Geum.ru

Г. Ф. Лавкрафт Электрический палач Тому, кто никогда в жизни не испытал страха быть подвергнутым казни, мой рассказ

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   37

прилетело со звезд. Но у вас не получится, как у него. А если получится,

помилует ли вас Тот, чье имя нельзя называть? Он ждет снаружи и полон сил, как

будто Его послали обратно только вчера. Для этих вещей нет такого понятия, как

время. И такого, как пространство, тоже нет. Я бедная женщина, я старая женщина,

я недолго пробуду на земле, но я вам говорю: я вижу Их тени вокруг вас, где вы

сидите. Они порхают и парят вокруг. И ждут. Не вздумайте выходить и кричать

среди холмов.

Дюарт слушал с возрастающим беспокойством. У него по спине поползли мурашки.

Сама старуха, обстановка, звук ее голоса - все было жутким. Несмотря на то, что

он находился в стенах этого старого дома, Дюарт почувствовал давящее и зловещее

вторжение тьмы и нависающей над ним ужасной тайны холмов, увенчанных камнями. У

него появилась жуткая и непонятная уверенность в том, что нечто смотрит на него,

как если бы старики из Данвича следовали за ним вместе с огромной молчаливой

компанией за их спинами, подслушивая разговор. Вдруг комната показалась ему

наполненной живыми существами, и в мгновение, когда Дюарт попал в ловушку своего

воображения, голос старухи вновь сменился ужасным старческим хихиканьем.

Он резко встал.

Чувство отвращения, которое он испытывал, видимо, передалось старой карге. Ее

хихиканье сразу оборвалось, а голос зазвучал подобострастно и жалобно:

- Не делайте мне вреда, хозяин. Я старая женщина, и мне недолго осталось жить на

этой земле.

Столь явное свидетельство того, что его боятся, странно позабавило и

одновременно встревожило Дюарта; он не привык к раболепию, и это подобострастное

отношение несло в себе что-то тошнотворно-пугающее, чуждое его натуре. Он знал,

что причиной тому не страх перед ним, а легенды о старом Илии, и это было

вдвойне отвратительно.

- Где я могу найти миссис Джайлз? - коротко спросил он.

- На другом конце Данвича. Она живет одна с сыном. Говорят, что он немножко

тронутый.

Не успел он ступить на крыльцо, как опять услышал за спиной мерзкое хихиканье

миссис Бишоп. Преодолевая отвращение, он остановился и прислушался. Хихиканье

постепенно уступило место бормотанию, но, к величайшему удивлению Дюарта, старая

карга говорила не на английском, а на каком-то гортанном языке, звучавшем

безмерно пугающе в заросшей долине среди холмов. Он слушал, несколько оробев, но

с возрастающим любопытством, стараясь запомнить то, что бормотала старуха. Он

примерно определил, что эти звуки являлись сочетанием хрюкающих слогов и

придыхательных согласных, - это было ни на что не похоже. Он даже попытался

записать их на обратной стороне конверта, извлеченного из кармана, но, перечитав

написанное, он осознал, что перевести эту галиматью невозможно. "Н'гей, н'гэ'

гаа, шоггог, й'аа, Ньярла-то, Ньярла-тотеп, Йог-Сотот, н-йа, н-йа". Бормотание

продолжалось еще некоторое время, но он бросил записывать, так как это было

простое повторение и перестановка примитивных слогов. Смотря на свои записи,

Дюарт был совершенно сбит с толку. Женщина явно была почти неграмотной,

суеверной и доверчивой, но эти странные образчики фонетики предполагали знание

какого-то иностранного языка, и, исходя из опыта своей учебы в колледже, Дюарт

был почти уверен, что они имели не индейское происхождение. Он с некоторым

сожалением подумал о том, что, вместо того чтобы больше узнать о своем предке,

он, похоже, все глубже погружался в водоворот тайны или, вернее, тайн.

Отрывочные речи миссис Бишоп задавали новые загадки, которые казались никак не

связанными с другими вещами, за исключением туманного намека на Илию Биллингтона

или по крайней мере на само имя "Биллингтон", как если бы это был химический

катализатор, заставляющий выпадать в осадок ливень воспоминаний, значение и

смысл которых нельзя было уловить из-за отсутствия общей конструкции.

Он аккуратно сложил конверт, чтобы не помять свои записи, сунул его опять в

карман. Теперь, когда в доме наступила тишина, сравнимая с утихшим ветром в

кронах деревьев, росших у дома, он направился к машине и поехал обратно по

дороге, по которой приехал, через деревню, где темные, молчаливые фигуры скрытно

и пристально наблюдали за ним из окон и дверных проемов, туда, где, как он

полагал, находился дом миссис Джайлз. "На другом конце Данвича", как туманно

выразилась миссис Бишоп, стояли три дома, подходящих под это определение.

Он попытал счастья в среднем, но на стук никто не ответил. Тогда он отправился к

последнему из трех в длинном ряду, соответствовавшем трем кварталам Архама. Его

приближение не прошло незамеченным. Едва он повернул к третьему дому, как

большая сгорбленная мужская фигура выскочила из кустов, росших вдоль дороги, и

побежала к дому, громко крича:

- Ма! Ма! Он идет!

Дверь открылась и поглотила его. Дюарт, размышляя о растущих свидетельствах

упадка и вырождения в этой Богом забытой деревушке, решительно последовал за

ним. Крыльца не было; дверь находилась точно в середине унылой, некрашеной

стены. Дом выглядел хуже сарая, почти отталкивающе своей нищетой и убогостью.

Дюарт постучал.

Дверь открылась, и он увидел женщину.

- Миссис Джайлз? - он приподнял шляпу. Она побледнела. Он почувствовал ее резкую

досаду, но решил не отступать. Любопытство было сильнее.

- Я не хотел напугать вас, - продолжал он. - Правда, я не мог не заметить, что

мое появление пугает жителей Данвича. Миссис Бишоп оно тоже напугало. Но она

оказалась настолько любезной, что сказала мне, кого я ей напоминаю. Моего

прапрадеда. Она сказала также, что у вас есть портрет, который я могу

посмотреть.

Миссис Джайлз отступила назад, ее длинное узкое лицо было уже не таким

мертвенно-бледным. Уголком глаза Дюарт заметил, что рука, которую она держала

под своим фартуком, сжимала крошечную фигурку. Он видел ее только одно

мгновение, когда сквозняк приподнял фартук, но и этого было достаточно, чтобы

узнать в ней что-то родственное колдовским амулетам, найденным в германском

Шварцвальде, некоторых частях Венгрии и на Балканах: амулет, охраняющий от

духов.

- Не вздумай впустить его, ма!

- Мой сын не привык к чужим людям, - сказала миссис Джайлз. - Если вы немножко

посидите, я достану картинку. Она была нарисована много лет назад и перешла ко

мне от моего отца.

Дюарт поблагодарил и сел.

Она исчезла в другой комнате, где, как он слышал, она пыталась успокоить своего

сына, чей испуг был еще одним подтверждением общего отношения к нему в Данвиче.

Но, возможно, так относились вообще ко всем чужакам, забредавшим в давно всеми

брошенную и забытую страну холмов. Миссис Джайлз вернулась и сунула рисунок ему

в руки.

Он был грубым, но выразительным. Даже Дюарт был поражен, ведь, учитывая, что

художник, выполнивший портрет более века назад, не был профессионалом,

чувствовалось явное сходство между Дюартом и его прапрадедом. На грубом

графическом наброске узнавались та же квадратная челюсть, те же внимательные

глаза, тот же римский нос, хотя у носа Илии Биллингтона на левой стороне была

бородавка, а его брови были более кустистыми. "Но ведь он, - подумал

зачарованный Дюарт, - был намного старше".

- Вы могли бы быть его сыном, - сказала миссис Джайлз.

- У нас дома нет его изображений, - объяснил Дюарт. - Мне очень хотелось

увидеть, какой он.

- Можете взять, если хотите.

Первым порывом Дюарта было принять этот дар, но он сознавал, что, как мало он ни

значил для нее, портрет имел сам по себе ценность тем впечатлением, которое

производил на других. Держать его у себя Дюарту было незачем. Он покачал

головой, не отрывая взгляда от рисунка, впитывая в себя каждую черточку

внешности своею прапрадеда, затем вернул ей и с серьезным видом поблагодарил.

Осторожно, явно колеблясь, мальчик-переросток пpoкрался в комнату и теперь стоял

на пороге, готовый сразу сбежать при малейшем проявлении неприязни со стороны

Дюарта. Дюарт скользнул по нему взглядом и увидел, что это был не мальчик, а

мужчина лет тридцати; его нечесаные волосы обрамляли безумное лицо; глаза

испуганно и зачарованно смотрели на Дюарта.

Миссис Джайлз тихо стояла, ожидая, что он будет делать дальше; она явно хотела,

чтобы он ушел. Он сразу встал - при этом движении сын хозяйки убежал внутрь

дома, - поблагодарил ее вновь и вышел, отметив про себя, что все время, пока он

был в помещении, женщина так и не выпустила из рук амулета, защищающего от злых

чар, или какую-то другую вещь, которую она сжимала под фартуком с такой

решительностью.

Теперь ему ничего не оставалось, как оставить данвичскую округу. Он делал это

без сожаления, несмотря на разочарования, которые его постигли, хотя портрет его

предка, нарисованный с натуры, был по крайней мере частичной компенсацией за

потраченное время и усилия. И все же его вылазка в эти места поселила в нем

необъяснимое чувство беспокойства в сочетании с каким-то физическим отвращением,

которое, видимо, коренилось не только в противном привкусе, оставшемся от

бросающегося в глаза запустения и вырождения региона. Он не мог себе этого

объяснить. Сами по себе жители Данвича были отталкивающими; это была явно

какая-то особая раса, со всеми признаками врожденных уродств и физиологических

аномалий,- взять хотя бы поразительно плоские уши, так тесно прижатые к голове,

выступающие и расширяющиеся книзу, как у летучих мышей; бесцветные выпученные

глаза, почти рыбьи; широкие дряблые рты, напоминающие лягушачьи. Но не только

люди и местность произвели на него такое тягостное впечатление. Было еще что-то,

нечто присущее самой атмосфере этих мест, невероятно древнее и зловещее,

предполагающее кошмарные богопротивные и невероятные вещи. Страх и ужас,

смешанные с отвращением, казалось, стали осязаемыми, олицетворились в скрытой от

глаз долине; похоть, жестокость и отчаяние превратились в неотъемлемую часть

существовования; насилие, злоба, извращение стали образом жизни; и над всем этим

царило проклятие безумия, поражавшего всех без исключения, безумия окружающей

среды, которое было тем более пугающим, что с самого момента рождения подавляло

человеческую волю. Отвращение Дюарта имело и другую причину: он был неприятно

поражен явным страхом жителей Данвича перед его персоной. Как ни пытался он

убедить себя, что это был их обычный страх перед всеми пришелъцами, он знал: они

боялись его, потому что он был похож на Илию Биллингтона. И потом, это

непонятное предположение того старого бездельника, Сета, который крикнул своему

товарищу, Лютеру, что "он" "пришел", с такой очевидной серьезностью, что было

ясно - оба действительно верили: Илия Биллингтон может вернуться и вернется в

места, которые он покинул, чтобы умереть естественной смерью в Англии более века

назад.

Дюарт ехал домой, почти не замечая нависшей темноты бесконечных холмов,

сумрачных долин и хмурящихся облаков, слабого мерцания Мискатоника, отражавшего

узкий просвет неба. Он перебирал в уме тысячи возможностей, сотни путей

расследования; и вдобавок, как ни странно, чувствовал что-то скрытое за его

сиюминутными заботами - растущее убеждение в том, что он должен оставить всякие

дальнейшие попытки узнать, почему Илия Биллингтон внушал такой страх не только

невежественному дегенерату, потомку жителей Данвича своего времени, но и белым

людям, образованным и не очень, среди которых он когда-то жил.

На следующий день Дюарт был вызван в Бостон своим кузеном, Стивеном Бейтсом,

которому была доставлена последняя партия его вещей из Англии; поэтому он провел

два дня в этом городе, занимаясь перевозкой скарба в дом недалеко от Эйлсберской

дороги за Архамом. На третий день он был в основном занят тем, что открывал

упаковочные ящики и контейнеры и расставлял содержимое по всему дому. С

последней партией пришел и набор инструкций, данных ему матерью, к которой они

перешли от Илии Биллингтона. После своих недавних расследований Дюарту особенно

не терпелось посмотреть вновь этот документ, поэтому, разобравшись наконец со

всеми более крупными предметами, он взялся искать его, помня, что, когда его

мать передала ему инструкции, они были запечатаны в большом конверте из

манильской бумаги, на котором рукой ее отца было проставлено ее имя.

Он истратил почти час, роясь в различных документах и какой-то подборке писем,

пока не нашел необходимый коричневатый конверт, и сразу сорвал печать, которую

его мать поставила, прочитав ему инструкции за две недели до своей смерти,

случившейся несколько лет назад. Он решил, что это не был оригинальный документ,

собственноручно написанный Илией, а копия, сделанная, возможно, Лааном уже в

старости. Если так, то инструкциям, которые он держал в руках, было значительно

меньше ста лет. Однако там стояла подпись Илии, и было сомнительно; чтобы Лаан

взялся что-то изменить.

Дюарт перенес кофейник в кабинет и, потягивая кофе, разложил перед собой

инструкции и начал читать. Документ не был датирован, но текст, написанный

ясным, разборчивым почерком, читался без труда.

"Что касается американской собственности в штате Массачусетс, то я заклинаю

всех, кто будет после меня, что упомянутую собственность целесообразнее всего

хранить в семье по причинам, которые лучше не знать. Хотя я считаю

маловероятным, что кто-то опять отправится к берегам Америки, но, если такое

все же случится, я заклинаю того, кто вступит в эту собственность, соблюдать

определенные правила, смысл которых обнаружится в книгах, оставленных в доме,

известном как дом Биллингтона в лесу, известном под именем Биллингтоновой

рощи, а именно:

Он не должен останавливать течение воды вокруг острова, где находится башня,

не должен трогать башню, не должен просить камни.

Не должен открывать дверь, ведущую в незнакомое ему время и место, не должен

ни приглашать Того, Кто Таится у Порога, ни взывать к холмам.

Не должен беспокоить лягушек, в особенности жаб, в болоте между башней и

домом, ни летающих светляков, ни козодоев, чтобы не оставлять свои замки и

запоры.

Не должен пытаться изменить или переделать окно каким-либо образом.

Не должен продавать или другим каким-либо образом распоряжаться

собственностью без внесения специальной статьи, оговаривающей, что ни

остров, ни башня, ни окно не должны подвергаться каким-либо изменениям, за

исключением того, что вышеуказанное может быть разрушено".

Подпись была полностью скопирована: "Илия Финеас Биллингтон".

В свете уже имевшейся у него информации, как ни отрывочна она была, этот

сравнительно краткий документ был далеко не пустячным. Дюарту довольно трудно

было объяснить себе беспокойство прапрадеда за башню, которая, несомненно, была

той самой башней, которую он обследовал, за участок болота и окно, которое тоже

наверняка было тем окном в кабинете. Дюарт с интересом посмотрел на окно,

пытаясь определить, почему оно требовало такого осторожного обращения. Узор был

интересным: он состоял из концентрических кругов с лучами, расходящимися из

центра, а разноцветное стекло, обрамлявшее центральную часть, делало ее особенно

яркой сейчас, когда на него перпендикулярно падали лучи послеполуденного солнца.

Глядя на него, он заметил чрезвычайно интересную вещь: казалось, что круги

двигались, вращались; линии лучей дрожали и извивались; на окне начинало

образовываться нечто вроде портрета или какой-то сцены. Дюарт зажмурил глаза и

потряс головой, пытаясь стряхнуть наваждение, затем снова поднял взгляд. Ничего

странного не было. Окно было на месте. Однако мгновенное впечатление было таким

ярким, что Дюарт не мог не почувствовать, что он либо переутомился, либо выпил

слишком много кофе, а может быть, и то и другое, ибо он принадлежал к той породе

людей, которые могут постепенно выпить весь кофейник, предпочтительно без

молока, но с обильным количеством сахара.

Он отложил документы и отнес кофейник в кухню. Возвратившись, он опять посмотрел

на витраж. Теперь в кабинете стало сумеречно. Солнце за чередой деревьев уходило

к западу, и окно было освещено пламенеющим бронзово-золотистым светом.

"Возможно, - думал про себя Дюарт, - что в этот час солнечный свет мог сыграть

со мной такую шутку, вызвав игру воображения". Он оторвал взгляд от окна и

спокойно продолжил свою работу: положил инструкции в манильский конверт, убрал

его на место в стопке документов и стал дальше приводить в порядок ящики и

коробки с письмами и другими бумагами.

За этим занятием он провел сумеречный час.

Закончив эту весьма утомительную работу, он потушил лампу и зажег небольшое бра

в кухне. Он намеревался выйти на короткую прогулку, так как вечер был хороший и

мягкий. От травы или кустов, горевших где-то около Архама, поднимался легкий

дымок; на западе низко висела прибывавшая луна, но, когда он шел через весь дом

к выходу и проходил через кабинет, ему опять бросился в глаза витраж окна. Он

остановился как вкопанный. Благодаря какой-то игре света на стеклах в окне

образовалось изображение уродливой головы. Дюарт стоял как зачарованный. Он мог

различить глаза или глазные ямы и то, что определенно было чем-то вроде рта, а

также огромный куполоподобный лоб; однако на этом сходство с человеком

кончалось, и туманные очертания формировали изображение, напоминавшее

отвратительные щупальца. На этот раз, сколько Дюарт ни зажмуривал и ни протирал

глаза, ужасное уродливое существо не исчезало. "Сначала солнце, теперь луна", -

подумал Дюарт, рассудив, что его прапрадед специально заказал окно с подобной

конструкцией.

Однако это очевидное объяснение его не удовлетворило. Он подвинул стул к полкам

книжного шкафа, находившегося под окном, со стула взобрался на самый верх

добротного шкафа и встал перед окном, намереваясь осмотреть каждое, стекло. Но

едва он сделал это, как все окно, казалось, ожило, как если бы лунный свет

превратился в колдовской огонь, а призрачные очертания вдруг наполнились злобной

жизнью.

Иллюзия исчезла так же быстро, как и появилась. Он испытал некоторое потрясение,

но не более. К счастью, центральный круг окна, напротив которого он стоял, был

из обычного прозрачного стекла, и оттуда на него глядела луна. А между окном и

луной, странно белая, возвышалась башня, стоявшая в ущелье, окруженная высокими

и темными деревьями и различимая только через этот прозрачный участок стекла,

туманно мерцая в тусклом свете луны. Он напряг зрение. То ли у него

действительно что-то было не в порядке с глазами, то ли он все же увидел нечто

темное и неопределенное вокруг башни; не у основания, которого он не мог видеть,

а у конической крыши. Дюарт попытался стряхнуть с себя наваждение: конечно,

лунный свет и, возможно, пары, поднимавшиеся из болота за домом, могли

формировать самые необычные сочетания образов.

Однако он был встревожен. Он слез с книжного шкафа и, подойдя к порогу кабинета,

оглянулся. Окно слабо светилось - и больше ничего. По мере того как он смотрел

на него, свечение ослабевало. Это соответствовало удаляющемуся свету луны, и

Дюарт почувствовал некоторое облегчение. Разумеется, вал впечатлений,

обрушившихся на него этим вечером, вполне мог поколебать его душевное

равновесие, но он убеждал себя в том, что необъяснимые инструкции прапрадеда

также послужили тому, чтобы привести его в такое состояние.

Он вышел на прогулку, как и планировал, но из-за темноты, наступавшей по мере