Ю. Смиpнов, И. Стаpых, М. Добpовольский, А
| Вид материала | Документы |
Общества, архивов, растущих с каждым днем, благодаря содействию членов
из 49 стран, не считая США, Аляски и Гавайских островов.
Общество публикует ежеквартальный журнал "Сомнения" Этот журнал
является, кроме всего прочего, своеобразной декомпрессионной камерой
для всех "проклятых" фактов, т. е. тех фактов, которые ортодоксальная
наука не может или не хочет воспринять: например, летающих тарелок В
самом деле, сведения и статистика, которыми располагает Общество по
этому вопросу, представляют собой самое первое, самое полное и самое
обширное собрание Равным образом журнал "Сомнение" публикует и заметки
Чарлза Форта. Мы с Бержье утешились после неприятности, испытанной
одним из наших читателей, вообразив его оценивающим из глубин
Саргассова моря на Небесах, где он, несомненно, пребывает, этот вопль
молчания, поднимающийся к нему из страны Декарта.
В нашем бывшем коллекционере бабочек вызывало ужас все точно
зафиксированное, классифицированное, определенное. Наука изолирует
явления и вещи, чтобы наблюдать их. Великая Идея Чарлза Форта состоит
в том, что ничто не поддается изоляции. Все изолированное перестает
существовать.
Всякое определение вещи в себе -- это покушение на
действительность. "Среди племен, называемых дикими, принято окружать
почтительными заботами слабоумных. Определение вещи в рамках ее самой
считают признаком слабости ума. Все ученые начинают свои работы с
этого рода определений, и среди наших племен принято окружать ученых
почтительными заботами".
Вот Чарлз Форт, любитель необыкновенного, летописец чудес,
поглощенный колоссальными размышлениями о размышлении. Он обвиняет сам
способ мышления цивилизованного человека. Он вовсе не согласен с
двухтактным двигателем, питающим современные рассуждения. Два такта:
да и нет, положительное и отрицательное. Современные знания и разум
покоятся на этом двухстороннем функционировании: верно -- ложно,
открыто -- закрыто, живое -- мертвое, жидкое -- твердое и т.д. Вопреки
Декарту, Форт заявляет о необходимости точки зрения на общее, а исходя
из этого частное может быть определено в его отношении к общему;
каждая вещь будет воспринята как промежуточная между другими. Он
требует нового способа мышления, который в состоянии воспринимать как
реальные промежуточные состояния между "да" и "нет", между
положительным и отрицательным То есть рассуждение, поднимающееся над
этой двусторонностью. В некотором роде -- третий глаз разума. Чтобы
выразить видение этого третьего глаза, язык, являющийся предметом
такой двусторонности (заговор, организованное ограничение),
недостаточен. И Форт должен использовать прилагательные, двуликие, как
Янус, в виде эпитетов "реально-ирреальный",
"нематериально-материальный", "растворимо-нерастворимый".
Завтракая однажды с Бержье и со мной, один из наших друзей
выдумал с начала и до конца некоего важного австрийского профессора по
имени Крайслер, сына владельца магдебургской гостиницы с вывеской "Два
полушария". Герр проф. Крайслер, с которым он так подробно говорил,
якобы посвятил гигантский труд переработке западного языка. Наш друг
думал о том, чтобы опубликовать в солидном журнале этюд о Крайслере,
точнее, об его "вербализме", -- и это была бы очень полезная
мистификация. Ведь Крайслер попытался распустить корсет языка, чтобы
этот последний наполнился, наконец, тем промежуточным состоянием,
которым пренебрегает наш теперешний образ мышления. Приведем пример
Отставание и опережение. Как мне определить отставание в отличие от
опережения, которого я хотел бы достигнуть? Нет такого слова. А вот
Крайслер предложил бы слово "отстажение". А определение моего прежнего
отставания? "Оперевание". Здесь речь идет только о временной
промежуточности. Но погрузимся в психологические состояния.
Любовь и ненависть. Если я люблю трусливо, любя только самого
себя в другом, таким образом вовлеченном в ненависть, то разве это
любовь? Это только "любовисть". Если я ненавижу своего врага, не
теряя, однако, нити, объединяющей меня со всеми живыми существами,
выполняя свою задачу врага, но примиряя ненависть с любовью, то это
уже не ненависть, это "ненабовь". Перейдем к основным
промежуточностям. Что значит "умереть" и что значит "жить"? Сколько
промежуточных состояний мы отказываемся видеть? Есть "умежить",
которое не означает "жить", а означает только "не позволять себе
умереть". И можно жить полной жизнью, несмотря на необходимость
умереть, что значит "жимереть". И наконец, посмотрите на состояния
сознания: как наше сознание плавает между сном и бодрствованием. Как
часто мое сознание только "бодспит" -- думаешь, что оно бодрствует,
когда оно позволяет себе спать! Богу угодно, чтобы зная, как проворно
оно засыпает, оно пыталось бодрствовать -- и это значит "спаствовать".
Наш друг читал Форта, когда придумывал эту гениальную шутку.
"Пользуясь выражениями метафизики, -- говорит Форт, -- я считаю, что
все, называемое обычно "существованием", а я называю
"промежуточностью", -- это мнимое существование, не реальное и не
ирреальное, оно выражает попытку устремления к ирреальному или попытку
проникнуть в реальное существование". В современную эпоху такое
начинание беспрецедентно. Оно говорит о больших изменениях в способе
мышления, которых требуют теперь открытия известных
физико-математических реальностей. На уровне частицы, например, время
движется одновременно в обоих направлениях. Весь мир одновременно
непрерывен и пунктирен. Уравнения одновременно правильны и неверны.
"То, что называется Быть, -- это движение; всякое движение -- это
не выражение равновесия, а попытка уравновешивания, где равновесие не
достигнуто. И простой факт существования выражается в промежуточности
между равновесием и его отсутствием". Написанное в 1919 г., это
приближается к современным размышлениям такого физика и биолога, как
Жан Менетрис, относительно инверсии энтропии. "Все явления в нашем
промежуточном состоянии или мнимом состоянии представляют попытку
организации, гармонизации, индивидуализации -- это есть попытка
достичь реальности. Но всякая попытка терпит неудачу из-за ее
продолжительности или из-за внешних сил, из-за исключительных фактов,
связанных с исключенными". Это предвосхищает одну из самых абстрактных
операций квантовой механики -- нормализацию функции, операцию,
состоящую в установлении функции, описывающей объект так, чтобы было
возможно отыскать этот объект во Вселенной.
"Я понимаю все вещи как занимающие определенные ступени, серии
этапов между реальностью и ирреальностью". Вот почему для Форта не
важно, пользоваться ли тем или иным фактом, чтобы начать описывать их
совокупность. И почему нужно выбирать факт, успокаивающий разум, а не
будоражащий его? Зачем исключать? Ведь чтобы рассчитать круг, можно
начинать с любой точки. Он сигнализирует, например, о существовании
летающих предметов. Вот группа фактов, исходя из которых можно начать
понимать все. Но, говорит он тотчас же, "буря подснежников может
послужить для этого ничуть не хуже".
"Я не реалист. Я не идеалист. Я -- интермедиалист". Если дойти
до корней понимания, до самой основы мышления, то как заставить понять
себя? Видимой эксцентричностью, которая служит поистине ударным языком
центростремительного гения: он тем дальше идет в поисках своих
образов, чем более уверен в том, что приведет их к определенной
глубокой точке своего размышления. Родственный нам Чарлз Форт в
известной степени действует по методу Рабле. Он поднимает шум юмором
и образами, способными разбудить мертвых.
"Я коллекционирую заметки обо всех предметах, обладающих
известным разнообразием: таковы, например, отклонения от
концентричности в лунном кратере Коперника, неожиданное появление
рыжих британцев, стационарные метеоры или неожиданный рост волос на
лысой голове мужчины. Однако самый большой интерес проявляется не к
фактам, а к отношениям между фактами. Я долго размышлял над теми, так
сказать, отношениями, которые называют совпадениями. А что, если
совпадений нет?"
* * *
"В прежние времена, когда я был хулиганистым мальчишкой, меня
заставляли работать по субботам в отцовской лавке, где я должен был
соскабливать этикетки с консервных банок конкурентов, чтобы наклеивать
этикетки моих родителей. Однажды у меня была целая пирамида фруктовых
и овощных консервов, а этикетки остались только от персиков. Я
наклеивал их на банки с персиками, пока не дошло до абрикосов. И я
подумал: разве абрикосы -- это не род персиков? А разве некоторые
сливы -- не абрикосы? И я принялся, забавы ради или на научном
основании, наклеивать мои этикетки от персиков на банки со сливами,
вишнями, бобами и горошком. Почему? Я не знаю этого даже и сегодня,
поскольку еще не решил, кем я был -- ученым или юмористом".
"Появилась новая звезда -- до какой степени она отличается от
некоторых капель неизвестного происхождения, обнаруженных на кусте
хлопчатника в Оклахоме?"
"У меня сейчас появился исключительно блестящий образец бабочки
-- сфинкс -- "мертвая голова". Она издает звук вроде мышиного писка.
О бабочке Калима, напоминающей сухой лист, говорят, что она подражает
мертвому листу. Но разве сфинкс -- мертвая голова подражает скелету?"
"Если не существует положительных различий, невозможно определить
что бы то ни было как положительно отличное от другого. Что такое дом?
Сарай -- это тоже дом, при условии, что в нем живут. Но если факт
проживания представляет собой сущность дома больше, чем архитектурный
стиль, тогда гнездо птицы -- дом. То, что в доме проживает человек, не
является критерием, потому что и собака имеет свой дом; материал --
тоже, поскольку у эскимосов дома из снега. И такие положительно
отличные друг от друга вещи, как Белый Дом в Вашингтоне и раковина
рака-отшельника, оказываются смежными".
"Белые коралловые острова в темно-синем море. Видимость их
различия, видимость индивидуальности, или положительное различие,
разделяющее их, -- это только проекция одного и того же океанического
дна. Различие между землей и морем не является положительным. Во
всякой воде есть немного земли, во всякой земле есть вода. Так что все
видимости обманчивы, потому что исходят из одного и того же признака.
В ножке стола нет ничего положительного, она только проекция чего-то.
И никто из нас -- не личность, ибо физически мы смежны с тем, что нас
окружает, а психически нам не удается ничего другого, кроме выражения
наших отношений со всем окружающим.
Моя позиция такова: все, что кажется обладающим
индивидуальностью, -- это только острова, проекции подводного
континента, не имеющие реальных контуров".
"Я назову красотой все, что кажется полным. Неполнота или
увечность совершенно безобразны. Венера Милосская -- ребенок найдет ее
безобразной. Если чистая мысль позволит себе представить ее полной, то
она станет прекрасной. Рука, понимаемая как рука, может казаться
красивой. Оторванная на поле битвы, она не такова. Но все, что нас
окружает, -- это часть чего-то, что само является частью другого мира,
и нет ничего прекрасного, только видимости промежуточны между красотой
и безобразием. Только Вселенная полна, только Вселенная прекрасна".
Глубокая мысль нашего учителя Форта -- в единстве всех вещей и
всех явлений. Однако цивилизованная мысль конца XIX века всюду видит
сравнения, и наш способ рассуждения, двусторонний, предусматривает
только действительность. И вот безумец-мудрец из Бронкса восстает
против исключающей науки своего времени и против самого способа нашего
мышления. Ему кажется необходимой другая форма мышления -- мышления в
некотором роде мистического, разбуженного присутствием Всеобщности.
Исходя из этого, он предсказывает другие методы познания. Чтобы
подготовить нас к ним, он действует посредством взрывов, сокрушая наши
привычки мыслить. "Я пошлю вас стучаться в двери, открывающиеся в
Иное".
Тем не менее, Форт -- не идеалист. Он выступает против нашей
малой реальности: мы не признаем реального, когда оно фантастично.
Форт не проповедует новой религии. Наоборот, он стремится воздвигнуть
барьер вокруг своей доктрины, чтобы помешать слабым умам проникнуть в
нее. Он убежден в том, что "все -- во всем", что Вселенная содержится
в песчинке. Но эта метафизическая убежденность может сверкать только
на самом высшем уровне размышления. Она не может опуститься до уровня
первоначального оккультизма, не становясь смешной. Она не может
допустить лихорадки мышления аналогиями, столь дорогой странным
эзотеристам, которые непрерывно объясняют вам одно посредством
другого, Библию -- посредством чисел, последнюю войну -- посредством
Великой пирамиды, революцию -- игрой в трик-трак, мое будущее
-звездами; они повсюду видят знаки всего. "Вероятно, есть связь между
розой и гиппопотамом, но несмотря на это, молодому человеку никогда не
придет в голову мысль преподнести своей невесте букет гиппопотамов".
Марк Твен, осуждая этот же порок мышления, шутливо заявил, что можно
объяснить "Весеннюю песнь" скрижалями закона, потому что Моисей и
Мендельсон -- одно и то же: достаточно заменить Моисея Мендельсоном.
И Чарлз Форт возвращается к этому же условию с помощью такой
карикатуры: "Можно уподобить слона с подсолнечником -- у обоих длинные
стебли. Нельзя отличить верблюда от земляного ореха, если учитывать
только горбы".
Таков старик, основательный и просветленный знаниями. Мы увидели
теперь, как его мысль принимает космический размах.
А что если бы сама Земля как таковая не была реальной? Что, если
бы она была только чем-то промежуточным в Космосе? Может быть, Земля
вовсе не независима, и жизнь на Земле, быть может, отнюдь не
независима от других, жизней, других существовании в космических
пространствах...
Сорок тысяч заметок о дождях всякого рода, выпадавших то здесь,
то там, уже давно наталкивали Чарлза Форта на то, чтобы опубликовать
гипотезу: большая их часть -- внеземного происхождения. "Я предлагаю
допустить мысль о том, что вне нашего мира есть другие континенты,
откуда падают предметы, -- так же, как обломки из Америки доплывают до
самой Европы".
Скажем сразу: Форт вовсе не наивный человек. Он не верит чему
угодно. Он только восстает против привычки отрицать априори. Он не
указывает пальцем на истины, он дает толчок для того, чтобы разрушить
научное здание своего времени, состоящее из истин таких частных, что
они похожи на ошибки. Он смеется? Но почему человеческое усилие к
овладению знанием не может порой сопровождаться смехом, который тоже
человечен? Он выдумывает? Он мечтает? Он экстраполирует? Космический
Рабле? Он с этим согласен. "Эта книга -- вымысел, как "Путешествия
Гулливера", "Происхождение видов" и, кроме того, Библия".
Черные дожди и черные снега, хлопья снега, черные, как смоль.
Железная окалина падает с неба в Шотландское море. Ее находят в таких
больших количествах, что она могла бы представлять собой окалину со
всех металлургических заводов мира. Я думаю об острове, расположенном
по соседству с маршрутом транспортных торговых судов. Море может
прибивать к нему много раз в год обломки и мусор от проходящих мимо
судов. Но почему не отбросы и не обломки межзвездных кораблей?
Дожди из органических веществ, желатинообразные, сопровождаемые
сильным гнилостным запахом. "Допустимо ли, что в бесконечном
космическом пространстве плавают обширные слои -- липкие и
желатинообразные?" Идет ли здесь речь о грузах продовольствия,
оставленных в небе Великими Путешественниками из других миров? "У меня
такое чувство, что над нашими головами есть стационарный слой, в
котором земные гравитационные и метеорологические силы сравнительно
инертны, и он получает извне продукты, аналогичные нашим".
Дожди из живых животных: рыб, лягушек, черепах. Прибыли ли они
извне? В таком случае человеческие существа тоже, быть может, прибыли
в давно прошедшие времена извне... По крайней мере, если речь идет не
о животных, сорванных с Земли ураганами, смерчами и выброшенных в
район космоса, где не играет роли гравитация, род холодильника, где
добыча от этих похищений сохраняется бесконечно. Унесенные с Земли и
прошедшие через ту дверь, которая открывается в Иное, собранные в
Саргассовом сверх-море на небесах. "Предметы, поднятые ураганами,
могут быть занесены в зону, где они во взвешенном состоянии находятся
над Землей, долго плавают друг возле друга и наконец падают...", "У
нас есть данные, делайте из них то, что вам нравится...", "Откуда идут
смерчи, из чего они состоят?", "Саргассово сверх-море: обломки,
осадки, старинные грузы от межпланетных кораблекрушений, предметы,
выброшенные в то, что называют Космосом, конвульсиями соседних планет,
останки времен Александров, Цезарей, Наполеонов с Марса, Юпитера и
Нептуна. Предметы, поднятые нашими циклонами: амбары и лошади, слоны,
мухи, птеродактили и моа, листья недавних деревьев или доисторических
папоротников, все, стремящееся разложиться, превратившись в грязь или
однородную пыль, красную, черную или желтую, сокровища для
палеонтологов или археологов, веками собираемые ураганами Египта,
Греции, Ассирии..."
"Камни падают вместе с молнией. Крестьяне думали о метеоритах, но
Наука исключила метеориты. Крестьяне думали о камнях из молнии, но
Наука исключила камни из молнии. Бесполезно подчеркивать, что
крестьяне ходят по земле, тогда как ученые запираются в своих
лабораториях и конференц-залах".
Камни из молнии обтесаны. На камнях -- пометки, знаки. А что,
если другие миры пытаются таким образом или как-то иначе общаться с
нами или, по крайней мере, с некоторыми из нас? "С какой-нибудь
сектой, может быть -- тайным обществом, или некоторыми очень
эзотерическими жителями этой Земли?". Есть тысячи и тысячи
свидетельств таких попыток общения. "Мой длительный опыт наблюдения за
умолчаниями и безразличием науки заставляет меня думать -- даже прежде
чем я подхожу к этому предмету, -- что астрономы видели эти миры, что
метеорологи, ученые, наблюдатели-специалисты неоднократно замечали их.
Но что Система исключила все эти данные".
Напомним еще раз, что это написано около 1910 г. Сегодня русские
и американцы создают лаборатории для изучения сигналов, которые могут
быть направлены к нам из других миров.
А может быть, нас посещали в отдаленном прошлом? А что, если
палеонтология ошибается? Что, если большие скелеты, открытые
учеными-исследователями XIX века, были собраны произвольно? Если это
останки гигантских существ, случайных посетителей нашей планеты? В
конечном счете, кто заставляет вас верить в дочеловеческую фауну, о
которой говорят нам палеонтологи, знающие о ней не больше нашего? "Как
бы я ни был оптимистичен и доверчив по природе, но всякий раз, когда
я посещаю Американский музей естественной истории, в отделе
"Ископаемые" берет верх мой цинизм. Гигантские скелеты,
реконструированные так, чтобы сделать динозавров "правдоподобными".
Этажом ниже есть реконструкция "доде". Это настоящий вымысел и
представлен как таковой. Но он построен с такой любовью, с таким
горячим желанием убедить..."
"Почему, если нас посещали прежде, то больше не посещают? Я вижу