Перевод введения в книгу Й. Шумпетера History of economic analisys
Краткое описание документа Перевод введения в книгу Й. Шумпетера History of economic analisys
Столкнувшись с огромной задачей, попытка решения, а не решение которой приведено в этой книге, мы осознали зловещий факт. Каковы бы ни были проблемы, таящиеся в истории какой-либо науки, дабы поймать в ловушку
смотреть на рефераты похожие на "Перевод введения в книгу Й. Шумпетера History of economic analisys"
ЕВРОПЕЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ФАКУЛЬТЕТ ЭКОНОМИКИ
РЕФЕРАТ
Тема: Перевод первой главы введения в книгу Дж. Шумпетера
“History of economic analysis”.
Исполнитель: студент 4 курса
Двирнык А. И.
Научный руководитель: канд. экон. наук, доцент, Баканов А. А.
Минск 1999
Глава 1
[ВВЕДЕНИЕ И ПЛАН]
1. План книги
Под историей экономического анализа я подразумеваю историю
интеллектуальных усилий, предпринятых человечеством для понимания
экономических явлений, или, что одно и то же, историю аналитических или
научных аспектов экономической мысли. Часть II описывает историю
вышеупомянутых усилий, начиная с самых ранних истоков и заканчивая
последними двумя-тремя декадами восемнадцатого века, включительно. В части
III рассматривается период, который может быть назван, хотя и довольно
приблизительно, периодом английской “классики” – примерно до начала 1870-х
годов. В части IV представлен обзор аналитической, или научной, экономики с
(говоря опять-таки достаточно приблизительно) конца “классического” периода
до первой мировой войны, хотя изложение истории некоторых разделов для
удобства заканчивается настоящим временем. Эти три части представляют собой
основное содержание книги, заключающее в себе основную часть проведенного
при ее написании исследования. Часть V являет собой просто набросок
современных разработок, освобожденный от некоторой части груза
предвосхищениями части IV, о которых только что говорилось. Эта часть
нацелена на не более чем содействие читателю в понимании того, как
современные изыскания коррелируют с изысканиями прошлого.
Столкнувшись с огромной задачей, попытка решения, а не решение которой приведено в этой книге, мы осознали зловещий факт. Каковы бы ни были проблемы, таящиеся в истории какой-либо науки, дабы поймать в ловушку неосторожных исследователей, ее историк в остальных случаях, по крайней мере, достаточно уверен в предмете для того, чтобы немедленно начать работу. В нашем случае это не так. Здесь, сами идеи экономического анализа, интеллектуальных усилий, науки “скрыты в дыму”, а правила и принципы, призванные руководить пером историка, подвержены сомнению, и, что еще хуже, неправильному пониманию. Поэтому часть I предшествует остальным частям, чтобы, насколько это позволяет место, объяснить мои взгляды на природу моего предмета и на некоторые предлагаемые мною к использованию концептуальные установки. Далее мне показалось необходимым включить некоторое количество тем, касающихся социологии науки – теории науки, рассматриваемой как социальное явление. Однако заметьте: это приводится здесь для того, чтобы передать некоторую информацию о тех принципах, которые я собираюсь принять, или об атмосфере этой книги. И хотя в дальнейшем будут приводиться основания, по которым я их принимаю, полностью установить их не представляется возможным. Все это приводится здесь единственно с той целью, чтобы облегчить понимание того, что я попытался сделать и чтобы дать возможность читателю отложить книгу в сторону, если эта атмосфера не придется ему по душе.
2. Почему мы изучаем историю экономической науки?
А почему мы изучаем историю любой науки? Можно было бы думать, что современные исследования сохранят все то полезное, доставшееся нам от предыдущих поколений, что можно использовать сегодня. Те концепции, методы и результаты, которые не сохранены, по-видимому, не стоят того, чтобы о них беспокоиться. Зачем же тогда возвращаться к старым авторам и заново пересматривать устаревшие взгляды? Нельзя ли благополучно оставить весь этот старый хлам заботам тех немногих специалистов, которые любят его ради него самого?
О такой позиции можно сказать многое. Несомненно, лучше отбросить устаревшие способы мышления, чем постоянно придерживаться их. Тем не менее, мы настаиваем на пользе, приносимой визитами на заваленный хламом чердак, при условии, что они не будут длиться слишком долго. Выгода, которую мы можем надеяться получить от подобных визитов, может быть отображена в трех аспектах: педагогических преимуществах, новых идеях и проникновении в особенности человеческого мышления. Сначала мы обсудим эти аспекты безотносительно к экономике. Затем, в свете четвертого аспекта, мы приведем причины, позволяющие нам полагать, что в экономике существуют более веские аргументы в пользу изучения истории аналитических разработок, чем в других дисциплинах.
Во-первых, те преподаватели и студенты, которые пытаются действовать
в соответствии с теорией, что наиболее современные научные труды – это все,
что им необходимо, вскоре обнаружат, что излишне все для себя усложняют.
Кроме тех случаев, когда современные научные труды содержат в себе минимум
исторических аспектов, никакая точность, оригинальность, убедительность и
изящество не предотвратят распространения ощущения отсутствия направления и
смысла среди студентов или, по крайней мере, большинства студентов. Это
происходит потому, что, независимо от дисциплины, проблемы и методы,
используемые в данное время, воплощают достижения и несут на себе отпечаток
исследований, проводимых в прошлом в абсолютно других условиях. Значение и
обоснованность проблем и методов невозможно полностью осознать без знания
предшествующих проблем и методов, (предполагаемым) ответом на которые они
являются. Научный анализ не является логически непротиворечивым процессом,
начинающимся некими примитивными представлениями и позволяющим накапливать
знания равномерным образом. Этот процесс не есть постепенное открытие
объективной реальности – как, например, открытие бассейна реки Конго. Он,
скорее, представляет собой непрерывную борьбу с творениями нашего разума и
разума наших предков. И если здесь и можно вести речь о “прогрессе”, то он
протекает в перекрестной манере не как логический процесс, а как следствие
воздействия новых идей, наблюдений или потребностей, а также так, как
диктуют склонности и темперамент современного человечества. Поэтому любой
научный труд, пытающийся представить “современное состояние науки”, на
самом деле представляет исторически обусловленные методы, проблемы и
результаты, имеющие смысл только в контексте тех исторических истоков, из
которых они берут свое начало. Другими словами: состояние любой науки в
любое данное время неявным образом заключает в себе историю ее развития и
не может быть удовлетворительным образом выражено без выявления этой
истории. Позвольте мне сразу добавить, что на протяжении всей книги, иногда
за счет более важных критериев, этот педагогический аспект будет определять
выбор материала для обсуждения.
Во-вторых, наш разум склонен к тому, чтобы черпать вдохновение в
изучении истории науки. Некоторым это удается больше, чем другим, однако
есть, наверное, такие, которые не получают от этого вообще никакой пользы.
Ум такого человека должен быть поистине инертным, чтобы, отстраняясь от
современности и созерцая горные цепи минувших размышлений, он не ощутил
расширения собственного кругозора. Продуктивность подобного опыта
иллюстрирует тот факт, что фундаментальные идеи, впоследствии развившиеся в
(специальную) теорию относительности, впервые встретились в книге по
истории механики. Но помимо вдохновения каждый из нас может извлечь
полезные, хотя иногда и обескураживающие, уроки из истории своей науки. Мы
узнаем как о бесполезности, так и о пользе противоречий; о напрасно
затраченных усилиях, о темных закоулках и обходных путях науки; о
кратковременных задержках в развитии науки, о нашей зависимости от
случайностей, о том, как не надо поступать, об упущенном времени, которое
необходимо наверстывать. Мы учимся понимать, почему мы находимся на данной
конкретной ступени развития, и почему мы не продвинулись дальше. Мы также
узнаем ответ на вопрос, на который будет обращено наше внимание на
протяжении всей книги, о том, что позволяет достичь цели, как и почему.
В-третьих, в отношении истории любой науки, или науки в целом, можно категорически утверждать, что она предлагает немало возможностей для изучения особенностей человеческого мышления. Представленный в ней материал, разумеется, имеет отношение только к определенному виду интеллектуальной деятельности. Но в данной области представлены почти все данные по нему. Данный материал демонстрирует практическую логику, логику в действии, логику, направленную на осуществление мечтаний и достижение целей. Любая сфера человеческой деятельности обнаруживает работу человеческого разума, но ни в какой другой сфере мы не бываем так близки к конкретным методам его работы, потому что ни в какой другой сфере люди не описывают столь тщательно свои мыслительные процессы. Различные люди по- разному вели себя в этом отношении. Некоторые, как, например, Хайгенс, были откровенными; другие же, например, Ньютон, были скрытными. Но даже самые скрытные ученые обречены на обнаружение своих мыслительных процессов, потому что сущность научной деятельности, в отличие от политики, заключается именно в самораскрытии. Именно в силу этой причины неоднократно было признано, начиная с Уэвелля и Дж. С. Милля до Вундта и Дьюи, что общая теория науки (нем. Wissenschaftslehre) представляет собой не только прикладную логику, но и является лабораторией собственно чистой логики. То есть нельзя оценивать научные правила и методы анализа только по логическим стандартам, существующим независимо от них, поскольку они сами дополняют и оказывают влияние на эти стандарты. Другими словами: при изучении и систематизации научных методов можно выявить некую прагматическую или наглядную логику, что, конечно же, подразумевает, или выливается, в изучение истории наук.
Само собой разумеется, что предшествующие аргументы, по крайней мере
представленные в рамках первых двух аспектов, имеют двойную силу
применительно к экономической науке. Мы сейчас перейдем в выводам,
основанным на том очевидном факте, что предмет экономической науки
представляет собой уникальный исторический процесс (см. раздел 3 ниже),
проявляющийся в значительной степени в том, что экономическая наука
различных эпох имеет дело с различными наборами данных и проблемами. Этот
факт сам по себе достаточен для того, чтобы проявить интерес к
доктринальной истории. Но давайте на время забудем о нем, чтобы избежать
повторения и подчеркнуть другой факт. Как мы увидим далее, экономическая
наука не испытывает недостатка в исторической целостности. В
действительности, нашей основной целью является описать то, что может быть
названо Преемственностью Научных Идей – процесс, согласно которому усилия
людей, направленные на понимание экономических явлений, создают, улучшают и
развенчивают аналитические структуры в непрерывной последовательности. И
одним из основных положений, которое должно быть установлено в этой книге,
является то, что фундаментально этот процесс ни чем не отличается от
аналогичных процессов в других областях знаний. Но одной из наших целей
является также прояснить тот факт, что задержка в преемственности идей в
нашей области была бульшей, чем почти во всех остальных. Очень немногие
люди, и менее всего мы – экономисты, склонны поздравлять нас с нашими
интеллектуальными успехами. Более того, результаты нашей деятельности
являются, и всегда являлись, не только скромными, но и также и
неорганизованными. Методы установления фактов и анализа, которые считались
и считаются не соответствующими стандартам или принципиально неправильными
одними из нас, пользуются и пользовались популярностью у других. Тем не
менее, хотя это и возможно – как я попытаюсь показать – говорить об
установившемся профессиональном мнении по научным вопросам для каждой из
эпох, и хотя это мнение часто выдерживало испытания на неподверженность
влиянию различных политических взглядов, мы не можем говорить об этом с
такой же уверенностью как физики и математики. Вследствие этого мы не можем
доверить, или, по крайней мере, не доверяем друг другу подведение итога
“состоянию науки” одинаково удовлетворительным для всех образом. И
очевидной мерой защиты от влияния резюмирующих работ является изучение
доктринальной истории: гораздо более справедливым для экономической науки,
чем, скажем, для физики, является то, что современные проблемы, методы и
результаты не могут быть полностью поняты без некоторых знаний о том, как
формировалась методика рассуждений экономистов. Кроме того, гораздо чаще,
чем в физике, результаты исследований бывали утеряны или были неизвестны на
протяжении столетий. Мы встретимся с практически ужасающими примерами
этому. Ценные советы и полезные находящемуся в замешательстве уроки с
гораздо большей долей вероятности встретятся изучающему историю своей науки
экономисту, чем физику, который в общем случае может полагаться на тот
факт, что практически ничего ценного не было утеряно в работах его
предшественников. Почему же тогда немедленно не начать новую историю нового
интеллектуального покорения?
3. Но является ли экономическая наука наукой?
Ответ на вопрос, озаглавивший этот раздел зависит, конечно же, от
того, что мы понимаем под “наукой”. Так, в повседневной жизни, равно как и
на академическом жаргоне – особенно во франко- и англо-говорящих странах –
этот термин часто указывает на математическую физику. Очевидно, что это
исключает все общественные науки, а также и экономическую науку.
Экономическая наука как единое целое не является наукой и в том случае,
если мы используем методы, сходные с методами математической физики в
качестве определяющей характеристики (definiens) науки. В этом случае лишь
небольшую часть экономической науки можно назвать “научной”. Опять-таки,
если определять науку в соответствии с лозунгом “Наука есть Система Мер”,
тогда экономическая наука в некоторых аспектах является научной, а в
некоторых – нет. Вряд ли стоит испытывать какую-то обиду касательно “ранга”
или “достоинства” в этом вопросе: термин “наука” не должен подразумевать
поощрение какой-либо области знаний, и наоборот.
Для наших целей напрашивается следующее определение: наукой является
любой род знаний, который был объектом сознательных усилий, направленных на
его улучшение.[1] Вследствие этих усилий формируются такие особенности
мышления – методы или “технические приемы” – и владение фактами,
обнаруженными с помощью этих методов, какие недоступным повседневным
особенностям мышления и фактическим знаниям. Следовательно, мы можем также
принять практически эквивалентное определение: наукой является любая
область знаний, в которой разработаны специализированные методы
установления фактов и их интерпретации или вывода умозаключений на их
основе (анализа). И, наконец, если мы хотим подчеркнуть социологические
аспекты, мы можем сформулировать еще одно определение, которое также
практически эквивалентно предыдущим двум: наукой является любая область
знаний, в которой работают так называемые исследователи, ученые или
эксперты, занимающиеся совершенствованием существующего набора фактов и
методов, и, как следствие, владеющие и тем, и другим, что отличает их от
“неспециалистов” и, в конечном счете, от чистых “практиков”. Множество
других определений также было бы приемлемо для нас. Вот еще два, которые я
ввожу без дальнейших разъяснений: (1) наука – это утонченный здравый смысл;
(2) наука – это наделенное инструментарием знание.
Поскольку экономической науке присущи методы, не используемые
большинством людей; и поскольку существуют экономисты, совершенствующие эти
методы, очевидно, что экономическая наука является наукой в том смысле, в
котором мы понимаем этот термин. Казалось бы, что нет более простой задачи,
чем описать историю развития этих методов. К сожалению, это не так. Мы еще
не выпутались из затруднительного положения; в действительности, мы еще
даже не попали в него. Прежде чем мы почувствуем себя уверенно, необходимо
устранить некоторые препятствия, самым серьезным из которых является
Идеология. Это будет сделано в последующих главах этой части книги. Сейчас
же мы представим несколько комментариев относительно нашего определения
науки.
Во-первых, мы должны опровергнуть то, что читатель, по-видимому,
считает неисправимым недостатком. Может показаться, что, определив науку,
как наделенное инструментарием знание, то есть, как определяемую по
критерию использования специализированных методов, мы должны были бы
назвать наукой магию, практикуемую примитивными племенами, если она
использует методы, не являющиеся общедоступными и совершенствуемые и
передаваемые в кругу профессиональных магов. И, конечно же, нам следовало
бы из принципа это сделать. Это так, потому что магия, и некоторые виды
деятельности, по существу фундаментально не отличающиеся от магии, иногда
незаметно трансформируются в то, что современное человечество отождествляет
с научными методами: до начала семнадцатого века астрология сопутствовала
астрономии. Есть, однако, и другая, более веская причина. Исключение
всякого вида наделенного инструментарием знания могло бы привести к
утверждению наших стандартов в качестве абсолютно пригодных для всех времен
и народов. Но этого мы сделать не можем.[2] На практике мы вынуждены
интерпретировать и расценивать любое наделенное инструментарием знание,
прошлое, равно как и настоящее, в свете наших стандартов, поскольку других
у нас просто нет. Они являются результатом развития более чем шести
столетий[3], в течение которых область научно приемлемых методов или
технических приемов все более и более сузилась в том смысле, что все
большее их количество было признано неприемлемыми. Мы подразумеваем эту
критически ограниченную область только тогда, когда мы говорим о
“современной” или “эмпирической” или “позитивной”[4] науке. Ее методы
различны в различных областях науки и, как мы уже имели возможность
убедиться, никогда не бывают бесспорными. Более широко, однако, они могут
быть описаны с помощью двух существенных характеристик: они сужают факты,
которые нам предлагают принять на научной основе до более узкой категории
“фактов, проверенных с помощью наблюдения или эксперимента”; и они сужают
диапазон приемлемых методов до “логических умозаключений из поддающихся
проверке фактов”. Впредь мы будем придерживаться этой точки зрения
эмпирической науки, по крайней мере, в той степени, в которой ее принципы
признаются экономической наукой. Но, поступая так, мы должны иметь в виду
следующее: хотя мы и собираемся интерпретировать доктрины с этой точки
зрения, мы не утверждаем ее “абсолютную” справедливость; и хотя, рассуждая
с этой точки зрения, мы можем описывать некие предложения или методы как
несправедливые – разумеется, всегда учитывая те исторические реалии, в
которых они были сформулированы – мы, тем самым, не исключаем их из всей
сферы научной мысли в первоначальном (более широком) смысле этого слова.
Другими словами, мы не отрицаем их научность,[5] которую если и следует как-
то оценить, то в соответствии с “профессиональными” стандартами каждого
конкретного места и времени.
Во-вторых, наше первоначальное определение (“наделенное
инструментарием знание”) указывает на причину того, почему вообще
невозможно указать дату образования – даже с ошибкой в десятилетия –
истоков, не говоря уже об “основании”, науки как чего-то отличного от
истоков конкретного метода или основания “школы”. Подобно тому, как после
своего появления науки постепенно развиваются, новые образуются, постепенно
выявляя собственные различия, под воздействием благоприятствующих и
сдерживающих внешних и внутренних условий, со своими истоками и, иногда,
также и с другими науками. Исследования прошлого, проясняя эти условия,
могут способствовать и способствуют сужению того временного диапазона, в
рамках которого можно в равной степени утверждать или отрицать наличие
некоего научного знания. Но никакое исследование не в состоянии полностью
устранить ту зону неясности, которая постоянно расширялась под влиянием
историков. Что касается экономической науки, то только предвзятостью или
невежеством можно объяснить утверждения о том, что А. Смит или Ф. Кене или
Сэр Уильям Петти или кто бы там ни был еще “основал” эту науку, или что
историк должен начать свое повествование с одного из них. Однако следует
признать, что экономическая наука представляет собой особенно трудный
случай, потому что знание, опирающееся на здравый смыл, простирается в ней
относительно дальше того научного знания, которое мы были в состоянии
достичь, и чем это бывает в других науках. Знания неспециалиста о том, что
богатые урожаи связаны с низкими ценами на продукты питания, или что
разделение труда повышает эффективность производственного процесса,
являются, очевидно, донаучными и было бы абсурдно заострять внимание на
подобных заявлениях в старых научных трудах, как если они являли собой
открытия. Примитивный аппарат теории спроса и предложения является научным.
Но научное достижение является таким скромным, а здравый смысл и научное
знание логически настолько близки в этом случае, что любое утверждение о
том, когда одно перешло в другое, должно по необходимости оставаться
условным. Я пользуюсь этим случаем, чтобы коснуться сходной проблемы.
Определение науки как наделенное инструментарием знание и
отождествление ее с конкретными группами людей, равносильно подчеркиванию
очевидной важности специализации, (относительно поздним) следствием которой
было появление отдельных наук.[6] Но этот процесс специализации никогда не
проходил в соответствии с каким-либо рациональным планом – четко изложенным
заранее или объективно заданным – вследствие чего наука не приобрела
логически законченной структуры; это скорее тропический лес, а не здание,
воздвигнутое в соответствии с планом. Отдельные личности или группы
следовали за лидерами или развивали их методы или были привлечены их
проблемами, как если бы наука представляла собой некое подобие пересеченной
местности, как это уже было показано во втором разделе. Одним из следствий
этого является то, что границы отдельных наук, или большинства из них,
непрерывно смещаются и нет смысла пытаться определить их по предмету или по
методу. Это особенно касается экономической науки, которая не есть наука в
том смысле, что и акустика, а скорее скопление плохо скоординированных и
накладывающихся друг на друга областей исследования, как это происходит
медицине. В соответствии с этим мы действительно обсудим другие определения
– главным образом для того, чтобы выявить их недостаточность – но для себя
мы не примем ни одно из них. Более всего мы будем близки к этому,
перечисляя ниже основные “области”, принятые сейчас в практике
преподавания. Но даже это эпидеиктическое[7] (наглядное) определение не
следует воспринимать как претендующее на компетентность. Кроме того, мы
всегда должны учитывать вероятность того, что в будущем, к любому самому
полному современному списку могут быть добавлены, или изъяты из него, любые
вопросы.
В-третьих, наше определение устанавливает мотивы, по побуждающие людей
прилагать усилия к совершенствованию знаний в какой-либо области. Мы
вернемся к этой теме в другой связи. В данный момент мы только заметим, что
научный характер любого анализа не зависит от того, из каких побуждений он
проводился. Например, бактериологическое исследование является научным
исследованием и для него не имеет значения, движет ли исследователем
желание служить медицинским или каким-либо другим целям. Точно также, если
экономист исследует механизмы спекуляций с помощью методов, соответствующих
научным стандартам своего времени и окружения, результаты исследования
станут частью научного фонда экономических знаний, вне зависимости от того,
хочет ли он высказаться в пользу принятия регулятивного законодательства
или защитить спекуляцию от принятия подобного законодательства или же
просто удовлетворить свое интеллектуальное любопытство. До тех пор пока он
не позволяет своей цели искажать его факты или влиять на его рассуждения,
нам нет смысла отказываться принять его результаты или отрицать их
научность на основании нашего неодобрения его целей. Под этим
подразумевается, что любые суждения, представленные “специальными
защитниками” – платят им за них или нет – в равной степени подходят или не
подходят нам, как и суждения, предложенные “независимыми философами”, если
последние вообще существуют. Помните: время от времени вопрос, почему
человек говорит то, что он говорит, может представлять интерес; но
независимо от того каким будет ответ, он не скажет нам справедливо или нет
то, что он говорит. Мы не рассматриваем дешевый прием политической борьбы –
к сожалению, слишком распространенный среди экономистов – заключающийся в
обсуждении предложения осуждая или превознося мотивы человека,
инициирующего его, или выгоды, на, или против, достижения которой
направлено это предложение.
-----------------------
[1] Мы прибережем термин Точная Наука для второго из значений слова
Наука, перечисленных выше, то есть для наук, использующих методы, более или
менее схожие по логической структуре с методами математической физики.
Термин Чистая Наука будет использован в противоположность термину
Прикладная Наука (во французском языке использовался этот же самый термин,
например, mйcanique или йconomie pure, но также и термин mйcanique или
йconomie rationelle; итальянским эквивалентом является meccanica или
economia pura, немецким – reine Mechanik или Цkonomie).
[2] Чтобы убедить себя в этом, необходимо заметить, что наши научные
методы являются и, скорее всего, всегда будут являться объектом
противоречий и постоянно меняться. Рассмотрим, например, следующий случай.
Никто еще не доказал, что каждое четное число можно представить в виде
суммы двух простых чисел, хотя не было еще найдено четное число, которое не
выражалось бы подобным образом. Представим теперь, что это предположение
когда-нибудь приведет к противоречию с другим предположением, которое мы
согласимся принять. Будет ли из этого следовать, что существует четное
число, которое невозможно представить в виде суммы двух простых чисел?
Представители классического направления в математике ответили бы “Да”,
тогда как представители интуитивизма (такие как Кронекер и Брауер) ответили
бы “Нет”. То есть первые признают, а последние отказываются признать
справедливость того, что называется косвенными доказательствами
существования теорем, каковые широко распространены в различных областях
знания, в том числе и в чистой экономической науке. Очевидно, что сама
возможность существования подобного расхождения во мнениях относительно
того, что является справедливым доказательством, достаточна, помимо
прочего, для того, чтобы продемонстрировать тот факт, что наши собственные
правила не могут выступать в качестве неоспоримого аргумента по поводу
научных методов.
[3] Эта оценка учитывает только западную цивилизацию. Она также принимает во внимание греческие разработки, но лишь в той мере, в какой они проникли в научную мысль западной Европы с тринадцатого века в качестве наследия, а не собственно разработок. В качестве отправной точки мы выбираем работу Св. Фомы Аквинского “Summa Theologica”, в которой исключается откровение из всех philosophicae disciplinae, то есть из всех наук, кроме сверхъестественной теологии (sacra doctrina; естественная наука является одной из philosophicae disciplinae). Это был самый ранний и самый важный шаг в методологическом критицизме, предпринятый в Европе после распада Греко-римской цивилизации. Ниже будет продемонстрировано исключение откровения из всех наук кроме sacra doctrina было совмещено Св. Фомой с исключением из них возможности апелляции к властям как приемлемого научного метода.
[4] Использованное здесь слово “позитивный” не имеет ничего общего с философским позитивизмом. Это одно из первых предупреждений, которые необходимо сделать в этой книге, относительно той путаницы могущей возникнуть в результате использования этого же слова для слова для обозначения совершенно других понятий авторами, которые сами же иногда путают понятия. Это важное замечание, и поэтому я хотел бы упомянуть ряд других подобных понятий: рационализм, рационализация, релятивизм, либерализм, эмпиризм.
[5] Все это абсолютно не адекватно и, конечно же, не способно
полностью выявить те проблемы, которые мы поверхностно затрагивали. Однако,
поскольку это все, что можно было бы изложить в отведенном для этого месте,
я хотел бы только добавить, что приведенная выше интерпретация будет
рассматриваться по возможности свободной от (a) утверждения о
профессиональном всеведении; (b) желания “проранжировать” культурное
содержание мысли прошлого в соответствии с современными стандартами; и, в
особенности, (c) желания оценить что-нибудь, кроме методов анализа.
Некоторые связанные с этим моменты будут проясняться по мере нашего
продвижения вперед.
[6] Позвольте мне сразу добавить, что в рамках подобных групп моих коллег развивается специализированный язык, который становится все в большей степени непонятным для непрофессионалов. Подобный экономящий усилия механизм мог бы служить критерием для определения наличия науки, если бы не тот факт, что этот язык принимается долгое время спустя, после того как наука, в нашем понимании, достигла внушительных размеров под влиянием невыносимого неудобства, связанного с использованием концепций, присущих повседневной жизни, которые пригодны, но вместе с тем и вредны, для целей анализа. Экономисты в особенности, во многом в ущерб своей области знаний, придают особую важность тому, чтобы быть понятыми широкой публикой. И эта публика уже сейчас демонстрирует в равной степени обоснованное негодование по поводу любых попыток перейти к более разумной практике.
[7] Эпидеиктическое определение – это определение концепции, например, концепции “слон”, посредством указания на представителя класса, отождествляемого с этой концепцией.