в отделе цитировал! А с какой целью? Кормухин поднял маленькую брошюрку, которую сознательный работяга Кутьков принес из «Интуриста» вместе с микрокассетой. Из брошюры торчали несколько закладок. – Гм… Да просто интересно было… – Да, действительно, очень интересно,– со значением произнес полковник и, открыв одну из закладок, прочел: Стремные ксивы мент облажал, Пасть лыбит на вытерки клёвые. Как член губами, клешней зажал Ксивенку с английским левою… В кабинете наступила зловещая тишина. – Так исказить классику – «Стихи о советском паспорте»! Вы что, это одобряете? – Никак нет… Евсеев вспомнил, что Кормухин начинал работать в Пятом, идеологическом управлении. Боролся с диссидентами, изымал запрещенную литературу. А сейчас, наверное, мысленно перенесся в те годы… – А тут имеются перлы и похлеще,– голос полковника налился гневом, а щеки покраснели. Пахан и шобла – это ж два братана Кому из них шестерить ты пошел бы? Мы говорим – шобла, Подразумеваем пахана, Мы говорим – пахан, Подразумеваем шоблу… Книжка смачно, как отыгравшая колода, шмякнулась о столешницу. – Вы знаете, что за такие стихи давали пять лет?! – угрожающе спросил Кормухин. Евсеев переступил с ноги на ногу. – Слышал, товарищ полковник. Только я их не писал и не издавал. Мне отдал заявитель, вместе с кассетой. А я передал на ваше усмотрение. Лицо начальника отдела принимало нормальный цвет. Он возвратился в реальное время и постепенно выпустил пар. – Передали. Но без осуждения… Ладно. А почему вы в таком виде? Вы, офицер контрразведки, в служебное время ходите в джинсах! – Виноват. Переоденусь. – И немедленно! На глупости не отвлекайся, не за это нам платят зарплату! Давай, копай дальше! Ищи вражеского пособника дядю Колю! – Есть, товарищ полковник! Разрешите выполнять? – Выполняйте! Евсеев четко повернулся через левое плечо и строевым шагом вышел из кабинета. ***В 72 м число москвичей составляло около 7 миллионов. Из них 45 процентов мужского пола – это 3 миллиона 350 тысяч человек. Где то миллиона полтора два, если брать по грубому – мужчины старше 30 ти, рожденные в предвоенные и военные годы. Имя Николай на тот период не было самым популярным, всего девятое место в списке употребляемости (потому что патриотичный советский народ любил своих героев, а Невский был все таки Александром, Донской – Дмитрием, а Сусанин – Иваном),– откуда логично вытекает, что не более двухсот тысяч москвичей в возрасте 30 50 лет носили это славное имя. Двенадцать процентов из них были неженаты – и Евсеев с большим облегчением отбрасывает в сторону 22 тысячи небритых похмельных индивидов. Остается 178 тысяч, не так уж и много… Но, чем ближе цель, тем тяжелей шагать. Владельцами карбюраторной «Волги» (впрочем, других «Волг» тогда и не было) являлись всего 9 тысяч 567 Николаев. Из них имели рожденную в законном браке дочь Марину в абитуриентском возрасте 17 20 лет – шестьсот двенадцать человек. Из них были женаты на Нинах Степановнах всего… Всего ноль человек. Ноль целых ноль десятых. Евсеев, полторы недели доивший по капле эту веселую статистику, сперва Даже не поверил. Он стал перепроверять отчеты, поступавшие к нему в отдел со всех административных округов столицы (поскольку сводная информация за тот период отсутствовала), потратил еще один день – и получил тот же результат. «Дядя Коля», счастливый обладатель «Волги», Маринин папа, Нин Степановнин муж и пособник ЦРУ, казалось бы, готовый материализоваться в прокуренном воздухе кабинета, напротив – постепенно растворялся среди мужского населения Москвы Может, «дядя Коля» был иногородним? Жил без прописки? Или неправильно сняли текст с кассеты? Не Коля, а – Толя? Не Марина, а – Алина? А может, вообще, «дядя Коля» – это всего лишь кличка, не имеющая ничего общего с настоящим именем? – Ну что ты, Евсеев, все сомневаешься! Буква «т» совсем другой зубец дает,– объяснила симпатичная и улыбчивая Ирочка из отдела фонографической экспертизы, показывая на экран монитора, где ползла, взбираясь на крутые вершины и проваливаясь в не менее крутые пропасти, яркая зеленая полоса.– «Т» – это глухарь, глухая согласная, а «к» – звонарь. О, смотри, смотри, как вверх рванул! Это ж звонарь. Он и в Африке звонарь, его только с другим звонарем спутать можно… Так что Коля он, Коля. Не сомневайся. Экспертом по богеме 70 х в списках Управления числился некий индивид на пенсии под псевдонимом Профессор. Это оказался старик с бумажной кожей и поросшей волосами бородавкой на подбородке, похожей на тонкий седой хвостик. Евсеев нашел его в спецсанатории в подмосковном Ерино. – Северин Краевский? – с удивлением переспросил Профессор.– А почему вы считаете, что это было так уж сложно? Да полно вам, я сам ходил на этот концерт, февраль семьдесят первого, если не ошибаюсь. Зал полный, да. Но никаких особых трудностей с билетами не припомню… – Разве? Молодой человек,– Профессор со значительным видом подергал себя за мочку уха,– запомните: совсем необязательно быть семи пядей во лбу, чтобы выбить два места в партере. Это чепуха. Мне Олежка Даль билет принес, прямо домой, пришел и отдал: вот, говорит, тебе билет, отдохни, развейся. Кто то из его компании откололся от мероприятия, кто то из филармонистов, Женик, кажется… – Какой Женик? – спросил Евсеев. Бывший эксперт по богеме с подозрением посмотрел на него: – Мартынов. Евгений. Композитор. Певец. Вы разве не слышали? – Слышал,– соврал Евсеев, чтобы не оказаться на обочине разговора.– Конечно, слышал. – А вот после концерта Ежи, директор «Червоных гитар», давал обед в «России». Они возили с собой итальянского повара! Ого! Спецсанаторий, как и Профессор, уже давно пережил свои лучшие времена. Они беседовали в вестибюле – вылинявшие обои, желтые протечки на потолке, истоптанные выцветшие ковры, отчетливый запах кухни… Но если бы не особые заслуги эксперта по богеме, то он бы не попал и сюда. Эксперт выглядит гораздо старше своих шестидесяти трех, сказывается невоздержанный образ жизни в бурной молодости. А его растянутый спортивный костюм, наверное был очень модным как раз в семьдесят втором году. Похоже, что в химчистку его не отдавали ни разу. Профессор откинулся в протертом кожаном кресле и мечтательно улыбнулся. – Мне даже трудно объяснить вам, современному молодому человеку, насколько это было тогда… Он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово. – Шик. Это был настоящий шик. А Дмитрий Палыч в тот вечер впервые открыто появился с Софочкой, и Софочка тогда… М м. Впрочем, ладно. Профессор с сожалением вернулся на землю. – И вот туда действительно было трудно попасть. Очень трудно. И когда Ободзинский играл Марка Волана в актовом Центральной музшколы – тоже было трудно. И когда приезжала из Риги Аушра Позняк с «Четырьмя Валетами»… А это все… Краевский, песни, пляски… Хм… Он подергал ртом, давая понять, насколько это несерьезно. – А концерт памяти Вертинского? – спросил Евсеев.– А программа фильмов Каннского фестиваля? Как можно было попасть туда? Профессор прокашлялся и соединил перед собой пальцы обеих рук, словно настоящий профессор, собирающийся изложить перед студентами основные постулаты своего учения: – Ну, что касаемо Вертинского, то я лично организовал два таких концерта,– скромно заметил он.– По формату это были не совсем чтобы «квартирники», а, как мы называли,– «культурники», площадки на 200 300 человек в заводских ДК, и попасть туда могли… Ну, сами представьте: триста человек на семь миллионов москвичей! Это избранные. Случайных людей там не было. Ленком, Таганка, Щука, профессура МГУ, питерский андеграунд, круг моих личных знакомых, а также необходимый набор знаковых личностей… Влади, Тарковский, Окуджава… – Но ведь билеты какие то были? Контрамарки? Пригласительные? – Были. Ну да,– произнес старик неуверенно и тут же повторил, уже тверже и даже немного обиженно: – Были. Конечно, были! Я сам их заказывал в этой… Где многотиражки печатали. В «Красной Звезде». – Один человек приобрел два таких билета на концерт Вертинского,– сказал Евсеев. Что то в поведении старика заставляло его говорить громче, чем обычно. Казалось, до Профессора не все доходит. – Его звали «дядя Коля». Судя по всему, личность в ваших кругах известная: светский лев, любимец богемы. Дядя Коля. Не слышали о таком? Профессор задумался. – Львов, тигров всяких и прочих «любимцев публики» у нас всегда было навалом. В богеме каждый мнит себя гением и исключительной личностью. Куда ни плюнь – попадешь в великого артиста. Естественно, непризнанного… Вот, помню, Ванек Ивантеев… – Коля. Дядя Коля. У него была «Волга», дача в Подмосковье… – Коля Николай… Губенко. Архипов. Певзнер. Рубцов. Нет, Рубцова уже не было. Караченцов… Впрочем, тоже нет, он совсем мальчишка тогда был, какой тебе «дядя». Черкасов. Кулаков. Райсман… А почему именно «дядя»? – неожиданно переспросил он.– Дядя, хм… У каждого были свои позывные, очень несложные, интуитивные, и как правило, уменьшительные: Вовик, Павлик, Колька. Тогда еще пошла мода называть по первым буквам, своего рода аббревиатура: Юрий Васильевич – Ювэ, Геннадий Борисович – Гэбэ, Николай Демьянович – Эндэ. Очень красиво звучало, поэтично… А вот «дядями» тогда никого не называли, это уже после мультфильма про Простоквашино волна пошла. Профессор развел пальцы и спрятал руки в карманы халата. – Не помню. Никакого дядю Колю Николая не помню. – Возможно, его не звали Николаем,– сказал Евсеев.– «Дядя Коля» – только кличка. Псевдоним. Но так просто клички не дают! – неожиданно возмутился Профессор.– С какой это стати Петра Петровича станут величать, скажем, «дядей Захаром»? Цитата где? Цитаты нет! К чему тогда привязать вашего «дядю Колю», скажите на милость? Вот «Дядя Степа», например,– высокий худой человек, это всем понятно. «Дядя Ваня» еще куда ни шло… Мягкий, доверчивый, недалекий. Ну или: «Скажи ка, дядя»… Скажика Дядя. Хм. Нормальная кликуха. И, главное, это все хоть как то объяснимо, имеется ссылка на известный образ. А вот откуда мог взяться «дядя Коля», я не знаю. Не слышал о таком. Впрочем… Профессор задумался. – Может, он сантехником работал? «Сантехник дядя Коля» – тоже звучит, а? Как вы полагаете? – Навряд ли,– сказал Евсеев.– А кого вы вспомните вот так, навскидку? Из того круга, что был в центре всей московской богемы? Эксперт пенсионер пожевал губами и сделал жест, как будто моет руки. – Ну, это пожалуйста… Хотя круг тот был очень очень широким… – И все же… Мытье рук закончилось, теперь сухие ладошки энергично терлись одна о другую, будто пытались добыть огонь таким архаичным способом. – Ну, Ниночка Архипова из Ленкома, звезда «Трех дней в Ялте»… Профессор загнул желтый пергаментный мизинец. – Красавица, а фигура… Она бывала на всех вечеринках, вокруг нее постоянно кружились поклонники, и непростые, доложу я вам, очень непростые… Складки и морщины на лице старика немного разгладились, плоские бесцветные глаза на миг обрели голубизну и глубину, будто включили давно погасшую пыльную лампочку. Евсеев удивился. Неужели приятные воспоминания способны омолаживать? – Или Барский Валерий Петрович,– второй палец клубочком свернулся рядом с первым. – Он был далек от артистической среды. Крупный руководитель, заместитель начальника Мосгорторга, но большой поклонник муз! Меценат, покровитель молодых актрисочек, балерин, певиц… Устраивал шикарные вечеринки, накрывал такие столы… Потом проходил по торговому делу, но повезло, остался в стороне… Профессор быстро осмотрелся и понизил голос. – Хотя, между нами говоря, я передавал на него информацию: огромные расходы – рестораны, драгоценности, ванны из шампанского… Откуда средства? Но его не тронули… Может, не доказали, а может, решили, что свидетелем он полезней… Ведь тогда два смертных приговора вынесли… Евсеев приуныл. Он устал. Сколько еще таких встреч ему предстоит? Что могут вспомнить люди, которых он разыщет? Отец учил: никогда не сдаваться. Он, как всегда, прав. Не сдаться – гораздо труднее, чем выучить за три месяца английский. «Что это мне пришло в голову? – подумал он.– При чем тут английский?» И тут же понял: мимо них с Профессором по вытертому ковру продефилировали два пожилых джентльмена в халатах, бойко чирикая по английски. Юра проводил их взглядом. – Санька с Пашкой, нелегалы,– пояснил Профессор.– Держатся на расстоянии, считают себя «белой костью». А что особенного: всю жизнь в капстранах прожили, в просторных квартирах, обеспеченно, да с красивыми шмотками и хорошей едой. Попробовали бы здесь покрутиться – то достань, да это вырви, тогда бы знали почем фунт лиха… А когда сидишь на пенсии, так и вообще зубы на полке приходится держать… – А знаете что,– оживился Юра.– Я жутко проголодался… Профессор понял его неверно: – У нас скоро обед, я договорюсь в столовой! – Да нет, я не к тому! У вас тут нет поблизости какого нибудь ресторана? – Как нет? А где же эта шобла бесится по вечерам? – вопросом на вопрос ответил Профессор. Вероятно, он имел в виду Сеньку с Пашкой.– На станции, тут два шага. Они там и с дамами знакомятся. Мальчишки – одному пятьдесят семь, другому пятьдесят пять… – С дамами мы знакомиться не будем,– неожиданно солидно и очень серьезно сказал Евсеев.– Я вас приглашаю пообедать. Посидим. Выпьем. Вы что предпочитаете? – Коньяк! – выпалил Профессор, еще не веря в такой неожиданный поворот. – Вот и отлично! – согласился Юра.– И вы мне расскажете про те свои тусовки. Я ведь, если честно, никого из них не знаю: ни Олежку Даля, ни Жеку Мартынова, ни… – Тогда я бегу и переодеваюсь,– старый агент с неожиданной живостью вскочил на ноги. . Действительно, от ворот санатория до двухэтажного, обитого сайдингом здания с неоновой вывеской «Каштан» было не более пятисот метров. В цивильных кремовых брюках и легкой белой «шведке» Профессор преобразился: помолодел, вернул осанку прошлых лет и уверенные манеры. Обслуживание в «Каштане» приближалось к столичному, ассортимент и цены – тоже, поэтому зал был почти пустым. Евсеев не скупился и сделал хороший заказ. Профессор был искренне растроган. – Я сто лет не ел заливную осетрину,– доверительно поведал агент.– А креветки вообще никогда не пробовал. В семидесятые в ресторанах часто бывал: и с куратором встречались в «Пекине» или «Минске», и по заданиям приходилось – «Прага», «Арагви»… Тогда на оперативные расходы выделяли три рубля в час на человека. Пришел с объектом, два часа посидели, можно двенадцать рублей потратить. А это и салат, и горячее, и бутылочка водочки, и кофе с пирожными. Можно было написать в отчете, что три часа сидели, тогда восемнадцать рубликов списываешь – тут уже и коньячок, и икорка, и шампанское… Эх, было время! Профессор махнул рукой и поднял рюмку с «московским» коньяком. – За ваше здоровье! Вы человек молодой, у вас все получится! Он залпом выпил. – Давно я не испытывал такого подъема… Я… Я вообще… Я благодарен вам. Спасибо! Спасибо… – Я рад. Честное слово,– искренне ответил Юра.– Но надо решить серьезный вопрос… – Какой? – встрепенулся Профессор, отодвигая пустую тарелку. – Что будем брать на десерт? Они расхохотались оба, одновременно. Профессор промокнул салфеткой выступившие от смеха слезы, покрутил головой и сказал: – Вы знаете, когда мне утром позвонили из Управления и сообщили о том, что вы приедете… Вы знаете, я… Я так… Он снова приложил салфетку к глазам. Но то были уже другие слезы. Юра растерялся. Профессор быстро скомкал салфетку и зажал ее в кулаке. – Я хочу что нибудь со взбитыми сливками,– сказал он.– И два эклера с собой. – Пять с собой,– предложил Юра.– Их красиво упакуют в коробку. – Может быть, и пять,– ответил Профессор.– Потому что я, кажется, придумал, как вам помочь. Его пергаментное лицо помолодело, он озорно подмигнул Юре: – Вы думаете, я вот так ел деликатесы – и все? Я – думал! Юра Евсеев не удержался и пристукнул ладонью по столу от восторга. Значит, с рестораном он попал в точку! Уловил движение души, потрафил ему – и человек раскрылся! Все как учит оперативная психология… – Да, Юрий Петрович. Зачем вам мои тусовки? Я дружил только с артистами… художниками, очень тесный круг, клан, можно сказать. А были люди, которые шныряли везде: среди тех и среди этих. Их не любили,– Профессор потряс седой головой.– Их боялись. Иных уже нет. Многие уехали, когда это стало возможным. Но один – точно тут. Генандр! Юра не понял. – Как?! – Страшная кликуха, верно? Она состоит из первых слогов имени и отчества, я вам уже говорил: Геннадий… Андреевич… После каждого слова Профессор делал многозначительную паузу, словно конферансье на детском новогоднем вечере, когда детишкам предстоит угадать сказочный персонаж, который начинается на «дед», а заканчивается на «мороз». – Геннадий Андреевич… Полосухин! Профессор с победным видом посмотрел на Юру. – Полосухин! Художник. Тогда ему было… самое большое двадцать два. Этакий… жиголо нарасхват. Проститут. Юра покачал головой. – Ну а как еще сказать? – удивился Профессор.– Именно проститут. Вынюхивал и знал все тайное, знал, у кого сколько паспортов, сколько хат, кто где башляет и сколько имеет… И где прячет. Генандр, Юрий Петрович. Вот кто вам нужен. – Спасибо, Иван Семенович, вы мне очень помогли,– Евсеев, как опытный комитетчик закончил разговор магической формулой благодарного дружелюбия.– Вот моя визитная карточка, если еще что то вспомнится, не сочтите за труд позвонить… Принимая картонный прямоугольник, Профессор неожиданно ухватил Евсеева за руку и придержал. Желтые высохшие пальцы неожиданно оказались горячими. – Я не боюсь труда,– осмотревшись в очередной раз, зашептал он.– И я вполне могу продолжать конфиденциальное сотрудничество! Конечно, возможности у меня уже не те, но в таком деле главное желание… И опыт! Например, я бы мог работать в санаториях, где отдыхают VIP персоны, разрабатывать лиц, допущенных к государственным секретам… Могу содержать конспиративную квартиру… Скажите своему руководству – я готов выполнить любое задание! Вы скажете? Обещайте мне! Контрразведчик мягко высвободился. – Конечно скажу, Иван Семенович. Обязательно. Даже не сомневайтесь. Только… Евсеев осекся, но это насторожило собеседника. – Что «только»? Что?! Черты лица бывшего агента разгладились еще больше, чем при воспоминании о прелестях Ниночки Архиповой, и глаза зажглись ярче, как будто со старой лампочки вытерли пыль. – Зачем это вам? Вы прожили насыщенную жизнь, достигли почтенного возраста, самое время расслабиться и отдыхать, тем более что Контора о вас заботится… Иван Семенович, подписавший тысячи донесений псевдонимом «Профессор», прижал руки к груди, как будто собрался молиться. – Я привык, мне нужен азарт, адреналин в крови! И потом, бывший сотрудник – это одно, а действующий – совсем другое… Премии – месячные, квартальные, годовые, да и продукты всегда подкидывали. Да и в ресторан, опять же, попадешь, вот как сейчас. Разве это лишнее? – Нет, конечно,– кивнул Евсеев.– Я обязательно передам все начальнику отдела. До свидания. – До скорого свидания,– с надеждой в голосе сказал Профессор. |