Условия согласования практики международного и конституционного правосудия

(Арановский К. В.) ("Журнал конституционного правосудия", 2013, N 3) Текст документа

УСЛОВИЯ СОГЛАСОВАНИЯ ПРАКТИКИ МЕЖДУНАРОДНОГО И КОНСТИТУЦИОННОГО ПРАВОСУДИЯ

К. В. АРАНОВСКИЙ

Арановский К. В., судья Конституционного Суда Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор.

В статье рассматриваются проблемы в отношениях международной и конституционной юстиции. Автор указывает, что в основе таких отношений должен лежать консенсус, поставленный в границы принципов, правил и обеспеченный их соблюдением. По его мнению, такое согласие уже сложилось между европейским правосудием, занятым защитой прав человека, и российской конституционной юстицией в том, что касается фундаментального единства ценностей. Главная цель юстиции обоих видов - защита прав человека в их собственном значении.

Ключевые слова: конституционные правосудие, Конституционный Суд Российской Федерации, Европейский суд по правам человека.

Conditions of harmonization of practice of supranational and constitutional justice K. Aranovsky

Aranovsky Konstantin Viktorovich - judge at the Russian Constitutional Court, honoured lawyer of the Russian Federation, doctor of law, professor.

The article focuses on the issues of relationships between international and constitutional justice. The author points out that these relationships should base on a consensus put in the framework of principles and rules and ensured by compliance with them. On the author's opinion, such a consensus already exists between European justice aimed at the protection of human rights, and Russian constitutional justice as regards fundamental community of values. The main aim of both kinds of justice - the protection of human rights in their proper meaning.

Key words: constitutional justice, Constitutional Court of the Russian Federation, European court of human rights.

Обсуждая общие начала и примерные условия согласования практики конституционных судов с практикой международного, в частности европейского, правосудия, полезно сделать предварительные замечания о самом принципе согласия и о пределах допустимого в нем участия. Взятые без оговорок и подробностей, мир и согласие кажутся общей бесспорной целью, а безмятежная гармония выглядит эстетическим идеалом. Идеальное оттого, может быть, и прекрасно, что недостижимо и, возвышаясь над обыденностью, остается беспорочным. Но, хотя утрата идеалов и лишает людей перспективы, неотступная к ним привязанность тоже небезвредна, так что и в стремлении к согласию можно дойти до крайностей единодушно-бессмысленного молчания или непримиримости в борьбе за единство. И поэтому, не отрекаясь от согласия, важно брать в расчет необходимые ограничения, которыми оно обставлено в различных отношениях и занятиях. В судебной практике сплошное господство консенсуса неприемлемо по двум, во всяком случае, основаниям. Во-первых, слишком прочное согласие и единение взглядов плохо сказываются на развитии правосудия и на судебном правотворчестве, чрезмерно связывая суд, тогда как ему, чтобы исполнить свое предназначение, время от времени нужно отступать от консенсуса. Во-вторых, предмет согласия этически ограничен ценностями, от которых нельзя свободно отступать даже ради единения судов. Между тем не только разнонаправленные, но и одноименные и общепризнанные ценности получают иногда разное истолкование, например, в представлениях о свободе, о достоинстве, нравственности, государственности. При таких исходных расхождениях прийти к согласию можно ценою отказа от убеждений, а это, по крайней мере, подозрительно, ибо, пока стороны верят в свою правоту, подлинный между ними консенсус возможен, лишь если согласны между собой их убеждения. Если же убеждения разнятся, то возможен, в лучшем случае, компромисс, где значительная доля разногласий необходимо присутствует. В свою очередь, расхождение во взглядах, где каждый остается при своем, необходимо и полезно, когда оно протекает мирно, по правилам. К тому же в перспективе разногласия не исключают консенсуса, причем убежденного и надежного. Если же сторона слишком легко идет на согласие, она действует, вероятно, в заблуждении, притворстве или в уступках, непринужденно отрекаясь от слабых своих и бедных убеждений. Не умея ими дорожить, она не удержит и убеждений, усвоенных в согласии. Такой консенсус недорого стоит и, доставляя, в лучшем случае, радости душевного покоя, действительному единству решений и действий опоры не дает. В общем, согласие любой ценой - сомнительная цель с неприятными издержками. В отношениях международной и конституционной юстиции имеет смысл убежденный консенсус, поставленный в границы принципов, правил и обеспеченный их соблюдением. Такое согласие, вероятно, уже сложилось между европейским правосудием, занятым защитой прав человека, и российской конституционной юстицией, по крайней мере, в том, что касается фундаментального единства ценностей. Во всяком случае, юстиция обоих видов имеет главной целью защиту прав человека в их собственном значении. Тот и другой вид юстиции, исполняя свою миссию, поставлены в надзаконное положение в том смысле, что от их правосудных решений зависит судьба национального закона. Оба они связаны общностью вызовов и оппонентов, что также объективно располагает их к согласию как союзников. Произвол и бесправие всегда ищут благовидные предлоги в политической, административной целесообразности и ловко их находят, чтобы оправдать притеснения гражданской свободы. Они красиво апеллируют к воле народа или интересам государства, к общей пользе и социальной справедливости, к традиции и морали. Их доводы не всегда добросовестны, но достаточно внушительны, чтобы с ними считаться. Чтобы достойно их встретить, правосудию нужны не только моральная сила с верой в свободу, но и общая неуступчивость, обеспеченная, насколько это возможно, согласием в позициях высоких судов. Поддерживая фундаментальное единство, международная юстиция и конституционное правосудие нуждаются и в демонстративном единстве, наглядно подтвержденном выразительными актами согласия. Открытые же расхождения между учреждениями правосудия, авторитет которых сопоставим, вредят любой юстиции, отнимая часть ее убеждающей силы, снижая моральный, утверждающий смысл юрисдикционных суждений <1>. Они вынуждают оправдываться и настаивать на том, что должно звучать непререкаемо, ставят под сомнение уважение к судам и обязательность их решений. Действительно, высокопоставленный суд, громко опровергая и вместе с тем не имея полномочий отменить решение другой высокой судебной инстанции, дает поводы думать, что не все действующие акты правосудия достойны признания. Отсюда несложно перейти и к выводу о том, что не всякое судебное постановление следует исполнять. Разобщенность судебной практики по однородным и по сходным делам вооружает аргументами тех, кого тяготят "обременения" права, кто считает непозволительными "дерзости" правосудия, полагая, что они посягают на державность, мешают народному процветанию и полицейскому благочинию. В общем, в междоусобных спорах правосудие расточает свою влиятельную силу <2>. -------------------------------- <1> Ни европейскому правосудию, ни Конвенции о защите прав человека и основных свобод не идут на пользу открытые разногласия, например, с британским правосудием. В известном споре об ограничении избирательных прав заключенных британская сторона приблизились к риторике военного столкновения, где Лорд - главный судья Англии и Уэльса сказал: "Страсбург не должен всегда побеждать, и побеждать ему не обязательно". Глава же Верховного суда Великобритании лорд Филипп в тонких выражениях обсуждал едва ли не выход из Конвенции и замену Акта о ее инкорпорации сугубо британским Биллем. См.: Английский лорд - главный судья засомневался в ЕСПЧ // Право. ru. 21 октября 2011 г. URL: http://pravo. ru/interpravo/news/view/62841. В другом случае восьмилетнее разбирательство по делу об экстрадиции лица, обвиняемого в терроризме, приблизило высокопоставленного судью, по его признанию, к "бешенству" (правда, лишь половину из этих восьми лет дело провело в ЕСПЧ, а первую - в британских судах). См.: Главный судья Великобритании недоволен медлительностью страсбургских коллег // Право. ru. 1 октября 2012 г. URL: http://pravo. ru/interpravo/news/view/77980. <2> Обсуждение разногласий между ЕСПЧ и Конституционным Судом России содействовало законодательным начинаниям, которые позволяли бы, в случае их успеха, с помощью Конституционного Суда препятствовать исполнению решений ЕСПЧ в той части, в какой эти решения предполагают пересмотр дел в российских судах. Законопроекты от 16 июня 2011 г. N 564346-5 и N 564315-5 об изменении отдельных законов, включая УПК и АПК Российской Федерации, см. на: http://docs. pravo. ru//document/view/16769560/15567016/, а также на: http://docs. pravo. ru//document/view/16769559/15567015/.

Впрочем, едва ли отношения обсуждаемых юстиций осложняет воинственность на почве ценностей и принципов. Напротив, немало случаев видимой общности в их позициях. Например, в том, что касается поддержки практики Европейского суда по правам человека, то в России нет, пожалуй, иного, чем Конституционный Суд, юрисдикционного органа (тем более политического или административного), который стоял бы к ней ближе по настроениям, смыслу принимаемых решений и верности гражданской свободе. Так, именно российский Конституционный Суд в согласии с Конвенцией и практикой ЕСПЧ довел до полной определенности запрет смертной казни, т. е. по сути установил его, когда законодательная власть медлит с окончательным решением. В аргументации своих решений Конституционный Суд столь часто и так обильно обращается к доводам, изложенным в актах ЕСПЧ, что это создает впечатление, будто европейская судебная практика стала для российского конституционного правосудия обязательным источником права <3>. -------------------------------- <3> Это преувеличение, конечно, поскольку применяет Конституционный Суд в тесном смысле слова Конституцию Российской Федерации, ФКЗ "О Конституционном Суде Российской Федерации", положения Федеративного договора, международных договоров, принципы международного права... Оставаясь источниками права, "оказывающими непосредственное и весьма существенное влияние на правотворчество и правоприменительную практику России" (Эбзеев Б. С. Личность и государство в России: взаимная ответственность и конституционные обязанности. М.: Норма, 2011. С. 33), решения ЕСПЧ не являются источниками права в российском конституционном правосудии в том смысле, что Конституционный Суд России не связан обязанностью применять выраженные в них правоположения. Другое дело, что смысл применяемого права он обычно понимает в согласии с позициями ЕСПЧ, что и высказывает в своих решениях. Упоминание и цитирование акта ЕСПЧ создают внешнее сходство с применением извлеченных из него положений. Но актам международных судов, чтобы быть собственно источником применяемого права, нужна обязательная для применяющего суда сила, а в российском конституционном судопроизводстве они имеют значение убедительных сообщений о праве. Это, впрочем, никак не роняет их достоинства - ведь и национальным законам Конституционный Суд не столько подчиняет свои решения как источнику права, сколько вводит их в описание законодательной, правовой обстановки, в которую поставлен проверяемый нормативный акт. И когда он согласится с истолкованием конвенционного права, которое дает ЕСПЧ, он, конечно, применяя Конвенцию, последует именно этому толкованию. Сходным образом, "например, французский Кассационный суд порой ссылается на "Конвенцию, как она истолкована в постановлениях Европейского суда", порой - просто на Конвенцию" (см.: Лобов М. Прямое действие постановлений Европейского суда по правам человека во внутреннем праве: сравнительный обзор // Имплементация решений Европейского суда по правам человека в практике конституционных судов стран Европы. М.: Институт права и публичной политики, 2006. С. 34, 35 и далее). Со своей стороны, признавая правовые позиции Конституционного Суда источником российского права (с прямыми ссылками на них во многих постановлениях по российским делам), ЕСПЧ не обязан им следовать. Вместе с тем в практике ЕСПЧ, по словам бывшего его Председателя Ж.-П. Коста, решение национального конституционного суда, "пусть и необязательное для европейских судей, будет иметь известное влияние на их выводы о нарушении Конвенции" (Коста Ж.-П. Европейский суд по правам человека: диалог с национальными судами состоялся // Конституционный контроль: доктрина и практика. М.: Норма, 2012. С. 351).

Общность практики европейского и конституционного правосудия явно дополняет собой ресурсы их влияния в российской политико-правовой среде, а иные из проявлений и последствий этой взаимности еще предстоит заметить и оценить. Международное правосудие не имело бы столь влиятельных последствий без опоры на согласованную практику национальных судов, на конституционную юстицию, а та, в свою очередь, многое успела и смогла при поддержке международной юрисдикции. Однако в установлении согласия и еще больше - в его продолжении мало фундаментального единства и готовности оставаться в нем. Консенсус важно обеспечить по возможности еще и стилистически, технически. Не менее важно иметь в виду не только предметную общность, но и разницу в предметах многосторонних договоров о правах человека и, с другой стороны - в предмете конституций, а также связанные с этим предметные несовпадения между конституционной и международной юрисдикциями. Без уважения к таким подробностям столкновения остаются возможными и при гармонии настроений, потому что недопонимание в деталях, разнобой в обрядовых "мелочах" даже единомышленников иной раз могут довести до раздора. С другой стороны, по сравнению с единением в ценностях достичь и поддерживать взаимопонимание в области стиля, техники, предметных границ проще, если старательно соблюдать условленные правила, процедуры и держаться согласованных ограничений. В области стиля многое решает наглядное сходство в представлениях, общность символики, оглашаемых аксиом, логики изложения актов правосудия. В этой части бремя консенсуса в большей мере ложится на конституционные суды, которых больше, чем судов международных, и манеры которых довольно разнообразны. Выделить в них общую линию международному правосудию сложнее, чем конституционному суду войти в созвучие с наднациональной юстицией. Конституционный Суд России в этом смысле заметно сблизился с практикой ЕСПЧ, прилагая намеренные к тому усилия, но еще больше - в непринужденном с ней согласии, давая знать о нем в отдельных частностях и в значительных частях своих решений <4>. -------------------------------- <4> Ссылки на решения ЕСПЧ обычно следуют в постановлениях Конституционного Суда РФ за положениями Конституции, международных договоров и сообщаются со ссылками на законодательство и на правовые позиции российского Конституционного Суда, выявляя между ними "корреспонденции", аналогии и прочие сходства.

Местами это сближение заходит далеко. Российский Конституционный Суд, например, вовлекается в дискурс на тему европейского прецедентного права, хотя в юридической компаративистике определенно известно, что в историческом, структурном, методологическом, процессуальном и в других смыслах прецедент системно связан с англо-американским - общим - правом (common law) <5>. Не только собственные наклонности, но и пример ЕСПЧ поощряют Конституционный Суд России к употреблению воодушевленных выражений, так что в профессиональном сообществе практикующих юристов иные из них могут казаться избыточными и причудливыми. Скажем, оба суда время от времени грозят "иллюзорным правом", которым какое-либо из прав может сделаться, если оставить его необеспеченным. Из практики ЕСПЧ конституционная юстиция России заимствовала логику обоснования допустимых правоограничений тем доводом, что право, то или иное, "не является абсолютным" и оттого "может быть ограничено". В представления о правах человека это внесло неудобные противоречия, обязанные тому, что, поддерживая эту логику, образовательная и прикладная юриспруденция вместе с тем не могла (и не должна) была упразднить ту базовую классификацию, в которой абсолютные права противопоставлены правам относительным. -------------------------------- <5> Председатель Верховного суда Соединенного Королевства заметил, что практику Страсбургского суда применяют в британском Суде "в тех случаях, когда она достаточно ясна" (см.: Филипс Н. Верховный суд - новый шаг в конституционной истории Соединенного Королевства // Конституционный контроль: доктрина и практика. М.: Норма, 2012. С. 132). Этим он вежливо обозначил настолько значительную разницу между практикой ЕСПЧ и прецедентом, что это мешает британскому суду извлечь из европейской практики право. Видеть в этой практике род прецедентного права было бы слишком смело, если в той системе, где прецедент господствует, ее не вполне понимают как источник права.

Собственность, например, в этой классификации всегда считали абсолютным правом <6>. Абсолютны свободы передвижения, предпринимательства, совести, все виды неприкосновенности, право на получение и распространение информации, другие права того же рода. Абсолютны они не потому, что исключают ограничения, но оттого, что соотносятся (стоят в корреспонденции) с общим запретом препятствовать их осуществлению, а формула их защиты состоит в требовании прекратить нарушение. Тем они и отличаются от прав относительных, сопоставленных с обязанностью государства или иных субъектов выполнить нечто положительное, чтобы исполнилось, например, избирательное право, - организовать выборы, зарегистрировать кандидатов, учесть избирателей, выдать им бюллетени и т. п. Праву на судебную защиту тоже нужны судебная система, исполнение надлежащей процедуры, другие положительные действия, что и делает это право относительным. Защита таких прав предполагает не просто воздержание третьих лиц от нарушений, но прежде всего понуждение к исполнению того, что обязанный должен сделать в пользу управомоченного. В европейской же судебной логике не абсолютны ни собственность, ни свобода передвижения, ни другие абсолютные права, ибо их можно ограничить <7>. Когда абсолютных прав, по сути, не осталось, теряет смысл вся классификация прав на абсолютные и относительные, общеизвестная, между прочим, не только в России <8>. В подобных случаях даже ради солидарности не обязательно поддерживать единство стиля. Его побочные последствия напоминают разрыв мышления в представлениях о праве и неблагополучие в профессиональной этике и психике, которая вынуждена ради согласия примирять логически непримиримое или, что еще хуже, с готовностью это делает. -------------------------------- <6> Несмотря на то что ЕСПЧ, а с ним и Конституционный Суд России отказывают собственности в звании абсолютного права, ее позиции среди абсолютных прав непоколебимы. Иные из коллег, более чем близких конституционной юстиции, буквально "вздрагивают", по их признанию, встречая в текстах обоих судов утверждение о том, что "собственность абсолютным правом не является и может быть ограничена...". Они, пока нужно держаться консенсуса, оставляют это без возражений, но едва лишь выйдут из его контекста, возвращаются к нормальным представлениям, где собственность имеет истинный статус абсолютного права. <7> Строго говоря, ограничения сопровождают каждое право. Их выражают или подразумевают сами определения прав и ограничительные к ним оговорки. Изящна, но малоубедительна та догматическая идея, что законные и конвенционные определения или оговорки не ограничивают право, а лишь называют его объективные пределы. Понятия пределов, границ, ограничений лежат в одном семантическом поле и создают синонимию даже в юридической речи с ее претензией на точность. "Мирно и без оружия", "в случаях, установленных законом" и тому подобные оговорки присутствуют в конституционных и международных определениях прав, не исключая прав абсолютных. Конституционное и международное право позволяют и даже обязывают обставить всевозможные права ограничениями. Так, согласно части второй ст. 2 Европейской конвенции право на жизнь не нарушает даже лишение жизни, если оно является результатом абсолютно необходимого применения силы в оговоренных там же случаях; часть первая той же статьи не дает забыть о том, что в Европе для живущих еще поколений смертная казнь - не экзотика. Европа знает и легальную эвтаназию с остановкой искусственного поддержания жизни. Безоговорочно, казалось бы, ст. 3 Конвенции запрещает пытки, бесчеловечное и унижающее обращение и наказание. Эта статья, однако, определяет не само право, а недопустимые ограничения прав на достоинство, неприкосновенность, иных прав человека и, кстати, тем самым выводит из-под запрета другие виды вторжения в его права, чувствительные для неприкосновенности и достоинства. Она оставляет закону и европейскому консенсусу решать, что унизительно и что бесчеловечно. Между тем вполне законные притеснения, например лишение свободы, тоже могут унижать, причем обычную личность, в которой чувство достоинства не возвышается над этической нормой и не делает из человека эгоистического недотрогу. Так что и здесь, рассуждая в представлениях ЕСПЧ, ничего абсолютного не остается, если свобода от унижения и право на человечное обращение ограничены без решающего участия самого человека. <8> "...Объясняется ли абсолютный характер права собственности субъективными отношениями с себе подобными и не лучше ли он объясняется тем объективным, гарантированным властью состоянием, в котором собственник оказывается по отношению к вещи?" М. Ориу в самой постановке вопроса сообщает, что всевозможные дискуссии оставляют бесспорным абсолютный характер обсуждаемого права. Спор может затронуть многое, но "концепция вещного права, непосредственно воздействующего на вещь и могущего быть выдвинутым против третьих лиц в качестве объективного социального института, является традиционным понятием". (Ориу М. Основы публичного права. М., 1929. С. 76). Абсолютное право собственности - общее место в российской теории права, в современной цивилистике. Но оставим их, чтобы не обсуждать, вполне ли их положения авторитетны, не слишком ли они отвлеченные, не чрезмерно ли российские и не сугубо ли специальные. Пусть истину ненамеренно, как само собой очевидное, повторит Морис Ориу - старый и авторитетный французский автор, известный в юридической истории и в современном публичном праве, а равно в юридической социологии.

Не исключено, что и обыкновение обращаться к "законодателю" с предписаниями, признавать за ним полномочия, давать оценку его намерениям и деяниям, имея академические в первую очередь корни, укрепилось в манерах конституционного правосудия не без влияния практики ЕСПЧ. Международному суду позволительно и естественно обращаться с требованиями к национальным властям, государству-ответчику, договаривающимся сторонам и т. п., не исключая "национального законодателя", имея в виду среди прочего правотворческую власть государства-участника безразлично к тому, какие из его органов и с какими полномочиями эту власть осуществляют. Конституция же России называет Федеральное Собрание и его палаты с полномочиями каждой, что позволяет ясно определить субъекта ответственности за исполнение актов конституционного правосудия <9>. И если понятие государства, укоренившись не только в ученой юриспруденции, но и в народной, политической традиции, целесообразно заключает в этом собирательном образе все институты государственности для того, например, чтобы внушить им общий смысл деятельности, обязать их всех к признанию, уважению и защите прав человека, то "федерального законодателя" Конституция России не упоминает и не возлагает на него ни полномочий, ни ответственности. На проверку Конституционному Суду поступают, в частности, законы (ст. 125 Конституции, ст. 3 ФКЗ <10> и др.), но не замыслы, цели или упущения "законодателя". Конституционный закон нельзя дисквалифицировать безотносительно к тому, виноват ли в чем-нибудь "законодатель". Равным образом закон, принятый в добрых намерениях и в правосообразных целях, не может оставаться конституционным, когда он противоречит Конституции. Достоинство законодательных намерений не создает критерия конституционности. Они и сама персона законодателя ничего не дают конституционному правосудию, увлекают его в беспредметную законодательную субъективность и в занимательные, но юридически безразличные подробности. Даже процессуальной правосубъектности у "законодателя" нет. Конституционное судопроизводство знает стороны, в том числе "сторону, принявшую и подписавшую оспариваемый акт", - она объединяет в условную процессуальную роль-фигуру палаты парламента и Президента. В судопроизводстве этом участвуют заявитель, Правительство, субъекты Российской Федерации, даже "заинтересованные организации". Но "законодателя" в конституционном правосудии нет; его фигура не охватывает какой-либо процессуальной группы или категории участников правосудия; законодатель не имеет в деле ни прав, ни представителей. -------------------------------- <9> Присутствие "законодателя" в словаре Конституционного Суда имело бы насущные основания, когда бы система основных институтов федеральной власти оставалась нестабильной, а органы с правом участия в законодательном процессе и сами эти права непредсказуемо менялись. При быстрой их смене было бы и вправду вернее адресовать судебные предписания законодателю, чтобы не рисковать их исполнением при изменении состава действующих лиц и исполнителей. Таким дефектом, однако, российская федеральная государственность не страдает уже почти двадцать лет, и этим преимуществом, доступным не каждому государству, настало время пользоваться. <10> ФКЗ от 21 июля 1994 г. N 1-ФКЗ "О Конституционном Суде Российской Федерации" // URL: http://www. ksrf. ru/.

Поддерживая в этой части академизм, адаптированный к международному правосудию, Конституционный Суд снижает ясность требований и, обращаясь к "федеральному законодателю", дает депутатам поводы относить исполнение судебных предписаний на общую, а не на собственную свою ответственность и на ответственность Государственной Думы, поощряет их полагаться на законопроекты Правительства больше, чем на депутатский законодательный почин <11>. Попутно заметим, что развитие в депутатском сообществе таких наклонностей ничего хорошего не обещает ни разделению властей, ни укоренению парламентаризма. -------------------------------- <11> К этому в известной мере поощряет и п. 1 ст. 80 Федерального конституционного закона "О Конституционном Суде Российской Федерации", который обязывает именно Правительство вносить законопроекты об исправлении законов, признанных неконституционными. Вместе с тем в России федеральные законы, в том числе законы во исполнение решений Конституционного Суда, принимает Государственная Дума, которая ни с кем эту ответственность в конечном счете не делит. Ей и отвечать за исполнение решений Конституционного Суда безотносительно к тому, внесет ли Правительство нужный законопроект и успеет ли это сделать вовремя. Обязанность Правительства вносить законопроекты не отнимает законодательной инициативы у депутатов и других субъектов этого права. У Правительства свои основания и последствия ответственности, а равно инстанции, перед которыми оно отвечает, в том числе за неаккуратное внесение законопроектов. Поэтому его ответственность никак не отменяет ответственности Государственной Думы за исправление законодательства по решению Конституционного Суда.

Несмотря, однако, на частные издержки, обусловленные влиянием международных стандартов, можно предполагать, что европейская, в частности, практика и практика конституционного правосудия России друг другу близки и продолжают стилистически сближаться с выгодами "перекрестного опыления". Но преждевременно было бы думать, будто их согласие длится непрерывно. И не то печально, что в нем случаются перерывы, а то, что они случаются без нужды и оставляют последствия. В этом смысле примечательно известное дело "К. Маркин против России" (жалоба N 30078/06), где разногласия проступили неоправданно резко, даже с намеком на расхождения в принципах. Впрочем, Постановление Первой секции от 7 октября 2010 г. по делу Маркина полезно тем, что в нем погрешности как нарочно сошлись в поучительный случай, который, выбиваясь как диковина из общей практики, в целом практику не осложняет. В России, как и в Страсбурге, верят в беспристрастное правосудие, которое предполагает, во всяком случае, эмоциональное равновесие как conditio sine qua non <12>. И если, по признанию Первой секции, ЕСПЧ был "поражен" позицией Конституционного Суда (п. 58 Постановления от 7 октября 2010 г.), то, стало быть, он разрешал "дело Маркина" в состоянии сильного душевного волнения. Кто чем-нибудь "поражен", едва ли останется беспристрастным. Многим кажется, небезосновательно, что вернее всего отправлять правосудие в спокойствии. Нельзя, конечно, быть равнодушным, однако и неравнодушным судом управляет хоть и сильное, но ровное, сдержанное чувство. Любому суду полезно, принимая решение, из "пораженного" сделаться хотя бы удивленным, не позволяя волнению доводить себя до осуждающих резкостей. И чем должен был Конституционный Суд отвечать на взволнованное осуждение его позиций - смирением ли, ответной ли резкостью во вред правосудию? Благо, что завершила дело не Секция, а Большая палата ЕСПЧ, и, сдержанно излагая Постановление от 22 марта 2012 г., в основном поправила издержки первого решения. Но полтора года все же прошло в обсуждениях, причем не столько в самих судах, сколько вокруг судов. В политических инициативах и прогнозах, приуроченных к случаю, были заметны злорадные предчувствия, а поступавшие с разных сторон оценки не прошли бесследно для репутации судов. -------------------------------- <12> С этим conditio можно согласиться даже в более широкой трактовке Председателя Верховного суда Швейцарии Л. Майера: "Хорошее правосудие в области основных прав - это сдержанное правосудие". См.: Майер Л. Конституция в социальном контексте // Конституционный контроль: доктрина и практика. М.: Норма, 2012. С. 269.

Стилистическую оплошность по "делу Маркина" можно подозревать и в том, что Постановление Секции ЕСПЧ изложено с оттенком смысловой ошибки в самой сути отношений высоких судов и статуса их решений. В России же принято думать, что Конституционный Суд и ЕСПЧ - высшие инстанции, а их решения, вступившие в силу, иной раз небезупречны, но окончательны и формально неопровержимы. Однако в Постановлении от 7 октября 2010 г. (п. 48, 55 и др.) Первая секция ЕСПЧ пустилась именно в оценку решения Конституционного Суда России подобно тому, как это делает апелляционный суд с правом отменять акты низших судов: "суд не убеждает довод Конституционного Суда..."; "суд находит этот довод неубедительным..." и "отмечает отсутствие конкретных доказательств..."; "нет никаких указаний на то, что проводилось какое-либо экспертное изучение или статистическое исследование..."; "...отсутствует доказательственная база..."; "Конституционный Суд основывал свое определение на чистом предположении, не попытавшись оценить его истинность..."; "суду не было убедительно продемонстрировано..." и т. п. В похожей, но не столь, может быть, резкой манере вышестоящие суды обычно указывают нижестоящим на ошибки в истолковании и применении права, правил доказывания и на упущения в оценке фактов, решая судьбу проверяемого акта <13>. -------------------------------- <13> Впрочем, порицая решения Конституционного Суда Российской Федерации, Первая секция ЕСПЧ чаще держит не столь строгий тон. Так, в Постановлении от 22 января 2013 г. она, нисколько не пораженная Определением N 544-О-П от 5 марта 2009 г., назвала всего лишь "нерешительными" (indecisive) его формулировки, "поскольку этим решением положения Закона "О психиатрической помощи" не были признаны неконституционными. См.: дело "Лашин (Lashin) против России", жалоба N 33117/02 // URL: http://hudoc. echr. coe. int/sites/eng/pages/search. aspx? i=001-116020.

Но решением ЕСПЧ нельзя отменить решения Конституционного Суда России. Он и сам не может свободно их пересмотреть, а потому не отменил бы и не изменил даже то свое решение, которое объявляет ЕСПЧ "поразительно" неправильным. Свои решения он принимает не затем, чтобы кого-нибудь убедить или что-нибудь "продемонстрировать", а для того, чтобы дать Конституции и правам человека защиту в том объеме и содержании, в каком она при установленных по делу обстоятельствах необходима и возможна по применимому праву и по судейской совести. Конституционный Суд излагает свои доводы, чтобы обосновать правоту решения и выполнить правила судопроизводства. Его судьи, подчиняясь лишь Конституции и следуя своей только совести, не могут принимать решения ради того, чтобы оправдать чье-либо авторитетное ожидание, даже ожидания влиятельных судей из ЕСПЧ. Хорошо, конечно, если основания и выводы его решения покажутся убедительными, но ставить обязательной для себя целью кого-либо убедить своим решением судьи российского Конституционного Суда не вправе. Напротив, когда того требует судейская совесть, они должны, не имея, впрочем, на то специальной цели, отступить даже от правовых позиций самого (!) ЕСПЧ. Что касается доказывания, то ничто, кроме правил конституционного судопроизводства, и никто, кроме самого Конституционного Суда России, не определит состав доказательств, относимых, допустимых или обязательных по разрешаемому им делу, а равно их силу и значение. Конечно, иные из европейских судей, как и любой, кто этого пожелает, могут посчитать полезной экспертизу, статистику, другие средства доказывания, а их недостаток - принять за ошибку. Это, однако, не отменит и не изменит решения, постановленного Конституционным Судом без этих доказательств. Если же решение формально неопровержимо и порицания ЕСПЧ не могут его исправить, то какой правовой смысл и какие последствия имеет критика доказательств и способов доказывания, применяемых российским конституционным правосудием? Не думать же, в самом деле, что в постановлении ЕСПЧ судьи "от сердца", из гражданственных чувств сообщают впечатления или свое ученое мнение, зная, что излагать их принято в иной, чем правосудие, обстановке и в иных, чем судебный акт, формах - в свободном разговоре, публичной критике или же в профессиональной, научной дискуссии и литературе. Смешение жанров едва не завело ЕСПЧ в процессуальный тупик, и, не вмешайся Большая палата, он так и остался бы с постановлением, исполнение которого невозможно без отмены неотменяемого судебного акта. Но не все решают общие ценности, согласование стилей и техника взаимодействия судов. У консенсуса есть и предметная сторона, где, впрочем, технику согласия тоже можно передать в понятных правилах и ограничениях. Важно исходить из того, что международная юстиция и национальное конституционное правосудие действуют в сходных, но не в одинаковых правовых измерениях <14>. В частности, Европейская конвенция и российская Конституция содержат применимое судами право в разных объемах, и объем права Конвенции велик не настолько, как объем Конституции России. -------------------------------- <14> Не случайно в Бельгии не имел успеха проект передачи конституционному правосудию права контролировать соответствие законов нормам Европейской конвенции. См.: Энез Р. Контроль конституционности со стороны Конституционного Суда Бельгии // Конституционный контроль: доктрина и практика. М.: Норма, 2012. С. 163.

Следовательно, суждения, выводимые из нормативных оснований, не вполне совпадающих по предмету, не могут быть всякий раз одинаковыми и не должны ими быть. В судебной практике обоих видов это означает не только возможные различия в основаниях и выводах решений, но и дополнительные способы избежать судебных конфликтов. Во всяком случае, разность нормативных оснований позволяет понять и правосообразно обосновать несовпадения решений, возмещая видимые разногласия тем, что суды, действуя в неодинаковых нормативных координатах, не обязаны и не могут каждый раз высказываться в унисон. Кроме того, понимание разницы между предметами Конституции и Конвенции позволяет судам обоих видов поддерживать нужный уровень осторожности и предсказуемости. Время от времени Конституционный Суд России предполагает решение, которое в разбираемом случае мог бы дать ЕСПЧ. Но во внимание нужно взять и то, что процветание России, почитание памяти предков, уважение к традициям, усвоенная народом вера в добро и справедливость <15>, безопасность и оборона государства, федерализм, территориальная целостность и многое из того, что поставлено Конституцией под защиту, защитой конвенционного европейского правосудия само по себе не пользуется. Это правосудие связано Конвенцией о защите прав человека и основных свобод и не подчиняется конституциям государств. -------------------------------- <15> Что касается русской традиции, то вера в добро и справедливость изначально в ней сложилась в координатах православия, что несколько отличается от католических представлений на эту тему и тем более - от этических канонов М. Лютера и Ж. Кальвина.

Ориентируясь на правила, действительные для большинства участников Конвенции, особенно давних и влиятельных, суд имеет поводы искать в них признаки консенсуса - общего согласия о стандартах защиты прав человека. Но из обобщения время от времени выпадают исключения, и сам ЕСПЧ допускает, например, не вполне типичные для Европы ограничения избирательных прав <16>. И даже если международный суд этого не сделает, конституционные суды не вправе пренебречь национальными интересами, состоящими под конституционной защитой. Когда, например, интересы обороны Великого княжества Лихтенштейн не требуют известных правоограничений, это еще не значит, что они теряют смысл в другом государстве, хотя бы оно осталось в меньшинстве и в одиночестве. Так, Россия не состоит в НАТО, что само по себе делает несопоставимыми ее оборонные нужды с нуждами участников Альянса, не говоря уже о размерах обороняемой территории, протяженности границ, ядерном оружии. Если однополые сожительства получают правовое признание как семья едва ли не в большей части Европы, это не значит, что ее остальная часть найдет для себя обязательный в этом стандарт, не посчитает его социально и нравственно опасным и даст ему защиту наравне с правами, которые пользуются ее признанием и признанием Конвенции. Между тем даже спорный, со значительными "пропусками" консенсус может иметь вес, если его влиятельно поддерживают и желают ему успеха. Предчувствия консенсуса, не дожидаясь его установления, могут поощрять конвенционное правосудие к решениям, с которыми сойдется практика не каждого из конституционных судов. -------------------------------- <16> В Постановлении Большой палаты от 16 марта 2006 г. ЕСПЧ наградил уважением нужды Латвии в ее усилиях по устранению последствий социализма и посчитал, что ради доверия к демократическим институтам именно в латвийском случае допустимы ограничения пассивного избирательного права граждан, имеющих коммунистическое партийное прошлое (дело "Т. Жданок (Zdanoka) против Латвии"; жалоба N 58278/00).

Впрочем, и Конвенция, и ЕСПЧ выказывают изрядное уважение не только к правам и свободам, но и к национальным обстоятельствам, оставляя государствам то широкое, то ограниченное усмотрение в способах исполнения конвенционных положений. Действительно, права человека, при их объявленной всеобщности, возможны только в социальной, правовой, политической среде известного рода, где реальные, а не умозрительные люди пользуются правами так, как могут и как это позволяет им обстановка <17>. Она складывается в основном спонтанно и создает реальность, которая не совсем и не всегда удобна для унификации прав и наполнена не только стандартами свободы, но и другими обстоятельствами социальной жизни, из которых многое относится к неотменяемым ценностям <18>. Нельзя исключать, что и выводы Конституционного Суда, сделанные в их защиту, разойдутся с представлениями международной юстиции о стандартах и допустимых ограничениях прав человека. Не совпали они, например, с позицией Комитета ООН по правам человека, которую он заявил 30 ноября 2012 г. в Сообщении N 1932/2010 о нарушении прав И. Федотовой, привлеченной к административной ответственности за "публичные действия, направленные на пропаганду гомосексуализма среди несовершеннолетних" <19>. -------------------------------- <17> Уровень уважения к национальным реалиям, однако, в Европе колеблется. Резолюцию "Поощрение прав человека и основных свобод благодаря более глубокому пониманию традиционных ценностей человечества" (27 сентября 2012 г.), подготовленную более чем шестьюдесятью странами и внесенную Россией, поддержало абсолютное большинство голосов в Совете ООН по правам человека. Резолюция исходит из уважения традиционных ценностей на том основании, что оно способствует поощрению и защите прав человека и основных свобод. Важную роль в их утверждении играют семья, общество и образовательные учреждения, а государства призваны их укреплять. "Связь между традиционными ценностями и правами человека позволит обеспечить более полное понимание и признание прав человека, будет способствовать укреплению доверия и налаживанию диалога на уровне международного сообщества". Евросоюз (и США) голосовал против. URL: http://vz. ru/news/2012/9/27/600134.php. <18> В деле "Лотси (Lautsi) против Италии" (жалоба N 30814/06) Большая палата ЕСПЧ Постановлением от 18 марта 2011 г. оставила государству право решать судьбу распятий в школьных классах, давая преимущества религиозным ценностям перед стандартами равноправия, установленными в европейском будто бы консенсусе. <19> См.: официальный сайт Управления Верховного комиссара ООН по правам человека (www. ohchr. org).

Признавая права и свободы высшей ценностью, Конституционный Суд может, однако, посчитать оправданным их законное ограничение в защиту других конституционных ценностей, даже когда международная юстиция считает иначе. С другой стороны, нарушения, установленные ЕСПЧ исходя из правил Европейской конвенции, не обязательно делают относящийся к ним закон неконституционным, хотя решение международного суда должно быть исполнено и в том случае, когда закон, с которым это нарушение связано, оставлен в статусе конституционного национальным судом. Попутно учтем, что приоритет международного договора имеет пределы, поскольку ограничен областью применения права. Расхождение национального закона с договорными правоположениями не лишает силы, во всяком случае теоретически, а только сводит его применение к случаям, в которых правила закона не мешают применять международный договор. С другой стороны, соблюдение прав человека и основных свобод еще не обещает закону непременно положительной оценки с признанием его конституционности. Если национальный закон кажется благополучным в координатах международного права, это не значит, что его конституционная дисквалификация невозможна. Подобные расхождения сами по себе из нормы не выбиваются именно потому, что не совпадают правовые координаты, которые побуждают суды приходить время от времени к разнонаправленным решениям. Такая разность не вынуждает их друг друга опровергать и позволяет им не вводить свои акты в полемику с привкусом конфликта. Довольствуясь в своих решениях изложением позиции, которую они полагают правильной, суды выполняют юрисдикционную деятельность в пристойной процессуальной форме. Это, конечно, не лишает судейство возможности участвовать в научной и профессиональной дискуссии по самым разным юридическим темам. Оставляя международному праву преимущества его применения перед национальным законом, заметим вместе с тем, что своим появлением и продолжением оно обязано тому, что учреждены и существуют государства со своими законами. Правозащитные договоры заключают государства; государства участвуют в них и этим по большому счету определяют судьбу различных пактов и конвенций. Многие из государств, включая современную Россию, учреждены конституциями и в своем правоспособном, договороспособном качестве опираются на конституционное право. В этом смысле Конституция образует исходную предпосылку участия Российской Федерации, например, в Европейской конвенции. Если конституционная государственность приходит в расстройство, то в национальном пространстве страдают и защита свобод, и конвенционное право. Тому, кто видит в этом праве подлинную ценность, а в его утверждении - действительную цель, во всяком случае, ясно, что благополучие национальных конституций имеет значение не меньшее, чем практика ЕСПЧ. А это значит, что Конвенция имеет виды на применение, например, в России до тех пор, пока в ней продолжается конституционный строй. Конституция между тем учреждается и действует в известных обстоятельствах, включая политическую традицию, нравственный уклад общества, пересмотреть которые слишком быстро и до основания не в силах даже быстрый ум и решительная "воля" - национальная ли, международная, вместе ли взятые. Во всяком случае, вторжение общих правозащитных требований в национальную среду не всегда протекает беспрепятственно. К тому же нередкие пропуски в общих стандартах защиты прав человека вынуждают подозревать, что консенсус по поводу этих стандартов не во всем сложился и что объявлены они преждевременно. Предвосхищая стандарты, легко обмануться, а стандартам этим, может быть, и не суждено стать общими. Привитие международных (и общих конституционных) стандартов едва ли достойно быть самоцелью. Это скорее средство, за которым обращаться нужно постольку, поскольку в нем есть нужда и его можно применить во благо свободе, а главное - ей не во вред. Так, по общим, вероятно, представлениям беспристрастному суду противопоказано участие партий (с политическими их пристрастиями) в назначении судей; с ним плохо согласуется объединение судебных институтов со структурами правительства или парламента. Между тем в Германии, Швейцарии кандидатов на должность судьи выдвигают партии, а во Франции высший административный суд изначально входил на правах юридической секции в Государственный совет - орган правительства. Общность судебного учреждения (Юридического комитета Тайного совета) с правительством известна Британскому Содружеству, а в самой Великобритании до последнего времени должность лорд-канцлера заключала в себе права спикера парламентской палаты, министра по делам юстиции и главы судебной системы. Недавние реформы мало что меняют в сказанном, потому что, прежде чем им случиться, ничто в этих странах сколько-нибудь серьезно не осложняло судейскую независимость, репутацию судов и доверие к правосудию. Не отменяет сказанного и то, что подобные институциональные риски несовместимы с конституционными основами и правами человека в новых демократиях. Иначе говоря, отступление от общих, тем более от свежеустановленных стандартов терпимо, если и без них национальная среда способна дать правам уважение и защиту. Участие же в стандартах из одного лишь долга соответствия и для красоты юридического пейзажа может обернуться расточительным или просто забавным подражанием. В юридических установлениях нужно менять и чинить то, что определенно обветшало и не способно выполнять свою работу, а то, что действует, лучше оставить в покое. Случается, однако, что к обновлению зовет не настоятельная в нем нужда, а смелая и отвлеченная мысль о том, чтобы все уложить в умозрительную систему, все исправить и устроить властью разума. Но правильные стандарты и системы - от раннего рационализма до социалистического планирования - слишком часто себя порочили, чтобы по-прежнему на них полагаться. С другой стороны, уклонение от поспешных новин и консенсусов, оставляя в национальном праве участки ветхого беспорядка, сопровождается долгим благополучием именно тех политико-правовых систем, что обделены рациональной системностью. Они подолгу остаются, например, без пространных и торжественных каталогов прав, сложных комбинаций избирательных систем и не ведут системных судебных реформ. А когда они все же меняют свои установления на общий стандарт, это кажется иной раз уступкой консенсусу <20>. -------------------------------- <20> Председатель Верховного суда Соединенного Королевства сообщает о том, что с учреждением этого Суда "наконец в стране тоже было установлено разделение властей" (Филипс Н. Верховный Суд - новый шаг в конституционной истории Соединенного Королевства // Конституционный контроль: доктрина и практика. М.: Норма, 2012. С. 129). С этим можно спорить, но важнее здесь риторический, думается, вопрос: укрепит ли реформа британский конституционализм? Окрепнет ли он, если пропорциональная избирательная система заменит в нем простоватую систему first-past-the-post, что также обсуждают в Англии? Удержит ли Северная Европа демократию без конституционных судов, которых до сих пор у нее нет? И если ее страны учредят конституционную юстицию, то кто больше будет ей рад - сами они или энтузиасты единообразия и стандарта?

Итак, не всякое уклонение от общих стандартов препятствует защите прав человека, и не каждый случай, когда стандарты господствуют, обещает этой защите успех. Подчинение стандартам, даже международным, представляет собой небесспорную цель не только в старых демократиях, но даже среди народов с недолгим демократическим опытом и некрепкой верой в права человека. От непрерывных, обильных правовых заимствований и чрезмерной лояльности стандартам может пострадать вера народа в себя и в свою способность наладить конституционный строй. Социальный человек тогда уверенно следует правилам, когда считает их своими безотносительно к тому, сложились они изначально или поступили в заимствовании. Своими же правила становятся в длительном применении, а права - в их непрерывном использовании, которое не осложняют непрестанные смены трудных в исполнении стандартов. Нужно не только дышать ветрами демократического обновления, но и знать участки спокойствия, чтобы время могло сделать свою работу, как оно делало ее в старых демократиях. Время работает не само по себе, а усилиями людей, которые не должны быть поглощены лишь тем, чтобы соответствовать юридической моде. Важнее вживаться в правила и, привыкая к ним в "спокойном и длительном существовании" <21>, растить веру в свой правопорядок и свою свободу, чтобы, по выражению председателя Высшего административного суда Финляндии П. Халлберга, верховенство права становилось "домом на прочном основании", функциональным "с точки зрения его жителей" <22>. А это невозможно, если правила непрестанно менять вслед общим стандартам. Нельзя, например, увлечь правовой защитой сексуальных перверсий и однополых браков, если нравственный строй общества оставляет гомосексуализму роль причуды или неприятной экзотики и если общество это еще не вывело из области риска подлинно фундаментальные права. -------------------------------- <21> Морис Ориу называл длительное и спокойное существование "главным фактором узаконения" - в нем народ "превращает в общую норму то, что само по себе было лишь серией отдельных фактов". См.: Ориу М. Указ. соч. С. 76, 44. Б. С. Эбзеев пишет: "Процесс формирования однородной со странами "старой" демократии правовой системы России может занять достаточно длительный период". См.: Эбзеев Б. С. Личность и государство в России: взаимная ответственность и конституционные обязанности. М.: Норма, 2011. С. 39. <22> См.: Халлберг П. Приоритет Конституции и конституционных прав в практике Высшего Административного Суда Финляндии // Конституционный контроль: доктрина и практика. М.: Норма, 2012. С. 240 - 241.

Иначе говоря, стандарты, в том числе европейские, не все решают <23>. Не меньше, чем от них, дело свободы зависит от того, как ее усваивает национальная среда. Стандартные правила в разных социальных обстоятельствах имеют не вполне одинаковый смысл, дают разные последствия и даже остаются без последствий, если не врастают в национальное право. И это не означает каждый раз неуспеха в защите прав человека. Напротив, сам ЕСПЧ в Постановлении от 7 июля 2011 г. (дело "Штуммер (Stummer) против Австрии") высказался в том смысле, что Конвенция подлежит истолкованию "в свете понятий, превалирующих в настоящее время в демократических государствах", а эти понятия, разумеется, не вполне совпадают. -------------------------------- <23> Не напрасно ЕСПЧ отказался, например, от стандартизации условий осуществления права на свободу собраний и оставил на усмотрение государств дилемму между разрешительным и уведомительным порядком их проведения (Постановления от 5 декабря 2006 г. по делу "Оя Атаман (Oya Ataman) против Турции", от 7 октября 2008 г. по делу "Мольнар (Molnar) против Венгрии", от 10 июля 2012 г. по делу "Берладир и др. против России").

Другое дело, что иногда в столкновении с традиционными ценностями права и свободы имеют дело с общественными убеждениями, плохо совместимыми с Конституцией, международными пактами и конвенциями, с гражданской свободой вообще. Но и они бывают столь влиятельными и прочными <24>, что непримиримость годится меньше всего, чтобы их пересилить, а резкое противопоставление им прав человека может правам же и навредить. Иногда обществу нужно много времени на то, чтобы пережить часть убеждений, противостоящих свободе, разжаловать их до пережитков и предрассудков, развенчать как заблуждение и отказаться от них. Американцы еще в 1776 г. объявили всех людей свободными и равными от рождения, но потом девяносто лет не могли покончить с рабством. Если бы его отменили при учреждении США, гражданская война разразилась бы, вероятно, сразу, пресекая и федерализм, и перспективы той демократии, о которой рассказал миру наблюдательный А. де Токвиль. Сто лет ушло на признание женских избирательных прав в Великобритании, где суфражисток приговаривали к тюрьме вплоть до 20-х годов минувшего столетия. В Швеции того времени еще сохранялись формы крепостной зависимости сельскохозяйственных рабочих. -------------------------------- <24> Известно, например, что собственность поставлена под защиту и Конституцией, и Конвенцией как фундаментальное, неотчуждаемое право. В глубинах конституционной традиции собственность стала главной опорой свободы и даже сливалась с нею в одно, не вполне еще определенное понятие. Она предрешила образование парламентаризма, избирательного конституционного строя, ни свобод нельзя представить, если собственность и среда ее обитания сколько-нибудь не устроены. Между тем в недавней своей работе А. Н. Костюков, опираясь на социологические исследования, описал состояние частной собственности и рынка, где она по большей части "обитает", как весьма рискованное: "...классическая рыночная экономика, при которой вмешательство государства сводится к минимуму, а ведущая роль переходит к частным факторам, практически не поддерживается россиянами... Положительное отношение к введению частной собственности сейчас высказывает чуть больше трети населения... по сравнению с 2005 г. данный показатель снизился". См.: Костюков А. Н. Конституционный контроль основ экономической системы Российской Федерации // Конституционный контроль: доктрина и практика. М.: Норма, 2012. С. 363.

Постепенность особенно нужна обществам, которые по традиции не дают верной поддержки правам и свободам. Бесправие в них не сводится к "стокгольмскому синдрому" и не может быть представлено так, будто граждане изначально искали свободы, верили в нее, но по несчастью утратили, сделавшись жертвой авторитарного насилия, а заодно впитали временную привязанность к мучителям. В традиционной покорности властям не каждый чувствует себя жертвой, и не всех свобода так увлекает, чтобы уступить свой образ жизни ради ее торжества. В несвободе тоже чувствуют уют и даже ценят в ней особую свободу от рисков личной ответственности. Покровительством заботливой и строгой власти нередко дорожат, а ценности и выгоды зависимой жизни будят иногда мотивацию такой силы, что в открытом столкновении с нею свобода может не устоять. Издалека и отвлеченно эти предосторожности легко порицать за слишком дальновидную нерешительность и готовность к уступкам. Но нелишне и то взять на ум, что в борьбе за право, как писал о ней Р. Иеринг, полезно знать средства и силы, особенно силу сопротивления. В утверждении свободы нужна не только быстрая решительность, но длительное, расчетливое упорство. Поэтому, наверное, и российскому Конституционному Суду не соблазнительны лавры устроителя новой морали или ниспровергателя основ. Избыточная скорость эмансипации может вредить правам человека не меньше, чем робкое выжидание. Выносливость и терпение столь же необходимы в защите прав и свобод, как решимость и вера. И без них не войти в единство национальной и международной юстиции, из которых каждая имеет свои пределы и нуждается одна в другой. Европейскому суду не заменить национальное правосудие, поскольку он ограничен и в компетенции, и в ресурсах. Свою миссию этот Суд может выполнять потому, что местная юстиция в государствах Совета Европы поддерживает его практику, пусть и с неодинаковым успехом, что тоже нуждается в понимании. В свою очередь, и новым конституционным демократиям в утверждении свобод не обойтись без международного правосудия. И конечно, международная и конституционная юстиция, имея в виду свойства их судебных актов, имеют много причин действовать непротиворечиво, избегая столкновений, по крайней мере открытых. Им обеим полезна положительная демонстрация единства ценностей, стандартов и даже общности в юрисдикционных стилях. И даже если разногласий не избежать, то не каждому из них нужно давать простор с риском расстроить судебный консенсус на радость неискренним друзьям правосудия.

Название документа