Образы памяти в античной политико-правовой традиции: о мемориальных истоках возникновения географической доктрины
(Соколова Е. С.) ("Российский юридический журнал", 2013, N 2) Текст документаОБРАЗЫ ПАМЯТИ В АНТИЧНОЙ ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ ТРАДИЦИИ: О МЕМОРИАЛЬНЫХ ИСТОКАХ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ДОКТРИНЫ
Е. С. СОКОЛОВА
Соколова Елена Станиславовна, кандидат юридических наук, доцент кафедры истории государства и права Уральской государственной юридической академии (Екатеринбург).
Исследуется влияние мнемонического элемента классической риторики на формирование античного варианта географической доктрины. В контексте политико-правовой концепции вечного Рима (Roma aeterna) анализируются предпосылки возникновения тенденции к европоцентризму в правосознании греко-римских интеллектуалов периода гражданских войн и раннего принципата.
Ключевые слова: Античность, образы памяти, риторический канон, политико-правовая традиция, правосознание, географическая доктрина, европоцентризм.
The images of memory in the ancient political and legal tradition: about memorial sources of appearance of geographical doctrine E. S. Sokolova
The impact of mnemonic element of classical rhetoric on the formation of the ancient variant of geographical doctrines is examined. The prerequisites of appearance of the tendency to europocentrism in sense ofjustice of greco-roman intellectuals of the civil wars and the early principate period are analyzed in the context of political and legal conception of eternal Rome (Roma aeterna).
Key words: antiquity, images of memory, rhetorical canon, political and legal tradition, sense of justice, geographical doctrine, europocentrism.
Переход высшего юридического образования на двухуровневую систему стал непростым испытанием для вузовской науки, вынужденной заниматься поиском наиболее эффективных способов интеграции в учебный процесс. Резкое сокращение аудиторных занятий на младших курсах по ряду профильных дисциплин создает опасность внедрения начетнических методик в повседневную практику общения между студентом и преподавателем. Подобное положение дел может в перспективе обернуться возникновением своеобразного синдрома "ремесленной деятельности" у будущего юриста-практика, заботящегося лишь о приобретении первичных навыков работы с нормами права. Через несколько десятилетий в обществе возникнет тотальный дефицит мыслящих специалистов, способных на разработку стратегии, а научные штудии превратятся в удел дилетантов. Особые основания для пессимизма имеются сегодня у историков-правоведов, так как время перемен явно лишило их своей благосклонности. Выбор реформаторов в пользу модели прикладного юридического образования, безусловно, продиктован потребностями модернизации и не подлежит обсуждению. Тем не менее тенденция к формализму в оценке профессиональных компетенций будущих выпускников не позволяет в должной мере подготовить их к историко-теоретическому осмыслению вопросов правоведения. Тенденция к сокращению учебных планов бакалавриата до стандартов среднего специального образования сопровождается сегодня закрытием теоретических специализаций в магистратуре. Это существенно ограничивает креативный потенциал тех выпускников, которые проявляют интерес к наукам историко-правового цикла, и создает объективные препятствия для формирования научной эрудиции студентов. Недооценка роли исторических знаний в выработке юридического мышления будущих работников правоохранительной сферы в значительной мере вызвана общим падением культурно-образовательного уровня современного российского общества. Существенным фактором неуклонного снижения социального престижа историко-правовых исследований является и отсутствие серьезных концептуальных корректировок научной и учебной литературы текущего десятилетия, что, бесспорно, свидетельствует о методологическом кризисе. Тяга современной зарубежной историографии к синтезу историко-правовой науки с комплексом гуманитарных знаний самого широкого профиля отличается спорностью, но содержит зерно истины. Уход от механического использования идеографических процедур описания и систематизации законодательного материала к аналитическому исследованию внутренней сущности той или иной юридической конструкции неизбежно ставит историка права перед необходимостью экстраполяции общенаучных и частных методов исследования с одновременным расширением круга исторических источников. Это отнюдь не противоречит природе историко-юридического знания, так как позволяет выявить типичные особенности правового и политического мышления людей прошлого с целью избежать анахронизмов в оценке текущего состояния юридической теории и практики. С учетом опасности превращения историко-правовых наук в более или менее развернутую иллюстрацию к современным теоретическим конструкциям права и государства историкам-правоведам стоит уделять больше внимания сравнительно-историческим исследованиям. При изучении стиля государственно-юридического мышления людей прошлого нельзя забывать о текстологических корнях созданной ими картины мира, существовавшей применительно к иному историческому пространству и времени. Пренебрежение этой истиной всегда ведет к осознанному (и не очень) мифотворчеству, основанному на некорректном использовании источниковедческих процедур и необоснованной модернизации научных выводов. К сожалению, в историко-правовой и теоретической литературе встречаются устойчивые историографические клише, не позволяющие дать объективную оценку той или иной научной концепции прошлого. Одним из таких досадных пробелов считаем распространенное мнение о рационалистических корнях западноевропейской географической доктрины раннего Нового времени, представленной именами Ж. Бодена и Ш.-Л. де Монтескье. Истоки указанного явления, на длительное время предопределившего развитие официальной идеологии и геополитических интересов ведущих мировых держав XVIII - XX вв., берут начало в античной интеллектуальной традиции. Наряду с безоговорочным признанием аксиологического значения разумных начал любого научного знания античный способ мышления был построен на особых мнемонических кодах. С их помощью формировалось классическое искусство памяти, способное гармонически уравновесить природные возможности души, голоса и тела в процессе индивидуального проникновения в герменевтическую сущность вещей и слов. Культурно-историческая специфика античного восприятия системы подобий, отражающей смысловое значение мемориальных семантических знаков, подробно рассматривается в работе британской исследовательницы Ф. Йейтс о риторической основе возникновения мнемонического искусства <1>. -------------------------------- <1> Yates F. A. The Art of Memory. L., 1966; Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб., 1997. С. 12 - 43 и далее. О методологическом значении исследований Ф. Йейтс в сфере изучения классической мнемоники для восстановления текстуальных стратегий кодирования и передачи смысла востребованных обществом традиций прошлого см.: Хаттон П. Х. История как искусство памяти. СПб., 2003. С. 16, 96 - 100.
Образы памяти моделировались на основе зрительного впечатления, а затем устанавливался порядок их расположения в воображаемом пространстве, сконструированном по образцу реально существующих природных или архитектурных ландшафтов. Формирование классической модели искусной памяти изначально оказалось связано с потребностями юридической практики. Греко-римская традиция риторики была основана на признании ведущей роли ассоциативного мышления, необходимого для запоминания больших фрагментов публичной речи. В одном из диалогов Цицерона, посвященном тайнам ораторского искусства, много внимания уделено вопросу о пользе риторических упражнений для тренировки навыка располагать в пространстве памяти "предметы... и источники доказательств" наиболее совершенным образом. Хорошая память всегда приносит судебному оратору ощутимую выгоду, позволяя ему "держать в уме все, что узнал при подготовке дела, и все, что обдумал сам". "Наука памяти" должна быть противопоставлена "науке забвения", не способной сохранить ясность мысли и упорядоченный стиль изложения обстоятельств дела <1>. -------------------------------- <1> Цицерон Марк Туллий. Об ораторе // Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве / Пер. с лат. Ф. А. Петровского, И. П. Стрельниковой, М. Л. Гаспарова; под ред. М. Л. Гаспарова. М., 1972. II. 76(308). С. 192; II. 87(355). С. 201.
Цицерон далек от интерпретации памяти как свойства, приобретенного исключительно в результате длительного обучения. В его рассуждениях по этому поводу содержится общая для античного миросозерцания установка на приоритетную роль закона природы в определении способности каждого человека к тому или иному виду социальной деятельности. Как оратор Цицерон восхищается умением искусного ритора расположить порядок вербальных конструкций и выраженных ими понятий в "сокровищнице памяти" таким образом, чтобы можно было легко воспользоваться необходимыми словами "для отыскания истинных вещей". В качестве философа он развивает идею пифагорейцев и Платона о божественном происхождении бессмертной человеческой души, обладающей способностью припоминания "...предыдущей жизни" в космосе, где ее облагораживало созерцание вечных идей <1>. -------------------------------- <1> Цицерон Марк Туллий. Тускуланские беседы / Пер. М. Л. Гаспарова // Цицерон Марк Туллий. Избранные сочинения / Сост. и ред. М. Гаспаров, С. Ошеров, В. Смирин. М., 1975. I. XXV. 60 - 61. С. 227 - 228; I. XXV. 62 - 63. С. 228; XXVI. 64 - 65. С. 229; Платон. Федр / Пер. А. Н. Егунова // Платон. Соч.: В 3 т. / Под ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса. М., 1970. 249 B - 250 D. Т. 2. С. 185 - 186.
Латинская риторическая традиция составления аргументированной судебной речи, несомненно, опиралась на теорию познания Аристотеля, гласившую, что невозможно составить разумное суждение о вещах при отсутствии чувственного впечатления, воплощенного в мнемонических образах. Этим образам соответствуют определенные места памяти (topoi), где помещается некий абрис знаковых впечатлений, перенесенных из прошлого в настоящее. Так создается представление человека о времени и формируется умение возвращаться к его утраченным образам через реминисценцию, т. е. постепенный переход от одного топоса к другому с целью выявления подобий или же, наоборот, противоположностей <1>. -------------------------------- <1> Аристотель. Топика / Пер. М. И. Иткина // Аристотель. Соч.: В 4 т. / Под ред. З. Н. Микеладзе. М., 1978. 163 b. 24 - 30. Т. 2. С. 529 - 530; Он же. О душе / Пер. П. С. Попова; под ред. М. И. Иткина // Аристотель. Соч.: В 4 т. / Под общ. ред. В. Ф. Асмуса. М., 1975. III, III. 427 b. 18 - 22. Т. 1. С. 429 - 430; III, VIII. 432 a. С. 439 - 440. Подробный анализ гносеологических конструкций Аристотеля см.: Йейтс Ф. Указ. соч. С. 47 - 52. По мнению британской исследовательницы, аристотелевская традиция основана на инструментальном отношении к мнемоническим образам, которые моделируются познающим субъектом с целью повышения чувственного восприятия окружающей действительности. См. также: Хаттон П. Х. Указ. соч. С. 98.
Правила античной риторики предусматривали особый порядок запоминания предметов речи. Он должен был носить точный и ясный характер, основанный на продуманном расположении их воображаемых отражений в мнемоническом пространстве. Классическое определение памяти, согласно которому основными ее составляющими являются места и образы (constat igitor artificiosa memoria ex locis et imaginibus), изначально базировалось на греко-римском представлении о текстологической природе мемориального дара. Стремление греко-римских авторов найти взаимосвязь между мнемоническим талантом и его божественной сущностью способствовало появлению риторических конструкций, в которых возвышенный слог (sublimitas) использовался с целью выявить механизм возникновения образов памяти под влиянием сильных зрительных впечатлений. Тем не менее античная мнемоника отличалась узкопрактической направленностью и долгое время не выходила за рамки потребности в развитии профессиональных навыков начинающих риторов. Трактовка исторической памяти как универсального средства самоидентификации личности и обретения гражданского достоинства народом довольно слабо разработана как в классической риторике, так и в историографии. Античная картина мира включала в себя представление о круговороте времени, когда повторяемость событий сама по себе служит лучшим предостережением для политиков. Кроме того, целеполагающая деятельность гражданина, направленная на решение задачи усовершенствования политико-правового пространства по вечному закону космического универсума, традиционно ценилась значительно выше, чем отвлеченные рассуждения о смысле человеческого существования. Оборотной стороной прагматического отношения римских ораторов периода поздней республики к урокам прошлого стало возникновение своеобразной риторической интерпретации политико-правовой теории вечного Рима (Roma aeterna) на фоне их ярко выраженного интереса к сравнительно-историческому правоведению. Вопрос о возможных границах правовой компетентности судебного оратора рассматривался в латинской риторической традиции на фоне проблемы отношения интеллектуала к наследию прошлого. В любом традиционном обществе, построенном на идее преемственности патриархальных ценностей религиозно-нравственного содержания, нравы и обычаи предков приобретают сакральное значение. Республиканский Рим не был исключением из общего правила. Интерес образованной гражданской элиты к "седой старине" отличался глубоким прагматизмом. Знание о прошлом складывалось из многочисленных примеров любви к отечеству и личной доблести, служивших средством идеологического воспитания для многих поколений римских граждан. Правосознание латинского интеллектуала I в. до н. э. в значительной степени формировалось под влиянием представлений о превосходстве римских государственно-правовых институтов над аналогичными учреждениями других народов античной ойкумены. "Какою же... любовью, - восклицает знаменитый ритор Луций Лициний Красс, - мы должны пламенеть к такой родине, которая, единственная из всех стран, есть обитель доблести, власти и достоинства...". Могущество Рима проявлялось не только в его военно-политическом лидерстве в Средиземноморье, но и в развитости правовых институтов. История их возникновения свидетельствует о том, насколько римляне оказались выше всех народов по государственной мудрости. Их свободолюбивый дух нашел воплощение в нормах частного права. Каждый гражданин Рима знал разницу между своим и чужим имуществом, а также мог в случае необходимости защитить свои законные интересы перед компетентным судом. Понимание всех преимуществ римского права возвышало образованного оратора над толпой, придавая его риторическому дару ореол божественности. Сакральная сила "истинного жреца красноречия", вооруженного знанием "духа, обычаев и порядков" своей родины, позволяла ему обращать дар слова на изгнание робости и нерешительности из душ соотечественников, когда этого требовали политические обстоятельства <1>. -------------------------------- <1> Цицерон Марк Туллий. Об ораторе. I. 44(196 - 197). С. 113; I. 46(202 - 203). С. 114 - 115; II. 15(62 - 63). С. 142; II. 13, 14(55 - 61). С. 140 - 141.
Выдвинутый в среде латинской ораторской элиты тезис о главенствующей роли Рима в распространении среди других народов гражданского идеала свободы и справедливости, воплощенного в мудром законодательстве, был основан на противопоставлении правовых установлений "доблестных предков" древнегреческому правотворчеству. Хороший оратор всегда пользовался своим дарованием на благо соотечественников, избавляя невинных от суда и наказания. Для этого ему следовало умело подобрать исторические примеры, доказывая на форуме практические преимущества римских законов частного права по сравнению с правовыми предписаниями Солона, Ликурга и Дракона. Могучая власть Рима издавна держалась на упорядоченности правовых институтов, полностью отсутствовавшей у греков, вопреки их притязаниям на интеллектуальное лидерство в регионе Средиземноморья. В итоге образ Римской державы, возникающий со страниц латинских риторических диалогов, приобретает сакрально-теургическую окраску и трансформируется в модель микрокосма, где в качестве антитезы абстрактной идее мирового порядка царит гармония права <1>. -------------------------------- <1> Там же. I. 44(197). С. 113.
Прагматическое отношение к урокам прошлого, продемонстрированное ведущими представителями древнеримской риторики, в целом не выходило за рамки классической интеллектуальной культуры, где история рассматривалась прежде всего как наставница жизни. Знание зафиксированных в историческом нарративе событий позволяло оратору проанализировать ошибки предыдущего поколения и давать рекомендации по усовершенствованию политической и правовой практики. Античный подход к истории способствовал возникновению тенденции к обоснованию синтеза науки о прошлом с политико-правовым знанием об идеальной форме организации гражданской общины. Исторические труды самых знаменитых классических авторов были наполнены многочисленными риторическими конструкциями, использование которых должно было усилить нравственно-эмоциональное воздействие на читателя и вызвать у него чувство гордости за доблестные деяния предков. Мифологизация историко-политических реалий приобрела в античной историографии изысканную литературную форму, насыщенную эффектными вербальными оборотами. Их дидактическое воздействие использовалось с целью усиления гражданско-патриотических настроений читателя. Считалось, что формирование его активной жизненной позиции происходит по мере знакомства с наиболее архетипическими сюжетами о нравственном достоинстве выдающихся деятелей истории и возникновении древних городов, давших начало основам гражданского быта. Использование возвышенного стиля привело к насыщенности историографических произведений мемориальными аллюзиями, способствующими прославлению политических деяний прошлого и масштабных исторических событий общегражданского значения. Самые знаменитые античные авторы намеренно моделировали в своих текстах воображаемые "места памяти", нередко обращаясь к столь же намеренной сакрализации минувшего. Воображаемое пространство этих риторических локусов составляли мифологизированные образы политических учреждений и отдельных персонажей истории, ведущих свое происхождение от богов и героев древности. Образное восприятие уроков истории через мемориальное пространство мифа достигалось в античной историографии путем реализации прагматической установки на создание особых мнемонических кодов, соответствующих нравственно-патриотическому значению тех или иных исторических сведений для укрепления общегражданского единства. Подобные повествовательные приемы нередко использовались древнеримскими историками с целью показать обусловленность завоевательной политики Рима особенностями его географического положения и цивилизующей ролью по отношению к другим народам Средиземноморья. В исторических сочинениях, посвященных возвышению Римской державы, роль универсального локуса традиционно отведена долине Тибра, где, по словам Тита Ливия, "...судьба предопределила и зарождение столь великого города, и основание власти, уступающей лишь могуществу богов". Латинская мифологическая традиция связывала сакрализацию Палатинского холма с мотивами героического эпоса, посвященного Геркулесу. По версии Тита Ливия, именно здесь мифический полубог нашел себе временное пристанище после убийства чудовищного великана Гериона. Сюда он увел его дивных быков, преодолев Тибр вплавь, "чтобы отдых и тучный корм восстановили силы животных". Здесь же Геркулес получил пророчество о том, что его ожидает бессмертие, и освятил собственный алтарь, предназначенный для будущих поколений "самого могущественного на земле народа", который станет почитать божественного сына Юпитера своим великим покровителем <1>. -------------------------------- <1> Тит Ливий. История Рима от основания города / Под ред. В. М. Смирина. М., 1989. Т. 1. I. 4(1). С. 12; I. 7(4 - 11). С. 15. Об эволюции официальных политических аспектов культа Геракла (Геркулеса) в период принципата см., например: Штаерман Е. М. Отражение классовых противоречий II - III вв. в культе Геракла // Вестн. древней истории. 1949. N 2. С. 60 - 72.
Избрание долины Тибра в качестве классического места памяти латинской историографии, населенного древними персонажами античной мифологии, вероятно, было подсказано религиозно-политической практикой визуального воздействия на образ мышления древнеримского гражданина. Т. Моммзен отметил, что на Палатине и "...подле него сосредоточивались все народные сказания об основании города". Именно там усилиями понтификов и патрицианской части сената создавались святыни, воспроизводящие сакрализованные образы легенд о Ромуле и Реме <1>. -------------------------------- <1> Моммзен Т. История Рима / Пер. и ред. С. И. Ковалева, Н. А. Машкина; отв. ред. А. Б. Егоров. СПб., 1994. Т. 1: До битвы при Пидне. С. 56.
С помощью импровизированной архитектурно-ландшафтной модели пастушьей хижины их приемного отца Фаустула или крытого соломой стилизованного жилища Ромула политическая элита Рима сумела придать Долине семи холмов мнемоническое значение, освятив ее памятью о древности военной славы Вечного города и о его притязаниях на политико-правовое лидерство в масштабах античного мира. Подкрепляя свои политические теории обращением к визуально-репрезентативным средствам патриотического воспитания, римские историки I в. до н. э. активно призывали сограждан "...в меру... сил задуматься над тем... каким людям и какому образу действий... обязана держава..." своим возвышением <1>. -------------------------------- <1> Тит Ливий. Указ. соч. Т. 1. I. Предисловие. 9. С. 9 - 10.
Искусно сконструированные мнемонические коды римской историографии способствовали усилению ее политико-дидактической направленности. Их использование являлось важным элементом текстуальной стратегии, позволяющей образованному читателю извлечь нравственно-патриотический урок из событий прошлого. Продуманное отношение к мемориальному компоненту истории воспитывало у гражданина-интеллектуала чувство собственной причастности к величию Рима, что не исключало возможности сопоставления политико-правовых учреждений древности и современного состояния римской государственности со всеми ее достоинствами и недостатками. Успешное решение столь масштабной задачи требовало от римских историков умения моделировать локусы солидной пространственной протяженности и временной длительности, заполненные идеализированными образами знаменитых политиков и полководцев. Мнемонические коды, активизирующие историческую память, содержатся и в подробных географо-этнографических описаниях покоренных Римом земель, выполненных Полибием, Гаем Юлием Цезарем, Корнелием Тацитом, Иосифом Флавием и другими прославленными творцами античного историко-политического нарратива <1>. -------------------------------- <1> Гай Юлий Цезарь. Галльская война (Bellum Gallicum) // Записки Юлия Цезаря и его продолжателей о Галльской войне, о Гражданской войне, об Александрийской войне, об Африканской войне / Пер. и коммент. М. М. Покровского. М., 1993. VI(13 - 28). С. 125 - 132; Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии / Пер. А. С. Бобовича // Корнелий Тацит. Соч.: В 2 т. Л., 1969. Т. 1: Анналы. Малые произведения. С. 353 - 373; Иосиф Флавий. Иудейская война / Пер. Я. Л. Черткова; под ред. К. А. Ревяко, В. А. Федосика. Минск, 1991. III(3). С. 217; V(4 - 5). С. 331 - 341.
Политическая самоидентификация античного гражданина осуществлялась через осознание присущего ему иного "я" по сравнению с разрозненной массой варварских народов, противостоящих греко-римскому миру. Страноведческий компонент историко-географического и природоведческого нарратива нередко использовался интеллектуалами Рима для выявления различий между эллинами, латинами и варварами в их отношении к смыслу человеческого бытия в пространстве космического универсума. Этот онтологический аспект стал решающим фактором превращения географии в науку, предназначенную для обслуживания потребностей политико-правовой практики. Например, классическое исследование Страбона (ок. 64 - 63 гг. до н. э. - ок. 20 г. н. э.), посвященное "описанию частей обитаемого... мира", содержит подробное перечисление полезных аспектов научного подхода к географическим данным. Он оценивает географию как универсальную науку, дающую возможность приобретения синтезного знания о природных явлениях "...и о всем прочем, что можно встретить в разных странах" <1>. -------------------------------- <1> Страбон. География: В 17 кн. / Пер. и коммент. Г. А. Стратановского; под общ. ред. С. Л. Утченко. М., 1964. XVII. III. 24 (С. 839). С. 771; I. I (С. 1 - 2). С. 7.
Наиболее важный мировоззренческий элемент географического повествования - его философская основа, позволяющая проникнуть в сущность отношений между людьми. Ее понимание доступно лишь тем, кто не пренебрегает взаимосвязью божественного и человеческого. Благодаря этому знание географии приносит пользу государственным деятелям в процессе их приобщения к азам политического искусства. По мнению Страбона, необходимость постоянного обращения политиков к географическим сведениям объясняется тем, что их специфика "...предполагает в географе также философа - человека, который посвятил себя изучению искусства жить, т. е. счастья" <1>. -------------------------------- <1> Там же. I. I (С. 1 - 2). С. 7.
Идеал политика, занимающего высокое положение во властных структурах средиземноморского полиса, традиционно предусматривал уважение к принципу законности. Считалось, что отсутствие главенства закона заставляет богиню Дике (т. е. Справедливость. - Е. С.) покидать мир людей, оставляя гражданскую общину во власти неразрешимых разногласий. Задача законодательного закрепления надлежащей меры справедливости требовала от политического деятеля знания человеческой природы, позволяющего успешно привести частные интересы гражданина в соответствие с общегражданскими ценностями. Для большинства античных мыслителей высшая мудрость государственного деятеля заключалась в осознании единства полисной системы с миром вселенского макрокосма. Приобщение к этой высокой истине могло стать залогом политического успеха только при условии систематического изучения комплекса наук о природе с целью выявить уровень естественных потребностей индивида, необходимых ему для должного исполнения гражданских обязанностей. Географический нарратив Страбона был адресован образованному читателю из элитарной среды, поэтому модель идеального политика конструировалась здесь в соответствии с прагматическими потребностями. Это человек, вынужденный в силу своего статуса постоянно преодолевать ограниченность кругозора, свойственную большинству его рядовых соотечественников. Он стремится к разработке наиболее совершенной правовой формы для реализации принципа общего блага и ради этого посещает чужие страны, знакомится с природно-климатическими условиями политического быта их населения, изучает социокультурный уровень и степень оторванности других народов от цивилизации греко-римского мира. Необходимость длительных путешествий требует от политика навыка ориентирования в географическом пространстве и астрономических знаний о расположении небесных светил относительно земли в разных частях света. Ему необходимо правильно пользоваться глобусом и знать сущность системы параллелей и меридианов. Читая географические сочинения, образованный политик должен иметь хотя бы общие представления о "...положении тропиков, экватора и зодиака..." с тем, чтобы понять природные различия, существующие в разных климатических зонах <1>. -------------------------------- <1> Страбон. Указ. соч. I. II. 21 (С. 13). С. 19.
Географический фактор, определяющий образ жизни и особенности правосознания каждого народа, занимает в произведении Страбона наиболее почетное место. Предложенная им систематизация страноведческого материала давала возможность постижения скрытого семантического смысла многочисленных описаний природного ландшафта, сделанных с целью выявить особенности политической системы и правовой культуры варваров. Наличие или, наоборот, отсутствие в самосознании представителей иного культурного мира форм самоидентификации, направленных на поиск способов преобразования природы, способных возвысить повседневный быт человека до масштабов космического универсума, могло сыграть для античного политика роль одного из решающих факторов моделирования парадигмы международных отношений. Теория географизма формировалась на фоне постепенной эллинизации античного Средиземноморья и сопровождавших ее многочисленных попыток концептуального осмысления причин интеллектуального лидерства греков в политическом пространстве античной ойкумены, территориальные границы которой к середине I в. до н. э. складывались под воздействием военной экспансии Рима. Возникновение тенденции к оценке природно-климатического фактора в качестве мощного катализатора политической самоидентификации и развития правосознания народов хронологически совпало с притязаниями Македонской династии на распространение эллинской культуры за пределы Греции. Уже в "Истории" Геродота встречаются примеры сопоставления восточной деспотии и полисной демократии на основе сравнительного описания природно-климатических условий Европы и Азии. Та же проблема привлекла несколько веков спустя внимание Полибия, который рассматривал умение народа преодолевать враждебность географической среды как важнейший показатель его подготовленности к всемирно-историческому лидерству <1>. -------------------------------- <1> Полибий. Всеобщая история: В 2 т. / Пер. Ф. Мищенко. М., 2004. Т. 1. Кн. I - X. III(50 - 59). С. 208 - 215; III(36 - 38). С. 195 - 197.
Разработка наиболее последовательной аргументации в пользу географической теории принадлежит Страбону. Несмотря на греческое происхождение, он проявил себя убежденным сторонником латинской политико-правовой концепции вечного Рима. В период раннего принципата на фоне ярко выраженной тенденции к поглощению греческих провинций имперскими структурами власти среди античных интеллектуалов быстро набирала силу высказанная еще Полибием и Цицероном идея безусловного совершенства римской государственности, объединяющей черты всех правильных форм правления. Известно, что в зрелом возрасте Страбон подолгу жил в Риме, вращался в среде интеллектуально-политической элиты и совершил несколько крупных путешествий от Кавказа до Египта, в том числе по модным в то время развлекательным маршрутам по странам Востока. По примеру своих великих предшественников он открыто заявлял о приверженности к римской государственно-правовой системе, так как она уже доказала жизнеспособность, подчинив себе "лучшую часть" обитаемого мира "путем войн и мудрого государственного управления". Ему весьма импонировало стремление римских правителей к постоянному расширению "...пространства их империи". Наиболее благотворное последствие территориальной экспансии Рима Страбон видел в ее мощном цивилизующем воздействии на варварские народы, не затронувшем лишь военизированный быт кочевых племен <1>. -------------------------------- <1> Полибий. Указ. соч. VI(1). С. 439 - 440; VI(11). С. 451 - 452; VI(51 - 56). С. 485 - 489; Страбон. Указ. соч. XVII. III. 24 (С. 839). С. 771; XVII. III. 24 - 25 (С. 839 - 840). С. 771 - 772.
Предложенная Страбоном концепция влияния природно-географической среды на политический быт народа содержит развернутую характеристику внешних факторов, под влиянием которых именно Европа имеет блестящие шансы на интеллектуальное и политическое превосходство над остальными народами ойкумены. В его представлении особая цивилизующая роль европейского материка объясняется тем, что все его части "...удивительно приспособлены природой для усовершенствования людей и государственных форм". Благоприятная роль окружающей природной среды сказывается в особенностях климата, делающего земли европейцев "целиком удобными для обитания" <1>. -------------------------------- <1> Страбон. Указ. соч. II. V. 26 (С. 126). С. 126.
Основное природно-географическое преимущество Европы заключается, по мнению Страбона, в удачном сочетании равнинных регионов и горного ландшафта. Природа словно взяла на себя роль помощницы в организации общественно-политического быта европейских народов, форма которого зависит от климатических условий. Например, умеренный климат равнины предоставляет широкие возможности для развития земледелия, формирующего склонность народа к миролюбию. Население скалистых и холодных районов, удаленных от водных путей сообщения, напротив, отличается по нравственному облику воинственностью и отвагой, что позволяет им противостоять неблагоприятным условиям существования. Уникальность европейской природы способствует возникновению длительных международных контактов, основанных на принципе взаимной пользы. Занятия земледелием и цивилизованный образ жизни не мешают проявлению воинской храбрости европейцев в случае необходимости, что позволяет им быть независимыми как в отношении войны и мира, так и в экономике. Воины и земледельцы получают взаимную выгоду, помогая друг другу оружием и сельскохозяйственными продуктами. Регион Европы замечателен и тем, что предоставляет широкие возможности для производства всех предметов первой необходимости, включая добычу полезных металлов и разведение самых разнообразных пород домашнего скота. На стороне мирных земледельческих народов находится и значительный интеллектуальный перевес. Он проявляется в развитии их политико-правовой культуры, искусства и чувства гражданственности <1>. -------------------------------- <1> Страбон. Указ. соч. II. V. 26 (С. 126 - 127). С. 127.
Географическая теория Страбона обязана своим возникновением широко распространенному в античном мире представлению о культурном превосходстве греков над римлянами. В сочиненной им апологии Европы косвенно прослеживается мысль о том, что именно политические традиции древнегреческого полиса оказали решающее воздействие на лидирующее положение европейских народов в мировом масштабе. Распространение полисной системы среди варваров способствовало формированию общеантичного взгляда на политику как искусство управления гражданской общиной ради обеспечения общего блага. По мнению Страбона, едва ли не основная роль в территориальном расширении греческого влияния принадлежала природному фактору, особенности которого нашли визуальное воплощение в пространстве пейзажного ландшафта Аттики. Тесное соседство гор и равнин способствовало преобладанию в Греции и в ее средиземноморских колониях земледельческого населения, имевшего природную склонность к ценностному восприятию теоретической идеи о тождестве справедливости и законности. Миролюбие древних греков, возникшее благодаря благотворной роли умеренного климата, быстро превратило в реальность их притязания на лидирующий международный статус. В результате возникновение искусства политики шло под знаком преобладания эллинской политико-правовой науки, а его знание стало рассматриваться как обязательный элемент имиджа успешного и авторитетного государственного деятеля. Культурная экспансия греков в масштабах обитаемой ойкумены проявилась прежде всего в трансфере аксиологических аспектов правопонимания. Цивилизационные процессы оказали мощное воздействие на гражданский облик не только соседних народов, но и греческих племен, проживавших в стороне от крупных политических и интеллектуальных центров эллинского мира. Те греки, которые населяли горные и скалистые области, "жили счастливо, заботились о государственных учреждениях, об искусствах и вообще о жизненной мудрости". Та же политическая метаморфоза произошла и с варварскими народами, обитавшими в холодных и гористых районах Европы, плохо приспособленных для повседневного быта. По мнению Страбона, как только они приобретают хороших правителей, воспитанных на идеалах законности и справедливости, "...даже бедные области, прежде населенные лишь разбойниками, становятся культурными" <1>. -------------------------------- <1> Там же. С. 126.
Официальная политическая интонация "Географии" придает апологетический оттенок и оценке политико-правовой миссии римлян. Заслуга крупнейших политических деятелей Рима заключается в том, что они "...не только заставили разобщенные... в силу условий местности... народы... вступить в общение друг с другом, но и научили даже более диких цивилизованной жизни" <1>. -------------------------------- <1> Там же. С. 127.
Высказывая это мнение, Страбон следовал традициям древнеримской историографии I в. до н. э. Ее ведущие представители обычно аргументировали идею вечного Рима ссылкой на древность политико-правовых учреждений, возникших благодаря совместным усилиям нескольких поколений римского народа. Быстрые успехи легендарных римских царей, умело привлекавших к себе италийских союзников, Страбон интерпретировал как результат воздействия древнегреческих политико-правовых идеалов, принесенных в Лациум мифическими предками Ромула, некогда бежавшими из разрушенной ахейцами Трои. Косвенным подтверждением его уверенности в решающей роли эллинского влияния на формирование древнеримской государственности служит введение в текст "Географии" древнего предания об основании Рима греком Евандром из Аркадии: якобы именно он оказал гостеприимство Гераклу, когда тот гнал через долину Тибра быков Гериона. В мифологической традиции древних греков существовал рассказ о предсказании, сделанном матерью Евандра Никостратой, согласно которому в будущем Гераклу было суждено стать богом. Используя материалы, ранее собранные римским историком Келием, Страбон сообщил, что аркадские греки даже посвятили отважному сыну Зевса священный участок и стали приносить там жертвы по эллинскому религиозному обряду. Обычай почитания Геракла сохранялся и в императорском Риме, а факт существования на Бычьем форуме храма, посвященного знаменитому герою, использовался проэллински настроенными интеллектуалами в качестве доказательства того, что Вечный город возник в результате греческой колонизации <1>. -------------------------------- <1> Страбон. Указ. соч. V. III. 3 (С. 230). С. 216.
Сопоставление различных версий основания Рима было предпринято Страбоном с целью выявления убедительных доказательств, подтверждающих влияние природно-географической среды на уровень политической и правовой культуры народа. Высказанный им тезис о греческих корнях римской государственности, безусловно, содержал некоторый отпечаток сказочности, позволяя в то же время дать рациональное объяснение быстрому распространению военного влияния римлян в средиземноморском регионе на фоне укрепления латинских государственно-правовых институтов. В поисках наиболее убедительной интерпретации событий политической истории Рима II - I вв. до н. э. часть представителей "золотого века" римской историографии, подобно Страбону, обратилась к изучению вопроса о влиянии природных условий Лациума на формирование в рядовых римских гражданах чувства любви к отечеству. Например, в "Истории" Тита Ливия последовательно проводится мысль о том, что равнинное положение Вечного города оказалось решающим фактором возникновения патриотических тенденций древнеримского правосознания. Для многих поколений римлян защита внешних границ и укрепление принципа законности с целью эффективной реализации идеалов общего блага составляли единую шкалу политико-правовых приоритетов <1>. -------------------------------- <1> Тит Ливий. Указ. соч. Т. 1. I(1 - 55). С. 9 - 58; II(3 - 4.2). С. 66 - 116.
Иной путь к выявлению взаимозависимости между географическими условиями существования Римской державы и ценностными аспектами ее длительного функционирования был предложен Цицероном. Он весьма высоко оценивал выгоды, связанные с расположением города на семи холмах, привлекшие Ромула, прежде всего благодаря водным артериям долины Тибра и естественному укрытию от излишнего солнечного света. Находясь под влиянием платоновской модели идеального полиса, разработанной в диалоге "Законы", Цицерон стремился придать Ромулу черты образцового основателя государства, использующего особенности природного ландшафта в интересах служения делу народа. Несомненной заслугой Ромула он считал его решение заложить город на значительном расстоянии от моря, так как его близость способствует накоплению избыточных богатств и серьезно снижает политическую активность населения за счет постоянного соблазна бесцельных странствий, возникающего благодаря доступности морских путешествий. Сведения ряда античных источников, подтвержденные данными современной археологии, позволяют поставить под сомнение истинность утверждения Цицерона о политической прозорливости Ромула, благоразумно избравшего для основания Рима "...место, богатое источниками и здоровое, к тому же в середине нездоровой области, поскольку холмы хорошо проветриваются...". Уже архаические предания о славных деяниях мудрого потомка божественного Энея содержат рассказ о ежегодных разливах Тибра. Постоянное затопление долин, расположенных между семью холмами, приводило к скапливанию застоявшейся воды в низинах, что весьма способствовало заболачиванию земель и препятствовало их плодородию. Место, где вынужденные беглецы из Альба Лонги построили новый город, отличалось настолько нездоровым и влажным воздухом, что, по свидетельству Горация, даже много столетий спустя в Риме ежегодно во время жары свирепствовала лихорадка "...и вскрывались завещания" <1>. -------------------------------- <1> Цицерон Марк Туллий. О государстве (De re publica) / Пер. В. О. Горенштейна // Цицерон Марк Туллий. Диалоги. О государстве. О законах / Отв. ред. С. Л. Утченко. М., 1966. II, III(5 - 6). С. 35 - 36; II, IV(7 - 9). С. 36; II, V(10), VI(11). С. 36 - 37; Буассье Г. Археологические прогулки по Риму. М., 1915. С. 247.
Неблагоприятное географическое положение земель Лациума, прилегающих к Риму, отмечал и Страбон. На основании избранного им принципа отбора мифологического материала можно предположить, что решающую роль в выборе местности для строительства оборонительных укреплений сыграла частная инициатива Ромула и Рема, возникшая под влиянием политической борьбы с правителями Альба Лонги за господство над Латинской областью. Немногочисленное население долины Тибра отличалось замкнутым образом жизни, а "...в окрестностях не было столько годной земли, сколько нужно для города". Римские рубежи, очерченные первыми переселенцами, "не были от природы хорошо защищены". Когда сабинский царь Тит Таций привел в Рим свое войско, чтобы отомстить за похищение девушек, совершенное по приказу Ромула, он легко взял приступом Квиринальский холм. Преемники Ромула учли это и превратили сооружение оборонительных укреплений в один из ведущих аспектов своего внешнеполитического курса <1>. -------------------------------- <1> Страбон. Указ. соч. V. III. 2 (С. 229 - 230). С. 214 - 215.
Анализируя действия архаических царей по укреплению обороноспособности Вечного города, Страбон пришел к обоснованному выводу о закономерности формирования в политическом сознании римлян понятия личной доблести как наиболее совершенного гражданского качества. Ведущая роль в обосновании древнеримского варианта идеи общего блага досталась на долю природных условий глубинных районов Лациума, где был основан город Ромула "по необходимости, а не по выбору". Владения сабинян, расположенные по соседству с долиной Тибра, отличались существенными преимуществами как в стратегическом отношении, так и по объему своих природных богатств. Во времена Страбона там еще сохранялось много древних подземных источников с питьевой водой, знаменитой лечебными свойствами. Пахотные угодья были окружены неприступными скалами. По словам Страбона, природа сабинской страны особенно подходила для возделывания масличных деревьев, винограда и добычи желудей. Он отмечал и наличие там весьма благоприятных условий для скотоводства, уподобляя земли за Тибром миниатюрному отражению всей Италии, имевшей в античном мире репутацию "лучшей кормилицы для молодняка домашних животных и плодов [земли]" <1>. -------------------------------- <1> Там же. V. III. 5 (С. 231 - 232). С. 216 - 217; I (С. 228). С. 213 - 214.
В итоге местоположение Рима, "...дарованное судьбой, вовсе не сулило в будущем счастья", способствуя превращению его граждан в суровых и ригористически настроенных воинов. Выше всего они ценили чувство сплоченности, имевшее непреходящую ценность в условиях постоянно растущей внешней угрозы и необходимости преодолевать трудности, вызванные освоением неприветливой природы. Осуществляя городскую застройку, римляне веками должны были считаться с местным рельефом, выбирая не самые лучшие участки, а те, что обладали стратегическим значением или органично дополняли уже существующий архитектурный ландшафт. Умение бросить вызов природным силам с целью поставить их на службу человеческим интересам со временем превратилось в важный элемент политической и правовой культуры Древнего Рима. Все крупные римские политики стремились к максимальному использованию ресурсов окружающей среды для укрепления могущества Римской державы экономическими и визуально-репрезентативными средствами. Тенденция к постоянному территориальному расширению Рима во многом диктовалась необходимостью предоставить в распоряжение сената и народа преимущества, способные уравновесить естественные недостатки географической среды. Внешняя красота не привлекала внимания римлян лишь до тех пор, пока целые их поколения были заняты созидательной работой по укреплению политической системы Вечного города и его внешней безопасности. Императорский Рим рубежа тысячелетий имел уже совершенно иной облик, репрезентативность которого была наиболее заметным результатом многочисленных строительных инициатив его властителей. Судя по описанию архитектурного ландшафта "столицы мира", сделанному Страбоном в контексте географической доктрины, греческое влияние проявилось в отношении римлян к проблеме синтеза строительного искусства и природной среды. Ему нравилась гармоничность общественных зданий, возведенных по инициативе Октавиана Августа вокруг Марсова поля, "где к природной красе присоединяется еще краса, искусственно созданная". Он с одобрением говорит о геометрической правильности этого протяженного пространства, отведенного для военных смотров и гимнастических занятий. Вид городских форумов и архитектурных сооружений Палатина и Капитолия очень выигрывал от большого количества скульптурных произведений, выполненных в соответствии с классическим каноном древнегреческого искусства на мифологические и нравственно-патриотические темы. Ими украшались центральные улицы города, а некоторые особо ценные скульптуры были выставлены для публичного обозрения в садах Ливии и вокруг Марсова поля <1>. -------------------------------- <1> Страбон. Указ. соч. V. III. 8 (С. 235 - 236). С. 220.
В период шестого консульства Октавиана Августа на пустыре между Фламиниевой дорогой и Тибром было возведено облицованное мрамором высокое сооружение, окруженное густыми посадками вечнозеленых пиний. Строительство Мавзолея, предназначенного для захоронения императорской семьи, совпало с организацией масштабных работ по благоустройству Вечного города, облик которого все еще соответствовал стремительно уходящим в прошлое республиканским традициям. Помня об этом, Август "...отдал в пользование народу окрестные рощи и места для прогулок". После его смерти место кремации императора, окруженное железной решеткой в обрамлении черных тополей, приобрело сакральный статус. За Мавзолеем был разбит "большой парк с прелестными аллеями для прогулок". Великолепный природный ландшафт, зрелище которого открывалось с вершины Мавзолея, служил в данном случае своеобразным мнемоническим кодом, напоминавшим о божественной сущности умершего Августа, дух которого, как клятвенно уверяли очевидцы, во время обряда сожжения "воспарил к небесам" <1>. -------------------------------- <1> Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей / Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1990. II. 100. С. 78; Страбон. Указ. соч. V. III. 8 (С. 234 - 235). С. 220 - 221.
По мнению Страбона, топография Рима способствовала развитию в римском гражданине чувства красоты, соединенного с преклонением перед теми, кто украсил городскую среду роскошными сооружениями, сумев превратить их в достойное обрамление природного ландшафта. Усилиями Августа рукотворный Рим стал органичной частью пейзажа долины Тибра, играющего роль театральной декорации для развернутого в его пространстве грандиозного политического спектакля. Его сюжет, посвященный постоянной борьбе за укрепление могущества и величия Вечного города, вобрал в себя наиболее знаковые события древней истории, придав им значение образов памяти, помещенных в природно-географический контекст. Увековеченный Страбоном абрис античного Рима приобрел на страницах его "Географии" мемориальный смысл, основанный на античном представлении о неразрывном единстве профанного мира и космического абсолюта. Благодаря особому влиянию географического фактора в политико-правовой практике древних римлян возник синтез латинского прагматизма и классического духовного идеала, воплощенный в выразительных визуально-репрезентативных образах идеологического содержания. Возникновение географической доктрины стало важным теоретическим итогом античного осмысления политико-правовых аспектов космологической природы человеческого бытия. Не последняя роль в европоцентристских выводах Страбона принадлежит этическому учению Аристотеля, согласно которому обязательным условием реализации творческого потенциала человека является его умение осознать непреходящее значение вечного закона космической соразмерности. Античная концепция природы как части вселенского универсума включала представление о возможности умосозерцательного постижения сущности миропорядка через формирование визуально-мнемонических образов памяти. Греко-римская интеллектуальная традиция придавала большое значение пространственно-образному мышлению, способствующему превращению природного ландшафта в универсальный локус, насыщенный многообразными смысловыми аллюзиями политико-правового содержания. Подобная интерпретация мнемонических кодов природно-географического происхождения, сконструированных на основе ландшафтных образов, преображенных в пространственную среду античного полиса, хорошо прослеживается в выполненных Страбоном историко-географических и архитектурных описаниях Рима. Благодаря этому Вечный город приобрел в европейской политико-правовой культуре Нового времени значение аллегории безграничности практических и интеллектуальных возможностей европейских народов, стремящихся к обретению политической самоидентичности. Миф о решающей роли природно-географической среды в подготовленности народа к созданию правового государства способствовал возникновению политико-правовой доктрины европоцентризма эпохи Просвещения. Начиная с XVIII в. его основные положения стали активно использоваться лидерами великих держав для конструирования воображаемых ментальных карт геополитического содержания, основанных на представлении о непреодолимости цивилизационных рубежей между Западом и Востоком.
Bibliography
Aristotel'. O dushe / Per. P. S. Popova; pod red. M. I. Itkina // Aristotel'. Soch.: V 4 t. / Pod obshh. red. V. F. Asmusa. M., 1975. T. 1. Aristotel'. Topika / Per. M. I. Itkina // Aristotel'. Soch.: V 4 t. / Red. Z. N. Mikeladze. M., 1978. T. 2. Buass'e G. Arxeologicheskie progulki po Rimu. M., 1915. Ciceron Mark Tullij. O gosudarstve (De re publica) / Per. V. O. Gorenshtejna // Ciceron Mark Tullij. Dialogi. O gosudarstve. O zakonax / Otv. red. S. L. Utchenko. M., 1966. Ciceron Mark Tullij. Ob oratore // Ciceron Mark Tullij. Tri traktata ob oratorskom iskusstve / Per. s lat. F. A. Petrovskogo, I. P. Strel'nikovoj, M. L. Gasparova; pod red. M. L. Gasparova. M., 1972. Ciceron Mark Tullij. Tuskulanskie besedy / Per. M. L. Gasparova // Ciceron Mark Tullij. Izbrannye sochineniya / Sost. i red. M. Gasparov, S. Osherov, V. Smirin. M., 1975. Gaj Svetonij Trankvill. Zhizn' dvenadcati cezarej / Per. M. L. Gasparova. M., 1990. Gaj Yulij Cezar'. Gall'skaya vojna (Bellum Gallicum) // Zapiski Yuliya Cezarya i ego prodolzhatelej o Gall'skoj vojne, o Grazhdanskoj vojne, ob Aleksandrijskoj vojne, ob Afrikanskoj vojne / Per. i komment. M. M. Pokrovskogo. M., 1993. Iosif Flavij. Iudejskaya vojna / Per. Ya. L. Chertkova; pod red. K. A. Revyako, V. A. Fedosika. Minsk, 1991. Jejts F. Iskusstvo pamyati. SPb., 1997. Kornelij Tacit. O proisxozhdenii germancev i mestopolozhenii Germanii / Per. A. S. Bobovicha // Kornelij Tacit. Soch.: V 2 t. L., 1969. T. 1: Annaly. Malye proizvedeniya. Mommzen T. Istoriya Rima / Per. i red. S. I. Kovaleva, N. A. Mashkina; otv. red. A. B. Egorov. SPb., 1994. T. 1: Do bitvy pri Pidne. Platon. Fedr / Per. A. N. Egunova // Platon. Soch.: V 3 t. / Pod red. A. F. Loseva, V. F. Asmusa. M., 1970. T. 2. Polibij. Vseobshhaya istoriya: V 2 t. / Per. F. Mishhenko. M., 2004. Shtaerman E. M. Otrazhenie klassovyx protivorechij II - III vv. v kul'te Gerakla // Vestn. drevnej istorii. 1949. N 2. Strabon. Geografiya: V 17 kn. / Per. i komment. G. A. Stratanovskogo; pod obshh. red. S. L. Utchenko. M., 1964. Tit Livij. Istoriya Rima ot osnovaniya goroda / Pod red. V. M. Smirina. M., 1989. T. 1. Xatton P. X. Istoriya kak iskusstvo pamyati. SPb., 2003. Yates F. A. The Art of Memory. L., 1966.
Название документа