Geum.ru

Лев Николаевич Толстой. Исповедь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   17

XII




Сознание ошибки разумного знания помогло мне освободиться от соблазна

праздного умствования. Убеждение в том, что знание истины можно найти только

жизнью, побудило меня усомниться в правильности моей жизни; но спасло меня

только то, что я успел вырваться из своей исключительности и увидать жизнь

настоящую простого рабочего народа и понять, что это только есть настоящая

жизнь. Я понял, что если я хочу понять жизнь и смысл её, мне надо жить не

жизнью паразита, а настоящей жизнью и, приняв тот смысл, который придаёт ей

настоящее человечество, слившись с этой жизнью, проверить его.

В это же время со мною случилось следующее. Во всё продолжение этого

года, когда я почти всякую минуту спрашивал себя: не кончить ли петлей или

пулей, -- во всё это время, рядом с теми ходами мыслей и наблюдений, о

которых я говорил, сердце моё томилось мучительным чувством. Чувство это я

не могу назвать иначе, как исканием Бога.

Я говорю, что это искание Бога было не рассуждение, но чувство, потому

что это искание вытекало не из моего хода мыслей, -- оно было даже прямо

противоположно им, -- но оно вытекало из сердца. Это было чувство страха,

сиротливости, одиночества среди всего чужого и надежды на чью-то помощь.

Несмотря на то, что я вполне был убеждён в невозможности доказательства

бытия божия (Кант доказал мне, и я вполне понял его, что доказать этого

нельзя), я всё-таки искал Бога, надеялся на то, что я найду Его, и обращался

по старой привычке с мольбой к тому, чего я искал и не находил. То я

проверял в уме доводы Канта и Шопенгауэра о невозможности доказательства

бытия божия, то я начинал опровергать их. Причина, говорил я себе, не есть

такая же категория мышления, как пространство и время. Если я есмь, то есть

на то причина, и причина причин. И эта причина всего есть то, что называют

Богом; и я останавливался на этой мысли и старался всем существом сознать

присутствие этой причины. И как только я сознавал, что есть сила, во власти

которой я нахожусь, так тотчас же я чувствовал возможность жизни. Но я

спрашивал себя: "Что же такое эта причина, эта сила? Как мне думать о ней,

как мне относиться к тому, что я называю Богом?" И только знакомые мне

ответы приходили мне в голову: Он -- творец, промыслитель". Ответы эти не

удовлетворяли меня, и я чувствовал, что пропадает во мне то, что мне нужно

для жизни. Я приходил в ужас и начинал молиться тому, которого я искал, о

том, чтоб Он помог мне И чем больше я молился, тем очевиднее мне было, что

Он не слышит меня и что нет никого такого, к которому бы можно было

обращаться. И с отчаянием в сердце о том, что нет и нет Бога, я говорил:

"Господи, помилуй, спаси меня! Господи, научи меня, Бог мой!" Но никто

не миловал меня, и я чувствовал, что жизнь моя останавливается.

Но опять и опять с разных других сторон я приходил к тому же признанию

того, что не мог же я без всякого повода, причины и смысла явиться на свет,

что не могу я быть таким выпавшим из гнезда птенцом, каким я себя

чувствовал. Пускай я, выпавший птенец, лежу на спине, пищу в высокой траве,

но я пищу оттого, что знаю, что меня в себе выносила мать, высиживала,

грела, кормила, любила. Где она, эта мать? Если забросили меня, то кто же

забросил? Не могу я скрыть от себя, что любя родил меня кто-то. Кто же этот

кто-то? -- Опять Бог.

"Он знает и видит мои искания, отчаяние, борьбу. Он есть", говорил я

себе. И стоило мне на мгновение признать это, как тотчас же жизнь

поднималась во мне, и я чувствовал и возможность и радость бытия. Но опять

от признания существования Бога я переходил к отыскиванию отношения к Нему,

и опять мне представлялся тот Бог, наш творец, в трёх лицах, приславший Сына

-- Искупителя. И опять этот отдельный от мира, от меня Бог, как льдина,

таял, таял на моих глазах, и опять ничего не оставалось, и опять иссыхал

источник жизни, я приходил в отчаяние и чувствовал, что мне нечего сделать

другого, как убить себя. И, что было хуже всего, я чувствовал, что и этого я

не могу сделать.

Не два, не три раза, а десятки, сотни раз приходил я в эти положения --

то радости и оживления, то опять отчаяния и сознания невозможности жизни.

Помню, это было раннею весной, я один был в лесу, прислушиваясь к

звукам леса. Я прислушивался и думал всё об одном, как я постоянно думал всё

об одном и том же эти последние три года. Я опять искал Бога.

"Хорошо, нет никакого Бога, -- говорил я себе, -- нет такого, который

бы был не моё представление, но действительность такая же, как вся моя

жизнь; нет такого. И ничто, никакие чудеса не могут доказать такого, потому

что чудеса будут моё представление, да ещё неразумное".

"Но понятие моё о Боге, о том, которого я ищу? -- спросил я себя. --

Понятие-то это откуда взялось?" И опять при этой мысли во мне поднялись

радостные волны жизни. Всё вокруг меня ожило, получило смысл. Но радость моя

продолжалась недолго. Ум продолжал свою работу. "Понятие Бога -- не Бог, --

сказал я себе. -- Понятие есть то, что происходит во мне, понятие о Боге

есть то, что я могу возбудить и могу не возбудить в себе. Это не то, чего я

ищу. Я ищу того, без чего бы не могла быть жизнь". И опять всё стало умирать

вокруг меня и во мне, и мне опять захотелось убить себя.

Но тут я оглянулся на самого себя, на то, что происходило во мне; и я

вспомнил все эти сотни раз происходившие во мне умирания и оживления. Я

вспомнил, что я жил только тогда, когда верил в Бога. Как было прежде, так и

теперь, сказал я себе: стоит мне знать о Боге, и я живу; стоит забыть, не

верить в Него, и я умираю. Что же такое эти оживления и умирания? Ведь я не

живу, когда теряю веру в существование Бога, ведь я бы уж давно убил себя,

если б у меня не было смутной надежды найти Его. Ведь я живу, истинно живу

только тогда, когда чувствую Его и ищу Его. Так чего же я ищу ещё? --

вскрикнул во мне голос. -- Так вот Он. Он -- то, без чего нельзя жить. Знать

Бога и жить -- одно и то же. Бог есть жизнь.

"Живи, отыскивая Бога, и тогда не будет жизни без Бога". И сильнее чем

когда-нибудь всё осветилось во мне и вокруг меня, и свет этот уже не покидал

меня.

И я спасся от самоубийства. Когда и как совершился во мне этот

переворот, я не мог бы сказать. Как незаметно, постепенно уничтожалась во

мне сила жизни, и я пришёл к невозможности жить, к остановке жизни, к

потребности самоубийства, так же постепенно, незаметно возвратилась ко мне

эта сила жизни. И странно, что та сила жизни, которая возвратилась ко мне,

была не новая, а самая старая, -- та самая, которая влекла меня на первых

порах моей жизни. Я вернулся во всём к самому прежнему, детскому и

юношескому. Я вернулся к вере в ту волю, которая произвела меня и чего-то

хочет от меня; я вернулся к тому, что главная и единственная цель моей жизни

есть то, чтобы быть лучше, т. е. жить согласнее с этой волей; я вернулся к

тому, что выражение этой воли я могу найти в том, что в скрывающейся от меня

дали выработало для руководства своего всё человечество, т. е. я вернулся к

вере в Бога, в нравственное совершенствование и в предание, передававшее

смысл жизни. Только та и была разница, что тогда всё это было принято

бессознательно, теперь же я знал, что без этого я не могу жить.

Со мной случилось как будто вот что: я не помню, когда меня посадили в

лодку, оттолкнули от какого-то неизвестного мне берега, указали направление

к другому берегу, дали в неопытные руки вёсла и оставили одного. Я работал,

как умёл, вёслами и плыл; но чем дальше я выплывал на середину, тем быстрее

становилось течение, относившее меня прочь от цели, и тем чаще и чаще мне

встречались пловцы, такие же, как я, уносимые течением. Были одинокие

пловцы, продолжавшие грести; были пловцы, побросавшие вёсла; были большие

лодки огромные корабли, полные народом; одни бились с течением, другие

отдавались ему. И чем дальше я плыл, тем больше, глядя на направление вниз,

по потоку всех плывущих, я забывал данное мне направление. На самой середине

потока, в тесноте лодок и кораблей;, несущихся вниз, я уже совсем потерял

направление и бросил вёсла. Со всех сторон с весельем и ликованием вокруг

меня неслись на парусах и на вёслах пловцы вниз по течению, уверяя меня и

друг друга, что и не может быть другого направления. И я поверил им и поплыл

с ними. И меня далеко отнесло, так далеко, что я услыхал шум порогов, в

которых я должен был разбиться, и увидал лодки, разбившиеся в них. И я

опомнился. Долго я не мог понять, что со мной случилось. Я видел перед собой

одну погибель, к которой я бежал и которой боялся, нигде не видел спасения и

не знал, что мне делать. Но, оглянувшись назад, я увидел бесчисленные лодки,

которые, не переставая, упорно перебивали течение, вспомнил о береге, о

вёслах и направлении и стал выгребаться назад вверх по течению и к берегу.

Берег -- это был Бог, направление -- это было предание, вёсла -- это

была данная мне свобода выгрестись к берегу -- соединиться с Богом. Итак,

сила жизни возобновилась во мне, и я опять начал жить.