Актуальные проблемы конституционно-правового развития России (О книге В. Д. Зорькина "Россия и Конституция в XXI в.")
(Лапаева В. В.) ("Журнал конституционного правосудия", 2008, N 3) Текст документаАКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ КОНСТИТУЦИОННО-ПРАВОВОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ
(О КНИГЕ В. Д. ЗОРЬКИНА "РОССИЯ И КОНСТИТУЦИЯ В XXI В." <*>) <1>
В. В. ЛАПАЕВА
Лапаева В. В., главный научный сотрудник Института государства и права РАН, доктор юридических наук.
Вышедшее недавно второе издание книги Председателя Конституционного Суда Российской Федерации В. Д. Зорькина представляет собой собрание его статей, интервью, тезисов выступлений и т. д. с конца 2003 по конец 2007 г. В центре внимания автора - широкий спектр актуальных (в целом ряде случаев, несомненно, судьбоносных) правовых проблем развития страны и мира. Очевидно, что эти размышления одного из высших должностных лиц государства, непосредственно причастного к историческим событиям последних десятилетий, ученого, способного глубоко анализировать эти события, и, наконец, человека, обладающего неординарным чувством личной ответственности за происходящее, привлекут внимание как профессиональных юристов, политиков и политологов, так и широкой общественности. Материалы книги, объединенные в семь тематических блоков и изложенные в хронологическом порядке в рамках каждого блока, позволяют проследить главные вехи правового развития России в начале XXI в. как в сфере ее внутригосударственных отношений, так и в контексте международных связей. Первый раздел работы - "Слово о Конституции" - по содержанию, эмоциональной окрашенности и стилю изложения в полной мере отвечает своему названию, где "Слово" понимается автором в его высоком библейском смысле. Сама Конституция для него - это живое, действующее и творящее Слово, связанное множеством нитей со всей социально-правовой реальностью современной России и мира. Оценивая Конституцию Российской Федерации как самое большое достижение всего постсоветского развития страны, В. Д. Зорькин видит в ней прежде всего "почти единственную высшую универсальную форму легитимации России в ее нынешних пределах, легитимации ее экономического, правового, социально-культурного и территориального пространства" (с. 31). При этом автор хорошо понимает, что Конституция - это не только результат правового развития страны, но во многом еще и цель, тот вектор, в направлении которого предстоит долго и кропотливо выстраивать формирующееся социально-правовое пространство. Окончательный перелом в сторону правового развития, считает он, еще не произошел, а это значит, что "Россия не застрахована от любых поворотов", в том числе и от тоталитаризма правого или левого толка (с. 74). В то же время В. Д. Зорькин отнюдь не идеализирует действующую Конституцию, признавая наличие в ней целого ряда недостатков. Однако возможность преодоления этих недостатков он связывает не с внесением изменений и дополнений в текст Конституции, а с его интерпретацией путем "практического нормотворчества и правоприменения" (с. 27), позволяющей полнее раскрыть заложенный в нем правовой смысл. Как Председатель Конституционного Суда, который видит предназначение высшего органа конституционного контроля в том, чтобы быть "хранителем Конституции" (с. 97), В. Д. Зорькин - убежденный и последовательный противник внесения каких-либо корректировок в текст действующего Основного Закона. Поскольку Конституция - это несущий "каркас" всей правовой системы России (с. 20), подчеркивает он, то любые ее изменения чреваты опасностью раскачивания, размыва, ослабления массового правосознания: "Необоснованные изменения, нестабильность, неустойчивость Конституции неизбежно приведут к тому, что вся остальная система правил, по которым живет общество, начнет неуклонно подвергаться сомнению, эрозии, размыванию" (с. 55). Поэтому, неоднократно повторяет он, менять Конституцию нужно только тогда, когда не менять ее уже нельзя, но к этому выводу должно прийти все российское общество. Лейтмотивом книги является мысль о том, что при всех своих недостатках действующая Конституция в целом способна обеспечить на обозримую перспективу главное - "баланс между реализаций прав и свобод граждан и функционированием прочной и устойчивой государственной власти" (с. 12). Поэтому на данном этапе, считает автор, необходимо максимально использовать те возможности, которые позволяют приспособить "формальную Конституцию" к меняющимся условиям развития страны (с. 36). В качестве главных факторов такого совершенствования Основного Закона он выделяет законотворчество, судебную практику, правовую доктрину. При этом важнейшим условием нормального конституционного развития страны он считает обеспечение надлежащего уровня общественного правосознания. Говоря о роли законотворчества в совершенствовании конституционно-правового пространства, В. Д. Зорькин выступает против "иллюзии правотворчества", т. е. формальной смены нормативных актов "без правового приращения" (с. 36). Отмечая целый ряд существенных недостатков современного законотворческого процесса и неудовлетворительное качество принимаемых законов, автор связывает возможности совершенствования Конституции на данном этапе в первую очередь с судебной практикой (и прежде всего с практикой конституционного правосудия), благодаря которой снятие несовершенств внутри конституционного текста и приведение его в соответствие с новыми социальными реалиями может осуществляться "не через замену Конституции, а через ее интерпретацию и толкование" (с. 35), наполняющие конституционный текст более емким и актуальным правовым смыслом. Представляется важным, что среди факторов, способствующих совершенствованию Конституции, Председатель Конституционного Суда выделил и правовую доктрину, с помощью которой конституционное развитие "идет в глубину" за счет обогащения правовых форм, более четких представлений об источниках права и т. д. (с. 35). Проблемам общественного правосознания (в рамках которого автор выделяет прежде всего правосознание широких масс населения, политического класса и профессиональной корпорации юристов) в данном разделе книги посвящена отдельная статья с выразительным названием - "Без развитого правосознания народ превращается в чернь" <2> (с. 75). К этой проблематике В. Д. Зорькин будет неоднократно возвращаться в последующих разделах книги, поскольку, по его мнению, суть предстоящей в стране правовой реформы, необходимой для того, чтобы Россия могла "взять правовой барьер" и войти на равных в сообщество демократических государств, состоит в изменении общественного правосознания. -------------------------------- <2> Поясняя название приведенного выше заголовка статьи, автор специально оговаривается, что под "чернью" имеются в виду не только (а может быть, и не столько) широкие массы населения. Он подчеркивает (со ссылкой на выдающегося русского философа И. Ильина), что чернь - это прежде всего "те, кто растаскивает государство и хватает, как шакал, свой кусок, разрывая государственную плоть и как бы приватизируя" (с. 79).
Второй раздел книги - "Судить по Конституции и совести" - посвящен анализу ряда актуальных проблем теории и практики конституционного правосудия. В одном из помещенных здесь интервью, приуроченном к 10-летнему юбилею Конституции, В. Д. Зорькин охарактеризовал ряд решений Конституционного Суда, имевших существенное значение для развития содержания Основного Закона (с. 106 - 108), пояснил смысл принятых Судом решений по целому ряду спорных вопросов, связанных с законодательством о выборах и референдумах (с. 107 - 112), высказал свою позицию по поводу имеющих место случаев неисполнения решений Конституционного Суда различными органами власти, отметив в связи с этим целесообразность мер по повышению ответственности "вплоть до отстранения руководителя исполнительного органа" (с. 114). Свое развитие в этом разделе книги получила и обозначенная ранее тема правовой доктрины. Отвечая на вопрос о наиболее актуальных проблемах российского конституционного права, доктринальное решение которых может положительно повлиять на эффективность конституционного правосудия, В. Д. Зорькин выделил такие проблемы, как стабильность и динамика Конституции; соотношение национального и международного права; взаимное признание решений национальных и зарубежных судов и др. (с. 114 - 115). Доктринальные подходы к разработке этих и иных актуальных проблем должны быть, по его мнению, ориентированы на выработку правовой политики, т. е. системы научных представлений о целях правового развития страны и путях их достижения. "Можно бесконечно писать о том, как соотносятся понятия и статьи законов, - подчеркивает он. - Но вопрос в другом: в соотношении системности, в том, куда все это движется и как должно двигаться и что предложить практикующим политикам, чтобы они наиболее полно использовали Конституцию для того, чтобы государство и общество сохранялись правовыми, а человек был защищен... Юриспруденция должна искать правильные решения не вослед, а упреждая определенные трудности, она должна помогать обходить "пороги" и "мины", которые могут подстерегать Россию в правовом движении - будь то, скажем, единство правового пространства, внешние связи или вертикаль власти" (с. 115). Как ученый, который хорошо понимает, что "нет ничего практичнее, чем фундаментальная теория" (с. 114), В. Д. Зорькин с сожалением констатирует, что в отечественном правоведении не сформировалось то стратегическое видение, которое позволило бы "через призму соединения догмы права с социологией и философией права" выработать основные направления правовой политики, способные стать надлежащим ориентиром для практики правотворческой и правоприменительной деятельности (с. 114). Надо сказать, что при всей деликатности, которую проявляет автор по отношению к своим коллегам-ученым, в книге явно просматривается его неудовлетворенность по поводу отсутствия и в общей теории права, и в теории конституционного права доктринальных подходов к решению целого ряда актуальных проблем <3>. В этих условиях существенную нагрузку по разработке доктрины действующего права вынуждены брать на себя суды, и в первую очередь - Конституционный Суд. Такое положение дел не только затрудняет работу Суда, чьи правовые позиции нередко восполняют пробелы правовой теории, но и лишают его поддержки со стороны научного сообщества, которая необходима ему в ситуациях, когда приходится разбирать "конфликты, заряженные огромной политической энергией" (с. 66). -------------------------------- <3> В последующих разделах работы автор неоднократно возвращается к задачам доктринального обеспечения правовой практики, отмечая, в частности, необходимость работы в таких направлениях, как формирование концепции единого правового пространства России и Европы; концепции единого правового пространства СНГ и Европы; национальной стратегии борьбы с организованной преступностью и коррупцией; понятия полноценного суверенитета; глобальной стратегии борьбы с терроризмом.
Особое внимание в рамках второго раздела книги привлекает статья "Прецедентный характер решений Конституционного Суда". Автор излагает и обосновывает здесь позицию, которая была сформулирована в ряде решений Конституционного Суда <4> и получила большое распространение в отечественной юридической литературе. Суть ее состоит в следующем: "Конституционный Суд Российской Федерации дает общеобязательное, а следовательно, нормативное толкование Конституции, прекращает действие признанных им не соответствующими Конституции нормативных актов или не допускает их вступление в силу (нератифицированный договор Российской Федерации) либо, признавая закон не противоречащим Конституции, дает такое его толкование... которое служит непременным условием его конституционности и имеет, стало быть, нормативное значение для всех правоприменителей... Решения Конституционного Суда по делам о проверке конституционности законов и иных нормативных актов высокого уровня имеют, по сути дела, нормативный характер (обладают нормативной силой) и как таковые приобретают прецедентное значение. Таким образом, Конституционный Суд выступает субъектом правотворчества" (с. 127). Сам же В. Д. Зорькин идет еще дальше в этом вопросе, утверждая, что "юридическая сила итоговых решений Конституционного Суда превышает юридическую силу любого закона, а следовательно, практически равна юридической силе самой Конституции" и что "любое толкование высшего закона страны, которое дается Конституционным Судом в его правовых позициях, имеет конституционную силу" (с. 132 - 133) <5>. -------------------------------- <4> См.: Лазарев Л. В. Правовые позиции Конституционного Суда России. М., 2006. С. 38 - 53. <5> Правда, автор здесь не всегда последователен. Так, отмечая, что правовые позиции "наряду с их прецедентным характером имеют и преюдициальную силу для всех судов" (с. 130), В. Д. Зорькин далее пишет: "Вместе с тем решения Конституционного Суда с содержащимися в них правовыми позициями - и не прецеденты, и не преюдиция в чистом виде ни для самого Конституционного Суда, ни для других органов. Это правовые акты особого рода, имеющие определенные прецедентные и преюдициальные свойства" (с. 130). Однако он нигде не раскрывает правовую природу этих "актов особого рода".
На мой взгляд, теоретически более последовательной и адекватной Конституции является иная точка зрения, согласно которой конституционная концепция российской правовой государственности исключает возможность признания за Конституционным Судом правотворческих полномочий. Оспаривая приведенные выше аргументы с позиций такого подхода, можно сказать следующее. Прежде всего тезис о том, что Суд, реализуя свои полномочия, закрепленные в ч. 5 ст. 125, "дает общеобязательное, а следовательно, нормативное толкование Конституции", не соответствует тексту Конституции, где сказано лишь, что Суд "дает толкование Конституции", т. е. выясняет для себя и разъясняет для других заложенный в ней правовой смысл, осуществляя таким образом абстрактное (т. е. не привязанное к защите конкретного права) толкование текста. При решении иных дел, относящихся к его компетенции, Суд также не создает норму, а дает казуальное толкование Конституции, решая вопрос о нарушении конкретного права. Из текста Конституции вовсе не следует, что Суд "прекращает действие признанных им не соответствующими Конституции нормативных актов или не допускает их вступление в силу". В ст. 125 сказано лишь, что нормы законов, признанные неконституционными, утрачивают силу, а международные договоры не подлежат применению. Это положение касается только резолютивной части решения Конституционного Суда, потому что именно здесь Суд делает вывод о соответствии или несоответствии Конституции закона или договора. И только этот итоговый вывод Суда, по смыслу Конституции, и является обязательным. Таким образом, Суд лишь применяет норму Конституции к конкретному (хотя и специфическому, ограниченному рамками законодательной коллизии) спору о праве, т. е. дает юридическую квалификацию нормы или договора, исходя из правового смысла конституционного текста. При этом, как справедливо отмечает В. С. Нерсесянц, решение суда о неконституционности нормы не является отменой нормы, а служит лишь основанием для ее отмены, т. е. юридическим фактом, с которым конституционный законодатель связывает такие последствия, как утрата нормой ее юридической силы. Утрата силы нормативного акта или его отдельного положения, а также отказ от введения в действие и применения международного договора - это следствие правовой нормы, установленной создателем Конституции, а вовсе не судом <6>. Что же касается выработанных Конституционным Судом правовых позиций, то они являются частью создаваемой Судом правовой доктрины, которая, не будучи непосредственным источником права, оказывает существенное (хотя и опосредованное) влияние на правовую систему страны. -------------------------------- <6> См.: Нерсесянц В. С. Суд не законодательствует и не управляет, а применяет право. В сб.: Судебная практика как источник права. М., 1997. С. 110.
Данная теоретическая конструкция полномочий Конституционного Суда, с одной стороны, целиком укладывается в конституционную модель разделения властей (избегая недопустимых несогласованностей с текстом Конституции), а с другой - ничуть не умаляет творческую роль Суда и практическое значение принимаемых им решений. Дело в том, что, оставаясь в пределах толкования, Суд обладает достаточно широкими полномочиями по выявлению подлинного содержания и регулятивного потенциала конституционной нормы в данной исторически конкретной ситуации ее реализации. Привносимый им новый правовой смысл может существенно отличаться от того, который подразумевался законодателем на момент принятия нормы. Важно только, чтобы он оставался в рамках права, а деятельность суда - в рамках принципа "максимум правового начала с учетом реальной возможности его реализации". И даже если будет складываться впечатление, что при этом фактически создается новая норма, Суд должен исходить из допущения (из своего рода юридической фикции <7>), что он лишь выявляет подлинный современный смысл старой нормы. Иной концептуальный подход, ориентированный на признание правотворческих полномочий Конституционного Суда, не стыкуется с заложенной в Конституцию моделью разделения властей и чреват привнесением опасного дисбаланса в эту сферу. -------------------------------- <7> Поучительна в этом плане сформировавшаяся в рамках английского права так называемая деклараторная теория (имеющая характер общепризнанной фикции), согласно которой "решение суда всегда только применяет ту или иную норму существующего права и потому является доказательством ее действительности". (Решетников Ф. М., Апарова Т. В. Предисловие к книге Р. Кросса "Прецедент в английском праве". М., 1985. С. 18.)
Возможно, что предложенная нами трактовка правовой природы решений Конституционного Суда излишне ригористична и практика требует более гибкого подхода. Во всяком случае, надо признать, что В. Д. Зорькин демонстрирует как раз гибкий и развивающийся подход к этой проблеме. Показательно, что в своем интервью журналу "Права человека" (2007 г.) он отметил, что решения Конституционного Суда "не являются прецедентами в собственном смысле слова, но несомненно, что они, как и решения Европейского суда, имеют прецедентное значение". Конституционный Суд, подчеркнул автор, "не может творить прецедент в англосаксонском его понимании" (с. 503). Однако при этом он добавил, что при анализе данной проблемы "остается широкое поле для интерпретаций. Европейская конвенция и российская Конституция конкретизируются в судебных решениях. Суд, вырабатывая позицию, дает такое толкование норм, которое приобретает нормативное значение для всех последующих решений" (с. 504). Полагаю, что с такой трактовкой проблемы следует согласиться, если, конечно, учесть, что слово "нормативное" здесь означает не понятие, а образное выражение, имеющее в виду, что Суд по общему правилу (но не всегда!) руководствуется своими ранее принятыми правовыми позициями. Далее в разделе "Судить по Конституции и совести" автором дан глубокий и разносторонний анализ деятельности Конституционного Суда, связанной с защитой суверенитета России и ее государственного единства (с. 140 - 142), социальных прав граждан (с. 143 - 143), права на свободные выборы (с. 177 - 184), права собственности (с. 184 - 198); его роли в реализации конституционных прав и обязанностей налогоплательщиков (с. 199 - 221), в обеспечении конституционной законности в сфере оперативно-розыскной деятельности (с. 129 - 246) и т. д. Следующий раздел книги - "Российское право и его реформирование" - посвящен комплексу правовых проблем, так или иначе связанных с идущими в стране процессами кардинальной трансформации всей системы общественного устройства. В приведенном здесь блестящем (и по форме, и по содержанию) выступлении на торжественном заседании, посвященном столетию Государственной Думы, В. Д. Зорькин еще раз обозначил главную проблему, стоявшую перед Россией в начале XX в., не решенную страной сто лет назад и доставшуюся в наследство власти и обществу новой России, а именно - проблему поиска оптимальной правовой конструкции соединения "либеральных мер и сильной власти" (с. 258). Раскрывая эту мысль, он говорит, что утвердить правовой режим законности в сегодняшней России, где "нет еще развитого гражданского общества, устоявшейся системы политических партий и активного демократического правосознания, невозможно без сильной президентской власти. Но чем сильнее эта власть, тем больше должен утверждаться режим законности, тем более дееспособной должна становиться власть судебная. Иначе вместо верховенства права водворяется произвол" (с. 259 - 260). В этом выступлении Председателя Конституционного Суда обращает на себя внимание также тезис о том, что Россия не может "полностью уповать на свой особый путь. XXI век, увы, беспощадно требует от каждой страны почти универсальных ответов на глобальную по сути повестку дня... Может быть, в этом "почти", - замечает он, - единственный шанс отстоять государственный суверенитет России в течение ближайших 20 лет" (с. 263). Центральное место в рассматриваемом разделе книги занимает статья "Тезисы о правовой реформе в России", в которой В. Д. Зорькин формулирует и обосновывает триединую системную задачу реформы <8>, включающую в себя такие аспекты, как: 1) правовая трансформация российского общества; 2) трансформация и стабилизация системы права; 3) реализация жесткой и устойчивой системы правоприменения, гарантирующей доступ граждан к правосудию и обеспечению своих прав и свобод (с. 266). Поясняя суть своего подхода, увязывающего возможность успеха реформы с совершенствованием общественного правосознания, он пишет: "...большинство крупнейших исторических трансформаций правовых систем всегда проходило под знаменем приближения права к социальной этической норме, к массовым представлениям о справедливости, должном... Вот это движение общества (и государства) к сближению действующей правовой системы с естественным правом и справедливостью я и называю правовой трансформацией российского общества" (с. 267). Отмечая масштабы и трудности подобной правовой трансформации российского общества, В. Д. Зорькин подчеркивает, что "в истории России государство никогда не выдвигало концепции или программы правовой реформы. Все, что делалось в разные исторические периоды, сводилось в основном к судебной реформе..." (с. 265). Во втором издании книги автор существенно дополнил и развил свой анализ роли конституционного правосудия в деле защиты социальных прав и обеспечения социальной справедливости, посвятив данной проблематике специальный раздел "Стандарт справедливости". Такое внимание к этой теме не случайно: по мнению В. Д. Зорькина, "в печальном перечне современных угроз, таких, как терроризм, транснациональная преступность, экологические проблемы, расползание ядерного оружия, проблема социальных прав заняла сейчас едва ли не центральное место" (с. 312). Особенно актуальна эта проблема в современной России, где почти четверть граждан "живут за чертой бедности, причем большая часть из них имеют постоянную работу" (с. 313). -------------------------------- <8> Причем, замечает автор, это, скорее, не задача, а проблема, "т. е. такая задача, для которой нигде и ни у кого в мире нет готовых безошибочных решений" (с. 266).
В подходе В. Д. Зорькина к освещению этой проблематики можно выделить два взаимосвязанных аспекта: а) теоретический анализ проблемы в русле формирования доктрины социального правового государства и б) освещение роли конституционного правосудия в совершенствовании государственной политики в социальной сфере. А. Чтобы понять направления и характер подключения автора к разработке соответствующей доктрины, необходимо ввести его теоретический анализ в контекст идущих в российской юриспруденции дискуссий о правовой природе социального государства. Суть этих дискуссий сводится к вопросу о соответствии (или несоответствии) идеи социального государства правовому принципу формального равенства <9>. Очевидно, что при ответе на данный вопрос возможны лишь две логически последовательные позиции. -------------------------------- <9> См.: Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М., 2006. С. 424. Важно отметить, что за рамками этого дискурса находятся позиции тех авторов, по мнению которых социальная политика государства относится к правовой сфере только потому, что принцип социального правового государства получил конституционное закрепление, а социальные права позитивированы в международно-правовых документах и национальном законодательстве. Такой легистский подход к проблеме (все еще весьма распространенный в российской юридической науке и практике) с теоретической точки зрения не представляет интереса.
Одна из них расценивает социальную политику как отход от принципа правового равенства, которое трактуется как чистое равенство между деянием и воздаянием, не учитывающее социальные и биологические характеристики людей. Всякое отступление от такого равенства в пользу менее удачливых членов общества расценивается как благотворительность, основанная на нравственных идеях милосердия. В рамках этого подхода можно выделить два направления. Представители одного из них, основанного на постулатах либерального фундаментализма, исходят из того, что социальная политика государства блокирует развитие свободной инициативы людей и в конечном счете оказывается не выгодна всем вместе и каждому члену общества в отдельности. Эту мысль предельно ясно выразил Ф. Хайек, полагающий, что "изменить принципу равенства всех перед законом даже ради благотворительных целей с неизбежностью означает открыть шлюзы произволу" <10> и что люди "согласны сохранять и принуждать к единообразному соблюдению тех правил, которые значительно увеличили шансы всех и каждого на удовлетворение своих нужд, но платить за это приходится риском незаслуженной неудачи для отдельных людей и групп" <11>. В российской теории права подобные идеи обосновываются в работах Л. С. Мамута <12>, В. А. Четвернина <13> и других. Представители второго направления, хотя и оспаривают этическую оправданность такого подхода, однако не отрицают принципиальное для него положение о том, что социальная политика государства противоречит правовому принципу формального равенства. Так, Е. А. Лукашева, высоко оценивая социальную политику с нравственной точки зрения, видит задачу социального государства в преодолении формально-юридического равенства с целью устранения резких расхождений материального положения индивидов <14>. -------------------------------- <10> Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М., 2006. С. 424. <11> Там же. С. 239. <12> См.: Мамут Л. С. Социальное государство с точки зрения права // Государство и право. 2001. N 7. С. 5 - 14. <13> См.: Четвернин В. А. Введение в курс общей теории права и государства. М., 2003. С. 45 - 47. <14> См.: Лукашева Е. А. Права человека и социальное государство // Общая теория прав человека. М., 1996. С. 117.
Принципиально иной взгляд на правовую природу социального государства намечен в работах В. С. Нерсесянца, по мнению которого социальная политика государства может и должна осуществляться в соответствии с правовым принципом формального равенства. "Те или иные требования так называемой социальной справедливости, - пишет он, - с правовой точки зрения имеют рациональный смысл и могут быть признаны и удовлетворены лишь постольку, поскольку они согласуемы с правовой всеобщностью и равенством и их, следовательно, можно выразить в виде абстрактно-всеобщих требований самой правовой справедливости в соответствующих областях социальной жизни. И то, что обычно именуется социальной справедливостью, может как соответствовать праву, так и отрицать его" <15>. Критерием оценки правовой природы социальной политики государства является у него принцип компенсаторности. "Разные характеристики равенства (пропорциональное, распределяющее и т. п.), - поясняет эту мысль автор, - остаются равенством лишь в тех пределах, в которых они не выходят за рамки правовой компенсаторности. Всякий выход в процессе пропорционально распределяющего уравнивания за границы правовой компенсации ведет к появлению привилегий, т. е. к нарушению права" <16>. Речь идет о компенсации той социальной и биологической слабости, которая не позволяет индивидам воспользоваться своей правоспособностью наравне с другими. Формальное равенство предстает здесь как равноправие, предполагающее равенство между людьми не только в декларированных правах, но и в возможности ими воспользоваться в меру личных волевых усилий. Это не заданное раз и навсегда абстрактное равенство между деянием и воздаянием, а гораздо более сложная, исторически изменчивая модель равноправия, содержание которой уточняется по мере социального развития человечества <17>. -------------------------------- <15> Нерсесянц В. С. Философия права. М., 2005. С. 48. <16> Там же. С. 509. Подробнее см.: Лапаева В. В. Правовой принцип формального равенства // Журнал российского права. 2008. N 2. С. 72 - 80. <17> Чтобы пояснить эту мысль, можно использовать гносеологический прием, примененный Д. Ролзом для обоснования им своей концепции "справедливости как честности". Исходя из сущности человека как разумного существа, он рассматривает процесс формирования принципов справедливости как результат договора между формально равными индивидами в условиях гипотетической ситуации, при которой индивиды, стремящиеся каждый к своему к благу, вступают в договор о правилах совместного поведения, полностью абстрагируясь от каких-либо своих индивидуальных качеств и характеристик. Принципы, выработанные путем такой договоренности "за занавесом неведения", он называет принципами справедливости, имея в виду справедливость как нравственную категорию (Ролз Д. Теория справедливости. Новосибирск, 1995. С. 26 и сл.). Между тем в смоделированной ситуации договора абстрактно равных индивидов будет выработана именно правовая справедливость, основанная на принципе формального равенства. При этом полностью абстрактный характер равенства индивидов трансформируется в такое правило совместного поведения, которое уже не будет "голой абстракцией" равенства деяния и воздаяния, а в определенной (исторически обусловленной) мере будет учитывать социобиологические характеристики договаривающихся субъектов. Ведь очевидно, что договаривающиеся "за завесой неведения" рационально мыслящие индивиды захотят компенсировать свою возможную социальную или биологическую слабость, чтобы на равных вступить в социальную конкуренцию. А следовательно, они захотят подстраховаться, оговорив правила компенсации для себя на тот случай, если окажутся слабее других в своих социальных или биологических характеристиках. Введение подобной компенсации переводит проблему справедливости из области морали с присущей ей неопределенностью границ в сферу права, наполняя принцип формального равенства социальным содержанием.
Позиция В. Д. Зорькина тяготеет, скорее всего, именно к этому подходу, хотя неоднократные реминисценции из религиозно-нравственной сферы несколько размывают теоретическую четкость выстраиваемой им концепции <18>. Тем не менее В. Д. Зорькин недвусмысленно признает одновременно и социальный и правовой характер современного демократического государства, увязывая существо социального права с принципом формального равенства. "Выдвинутый еще древними мыслителями принцип справедливости и равенства, - пишет он, - составляет ядро всего современного права, в том числе социальных прав человека" (с. 311). -------------------------------- <18> Так, упоминая в позитивном контексте позицию академика Д. С. Львова, утверждающего, что каждый член общества должен иметь право равного доступа к доходам, получаемым от использования природного потенциала страны, автор ссылается на то, что природные богатства достались России от Бога (с. 333). Однако то же самое можно сказать и применительно к любой иной стране. Очевидно, что такой подход не учитывает принципиальную особенность постсоциалистической России, где право каждого на равную долю доходов от капитализации некогда общенародного достояния обусловлено тем, что все граждане России в равной мере являются наследниками социалистической собственности. С позиций такого подхода каждый гражданин может претендовать на обладание субъективным правом на равный для всех минимум собственности, формирующийся в результате капитализации собственности не только на природные ресурсы, но и на все, что создано трудом предшествующих поколений. (См.: Нерсесянц В. С. Национальная идея России во всемирно-историческом прогрессе равенства, свободы и справедливости. Манифест о цивилизме. М., 2000. С. 21.)
В русле именно такого подхода работает Конституционный Суд РФ, который при обосновании своих правовых позиций по вопросам, связанным с защитой социальных прав граждан, постоянно ссылается на принцип правового равенства как на безусловный конституционно-правовой императив. Близка позиции Конституционного Суда и трактовка льгот как компенсаторного механизма, направленного на реальное осуществление принципа правового равенства. И хотя такая правовая позиция разработана Судом лишь для льгот, направленных на возмещение вреда (с. 317), она вполне может быть развита и применена к иным видам правовых льгот. Ведь даже льготы, которые "выполняют роль своеобразной награды, признания заслуг граждан перед обществом и государством" (с. 317), с правовой точки зрения оправданны лишь в той мере, в какой они могут рассматриваться как компенсация тех неординарных усилий (духовных, физических, интеллектуальных), которые были затрачены людьми, чья деятельность в терминах действующего законодательства может быть охарактеризована как "выдающиеся достижения и особые заслуги перед Российской Федерацией". Особый интерес для формирования доктрины правового социального государства представляют рассуждения В. Д. Зорькина по поводу проблемы, которую он обозначил выражением "ловушка неравенства" (с. 312, 341 - 342). Автор предостерегает против неправовой по своей сути тенденции к развитию событий в стране по принципу накопляемого преимущества, в соответствии с которым преимущества экономически и политически более сильных субъектов с какого-то момента начинают возрастать независимо от их личных усилий, провоцируя в обществе эскалацию неравенства. В связи с этим он, в частности, пишет: "Ловушки неравенства образуют порочный круг, экономическое и политическое неравенство усиливают друг друга... Преодоление "ловушки неравенства" для России - это критерий ее дееспособности как социального государства" (с. 312). Поставленная Председателем Конституционного Суда проблема нуждается в серьезном теоретическом осмыслении. Задача состоит в том, чтобы сформулировать такие способы преодоления отмеченной им тенденции, которые вписывались бы в границы действия правового принципа формального равенства. На мой взгляд, логика рассуждений могла бы исходить из того, что поддержка слабых, направленная на подтягивание их к общему уровню стартовых возможностей в сфере реализации их правоспособности, должна выражаться не только в предоставлении правовых льгот, компенсирующих их социальную и биологическую слабость, но и в ограничении более сильных субъектов. Однако это должно быть не произвольное (т. е. лишенное объективного критерия) ограничение, продиктованное соображениями политической целесообразности или морально-нравственными идеями взаимопомощи, а правовое ограничение, направленное на преодоление "ловушки неравенства", которая ведет к получению преимуществ, не обусловленных личными волевыми усилиями одних субъектов социального действия и к подавлению усилий других. Наиболее очевидным образом подобные "ловушки неравенства" проявляются в экономической сфере. И если бы законодатель не осуществлял дифференцированное налогообложение, не принимал мер антимонопольного характера, не поддерживал малый и средний бизнес, не проводил адекватную социальную политику и т. д., то рано или поздно действие принципа накопляемого преимущества привело бы к жесткой монополизации экономики со всеми вытекающими отсюда последствиями для иных сфер социальной жизни. Однако подобная деятельность законодателя носит правовой характер лишь в определенных пределах, а именно в той мере, в какой она препятствует получению экономически сильными субъектами таких преимуществ за счет накопленных ими ранее ресурсов (а не за счет собственных усилий, таланта, своего риска или везения как обратной стороны риска), которые способны блокировать волевые усилия других участников экономических отношений. Превышение этой меры означает, что законодательная политика в данной области утратила правовой характер и ориентируется уже не на принцип формального равенства, а на идеи нравственного порядка, на соображения политической целесообразности и т. п. Определить эту тонкую грань между правовым и неправовым решением - задача законодателя, требующая каждый раз творческого подхода. Не столь очевидно, хотя и не менее опасно, действие принципа накопляемого преимущества в сфере политических отношений. И если закон не вводит правовые требования по уравниванию шансов, здесь всегда складывается ситуация, при которой одни привилегии доминирующих в социально-политическом пространстве субъектов ведут к получению ими дополнительных, еще больших привилегий. Б. Одной из важных причин очевидного разрыва между конституционным идеалом социального государства и реалиями российской социально-правовой практики является, по мнению В. Д. Зорькина, отсутствие у органов власти "окончательной определенности с моделью обеспечения социальных функций государства" (с. 313). Отсюда и то внимание, которое уделил он освещению роли конституционного правосудия в формировании и совершенствовании государственной социальной политики. При этом имеется в виду прежде всего законодательная политика, поскольку, как подчеркивает автор, именно концептуальные дефекты социального законодательства являются главной причиной нарушений основных социальных прав граждан. Ситуация в этой сфере такова, что Конституционный Суд вынужден "не только защищать нарушенные права граждан, но и способствовать выработке направления развития социального законодательства, исправляя таким образом недоработки правовой теории и законодательной практики" (с. 320). Решения Конституционного Суда по социальным вопросам, подчеркивает его Председатель, "в большей степени связаны именно с реформированием социального законодательства" (с. 320). Основной ориентир законодательной политики в данной области должен, по мнению Председателя Конституционного Суда, состоять в "гармонизации интересов граждан и публичных интересов" (с. 320). При этом, подчеркивает он, Суд видит свою задачу прежде всего в том, чтобы путем принятия соответствующих решений и выработки правовых позиций способствовать ограничению "произвольных действий законодателя в такой важной и деликатной сфере, как социальные права" (с. 319). С этой целью Суд сформулировал ряд вытекающих из Конституции принципов правового регулирования общественных отношений в сфере социальной защиты. Это, прежде всего, принцип поддержания доверия граждан к закону и действиям государства, исключающий снижение уровня социальной защиты граждан, и связанные с ним принципы правовой определенности и разумной стабильности правового регулирования, недопустимости внесения произвольных изменений в действующую систему норм и предсказуемости законодательной политики (с. 320). Последовательное выстраивание социального законодательства на основе этих принципов будет способствовать преодолению тех недостатков законодательства, на которые указывается в работах Председателя Конституционного Суда. Следует особо отметить то большое внимание, которое В. Д. Зорькин уделяет вопросам пенсионной реформы, отмечая ее исключительную общественную значимость. Автор говорит о необоснованности частых и довольно радикальных изменений пенсионного законодательства, демонстрирующих непоследовательность и противоречивость государственной политики в этой сфере, о наличии существенных пробелов и противоречий в законодательном регулировании пенсионных отношений, об отсутствии правовых механизмов, которые были бы направлены на неуклонное (хотя и постепенное) повышение уровня пенсионного обеспечения, о проблемах, связанных с перераспределением полномочий по осуществлению социальной защиты между Федерацией и ее субъектами, и т. д. (с. 323 - 340). Однако принципиальный недостаток пенсионной системы, обусловленный ее концептуальными дефектами, он видит в изначальной "ориентации на решение финансовых проблем в значительной степени в ущерб конституционным гарантиям социальных прав и связанным с этим социальным задачам" (с. 325 - 326). Осуществленный в стране переход от распределительной пенсионной системы к накопительной означает, по мнению автора, что "посредством социального законодательства решаются задачи, связанные с направлением инвестиций в экономику страны, т. е. во главу угла ставится прежде всего достижение экономического эффекта, а не обеспечение достойного уровня жизни пенсионеров. Это может привести, - подчеркивает он, - к коммерциализации социальной сферы, к отступлению от принципов социальной справедливости, препятствует достижению социально значимых целей" (с. 326). Адресуясь к законодателю, Председатель Конституционного Суда говорит о необходимости "устранить те недостатки и дефекты в новом регулировании, которые, к сожалению, становятся все более очевидными" (с. 327). В свою очередь, Конституционный Суд в меру своей компетенции вносит значительный вклад в совершенствование как пенсионного законодательства, так и социального законодательства в целом. В. Д. Зорькин приводит целый ряд примеров того, как конституционно-правовое толкование судом норм социального законодательства, способствовавшее повышению уровня социальной защиты граждан, побуждало законодателя к совершенствованию правовой политики в данной сфере. Лейтмотивом анализа автором данной проблемы является мысль о том, что лишь совместная согласованная работа всех органов государственной власти способна в перспективе привести к достижению современной модели социального государства, к чему, как подчеркивает он, "обязывает безусловный императив справедливости" (с. 333). Причем требования этого императива, по мнению автора, звучат сейчас актуально не только для России, но и для Европы в целом. "Если принцип социального государства и стандарты социальных прав не будут защищены и обеспечены, - подчеркивает он, - то у демократии и права как меры (нормы) свободы в Европе нет будущего" (с. 345). Специальный раздел книги - "Преодоление коррупции - проблема выживания России" посвящен проблеме, которую В. Д. Зорькин рассматривает как "угрозу конституционному строю России" (с. 365). Отмечая неразработанность данной проблематики в российском законодательстве, автор констатирует тот факт, что "наше законодательство не приведено в соответствие с международными нормами" (с. 349) и что Россия до сих пор не ратифицировала ряд международных конвенций, направленных на борьбу с коррупцией. Как Председатель Конституционного Суда автор акцентировал внимание на том, что сложившаяся в стране система подкупа должностных лиц ведет к нарушению самых насущных прав граждан, имея в виду при этом не только так называемую бытовую коррупцию, но и коррупцию, встроенную в систему органов государственной власти и связанную с организованной преступностью (с. 352). В целом же его позиция по данному вопросу достаточно полно выражена в тезисе о том, что коррупция (и прежде всего коррупция, связанная с оргпреступностью) - "это не проблема какого-то одного ведомства или поправок в тот или иной закон. Это угроза конституционному строю России. Исходя из этого и нужно действовать" (с. 365). В. Д. Зорькин не обошел вниманием и такой острый вопрос, как "мздоимство в судах", которое "стало одним из самых мощных коррупционных рынков России" (с. 356). Сославшись на научные исследования и ряд опросов общественного мнения, свидетельствующие о высоком уровне социального недоверия к судебной системе, автор справедливо заметил, что для защиты авторитета судебной власти необходимо признать наличие проблемы, понять ее причины и выработать пути ее преодоления. А это, подчеркнул он, невозможно сделать, "если мы будем заниматься чистым охранительством, отрицать очевидное, настаивать на своей непогрешимости" (с. 360). Второе издание книги дополнено разделом "Россия в глобальном мире", который помимо статей и текстов выступлений, содержавшихся ранее в разделе "Апология Вестфальской системы", включил целый ряд новых материалов, посвященных цивилизационным особенностям правового развития России, проблемам совершенствования практики обращений российских граждан в Европейский суд по правам человека, направлениям реализации Конвенции о защите прав человека и основных свобод в российском правовом пространстве. В. Д. Зорькин выражает здесь серьезную и обоснованную озабоченность по поводу тех опасностей, которыми чреваты современные тенденции к односторонней деконструкции Вестфальской системы международного права, базирующейся на принципе государственного суверенитета. Признавая вместе с тем объективный характер определенной трансформации Вестфальской системы, обусловленный процессами политической и экономической глобализации, он предостерегает против интерпретации этих процессов как отмирания государства, утверждения идеи "мягкого суверенитета" и т. п. В контексте такого подхода автор высказывает ряд суждений в поддержку концепции так называемой суверенной демократии. Оправдывая правомерность подобной маркировки понятия "демократия", он говорит, что демократии бывают разными и что "критерии подлинности демократии весьма размыты. Ведь все зависит от превалирующей в том или ином обществе системы ценностей, от национально-культурных, конфессиональных и исторических особенностей" (с. 415). Такой подход представляется спорным. В связи с этим хотелось бы заметить, что хотя Европейский суд по правам человека в своей практике и исходит из признания разнообразия демократических обществ, однако он "не исключает общности их принципиальных оснований, позволяющей обеспечивать единые стандарты уважения прав и свобод человека" <19>. Что же касается столь популярных у нас в последние годы концепций "управляемой", "суверенной" и т. п. "демократии", то они призваны оправдать отход от этих принципиальных оснований в сторону авторитаризма, который всегда в той или иной мере связан с отступлением от принятых в демократических обществах стандартов уважения прав и свобод человека <20>. -------------------------------- <19> Варламова Н. В. Концепция демократического общества в практике Европейского суда по правам человека // Феноменология государства: Сб. статей. Вып. 2. М., 2003. С. 121. <20> Подробнее см.: Лапаева В. В. К дискуссии о концепциях российской демократии // Российское правосудие. 2006. N 6. С. 34 - 40.
Кстати, в своих более поздних выступлениях на ряде международных конференций В. Д. Зорькин сам сформулировал ясные и четкие критерии демократии - "наличие демократических институтов, таких, как парламент, свободные выборы, независимые суды и независимые СМИ, но и в конечном итоге реальная степень свободы в рамках права" (с. 442). А в связи с проблемой соотношения суверенитета и демократии, он подчеркнул здесь, что говорить о суверенитете России можно лишь в рамках "конституционного контекста демократии и господства права", поскольку Конституция страны "не допускает, чтобы суверенитет государственной власти использовался вопреки принципам демократии и господства права" (с. 446). Во втором издании книги, поясняя свою позицию, в том числе и по данному вопросу, автор подчеркивает, что "принцип верховенства права является юридической квинтэссенцией современной демократии" (с. 446). Продолжая начатую в первом издании книги тему "Суверенное государство в условиях глобализации" (с. 415 - 443), В. Д. Зорькин во втором издании вводит ее в контекст более широкой проблематики, связанной с направлениями формирования правовых основ глобального мироустройства. "Если мы хотим избежать конфликта цивилизаций, - пишет он, - то должны осознать, что современный мир превращается, по сути, в альянс цивилизаций, "цивилизацию цивилизаций", с разными культурными, этническими, конфессиональными, экономическими укладами" (с. 444). Рассматривая этот важный тезис в контексте понимания автором права как меры свободы (с. 395 и др.), следует подчеркнуть, что в основе такого "альянса цивилизаций" должно лежать именно право, т. е. специфическое общественное явление, сущностным признаком которого является формальное равенство, а не иные регулятивные системы, базирующиеся на морально-нравственных началах. Право как реализация принципа формального равенства - это нормы, выработанные на основе баланса интересов (общей воли) субъектов правового общения. В контексте международных отношений право предстает как нормативное обеспечение "глобального баланса национальных интересов" суверенных государств (с. 462). При этом важно иметь в виду, что в рамках современной человекоцентристской правовой идеологии право в итоге - это право человека. Такое правопонимание означает, что в международно-правовых отношениях за суверенными национальными государствами стоят их граждане, право которых государство защищает на международной арене. Можно сказать, что в пространстве международных отношений государства должны представлять и защищать политически значимую волю своих граждан (аналогично тому, как в рамках национального политико-правового пространства политические партии выражают и отстаивают политическую волю своих сторонников). Это означает, что государства могут выступать как равноправные субъекты глобальных политико-правовых отношений только в том случае, если они признают права человека на внутринациональном уровне. В противном случае баланс интересов национальных государств не может служить гарантией искомого общецивилизационного правопорядка. Только такой честный и последовательный правовой подход национальных государств, обеспокоенных силовыми тенденциями современных процессов глобализации, может успешно противостоять попыткам некоторых "влиятельных суверенов" с явно выраженными "имперскими наклонностями" (с. 461) пересмотреть принципы международного права, основанного на юридическом равенстве государств. Поэтому "отказ от механического универсализма, признание многообразия и поиск общего" (с. 460) могут осуществляться лишь в рамках правового пространства, так как "важнейшая задача суверенных государств, региональных союзов и мирового сообщества в целом - утвердить верховенство права (The Rule of Law) как необходимое условие выживания человечества" (с. 445). Ведь императивом современной цивилизации, как справедливо подчеркивает В. Д. Зорькин, является "демократия через право" (с. 446). Другой дискуссионный вопрос, затрагиваемый автором в данном разделе книги, - это вопрос о правовой природе решений Европейского суда по правам человека. Свой подход к данной проблеме В. Д. Зорькин выразил следующими тезисами: правовые позиции ЕСПЧ, "излагаемые им в решениях при толковании Конвенции и Протоколов к ней... признаются Российской Федерацией как имеющие обязательный характер" (с. 394 - 395); Конституционный Суд оценивает решения ЕСПЧ "фактически как источник права" (с. 395) и т. п. Полагаю, что такая точка зрения не вполне адекватна правовому смыслу, заложенному в текст Конституции Российской Федерации. Согласно ч. 1 ст. 15 именно Конституция имеет высшую юридическую силу в системе правовых актов. А как следует из ч. 4 ст. 15, составной частью правовой системы страны являются вовсе не решения (а тем более - не правовые позиции) ЕСПЧ, а общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры (в данном случае - Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод). При этом сама Конвенция обязывает страну лишь исполнять обязательные постановления Суда, по которым она является стороной (ст. 46). Что же касается нормы ст. 1 Федерального закона "О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней", согласно которой Россия признает обязательной юрисдикцию Европейского суда по вопросам толкования и применения Конвенции, то эта норма закона должна интерпретироваться как конкретизация положений Конституции, не выходящая за пределы заложенного в них правового смысла. Поскольку в нашей Конституции отсутствуют основания для того, чтобы рассматривать итоговые выводы и обосновывающие их правовые позиции Европейского суда в качестве прецедентов, являющихся источником права в рамках российской правовой системы, то положение Федерального закона об обязательной юрисдикции Европейского суда по вопросам толкования и применения Конвенции означает лишь обязанность выполнять итоговые решения Европейского суда и учитывать его правовые позиции в процессе судебного толкования Европейской конвенции. Кстати, представители руководства самого Европейского суда, говоря о "прецедентном значении" итоговых выводов и правовых позиций Суда, вовсе не настаивают на их нормативном характере. Так, Л. Вильдхабер (еще будучи Председателем Европейского суда) в своем выступлении на Международной конференции "Единое правовое пространство Европы и практика конституционного правосудия" в октябре 2005 г. хотя и отметил, что национальные суды должны по общему правилу следовать прецедентам Европейского суда, однако обосновал такую необходимость не нормативно-обязательным характером этих прецедентов, а тем, что в противном случае суды могут обвинить в неравном подходе. Более того, он счел необходимым добавить, что бывают обстоятельства, в силу которых национальные суды не могут ориентироваться на прецеденты Европейского суда. Дискуссии, прозвучавшие на указанной Международной конференции (в которой приняли участие представители Европейского суда по правам человека и целого ряда конституционных судов государств - членов Совета Европы), показали отсутствие единства в вопросе разграничения юрисдикции национальных конституционных судов и Европейского суда по правам человека, а также в вопросе соотношения национального и наднационального (интеграционного) права. В итоге решение этих вопросов зависит от того, какая концепция соотношения национального государственного суверенитета и объединенных суверенитетов Европы в условиях общеевропейской интеграции положена в основу соответствующих положений конституции того или иного государства. В настоящее время на европейском правовом пространстве формируются разные модели соотношения и взаимодействия национальных правовых систем с Европейской конвенцией, предполагающие придание Конвенции статуса обычного национального закона, признания приоритета Конвенции над текущим национальным законодательством, приравнивание Конвенции по ее юридической силе к конституции страны и, наконец, признание за ней статуса своего рода наднациональной конституции в сфере прав человека. И хотя термин "прецедент Европейского суда" получил широкое распространение, тем не менее в своем строгом правовом значении судебного прецедента он может применяться лишь к тем государствам Совета Европы, которые допускают такую возможность в своей конституции. Применительно к России можно, по-видимому, сказать, что здесь понятие "европейский прецедент" корректно использовать лишь в смысле "прецедента толкования" <21>. Для Конституционного Суда такой подход означает трактовку правовой позиции ЕСПЧ как элемента судебной правовой доктрины, которую Конституционный Суд обязан учитывать в процессе самостоятельного толкования и применения Конвенции в контексте российской Конституции. Что же касается судов общей юрисдикции и арбитражных судов, то здесь дело обстоит сложнее. Поскольку Конвенция по своей юридической силе имеет приоритет перед федеральным законом, то обязательное толкование Конвенции Европейским судом фактически предопределяет позицию всех национальных судов (кроме Конституционного Суда), создавая видимость нормативного регулирования. Однако, думаю, и в этом случае надо исходить из того, что национальные суды принимают толкование Конвенции Европейским судом как обязательное и следуют ему при обосновании своего решения, допуская при этом, что Конституционный Суд может согласиться с таким толкованием только в том случае, если оно не противоречит Конституции как правовому акту высшей юридической силы. Данная теоретическая конструкция может показаться излишне сложной (гораздо легче сказать, что для российской правовой системы решения Европейского суда имеют характер источника права). Но только такой подход позволяет выстроить правовую концепцию национального суверенитета в сфере защиты прав человека. В противном случае вместо реализации плодотворной идеи добровольного объединения национальных суверенитетов мы придем к полному подчинению российской правовой системы интеграционному праву Совета Европы в вопросе защиты прав человека <22>. И В. Д. Зорькин как сторонник защиты государственного суверенитета в своих последних выступлениях, говоря о "прецедентном значении" решений Европейского суда для российского конституционного правосудия (с. 503), делает акцент на том, что Конституционный Суд использует эти решения "как дополнительную платформу для ориентации, как критерий и ориентир", обязательный характер которых обусловлен содержательной, а не формальной стороной дела, а именно тем, что они "помогают проникнуть в саму суть права" (с. 503). -------------------------------- <21> Ершов В. В. Правовая природа постановлений Европейского суда по правам человека // Российское правосудие. 2007. N 1. С. 29. <22> Предвидя упреки по поводу того, что реализация предлагаемого подхода на практике может снизить уровень защиты прав человека в Российской Федерации, хочу сказать, что наличие в нашей Конституции ст. 2, признающей права человека высшей ценностью, ст. 17, гарантирующей неотчуждаемые права человека согласно общепризнанным нормам и принципам международного права, ст. 18, в соответствии с которой права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими, и т. д. является достаточной нормативно-правовой гарантией против любого неправосудного решения (все остальное зависит от качества самого правосудия). Но для выработки концепции государственного суверенитета страны необходимо иметь внутренне непротиворечивую теоретико-правовую конструкцию суверенитета в такой важной (и весьма чувствительной к внешнему воздействию) сфере как защита прав и свобод человека и гражданина. И здесь признание европейского прецедента источником права в рамках отечественной правовой системы может заложить основы для такого ограничения национального суверенитета в пользу наднациональных структур, который не соответствует букве и духу российской Конституции.
Особый интерес представляет анализ автором такой ключевой проблемы современной правовой теории и практики, как критерии ограничения прав человека. Он обращает внимание на то обстоятельство, что достаточно общие формулировки Конституции об условиях ограничения прав и свобод <23> таят опасность их неоправданно широкого толкования и установления чрезмерных ограничений (с. 404). Поэтому, отмечает далее В. Д. Зорькин, Конституционный Суд, опираясь на практику своей работы, а также практику Европейского суда по правам человека, выработал такие критерии ограничения законом основных прав, как соразмерность ограничений конституционно признаваемым целям и сохранение существа и реального содержания права (с. 404). Сформулировав и положив в основу своей деятельности соответствующую правовую позицию, Конституционный Суд в значительной мере предотвратил опасность произвольного вторжения законодателя в сферу конституционных прав человека. Однако доктринальная позиция Суда по данному вопросу нуждается, на мой взгляд, в дальнейшем уточнении и развитии в направлении более точной привязки ее к тексту Конституции. -------------------------------- <23> Имеется в виду формулировка ч. 3 ст. 55, буквальное прочтение которой допускает возможность ограничения основных прав и свобод федеральным законом по широкому кругу оснований (для "защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства") без четкого указания на конституционные пределы таких ограничений.
При всем значении судебной практики (даже если речь идет о практике Конституционного Суда Российской Федерации и Европейского суда по правам человека) она сама по себе не может служить достаточной опорой для выработки правовой позиции Конституционного Суда, который должен искать и находить такую опору в тексте Конституции. В противном случае у Суда появляется, с одной стороны, слишком большая свобода усмотрения при решении вопроса о том, соразмерны ли ограничения права соответствующим конституционным ценностям и сохраняется ли при этом существо и реальное содержание данного права, а с другой - слишком жесткая зависимость в этом вопросе от правовых позиций Европейского суда, которым таким образом фактически придается характер нормативных положений, стоящих над Конституцией страны. Полагаю, что при решении данного вопроса следует исходить из того, что Конституция России в силу своей правовой природы содержит в себе необходимые критерии (т. е. основания и пределы) правомерности ограничения прав человека. Системное толкование конституционного текста позволяет сделать вывод, что право человека может быть ограничено законом только по основанию необходимости защиты прав других лиц и гарантирующих такую защиту ценностей общего блага и только в тех пределах, в которых сохраняется существо ограничиваемого права, т. е. равенство субъектов данного права в свободе его осуществления <24>. Такой подход, ориентированный на признание человека и его прав высшей ценностью, вовсе не противоречит целям защиты общего блага, перечисленным в ч. 3 ст. 55 Конституции. Дело в том, что в доктрине естественного права, развивающейся в русле европейской политико-правовой культуры, общее благо трактуется не как нечто отчужденное от индивидуального блага, а как общее условие реализации блага каждого отдельного человека, который одновременно является и носителем общего блага. И только в контексте такого подхода можно говорить о поиске правового баланса между индивидуальными и публичными интересами при выработке судебного решения. -------------------------------- <24> Подробнее см.: Лапаева В. В. Критерии ограничения прав человека с позиций либертарной концепции правопонимания // Журнал российского права. 2006. N 4. С. 103 - 115.
Большое внимание в целом ряде своих последних по времени выступлений и публикаций В. Д. Зорькин уделил проблемам реализации в российском законодательстве и правоприменительной практике положений Европейской конвенции. Отмечая системный характер нарушений, выявленных Европейским судом по жалобам российских граждан, он видит причину такого положения дел в "неспособности, а иногда и нежелании компетентных органов обеспечивать эффективные национальные средства защиты" (с. 482). В связи с этим он привлекает внимание к необходимости повышения роли национальной судебной системы в защите прав и свобод российских граждан, формулируя "принцип первичности национальных судебных систем и внутригосударственных средств правовой защиты" (с. 495). Рассматривает эту проблему в контексте "соотношения процессов глобализации и государственного суверенитета" (с. 493), автор обосновывает тезис о том, что "сама идея общеевропейского судебного механизма защиты прав и свобод заключается в том, чтобы Конвенция применялась национальными, внутригосударственными органами, в первую очередь судами" (с. 494). Заключительный раздел книги, который называется "Поговорим напрямую", представляет собой изложение ответов автора на вопросы пользователей сети Интернет и участников международной конференции в Российской академии правосудия. В представленном здесь материале, затрагивается широкий круг проблем, многие из которых уже были ранее подробно проанализированы в предыдущих разделах книги. Я остановилась на вопросах, которые представляются мне наиболее интересными в силу прежде всего их дискуссионного характера. Другие читатели, несомненно, найдут для себя и иные требующие самого серьезного внимания аспекты той многогранной правовой проблематики, которая получила отражение на страницах книги. Очевидно, что монография В. Д. Зорькина "Россия и Конституция в XXI веке", дающая образец профессиональной, научной и гражданской позиции, заслуживает широкого обсуждения.
Название документа