Ocr&spellcheck: Reliquarium by

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   ...   45

всю детскую грязь, все слюни и взгляды.

Плыла она долго, и солнце меж тем медленно опускалось в

воду.

А потом стемнело и наступила непроглядная тьма, не было

ни луны, ни звезд, и Тамина старалась все время держаться

одного направления.


28


Куда, впрочем, она мечтала вернуться? В Прагу? Она уже

совсем забыла о ней. В маленький городок на западе Европы?

Нет. Она хотела просто убежать. Значит ли это, что она

хотела умереть? Нет, нет, вовсе нет. Напротив, ей ужасно

хотелось жить.

И все-таки она должна была представлять себе мир, в

котором хотела жить!

Нет, она не представляла его. Все, что осталось у нее,

- это огромная жажда жизни и ее тело. Эти две вещи, и больше

ничего. Она хотела унести их с острова, чтобы сохранить.

Свое тело и эту жажду жить.


29


Потом стало светать. Она напрягла зрение в надежде

увидеть впереди берег.

Но впереди не было ничего, одна вода. Она оглянулась.

Неподалеку, в каких-нибудь ста метрах, а то и меньше, был

берег зеленого острова.

Неужто она плавала целую ночь на одном месте? Ее

охватило отчаяние, она почувствовала, как с потерей надежды

обмякли ее руки и ноги и какой нестерпимо холодной стала

вода. Закрыв глаза, она все-таки продолжала плыть. Она уже

не надеялась достичь противоположного берега, сейчас она

думала лишь о своей смерти, мечтая умереть где-то посреди

водяной шири, в отдалении от всех и вся, одна, только с

рыбами. Глаза закрывались, и, возможно, на какое-то время

она задремала, потому что вдруг, почувствовав в легких воду,

закашлялась, стала задыхаться и тут, посреди этого кашля,

услыхала детские голоса.

Шлепая руками, чтобы удержаться на воде, и не

переставая кашлять, она огляделась. Неподалеку от нее плыла

лодка, а в ней - дети. Они кричали. Поняв, что она увидела

их, притихли. Не спуская с нее глаз, стали подплывать к ней.

Она заметила, как безмерно они взволнованы.

Она испугалась, что дети захотят спасти ее и ей

придется снова играть с ними. Она почувствовала, как теряет

сознание и как немеют конечности.

Лодка вплотную приблизилась к Тамине, и пять детских

лиц жадно склонились над ней.

Она отчаянно закачала головой, словно хотела сказать

им: дайте мне умереть, не спасайте меня.

Но страх ее был напрасен. Дети вовсе не двигались,

никто не подал ей ни весла, ни руки, никто и не собирался ее

спасать. Они лишь раскрытыми, жадными глазами наблюдали за

ней. Один мальчик управлял веслом так, чтобы лодка все время

оставалась на близком от нее расстоянии.

Она снова заглотнула воду в легкие, закашлялась,

зашлепала вокруг руками, чувствуя, что уже не держится на

поверхности. Ноги все больше тяжелели. Они, точно гири,

тянули ее вниз.

Голова ушла под воду. Еще раз-другой резкими движениями

она поднялась над поверхностью и всякий раз видела лодку и

детские глаза, устремленные на нее.

Потом она исчезла под водной гладью.


Седьмая часть


Граница


1


Во время любовного акта его больше всего привлекали

лица женщин. Тела своими движениями словно раскручивали

большой киноролик, отражая на лицах, как на телевизионном

экране, захватывающий фильм, полный смятения, ожидания,

взрывов, боли, крика, умиления и злости. Только лицо Ядвиги

было экраном погасшим, и Ян, впиваясь в нее глазами,

мучительно задавался вопросами, на которые не находил

ответа: ей скучно с ним? Она утомлена? Их близость неприятна

ей? Она привыкла к лучшим любовникам? Или под недвижной

поверхностью ее лица скрываются ощущения, о которых Ян не

имеет понятия?

Разумеется, он мог спросить ее об этом. Но с ними

происходила удивительная история. Всегда разговорчивые и

искренние друг с другом, они теряли дар речи в минуты, когда

их обнаженные тела сливались в объятии.

Он никогда достаточно внятно не мог объяснить себе это

безмолвие. Возможно, это случалось потому, что в их

неэротическом общении Ядвига всегда проявляла большую

активность, чем он. Хотя была и моложе его, она, несомненно,

за свою жизнь произнесла по крайней мере в три раза больше

слов, чем он, и раздала в десять раз больше наставлений и

советов, так что казалась ему доброй, умной матерью, взявшей

его за руку, чтобы повести по жизни.

Он часто представлял себе, что было бы, если бы посреди

любовной близости он вдохнул ей в ухо несколько непристойных

слов. Но даже в его воображении эта попытка не имела успеха.

Не иначе, как на ее лице появилась бы легкая улыбка

неодобрения и снисходительного понимания, улыбка матери,

наблюдающей за сыночком, ворующим в кладовке запретное

печенье.

Или он представлял себе, что было бы, шепни он ей самые

банальные слова: "Тебе это нравится?" С другими женщинами

этот простой вопрос всегда звучал непристойно. Называя

любовный акт деликатным словечком это, он тотчас возбуждал

желание других слов, в которых плотская любовь отражалась

бы, как в игре зеркал. Но ему казалось, что ответ Ядвиги он

знает наперед: конечно, мне это нравится, терпеливо

объясняла бы она ему. Думаешь, я добровольно делала бы то,

что мне не нравится? Будь логичен, Ян.

Итак, он не говорил ей непристойных слов, даже не

спрашивал, нравится ли ей это, а молчал, в то время как их

тела двигались мощно и долго, раскручивая пустой киноролик.

Ему часто, конечно, приходила мысль, что он сам повинен

в безмолвии их ночей. Он создал для себя карикатурный образ

Ядвиги-любовницы, который стоит сейчас между ними и лишает

возможности добраться до настоящей Ядвиги, до ее органов

чувств и тайников ее похоти. Но как бы то ни было, после

каждой такой безмолвной ночи он обещал себе оборвать их

телесную близость. Он дорожит Ядвигой, как умной, верной,

единственной подругой, а вовсе не как любовницей. Однако

трудно было отделить любовницу от подруги. Всякий раз,

встречаясь, они сидели вдвоем до поздней ночи. Ядвига пила,

говорила, поучала, и, когда Ян уже смертельно уставал, она

внезапно умолкала, и на ее лице появлялась счастливая,

умиротворенная улыбка. Тогда Ян, словно движимый каким-то

неодолимым внушением, касался ее груди, и она вставала и

начинала раздеваться.

Почему она ищет близости со мной? - много раз задавался

он вопросом и не находил ответа. Он знал одно: их безмолвное

соитие столь же неизбежно, сколь неизбежна для гражданина

стойка "смирно" при звуках национального гимна, хотя это

наверняка не приносит удовольствия ни гражданину, ни его

отечеству.


2


За последние двести лет черный дрозд покинул леса и

стал городской птицей. Прежде всего - уже в конце

восемнадцатого века - в Великобритании, несколькими

десятилетиями позже в Париже и Рурской области. На

протяжении девятнадцатого века он завоевывал один за другим

города Европы. В Вене и Праге он поселился около 1900 года,

а потом двинулся дальше на восток: в Будапешт, Белград,

Стамбул.

С точки зрения земного шара вторжение черного дрозда в

человеческий мир, без сомнения, гораздо важнее вторжения

испанцев в Южную Америку или возвращения евреев в Палестину.

Изменение соотношения между отдельными видами живых существ

(рыбами, птицами, людьми, растениями) суть изменение более

высокого порядка, чем изменение соотношения между отдельными

группами одного и того же вида. Была ли населена Чехия

кельтами или славянами, захвачена ли Бессарабия румынами или

русскими - земному шару решительно все равно. Но если черный

дрозд предал свою природу, чтобы уйти за человеком в его

искусственный, противоестественный мир, в структуре планеты

что-то явно изменилось.

Однако несмотря на это, никому и в голову не придет

воспринимать последние два столетия как историю вторжения

черного дрозда в людские города. Мы все в плену застывшего

взгляда на то, что есть важное, а что - незначительное, мы с

тревогой приглядываемся к этому важному, в то время как

незначительное тайком, за нашей спиной, ведет свою герилью,

которая в конце концов незаметно изменит мир и нас,

неподготовленных, застигнет врасплох.

Если бы кто-то взялся писать биографию Яна, он

подытожил бы период, о котором мы говорим, примерно так:

связь с Ядвигой означала для сорокапятилетнего Яна новый

жизненный этап. Он покончил с пустым, рассеянным образом

жизни и решил покинуть город на западе Европы, чтобы за

океаном со свежими силами отдаться серьезной работе, в

которой преуспеет впоследствии, и так далее и тому подобное.

Но пусть воображаемый биограф Яна объяснит нам, почему

именно в этот период любимой его книгой стал старый античный

роман "Дафнис и Хлоя"! Любовь двух молодых существ, еще

почти детей, не знающих, что такое физическая любовь. В шум

моря врывается блеяние барана и под ветвями оливкового

дерева овца щиплет траву. А эти двое лежат рядом, нагие и

преисполненные бесконечного и неясного желания. Тесно

прижавшись друг к другу, они сплетаются в объятии. И

остаются так долго-долго, ибо не ведают, что делать дальше.

Они думают, что это чистое объятие и есть цель любовной

радости. Они возбуждены, их сердца барабанят, но им

неведомо, что такое отдаваться любви.

Да, именно этим отрывком Ян очарован.


3


Актриса Гана сидела, скрестив под собою ноги подобно

Будде, статуэтки которого продаются во всех антикварных

магазинах мира. Она без умолку говорила и при этом смотрела

на свой палец, медленно скользивший взад и вперед по краю

круглого столика, что стоял перед тахтой.

Это был не безотчетный жест нервных людей, привыкших

постукивать ногой или почесывать в волосах. Жест был

осознанным и продуманным, грациозным и плавным, призванным

описать магический круг, внутри которого она могла бы

сосредоточиться на самой себе, а остальные - на ней.

Она увлеченно смотрела на движение своего пальца и лишь

временами поднимала глаза на Яна, сидевшего напротив. Она

рассказывала ему, какое пережила нервное потрясение, узнав,

что сын, живущий в другом городе у ее бывшего мужа, убежал

из дому и несколько дней не возвращался. Отец сына был так

жесток, что позвонил ей за полчаса до спектакля. У актрисы

Ганы повысилась температура, разболелась голова и начался

насморк. "Я даже сморкаться не могла - так болел нос! -

сказала она, уставив на Яна свои большие, красивые глаза. -

Он был, точно цветная капуста!" Она улыбалась улыбкой

женщины, знающей, что даже ее покрасневший от насморка нос

не лишен очарования. Она жила со своей персоной в образцовой

гармонии. Любила свой нос и любила даже свою смелость,

называвшую насморк насморком, а нос - цветной капустой. Так

своеобычная красота багрового носа дополнялась смелостью

духа, а кругообразное движение пальца соединяло оба

очарования своей магической дугой в неделимое целое ее

личности.

- Меня беспокоила повышенная температура. Но знаете,

что сказал мне мой врач? Единственный мой вам совет, Гана:

не мерьте температуру! Гана долго смеялась шутке своего

доктора, а потом сказала: - Знаете, с кем я познакомилась? С

Пассером!

Пассер был старинным другом Яна. Ян видел его несколько

месяцев тому назад. Пассеру как раз предстояло идти на

операцию. Все знали, что у него рак, и лишь Пассер, полный

невероятной жизнестойкости и доверчивости, верил сказкам

врачей. Однако операция, которая ждала его, в любом случае

была чрезвычайно тяжелой, и Пассер, оставшись с Яном

наедине, сказал: "После этой операции я уже не буду

мужчиной, понимаешь? Моя мужская жизнь кончилась!" - Я

встретила его на прошлой неделе у Клевисов на даче, -

продолжала Гана. - Прекрасный человек! Моложе всех нас. Я

обожаю его!

Ян должен был бы порадоваться, узнав, что красивая

актриса обожает его друга, но это не произвело на него

впечатления, поскольку Пассера обожали все. На

иррациональной бирже общественной популярности в последние

годы его акции высоко поднялись. Стало почти неизбежным

ритуалом посреди рассеянной болтовни на ужинах произносить

несколько восторженных фраз о Пассере.

- Вы же знаете эти прекрасные леса вокруг дачи

Клевисов! Там растут грибы, а я обожаю ходить по грибы! Я

спросила, кто хочет пойти со мной по грибы? Никто не

откликнулся, и только Пассер сказал, что пойдет со мной! Вы

можете представит себе: Пассер - больной человек! Нет,

право, он моложе всех!

Она посмотрела на свой палец, ни на мгновение не

прекращавший скольжения по краю круглого столика, и сказала:

- И вот мы с Пассером пошли искать грибы. Это было

восхитительно! Мы бродили по лесу. Потом наткнулись на

маленький кабачок. Маленький грязный деревенский кабачок. Я

обожаю такие. В таком кабачке положено пить дешевое красное

вино, какое пьют каменщики. Пассер был прекрасен. Я обожаю

этого человека!


4


Во времена, о которых идет речь, летние пляжи Западной

Европы были полны женщин, не носивших бюстгальтеров, и

население делилось на приверженцев и противников обнаженных

грудей. Семья Клевисов - отец, мать и четырнадцатилетняя

дочь - сидела у телевизора и следила за дискутирующими,

которые представляли все идейные течения эпохи и выдвигали

аргументы за и против бюстгальтеров. Психоаналитик с пеной у

рта защищал обнаженные груди и говорил о либерализации

нравов, освобождающей нас от всесилия эротических фантазмов.

Марксист не высказался относительно бюстгальтера (среди

членов коммунистической партии были пуритане и либертены, и

противопоставлять одних другим представлялось политически

неуместным) и ловко повернул дискуссию к принципиальнейшей

проблеме ханжеской морали обреченного на гибель буржуазного

общества. Представитель христианской идеи чувствовал себя

обязанным защищать бюстгальтер, но делал это очень робко,

ибо даже он не смог избежать вездесущего духа времени;

единственный аргумент, который он нашел в защиту

бюстгальтера, касался невинности детей: ее-то мы все обязаны

уважать и охранять. Но его тотчас атаковала энергичная

женщина, заявившая, что необходимо покончить с лицемерным

запретом наготы уже в детском возрасте, и посоветовала

родителям ходить дома голыми.

Ян пришел к Клевисам, когда дикторша объявила, что

дебаты окончены, однако возбуждение еще долго царило в

квартире. Все Клевисы были людьми продвинутыми и потому

отвергали бюстгальтер. Великолепный жест, которым миллионы

женщин, словно по команде, далеко отбрасывают этот постыдный

предмет, символизировал для них человечество, стряхивающее с

себя узы рабства. Женщины без бюстгальтеров шагали по

квартире Клевисов, как незримый батальон освободительниц.

Как я сказал, Клевисы были людьми продвинутыми и

придерживались прогрессивных взглядов. Существует немало

разновидностей прогрессивных взглядов, и Клевисы всегда

отстаивали наилучший из них. Наилучший же из возможных

прогрессивных взглядов - это тот, что содержит в себе

достаточную дозу провокационности, чтобы его приверженец мог

гордиться своей оригинальностью, но в то же время

притягивает и такое множество сторонников, что риск одинокой

исключительности сразу предотвращается громким одобрением

торжествующего большинства. Если бы Клевисы, к примеру, были

не то что против бюстгальтера, а против одежды вообще и

утверждали, что люди должны ходить по городским улицам

голыми, они также отстаивали бы прогрессивный взгляд, хотя

далеко не самый лучший из возможных. Своей утрированностью

этот взгляд стал бы обременительным, потребовал бы излишнего

количества энергии для своей защиты (в то время как

наилучший из возможных прогрессивных взглядов защищает себя

сам), и его сторонники никогда не дождались бы удовольствия

увидеть, что их абсолютно нонконформистская позиция внезапно

оказывается позицией всех.

Слушая, как они мечут громы и молнии против

бюстгальтера, Ян вспомнил о маленьком деревянном предмете,

так называемом уровне, который его дед-каменщик прикладывал

на верхнюю плоскость растущей стены. Посередине уровня в

стеклянной трубочке была вода с воздушным пузырьком,

положение которого указывало на горизонтальность кирпичной

кладки. Семью Клевисов можно было использовать как подобный

интеллектуальный инструмент. Приложенный к какому-либо

взгляду он безошибочно указывал, идет ли речь о наилучшем из

возможных прогрессивных взглядов или нет.

Когда Клевисы наперебой пересказали Яну всю дискуссию,

за минуту до этого развернувшуюся на телевидении, отец

семейства, наклонившись к Яну, сказал шутливым тоном: - Ты

не находишь, что для красивых грудей эту реформу можно было

бы принять не задумываясь, а?

Почему Клевис сформулировал свою мысль именно таким

образом? Образцовый хозяин, он всегда старался построить

фразу так, чтобы она устраивала всех присутствующих. И

поскольку за Яном закрепилась репутация любителя женщин,

Клевис сформулировал свое одобрение обнаженной груди не в

его истинном и глубоком смысле, как этическое восхищение по

поводу освобождения из тысячелетнего рабства, а в виде

компромисса (с учетом предполагаемых наклонностей Яна и

против собственного убеждения), как эстетическую радость,

вызванную прелестью груди.

Стремясь при этом быть точным и дипломатично

осторожным, он не осмелился сказать прямо, что уродливая

грудь должна оставаться прикрытой. Но эта бесспорно

неприемлемая мысль, пусть и невысказанная, слишком явно,

однако, вытекала из фразы высказанной, став легкой добычей

четырнадцатилетней дочери.

- А ваши животы? Как же ваши животы, с которыми вы

вечно без всякого стыда прогуливаетесь по пляжам?

Мамаша Клевис, рассмеявшись, похлопала дочери: - Браво!

Папаша Клевис присоединился к аплодисментам жены,

тотчас поняв, что дочь права и что он снова стал жертвой

своего незадачливого стремления к компромиссу, в коем жена и

дочь постоянно его упрекали. Однако он был человеком столь

глубоко мирным, что и свои умеренные взгляды отстаивал

весьма умеренно и незамедлительно соглашался со своим более

радикальным ребенком. Впрочем, вменяемая ему в вину фраза

содержала не его собственную мысль, а всего лишь

предполагаемую точку зрения Яна, и потому он мог стать на

сторону дочери с радостью, без колебаний, с отцовским

удовлетворением.

Дочь, вдохновленная аплодисментами родителей,

продолжала: - Не думаете ли вы, что мы снимаем бюстгальтеры

для вашего удовольствия? Мы делаем это ради себя, потому что

нам это нравится, потому что так нам приятнее, потому что

так наше тело ближе к солнцу! Вы не способны смотреть на нас

иначе как на сексуальные объекты!

Мать и отец Клевисы опять зааплодировали. Только на

этот раз в их "браво" примешивался несколько иной оттенок.

Фраза их дочери при всей своей правдивости в известной мере

не соответствовала ее четырнадцатилетнему возрасту. Это было

все равно, как если бы восьмилетний мальчик заявил: "Когда

придут бандиты, маму я защищу!" И в таком случае родители

аплодируют, ибо фраза сына, несомненно, заслуживает похвалы.

Но поскольку эта фраза одновременно свидетельствует и о его