Возвращени е 1

Вид материала

Документы

Вячеслав Сибирцев


В О З В Р А Щ Е Н И Е


1

Всё-таки прелесть выходного оценить по достоинству может лишь человек с ненормированным, или, как говорил Денис, безразмерным рабочим днём. Да ещё когда выпадает этот самый выходной вдруг. Вчера (точнее, уже сегодня), после весьма непростой спасательной операции, командир похлопал меня по плечу и, подчеркнув неформальность общения обращением по имени, сказал:

-Молодец, Олег. Отсыпайся теперь до завтрашнего утра. Если ничего срочного не случится – не потревожу.

Но я же не сурок, чтобы столько дрыхнуть! Да и в доме дела накопились, есть куда приложить мужские руки. Словом, поспал я с трёх до девяти и, проснувшись, позволил себе не вскакивать сразу, а поваляться немного с зажмуренными глазами, в приятном полудремотном состоянии, пограничном мире между сном и явью.

Майское солнышко, заглядывая в восточное окно, ласково трогало лучами закрытые веки. За стеной монотонно пиликал на скрипке соседский Артурчик, признанный (своей семьёй) гений. Он учился во вторую смену и посвящал музыкальным занятиям первую половину дня. В нашей же квартире стояла тишина – мой сын ходил в школу с утра. Жена, как и все нормальные люди, убегала на работу к восьми, и в этот час я был совершенно один. Вспомнив, что мы и так проводим во сне треть своей жизни, я ощутил лёгкие угрызения совести и пружинисто вскочил с кровати. Сделал несколько физических упражнений, наслаждаясь ощущением полной власти над своим хорошо тренированным телом. Конечно, мне, как личности, принадлежащей к славным рядам МЧС, это по штату положено, но я считаю, что каждый мужчина до последних дней обязан заниматься спортом. Во всяком случае, Дениску я чуть ли не с рождения воспитываю именно так. И все его грамоты и медали воспринимаю как свою личную победу. А интеллектуальными вопросами занимается Марина, она у нас профессиональный педагог, преподаёт в школе историю.

Я вышел в ванную, настроил воду погорячее и стал бриться, насвистывая «Если друг оказался вдруг…» Зеркало запотело, пришлось протереть его полотенцем. «И не друг, и не враг, а так…» Из серебристого овала на меня смотрел худощавый мужчина с несколько волосатыми ногами. Вид и мелодия карикатурно напомнили мне волка из «Ну, погоди!». Не удержавшись, я не то хмыкнул, не то фыркнул. Рука дрогнула, и бритва слегка порезала губу. Неудачное место – царапина ерундовая, а кровь течёт.

В это время где-то в комнате зазвонил телефон. Прижимая полотенце к губе, я поспешил на поиски возмутителя спокойствия. Обшарил карманы куртки, небрежно брошенной на кресло, перетряхнул брюки и даже рубашку, и наконец обнаружил трубку между спинкой и подушкой. Как ни странно, абонент всё ещё ждал. Впрочем, действительно не странно, потому что это была Марина.

-Привет, - сказала жена, и по голосу я понял, что она улыбается. – Как дела?

-Нормально, - бодро и даже честно ответил я.

-А я звоню, чтобы пожелать тебе доброго утра. Потому что «спокойной ночи» сказать не успела. Ты пришёл очень поздно?

-Не очень, - смело соврал я, мысленно оправдываясь, что понятие времени весьма относительно и субъективно.

-Ну да, если учесть, что я уснула в половину второго, то ты, вероятно, явился рано, ещё засветло. Было что-то очень сложное, да?

-Почему ты так решила?

-Ты не завёл будильник, значит, получил внеплановый выходной. Стало быть, вызов оказался серьёзным. Что там случилось?

Перед моими глазами промелькнули последствия взрыва газового баллона в трёхэтажном жилом доме. Живописать эту картину Марине я, конечно, не собирался, поэтому, не ответив, перевёл разговор на другое:

-А ты откуда звонишь, у тебя же урок?

-Нет, окно получилось. Пришёл какой-то лектор, старшеклассников собрали в актовом зале, а наши уроки перенесли на седьмой. Мы недовольны, дети тоже, один лектор счастлив – его рабочий день закончится вовремя. Так что ты меня не теряй, я вернусь на час позже. Это я и хотела тебе сообщить. Кстати, Денис сегодня тоже поздно. Уже за завтраком он вспомнил, что у него тренировка по баскетболу, а перед ней он пойдёт к Саше домой учить физику. Словом, отдыхай, дорогой, в блаженном одиночестве.

Марина послала мне «чмок», означающий поцелуй, и отключилась. Я аккуратно положил телефон прямо в центр журнального столика и направился обратно в ванную, непроизвольно оглядываясь. Всё-таки не зря эти аппараты называют мобильными – по-моему, стоит их оставить без присмотра, и они совершенно самостоятельно перемещаются по всему помещению. Во всяком случае, их никогда нельзя найти там, где оставил в последний раз. Или думал, что оставил.

В десять часов я включил приёмник и настроил его на специальную волну, где каждый час для нас передавалась информация о произошедших событиях, которые являлись чрезвычайными или могли бы быть таковыми, но обошлось. Пожар – без жертв; обрушение балкона – лёгкие ушибы у случайного прохожего; очередной Выброс в Зоне – радиационная обстановка в норме; паводок – снесён мостик возле забытого всеми села из трёх домиков. Ничего чрезвычайного.

Я усмехнулся. Как же легко человек ко всему привыкает! Вот Зона – она сама по себе уже нечто из ряда вон выходящее, источник постоянного напряжения и опасности. Ежедневно, даже ежечасно в ней погибают люди. Военные сколько угодно могут делать вид, что там кроме них и учёных никого нет, а эта публика под тотальным контролем, но всем известно, что Зона кишмя кишит всякими гражданскими группировками и вольными сталкерами. Однако на бумаге они не числятся. Значит, сколько бы людей там не погибало, официально жертв нет. Тихое такое, лабораторное местечко, виварий с вневедомственной охраной. Территория как территория, ничего чрезвычайного, все привыкли.

Я поёжился от мгновенного внутреннего холода и подошёл к окну. С нашего второго этажа хорошо было видно и ясени в недалёкой рощице, и плакатно-синее небо над ними с по-летнему легкомысленными мелкими белыми облачками, и песочницу во дворе, возле которой, вынюхивая что-то, бегала маленькая рыжая собачонка. Эта самая обыкновенная картина настраивала меня на обычную жизнь. Ну её, Зону, со всеми чрезвычайностями. Скоро лето, надо будет, если повезёт и получу хоть недельку отпуска, съездить с семьёй в наш профилакторий. Там даже яхты есть на озере, Диньке должно понравиться. Да и Марина отвлечётся от чужих детей, пообщается со своим собственным. И вообще, мы так редко бываем все вместе.

Но размышляя так, я чувствовал, что меня тянет вовсе не в профилакторий. Как сказал бы поэт, «неясное томление жило в душе моей». Делайте что хотите, но не мог я спокойно слышать это слово – Зона. Да, я там бывал. Очень давно и, кажется, очень недолго. В памяти остался заброшенный мир, полный дождя и страха. Воспоминания – это лента времени, из которой вырезаются самые яркие моменты, а всё остальное выбрасывается за ненужностью. Вот и у меня осталось ощущение, что за каждым кустиком и деревом, за каждой железякой и куском кирпичной стены прячется монстр, словно герой кошмарного сна. А ещё люди – грязные, измотанные люди, в отчаянии готовые убивать всё, что шевелится, и не только мутантов, но и себе подобных, лишь бы выжить, выжить любой ценой и при этом достичь какой-то своей цели. Нет, конечно, была там и настоящая мужская дружба, взаимовыручка, самопожертвование, но и это – в липком тумане страха. Пусть не за себя, а за другого, но всё равно – страха. Во всяком случае, сейчас, заглядывая в Зону из-за стены двух с половиной десятилетий, я это видел именно так.

Наверное, поэтому я и стал работником МЧС. Такое счастье – спасать людей, освобождая их не только от огня, воды или камней, но и от их собственного страха. Такое счастье честно сказать: «Всё позади, теперь уже всё хорошо» - и увидеть, как со слепых от ужаса глаз спадает пелена, и человек начинает видеть небо, птиц, пробежавшую мимо собаку, и понимают, что действительно всё позади.

Я не мучался от ностальгии, никогда не хотел вернуться в Зону. Адреналина мне с лихвой хватает на работе. И всё–таки тянет меня туда… Помню, читал я как-то в одной книге, что герой оставил где-то частичку своей души. Правда, в том месте у него были молодость, любовь, романтические воспоминания. А у меня только дождь и страх. И тем не менее я чувствовал, что прямо-таки реальная часть меня осталась в Зоне и тоскует от своего одиночества, манит меня к себе, мучает воспоминаниями и настойчиво зовёт уже четверть века.


2

Старенький грузовик, дребезжа стёклами, бодро бежал по гравийке вперёд. Алька сидел в кабине рядом с шофёром и дремал, прижавшись головой к окну. Час назад он ещё пытался вглядываться в однообразный пейзаж, но скоро стало тоскливо. Мир вокруг его не интересовал. Это был всё тот же злобный мир, в котором нет места тринадцатилетнему мальчишке. И теперь Алька бежал из него, бежал, сам не зная куда. Его жизнь разорвали на куски, и только крохотный клочок романтической надежды трепетал впереди.

Грузовик, не выключая мотор, притормозил на развилке. На правое ответвление дороги указывала стрелка с надписью «Весёлое», а та колея, что вела прямо, украшалась лишь ржавой табличкой на невысоком столбике, на котором с трудом можно было разобрать слово «стой» и знак радиационной опасности. Шофёр повернулся к пассажиру и потряс его за плечо:

-Эй, вылазь, приехали.

Алька дёрнулся и широко распахнул глаза, полные страха. Но тут же вспомнил, где он, и немного успокоился. Потом стал вглядываться в переднее стекло. Шофёр посматривал на мальчишку с подозрением и мысленно ругал себя за минутную жалость: подсадил неизвестно кого, грязного, нечёсаного, без денег, да ещё до места такого нехорошего. Дикое место, людей не бывает, машины проезжают раз в неделю по приглашению. Пацан-то пацан, а вдруг сейчас из кустов кто выскочит, его самого выкинут, а всё, что в кузове, заберут. Шофёр перегнулся через Алькины колени, открыл дверь и ещё раз подтолкнул мальчишку:

-Чего сидишь, вылазь, мне дальше ехать надо. Досюда договаривались.

Алька одним движением спрыгнул на землю и неловко, ещё не совсем придя в себя после сна, стал просовывать руки в лямки старого школьного рюкзачка. Шофёр захлопнул дверь, но в последний момент опять пожалел паренька: достал полиэтиленовый пакет со своим забытым обедом и, приоткрыв окно, крикнул:

-Эй, шкет, держи, перекусишь. А то тебе ещё километров пять топать. – Он кинул пакет и, быстро развернув грузовик вправо, резко прибавил газу. Алька подождал, пока машина скроется за деревьями ближайшего леска и уляжется пыль, а потом поднял еду. Принимать милостыню он уже научился.

Обед пришёлся кстати. Последний раз Алька ел вчера вечером. Потом с утра всё ловил попутную машину, а потом вот ехал. А сейчас… Сколько сейчас времени, интересно? Часов шесть-семь вечера, наверное. Своего хронометра у мальчишки не было, а солнце спряталось за плотными серыми тучами. То и дело порывисто ударял холодный влажный ветер. Странно, а в городе уже неделю стояла жаркая солнечная погода. Снова дунул ветер. Алька поёжился, скинул рюкзачок и достал из него куртку. Потом посмотрел на сумрачную дорогу, ведущую прямо. «Что там шофёр сказал? Пять километров? Поем по пути. До темноты бы добраться, неуютно тут» - подумал Алька и решительно шагнул на слегка заросшую сухой травой колею. Одновременно он развязывал водительский пакет. Там оказался хлеб, два варёных яйца, свежий огурец, мятый помидор и даже домашний пирожок. Подумав, Алька оставил хлеб на потом, а остальное быстро съел, почти не замечая вкуса от голода. Стало гораздо легче. И сил прибавилось, и дорога показалась не такой уж серой и унылой.

Мальчишка шагал и вспоминал всё, что с ним случилось за последние месяцы. Ещё сравнительно недавно были дом, мама, школа. И город, который теперь в новостях называют «горячей точкой». Ещё была бабушка, она жила где-то под Харьковом и каждый год приезжала в гости. Но вот в этом году не приехала. Да и кто бы поехал в город, где гремят по ночам взрывы, а днём из-за любого угла может раздасться выстрел. Мама хотела после окончания занятий в школе отправить Алика на всё лето к бабушке, но не успела. Однажды ночью по какому-то жестокому закону теории вероятности взрыв разрушил и их пятиэтажный дом. Мама погибла сразу, а Альку спасло то, что потолок, рухнув одной стороной, другой удержался на стене, и кровать оказалась как бы в узкой нише. Алька, извиваясь, как червяк, выполз из кровати, но не в свою бывшую комнату, а через дыру в стене в коридор. Он заметил свой школьный рюкзак. Вытряхнул из него книги и стал лихорадочно заталкивать попавшуюся под руку одежду. Им в школе на ОБЖ не раз рассказывали, что в подобной ситуации нужно иметь с собой смену белья, тёплые вещи, сухой паёк, деньги и документы. Кое-что из необходимого Алька нашёл, но где хранились деньги и документы, просто не знал, а пробраться на кухню за едой было невозможно, потому что из повреждённых труб хлестал кипяток. Алька, придерживаясь за торчащие прутья арматуры, слез во двор, краем сознания обрадовавшись, что жили они на первом этаже. От остальных вообще ничего не осталось. Видимо, взрыв произошёл наверху.

Во дворе столпились уцелевшие жильцы. Слышался плач, кто-то кричал протяжно на одной высокой ноте. Выли сирены подъезжавших машин скорой помощи. Уже кое-где виднелись фигуры в сине-оранжевых костюмах МЧС. Вдруг вспыхнули неизвестно откуда взявшиеся ослепительно-яркие прожектора, и Алик вдруг ощутил невыразимый ужас. Показалось, что все вокруг: и соседи, и МЧСовцы, и даже врачи в белых халатах – ищут его, его одного, чтобы засунуть обратно в кровать и обрушить потолок до конца. Алик вскрикнул и побежал. Побежал прочь от людей, от этого ненастоящего света, шума и криков. Он мчался по тёмным улицам, сворачивал во дворы, пересекал площади и всё бежал и бежал, пока силы совсем не оставили его. Оглядевшись, Алик понял, что он в старом заброшенном парке на краю города. Мальчик лёг на ближайшую скамейку, подложив под голову рюкзак, и уснул. Уснул вдруг, резко, на полувздохе, словно кто-то просто выключил сознание.

Разбудил его дворник, подметавший аллею. Он грубо растолкал Алика ручкой метлы, приговаривая:

- Вставай, вставай, ишь, разлёгся. Сейчас тут люди ходить будут, может, кто детей гулять приведёт, нечего им на бомжей всяких смотреть. Развелось вас тут. Вот ты – ещё, вроде, пацан, а тоже – рожа. Вставай, говорю!

Дворник, конечно, слышал о ночной трагедии, но и подумать не мог, что на его участке окажется ребёнок из разрушенного дома с другого конца города. Алька послушно встал и побрёл по парку, с трудом вспоминая события прошедшей ночи. И только сейчас из глаз полились слёзы. Они текли и текли, как та вода из искорёженной трубы, и Алька не мог их остановить. Не мог и не хотел. Теперь было всё равно. Идти некуда и не к кому. И незачем.

Когда слёзы иссякли, Алька подошёл к припаркованной у забора машине и, неловко изогнувшись, заглянул в зеркало. На него смотрел опухший заплаканный мальчишка, измазанный извёсткой, щедро украшенный царапинами и подсохшей кровью. Вздохнув, Алька пошёл на реку. Там, в укромном уголке, вымылся и как мог постирал свою одежонку. Солнце высушило её, и мальчик принял более-менее приличный вид. Найдя в кармане немного мелочи, Алька купил полбуханки хлеба и задумчиво съел, запивая речной водой. Что делать дальше, он не знал. Конечно, лучше всего было бы поехать к бабушке, но адреса у него не было. Не было и денег на билет. А других родственников не осталось. Друзья жили в его бывшем доме, и вряд ли стоило надеяться, что они остались живы. Пойти в милицию? Но кто ему поверит без документов. Скажут, как тот дворник, что он просто бомж.

Алька не знал, что он числится пропавшим без вести, но ищут его, естественно, под завалами на другом конце города. Не знал, что нашлись все документы и даже мамина записная книжка с телефонами, и информированная о несчастье бабушка уже едет в поезде, чтобы забрать своего единственного внука.

Но прошла неделя, всё утихло, забылось, вытиснилось другими трагическими событиями. Алька оказался никем. Ночевал он в парке. Еду иногда находил, иногда воровал, а иногда принимал, как милостыню. Нет, он ничего не просил, а просто вставал на углу церкви, подальше от других нищих, и молча ждал, старательно отворачиваясь и делая вид, что не замечает, как рядом появляется то батон, то пакет кефира или яблоко, а то и монеты, насыпанные на тетрадный листок. Но никто никогда не о чём его не спрашивал. Всем было безразлично.

Недели через три Алька стал задумываться, что лето, какое бы длинное оно не было в их краях, когда-нибудь закончится. А что делать зимой? Жить с бомжами на теплотрассах? Или пойти попроситься в детдом? Но ни того, ни другого не хотелось, и Алька решил всё-таки найти бабушку. Приведя себя в более-менее приличный вид, он сходил в книжный магазин, посмотрел атлас автомобильных дорог и постарался запомнить маршрут до Харькова. А потом отправился в путь.

То пешком, то на попутных машинах, радуясь почти полному отсутствию дождей, мальчишка добрался до границы. Она сперва показалась ему игрушечной: ни тебе пограничных столбов, ни страшных овчарок, такие же люди, говорят на том же языке. И домики на той стороне такие же, и подсолнухи цветут. Но пограничники оказались самыми настоящими. Они задержали Альку и привели в маленькую солнечную комнату для установления личности. Впервые за много дней им кто-то заинтересовался, его обо всём расспрашивали, пусть по долгу службы, но приветливо и даже сочувственно, и Алька всё рассказал. Или почти всё. Он ни за что не хотел назвать свой город и нажимал на то, что идёт к бабушке, которая живёт совсем уже рядом, под Харьковом. То ли пограничники поверили и посочувствовали, то ли не захотели заниматься волокитой и оформлять выдачу нарушителя-мальчишки в сопредельное государство, но через границу обратно не выставили, а вызвали каких-то чиновников.

Менялись лица, менялись кабинеты с названиями должностей на табличках, вертелось перед Алькиными глазами множество анкет, которые надо было заполнить. Наконец, уже почти ночью, в темноте, его привели в небольшой трёхэтажный дом, стоящий в глубине фруктового сада, и сказали, что это интернат, и он будет жить тут, пока не отыщется его бабушка. Полусонного мальчишку вымыли в душе, накормили холодным, но показавшимся замечательно вкусным ужином и отвели в одну из спальных комнат. Там было темно, только свет от фонаря пробивался сквозь прозрачную штору, и Алька увидел, что комната заполнена кроватями, и почти на всех спят мальчишки. Альке указали на самую крайнюю койку у двери, куда он и рухнул, засыпая на ходу. Кажется, кто-то снимал с него рубашку и брюки и укрывал одеялом, но этого Алька уже не понимал.

Проснулся он от трезвона не то будильника, не то школьного звонка. Вокруг уже вскакивали мальчишки и, схватив полотенца, спешили умываться, с любопытством поглядывая на новенького. Начиналось утро новой жизни.

Скоро Алька со всеми познакомился, но сразу же отделил себя от остальных стеной – мол, вы тут навсегда, а я временно, на несколько дней, пока не найдут мою бабушку. Вселяло уверенность и то, что ему не выдали казённую одежду, а привели в порядок все его вещи, даже рюкзачок, и разрешили держать их в тумбочке.

Бабушку сперва действительно пытались искать. Давали объявления в газетах: « Просим откликнуться женщину по имени Варвара, потерявшую…». Но баба Варя этих объявлений не читала – минуло уже два месяца после той трагедии, она похоронила дочь и (мысленно) внука, поверив, что его не нашли, потому что и найти было нечего. И постепенно Алик понял, что жить ему в этом интернате придётся долго.

Внешне это было очень неплохое заведение. Ребята помимо обычных школьных уроков занимались «домашним трудом» : девочки гладили, стирали, помогали на кухне; мальчишки обучались столярному и слесарному делу. Порядок тоже поддерживали сами, и в саду возились. Была в интернате неплохая библиотека, телевизор и два компьютера. Воспитатели старались вырастить из своих питомцев приспособленных к жизни членов общества. Казалось, что это им удаётся, но ребята быстро усваивали правила поведения только внешне. Никто из взрослых не знал, какие страсти кипели внутри маленьких группировок, составляющих сплочённый вроде бы коллектив. В интернате были собраны обычные ребята из обычного мира, впитавшие в себя всю его злобу, ненависть, жестокость, всю грязь государства, находящегося десятилетиями в «переходном периоде» при неясной политической системе. «Каждый сам за себя», «не пойдёшь по головам – не выйдешь в люди» - внушалось многим из них с рождения, и потому в интернат попадали не забитые детки, а вполне сложившиеся личности. И теперь привить доброту на эти заросшие сорняками души было ох как трудно.

За время своих скитаний Алька научился стоять за себя, поэтому не попал никому в зависимость. Однако, жить здесь годы ему не улыбалось. Сбежать, в принципе, было возможно, но куда? Поиски бабушки представлялись теперь совершенно безнадёжным делом. И со всё большим интересом Алька прислушивался к разговорам старших ребят о какой-то таинственной Зоне. На этой ограниченной территории неподалёку от Киева настоящие мужчины постоянно попадали в замечательные приключения, находили клады и возвращались в этот мир, чтобы жить припеваючи. А самые умные не возвращались вовсе, оставались там, среди мужественных друзей и приключений. Многие мальчишки из интерната мечтали поскорее вырасти и уйти туда, в настоящую жизнь.

Алька в эти разговоры не вступал, но слушал внимательно. В отличие от сверстников, он не собирался ждать совершеннолетия, а решил убежать в Зону при первой возможности. И вот в середине сентября такая возможность ему представилась. Группу наиболее дисциплинированных ребят решили премировать двухдневной поездкой в Киев. Алька попал в число избранных. Экскурсанты взяли с собой рюкзачки и сумки, в которые сложили сухие пайки, бутылки с водой, кепки и курточки. А Алик засунул туда вообще все свои вещи. К счастью, их было не так много, рюкзак не раздулся и не привлекал внимания.

Утром автобус вырулил за ворота на шоссе и помчался в сторону столицы. Ехали долго, всё съели, всё выпили, даже успели немного поспать. Алька предусмотрительно сохранил пустую пластиковую бутылку из-под воды.