Насилие справедливости и справедливость насилия
(Кашников Б. Н.) ("Военно-юридический журнал", 2013, N 8) Текст документаНАСИЛИЕ СПРАВЕДЛИВОСТИ И СПРАВЕДЛИВОСТЬ НАСИЛИЯ <*>
Б. Н. КАШНИКОВ
Кашников Борис Николаевич, профессор кафедры практической философии Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики", доктор философских наук.
Насилие представляет собой одну из угроз цивилизации. Поскольку монополия на применение насильственных средств по-прежнему находится в руках государств, государственное насилие составляет существо проблемы. Государственное насилие имеет двоякий характер - насилие по отношению к гражданам государства и насилие по отношению к другим государствам. Эти две стороны насилия обычно рассматриваются изолированно. Автор статьи рассматривает их в единстве. Задача статьи - обозначить основные ценностные ориентиры движения к обществу без насилия.
Ключевые слова: насилие, пацифизм, справедливость, общество, война, политика, человечество.
Violence of justice and justice of violence B. N. Kashnikov
Violence constitutes one of the threats for civilization. Since the monopoly on violence still belongs to the states, the core of the problem is the excessive violence of the states. The violence of the state has two sides - the violence towards the citizens of the state and the violence towards the other states. These two sides of the problem are usually treated apart. The author of the article approaches them in conjunction. The purpose of the article is to highlight the possible normative approach towards the violence free society.
Key words: violence, pacifism, justice, society, war, politics, humanity.
Проблема насилия занимает центральное место среди проблем современности. По правде говоря, приходится удивляться, что человечество до сих пор не погибло, несмотря на огромные арсеналы накопленного оружия и любовь к насилию. Дело не только в оружии. События 11.09.2001 показали, что насилие может быть в высшей степени разрушительным, даже и без помощи оружия. Достаточно столкнуть между собой одно высокотехнологичное средство с другим. Проблема, таким образом, заключается в нас самих. Если мы не изменим нашего отношения к насилию, наше существование становится весьма ненадежным. Все сказанное выше тем более относится к войне. Герои "Илиады" покрывали себя славой, проявляя чудеса мужества и доблести. Их войны лишь в малой степени создавали угрозу человечеству в целом или среде обитания. Современная война уже не представляет собой разновидность спортивного состязания, в котором наградой является слава участников. Она более напоминает бойню или безответственную игру с огнем, грозящую уничтожить планету. Странным представляется то обстоятельство, что мы способны замечать куда менее значительные угрозы и направлять значительные средства на их устранение. Я имею в виду, например, угрозу, связанную с проблемой изменения климата. Ответ представляется очевидным. Для решения проблемы насилия не нужно вкладывать больших средств, людям нужно изменить свои главные ценностные установки. Но именно это и труднее всего сделать, причем не только по причине консерватизма наших ценностей, но и по корыстным причинам. Существует мощная и паразитическая по своей сути всемирная индустрия насилия, которая включает в себя армию, полицию, суд, военно-промышленный комплекс и т. д. С этим связаны люди, для которых насилие представляет собой хлеб насущный. Поскольку эти люди стоят во главе государств и составляют их элиту, вероятно, правы те, кто, подобно Л. Н. Толстому, утверждает, что современное государство - это прежде всего и главным образом механизм насилия. В настоящей статье я намерен остановиться на проблеме насилия как глобальной проблеме современности. Проблема насилия обсуждалась и затрагивалась многократно и в различных аспектах. Я хочу рассмотреть проблему под двумя взаимосвязанными углами зрения, которые обычно обсуждаются обособленно. А именно: проблема насилия, к которому обращается система правосудия суверенных государств для поддержания внутреннего порядка, и проблема насилия, к которому вынуждены прибегать государства в своих отношениях друг с другом. Поскольку монополия на применение насилия принадлежит государствам и поскольку главным источником насилия (несмотря на угрозу терроризма) являются все же государства, я считаю такой подход обоснованным. Я полагаю, что на пересечении этих относительно независимых проблем мы можем найти некоторые ответы на интересующие нас вопросы. Разумеется, эти две стороны общей проблемы насилия частично совпадают. Право, национальное или международное, определяет пределы допустимой обороны, а прибегая к насилию, государства обычно отдают себе отчет в том, насколько оно легитимно, по крайней мере с точки зрения международного права. Тем не менее это все же несколько разные стороны насилия, которые следует развести, чтобы затем вновь совместить для ответа на интересующий нас вопрос.
Насилие и его оценки
Под насилием мы будем понимать сознательное причинение физического вреда, боли и страданий живому существу. Я сознательно оставляю в стороне всякие попытки расширительного понимания насилия наподобие морального или психологического насилия, хотя подобная постановка проблемы тоже имеет смысл. Насилие мы встречаем повсеместно. К насилию прибегает сорванец, стреляющий в воробья из рогатки, и садист, убивающий свою жертву. В обоих случаях мы осуждаем это как насилие. Но есть и более сложные случаи, в которых наши оценки расходятся. В одном из своих диалогов Платон задает вопрос: будет ли справедливо вернуть взятое у друга во временное пользование оружие, если друг сошел с ума. Предположим, он собирается проникнуть с этим оружием в школу и устроить там расправу, как это случилось в США 15 декабря 2012 г. Будет ли в этом случае насилие по отношению к нему оправданным? Предположим, Адам Ланза уже начал хладнокровно расстреливать детей в начальной школе Сэнди-Крук. Будет ли оправданным убить его, чтобы спасти оставшихся 20 детей? Еще более трудным является тот случай, когда насилие обменивается не на меньшее насилие, но на какие-то иные блага. Пол Пот собирался построить коммунистический рай, уничтожив 90% ненужного человеческого мусора, и считал такое насилие оправданным. Напротив, Достоевский даже одну слезинку одного ребенка считал слишком высокой ценой за совершенную систему счастья для всего человечества. Существуют три возможных нормативных решения проблемы насилия. Насилие - это благо. Герои "Илиады" рассматривали насилие как предмет гордости и самореализации. Разумеется, систематическое и ничем не ограниченное насилие в рамках одного и того же племени просто невозможно. Эти люди истребят друг друга. В подобном допущении нет ни доли фантазии. Нечто подобное грозит сейчас всему человечеству. Мы уже стали одним племенем, и потому подобное отношение к насилию более невозможно. Насилие - это вынужденное зло. Следовательно, оно должно быть строго пропорциональным. Подобно опасному лекарству, его надо принимать строго ограниченными дозами. Проблема заключается только в том, чтобы определить эту дозу. Это позиция, которую разделяют большинство людей и философия утилитаризма. К сожалению, мы не можем достичь согласия в определении достаточной цены. Сколько именно насилия может стоить то или иное благо? Похоже, уже пора осознать, что это тупиковый путь. Насилие не может обмениваться на меньшее насилие или на некоторое высшее благо, оно должно быть исключено или по крайней мере существенно ограничено. Следует различать насилие и разумное применение силы. Они похожи, но только внешне. Наш друг, которому мы должны вернуть оружие, придет в себя и будет благодарен нам за примененную по отношению к нему твердость. В других случаях всякий разумный человек, исходя из универсальных, беспристрастных и понятных принципов морали, должен будет согласиться с определенными и строго ограниченными силовыми мерами по отношению ко всякому, кто пытается разрушить моральные и социальные устои общества. В той мере, в какой применение силы не противоречит разуму и способствует противодействию злу, это не насилие вовсе, но заставление и пресечение. Такова позиция И. Канта, которая была далее продолжена и развита русским философом И. А. Ильиным. Насилие - это не просто одно из зол. Это и есть Зло. Это позиция пацифизма, которая не делает различия между насилием и разумным заставлением в кантианском смысле. Все же большинство разновидностей пацифизма допускает применение силы при определенных условиях. Я бы предложил различать по крайней мере две разновидности в рамках этого подхода: метафизическое ненасилие, прагматический пацифизм. Метафизическое ненасилие (буддизм, меннониты) обычно основывается на религии или догматической метафизике. Насилие рассматривается как абсолютное метафизическое зло. Прагматический пацифизм рассматривает насилие как препятствие человеческой самореализации и гуманности и зло инструментальное. Я полагаю, что пацифизм Л. Н. Толстого - это разновидность прагматического пацифизма. Насилие для него есть абсолютно негодное средство для осуществления высшей нравственной цели, в качестве которой выступают самореализация человека и гуманность <1>. Толстой исключал насилие абсолютно, но потому лишь, что считал его абсолютно негодным средством. Толстой был уверен в том, что насилие и государство как олицетворение насилия есть главные препятствия на пути человеческой самореализации и гуманности. Люди могут отказаться как от первого, так и от второго, если проявят достаточно воли и самоорганизации. Все, что нужно для этого, - решительный скачок веры. "Как огонь не тушит огня, так зло не может потушить зла", неизбежно лишь умножая его, ибо "только добро, встречая зло и не заражаясь им, побеждает зло", а потому "один есть путь пресечения зла - делание добра за зло всем без всякого различия" <2>. Разновидностью прагматического пацифизма является также пацифизм Ганди и Кинга. Это был пацифизм, который кроме всего прочего и главным образом обещал успех политического действия. В современных условиях прагматический пацифизм получил развитие в концепции политического пацифизма. Различие между разновидностями пацифизма заключается в условиях, степени и характере допустимого применения силы. Метафизический пацифизм исключает его совершенно. Прагматический пацифизм иногда допускает применение силы при определенных условиях и в определенных сферах. Например, Ганди допускал применение силы в качестве инстинктивной реакции против прямого насилия. Политический пацифизм отрицает войну как продолжение политики иными средствами, но не исключает применения силы как таковой в иных сферах. -------------------------------- <1> См.: Кашников Б. Н. Пацифизм, необходимая война и террор. Три доктрины русской философско-правовой мысли // Военно-юридический журнал. 2012. N 12. <2> Толстой Л. Н. В чем моя вера? // Исповедь. В чем моя вера? Л.: Худож. лит., 1991. С. 160, 152.
Другая проблема, связанная с проблемой насилия, это вопрос о его источнике. Очевидно, не будь у нас стремления к насилию, вопрос о его сдерживании не стоял бы - и мы могли бы с легкостью принять позицию Толстого <3>. Но при той легкости, с которой мы совершаем повседневное насилие, перейти на позицию Толстого означало бы обречь род человеческий на верную гибель. Существуют три взаимосвязанных источника насилия: социально-культурное насилие, рациональное насилие, психологическое насилие, каждый из которых имеет длительную традицию концептуального обоснования. -------------------------------- <3> Я полагаю, что Л. Н. Толстой был бы вынужден изменить свой взгляд на насилие, доживи он до мировых войн. До Первой мировой войны существовал уникальный шанс радикально изменить отношение человечества к насилию, который был упущен. Если бы пацифизм Толстого был принят тогда людьми как рабочая гипотеза, этот шанс был бы реализован. Вот почему я, в частности, полагаю, что между позициями Толстого и Ильина нет противоречия. К тому времени, когда писал Ильин, мир изменился, и гуманизм должен был приобрести другую форму. Радикальный пацифизм Толстого в период между мировыми войнами и во время Второй мог означать только верную гибель человечества.
В первом случае в качестве источника насилия выступают глубинные культурные или социальные коды, которые требуют, чтобы мы поступали в соответствии со сложившимися нормами. В широком смысле это действительно напоминает жертвоприношение, и, следуя Андре Жирару <4>, мы можем назвать этот источник "насилие как жертвоприношение". -------------------------------- <4> См.: Жирар А. Насилие и священное. М.: Новое литературное обозрение, 2010.
Куда более распространенным является другой источник. В современном обществе большинство насильственных преступлений совершается с сознательной целью, направленной на достижение собственной цели. Насилие в этом случае представляет собой просто более короткий, хотя нередко и запрещенный путь к цели. В качестве таковой могут выступать обогащение, слава, власть, любовь и многое другое. Чем менее общество связано узами привязанности и чем более оно основано на холодном расчете взаимного интереса, тем больше соблазнов пойти коротким путем. Однако в большинстве случаев рациональное насилие представляет собой хотя и рациональное, но неэффективное действие. Нередко насильственные действия вызываются неуверенностью и страхом. В стремлении обезопасить себя от взаимного насилия люди создали законы и государства, точно так же как они стали запирать двери на замки. Это дало некоторые гарантии, но и они оказались призрачными. Кеннет Уольц в своей известной книге по философии международного права совершенно справедливо утверждает, что неопределенность наших отношений с другими никуда не исчезла, просто перешла на более высокий уровень, на уровень международных отношений. "Поскольку некоторые страны не прочь применить силу для достижения своих целей и поскольку не существует авторитета, который мог бы помешать им это сделать, даже и миролюбивые страны должны вооружаться. Добро или зло, соглашение или его отсутствие - все может вести к войне. Войны происходят потому, что ничто не может их предотвратить: не существует автоматической координации интересов между государствами, но существует постоянная вероятность разрешения конфликта при помощи силы" <5>. Назовем этот источник "насилие как рациональность". -------------------------------- <5> Kenneth Waltz. Man, the State and War. New York: Columbia University Press, 1954. P. 188.
Психологические источники насилия были достаточно подробно исследованы З. Фрейдом, Э. Фроммом и психоаналитиками. Насилие в этом случае понимается как подсознательный выброс энергии, направленный против тотально враждебного мира. В основе насилия лежит отчуждение, дегуманизация, эксплуатация или маргинализация индивидов в современном негуманном мире. В этом случае, если мы хотим снизить уровень насилия, мы должны сначала повысить общий уровень гуманности нашего общества. Эту форму насилия можно обозначить "насилие как бессознательное". Во всех трех перечисленных вариантах философские концепции сущности насилия, так или иначе, замыкаются на двух основных моделях, которые можно назвать моделью Томаса Гоббса, и моделью Жан-Жака Руссо. С точки зрения модели Гоббса насилие вызывается природой человека, главным правом которого было и остается право на самооборону, а главным стремлением является стремление к самосохранению. Природное состояние человека - борьба каждого против всех во имя своих интересов <6>. С точки зрения Руссо, насилие - это, скорее, продукт извращенной цивилизации, которая изменила природу счастливого дикаря. Насилие, таким образом, скорее, продукт общества, нежели человека. -------------------------------- <6> Гоббс Т. О гражданине // Избранные произведения: В 2 т. М.: Мысль, 1964. Т. 1. Основы философии. С. 306.
В последние годы философские исследования о насилии были дополнены исследованиями научными и прагматическими. Пожалуй, лучшее из известных мне исследований подобного рода - это работа Азара Гата, в которой на богатом историческом и археологическом материале повествуется о фактическом насилии в истории человечества. Насилие здесь рассматривается как реальный факт человеческой истории. Действительно, насилие сопровождало историю человечества всегда. Да и история эта на 94% есть история пещерного человека. Нельзя не согласиться с автором, что содержание и смысл насилия все время менялись. Автор исследования делает вывод, что насилие весьма подвижно. Его основой является стремление к удовлетворению тех или иных желаний, которые могут рассматриваться как индивидуальные или групповые. Насилие может закрепляться как культурный феномен и приобретать относительную устойчивость. Оно может опускаться на подсознание, подобно тому как агрессивный рефлекс может быть выработан у собаки. Но ни в одном из этих случаев насилие не является ни врожденным, ни культурно предопределенным. Во все времена человеческой истории человеческая природа менялась, как менялась и природа общества. Нет никаких оснований полагать, что отношение к насилию не может измениться радикально, вплоть до полного к нему отвращения. "Картина, которую мы получаем, не представляет собой ни гоббсовский ад, ни руссоистский рай, она весьма обыденна и подвижна" <7>. Скорее всего, человек и общество вообще не имеют какой-то определенной природы, доброй или злой, в отношении насилия. С Руссо можно согласиться только в том, что с возникновением государства насилие возросло. Но Руссо при этом возлагал чрезмерные надежды по нравственному оздоровлению общества на государство, а войну вообще не считал за зло, если она не выходит за рамки государственной необходимости. Скорее, наоборот, война является для него школой гражданственности и практикой истинных добродетелей. Но государства явно вышли за установленные для них рамки приличия. Государства начали истреблять своих подданных и вести войны не только абсолютные, но и тотальные. Чарльз Тили совершенно справедливо утверждает: "Войны создали государство. Государство создало войну" <8>. Порочный круг, который не удается разорвать до сих пор, тем самым замкнулся. -------------------------------- <7> Azar Gat. War in Human Civilization. Oxford: Oxford University Press, 2006. P. 13. <8> Charles Tilly. War Making and State Making as Organized Crime // P. Evans, D. Rueschemeyer and T. Scocpol (eds). Bringing the State Back in. Cambridge: Cambridge University Press, 1985. P. 169-91.
Насилие справедливости
Может ли государство снизить степень своей насильственности, или мы должны будем согласиться с Л. Н. Толстым, который полагал, что насилие - это и есть сама сущность государства? Вопрос о том, какой уровень оправданного насилия может позволить себе система государственного правосудия, оставаясь при этом системой правосудия, остается открытым. Гоббс, как известно, полагал, что благо безопасности, которое несет в себе государство, стоит права индивидов на самооборону. Государство не только приобретает монополию на применение силы, но и отнимает право судить о справедливости этого применения. Это значит, никакая степень насилия государства по отношению к своим собственным подданным не является чрезмерной. Есть только одно ограничение. В том случае, если суверен настолько деспотичен, что жизнь в естественном состоянии уже не является жизнью более опасной по сравнению с состоянием государственным, индивиды имеют все основания вернуться назад в природное состояние. Понимая это, суверен должен проявить сдержанность. XX столетие показало, что это не так. Банальность зла, о котором писала Ханна Аренд, - это и есть банальность ничем не ограниченного, тотального насилия со стороны государства по отношению к своим собственным гражданам и гражданам других государств. Другой способ рассуждения об оправданном государственном насилии связан с именами Локка и Канта, и этот способ рассуждения имеет смысл продолжать, ибо только он содержит в себе разумную перспективу решения проблемы <9>. Если государство и может применять силу в отношении своих граждан, то это применение должно быть ограничено справедливостью. С точки зрения Канта, правовое насилие перестает быть насилием, но является, по выражению И. А. Ильина, не более чем заставлением или справедливой силой. Право - практическое принуждение. Кант считает, что по отношению к человеку патологическое принуждение, т. е. насилие, недопустимо вообще. Право является практическим принуждением и означает практическую свободу от насилия. "Физическое воздействие должно при всех условиях беречь духовную очевидность человека, не подавляя в нем чувства его собственного духовного достоинства, не колебля доверия человека к самому себе. Вот почему должны быть осуждены и отвергнуты все формы физического понуждения, разрушающие душевное здоровье и духовную силу человека: лишение пищи, сна; непосильные работы; пытки, заключение в обществе злодеев; унизительное обхождение" <10>. -------------------------------- <9> Я намерен придерживаться методов деонтологии. Но мой подход будет, пожалуй, ближе к философии Хабермаса, чем Канта. Я намерен искать опоры не в индивидуальном практическом разуме, а в разуме дискурсивном. По выражению Хабермаса, "только те нормы действительны, в отношении которых может быть достигнуто согласие всех затронутых ими людей как участников рационального дискурса". См.: Jorgen Habermas. Between Facts and Norms. Cambridge: Polity Press in association with Blackwell, 1966. С. 107. <10> См.: Ильин И. А. О сопротивлении злу силою // Ильин И. А. Путь к очевидности. М.: Республика, 1993. С. 70.
Иными словами, государство не должно основываться на насилии, но лишь на рациональном и морально оправданном применении силы, по крайней мере в своей внутренней политике. Государству далеко не всегда удается удержаться в этих границах. Я назову несколько случаев, которые свидетельствуют об опасном превышении современным государством своих полномочий, даже если оно сохраняет свою правовую природу. Я полагаю, что насилие следует рассматривать как крайний случай несправедливости, на который не могут согласиться разумные индивиды, если они готовы разделить судьбу друг друга, как это предполагают моральные основы общественного взаимодействия. При этом я говорю о государствах правовых, которые сознательно придерживаются разумного и рационального права. В противном случае государство является насильственным по определению. Такие государства в принципе ничем не отличаются от банды разбойников. Но даже и правовые государства оставляют по меньшей мере несколько лазеек для проникновения насилия. Первое - это смертная казнь. Смертная казнь противоречит разуму, даже если она прагматически или утилитарно полезна. Все аргументы как сторонников, так и противников смертной казни хорошо известны. Для меня достаточно одного аргумента: мы никогда не можем быть уверены в истинности судебного решения и быть гарантированы от судебной ошибки. Это означает, что смертная казнь несправедлива по определению. Более того, нет никаких оснований полагать, что введение смертной казни сколько-нибудь снижает тенденцию к насильственному и преступному поведению, иными словами, она не состоятельна даже и с утилитарной точки зрения. Если это так, то смертную казнь следует понимать лишь как пережиток мести. Мстительный религиозный фанатизм, характерный, например, для демократической Америки, является главной культурной силой, поддерживающей смертную казнь в этой стране и высокий уровень насилия во всем мире. Система государственного правосудия пришла на смену традиционному обычаю кровной мести и вынуждена была выполнять ожидания тех, кто отказался от этого права, передав его государству. Государство, в особенности демократическое, вплоть до настоящего времени не может обмануть этих ожиданий и вынуждено идти на поводу кровожадной толпы. В ряде случаев, как это имеет место в условиях шариатского права, смертная казнь вообще не является предметом обсуждения. Она принимается как данность и необходимость. При наличии столь широко распространенного убеждения и традиционного обоснования она может быть оправданна, поскольку не является дегуманизирующим фактором. Другим способом применения насилия может быть тюремное заключение. Временная изоляция в строгих рамках права может рассматриваться как наказание, но не должна пониматься как насилие. Разумеется, условия содержания должны находиться в определенной зависимости от среднего уровня благосостояния страны. Но это соотношение должно быть по крайней мере установлено и строго оговорено. Источником насилия пенитенциарной системы является тот факт, что в ряде стран места лишения свободы фактически переданы в аренду уголовникам. В Советском Союзе это было наиболее эффективным способом подавления инакомыслия. Но и сейчас положение дел практически не изменилось. Формой насилия является жестокая повинность, например служба в армии. Рекрутчина была, без сомнения, тяжелой и негуманной формой государственного насилия. После появления суверенного государства и идеи народного суверенитета отношение к всеобщей воинской повинности стало двояким. Во многих случаях военная служба была предметом гордости и способом самовыражения. Французская армия Наполеона главным образом состояла из французских граждан, которые служили с гордостью, ответственностью и инициативой. Такое положение дел длительное время было характерно и для Советской Армии. Однако, как показывает практика, всеобщая воинская обязанность может легко возвращаться к своему исходному состоянию рекрутчины. Если армия коррумпирована, если дети элиты не служат в армии, если служба детей становится налогом за бедность родителей, армия становится рекрутской армией и формой государственного насилия. Некоторые из современных пацифистов полагают, что фактор призыва на военную службу является наиболее явным нарушением прав человека и фактором насилия. Текущую военную систему государств и практику призыва на воинскую службу Холмс считает незаконной, поскольку "никто не имеет права отдавать приказа убивать и никто не может быть оправдан за убийство по приказу" <11>. -------------------------------- <11> Richard Holmes. Pacifism for Nonpacifists. Journal of Social Philosophy. 1999. N 3 (30). P. 398.
Насилие может заключаться также в создании для определенных категорий граждан условий существования, которые не только будут обрекать на страдания, но и которые являются несправедливыми с точки зрения всей системы распределения этого государства. Я могу привести некоторые удивительные цифры. Зарплата учителей и врачей в России не просто низкая, она унизительно низкая и представляет собой насилие в отношении этих категорий граждан, поскольку несет в себе физический вред, причем для всего населения. Дело даже не в уровне зарплаты, а в том, что другие категории граждан в то же самое время получают от государства баснословные жалованья и фантастические привилегии. К сожалению, Россия не располагает статистикой в этом отношении. Однако некоторые сведения иногда просачиваются в печать. "Еще три года назад экс-глава ЦБ РФ Сергей Игнатьев стал самым высокооплачиваемым среди руководителей крупнейших мировых центробанков" <12>. Позорный факт заключается в том, что страна нищих учителей и врачей создает невероятные доходы для определенной категории чиновников. Рост неравенства доходов имеет место во многих странах мира, но нигде не достигает таких очевидных несоответствий. -------------------------------- <12> Наумов И. Голодец хочет срезать зарплату Набиуллиной // Независимая газета. 29.07.2013. N 155 (5918).
Очевидной формой насилия являются пытки по отношению к заключенным. Разумеется, во многих странах, в том числе и в России, пытки фактически применяются, но лишь как незаконная практика. Совершенно иной смысл пытки приобретают тогда, когда получают легальное основание. Администрация Буша ввела так называемые "усиленные методы допроса" в отношении подозреваемых в терроризме <13>. Эвфемизм не меняет сути дела. Пытки представляют собой прямое и противоречащее сути права насилие. Их применение, даже если и дает прагматический эффект, разрушает систему правосудия и возвращает власть насилия. -------------------------------- <13> Michael Gross. Moral Dilemmas of Modern War. Torture, Assassination, and Blackmail in an Age of Asymmetric Conflict. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.
Еще одной формой легально закрепленного насилия является широко применяемая теперь США практика так называемых "направленных убийств" (targeted killing). Чем бы ни обосновывалась эта практика, она представляет собой убийство подозреваемых без суда и следствия <14>. Это убийство, кроме того, осуществляется по всему миру, часто с использованием беспилотных летательных аппаратов и нередко приводит к многочисленным невинным жертвам. -------------------------------- <14> Там же.
Наконец, еще одно новшество, широко практикуемое США, - это незаконное задержание на неопределенный срок лиц, подозреваемых в терроризме, или просто вооруженной борьбе с агрессией США. Заключенные лишены как статуса военнопленного, так и статуса уголовного преступника, и их положение вообще выходит за рамки правовой регуляции. Тюрьма в Гуантанамо, где содержатся подозреваемые, давно уже вызывает возмущение правозащитников. Нынешний президент США Барак Обама обещал закрыть подобные тюрьмы и прекратить подобную практику, но так и не выполнил своего обещания. Все это свидетельствует о том, что государство вновь усиливает свою насильственную природу, что неуклонно приведет к росту ответного насилия в виде террора. Я полагаю, что перечисленные случаи (список можно было бы продолжить) представляют собой позорную практику насилия со стороны государственной системы правосудия, которая по определению должна преодолевать насилие. Наличие этих практик должно стать предметом серьезного внимания правозащитников. Именно эти практики, а не мифические нарушения мифических прав человека должны стать основанием для зачисления государства в разряд "государств-изгоев" (rogue states).
Справедливость насилия
Наиболее справедливым и очевидно допустимым проявлением насилия является самооборона, как на индивидуальном, так и коллективном уровне. Право на самооборону не подлежит для меня сомнению. Но при этом мы нередко склонны смешивать два различных права, а именно право на безопасность и право на самооборону. Право на безопасность - это право иметь право. Оно возникает только в рамках государства или иной социальной системы. Например, так называемая "крыша" тоже предоставляет и реализует право на безопасность. По своей сути право на самооборону противоречиво. Предоставляя право на самооборону, государство должно предоставлять и право на средства этой обороны - оружие. Та дискуссия, которая ведется сейчас в США в связи с многочисленными случаями злоупотребления оружием, находящимся в личной собственности на вполне законных основаниях, есть дискуссия сторонников права на безопасность и сторонников права на самооборону. Последнее право в США считается священным в связи с особенностями культурного развития этой страны, несмотря на сравнительно высокий уровень собственно безопасности. Высокий уровень насилия в этой стране парадоксально связан с высокой степенью реализации права на самооборону, при котором оружие доступно и многие готовы его применить. Россия пошла по иному пути. Тоталитаризм советской системы почти лишил граждан прав на самооборону. Сейчас положение остается двусмысленным. С одной стороны, государство боится или просто не может изъять оружие в тех местах, где его много, например на Кавказе, и потому закрывает глаза на явные нарушения закона. В то же время в иных случаях проявляет всю возможную жесткость того же самого закона, например, изымая охотничье оружие у законопослушных граждан при малейшем нарушении условий его хранения. Такое положение дел свидетельствует о коррупции государственной системы и фактически означает, что оно не выполняет своей роли гаранта безопасности, не предоставляет соответствующих равных прав. В то же время оно не предоставляет и права на самооборону (точнее, предоставляет только определенным категориям лиц в обмен на лояльность и услуги). Отдельно следует вести речь о той особой форме самообороны, которая выливается в войну. На протяжении столетий государства не стыдясь прибегали к войне, как только того требовала государственная необходимость, или "честь нации", или помощь другим и многое другое. Вот почему Клаузевиц назвал войну продолжением политики иными средствами. Однако с середины XX в. этот открытый милитаризм сменился стыдливым милитаризмом. Единственно оправданной формой войны стала признаваться война оборонительная. Министерства войны были переименованы в министерства обороны. Но суть дела от этого поменялась не очень сильно. Количество войн не сократилось, а угроза глобального уничтожения цивилизации только возросла. Так или иначе, самооборона стала последним пристанищем для сторонников партии войны. Война нашла для себя последнее оправдание и прибежище в так называемой "теории справедливой войны", основания которой были заложены еще святым Августином. В своем современном виде теория была разработана Уольцером <15>. В рамках этой теории право на допустимую самооборону рассматривается как единственно возможное справедливое применение государственного насилия. "Первое, что приходит на ум, когда идет речь об оправданном применении силы, это самозащита. Действительно, в большинстве случаев мы убеждены, что, подобно индивиду, государство имеет право применить силу в случае нарушения своих прав (политического суверенитета и территориальной целостности)" <16>. -------------------------------- <15> См.: Michael Walzer. Just and Unjust Wars: A Moral Argument with Historical Illustrations. New York: Basic Books, 2006. <16> Келеманс К. Правое дело // Нравственные ограничения войны: проблемы и примеры / Под ред. Бруно Коппитерса, Ника Фоушина и Рубена Апресяна. М.: Гардарики, 2002. С. 49.
Современная теория справедливых войн использует главным образом именно этот аргумент <17>. Правое дело в войне есть исключительно самооборона. Все остальные принципы справедливой войны, такие как пропорциональность, добрые намерения, крайнее средство, разумная вероятность успеха и публичность, следует признать подчиненными принципами. Право на государственную самооборону, в свою очередь, выводится из очевидного права на самооборону отдельного индивида или группы людей. -------------------------------- <17> См.: Кашников Б. Н. Критика современного дискурса справедливой войны // Военно-юридический журнал. 2012. N 11.
Теория справедливой войны оставляет слишком большой простор для насилия. Право на самооборону, особенно если речь идет о военных действиях, склонно к разбуханию и его границы почти неопределимы. Это хорошо понимал уже Джон Локк, который утверждал, что каждый склонен превышать свои права и принижать права другого. Если речь идет о праве одного лица, то это злоупотребление, которым можно пренебречь в вопросах войны и мира. Если речь идет о праве государства, то это злоупотребление, которое может стать роковым. Практически все войны, последовавшие в промежутке между мировыми войнами, оправдывались правом на самооборону. Этим правом руководствовалась Япония, вторгаясь в Маньчжурию. Этим правом руководствовалась Италия, вторгаясь в Эфиопию. Макс Вебер в свое время даже заявил, что Германия в 1914 г. вела оборонительную войну против российского царизма. В недавней войне 8 августа 2008 г. все четыре стороны конфликта основывали свои военные действия именно правом на самооборону. Грузия - потому что возвращала утраченные территории, Абхазия и Осетия - потому что отражали внезапное нападение, Россия - потому что защищала жизнь своих граждан. В подобных условиях принцип самообороны становится настолько туманным, что перестает играть какую-либо практическую роль. Вот почему, нисколько не принижая заслуги теории справедливой войны, мы не можем надеяться на нее как на серьезный противовес массовому насилию. В конце концов, даже и справедливое применение оружия массового уничтожения может стать роковым для всего человечества, и тогда вопрос, кто начал первым, станет вопросом риторическим. Тупик доктрины самообороны хорошо показан в одной из книг Эндрю Бацевича. США понимают самооборону как поддержание глобального лидерства, а себя в роли глобального полицейского, что заставляет эту страну наращивать вооружения, что, в свою очередь, заставляет вооружаться и других <18>. -------------------------------- <18> Andrew J Bacevich. Washington Rules America's Path to Permanent War. New York: Metropolitan Books. Henry Holt and Company, LLC, 2010. P. 13.
Второе тесно связанное возражение в отношении доктрины самообороны заключается в вопросе о субъекте этой обороны. Кто является носителем суверенитета: люди, которых представляет государство, или сами государственные институты. Если это институт государства как таковой, то есть серьезные сомнения в праве некоторых из государств на законную самооборону. Если это государство представляет собой, по выражению Августина, просто большую банду воров и разбойников, то оно обладает не большим правом на законную оборону, чем воровская шайка, и если предоставлять право на самооборону таким государствам, то тогда его надо предоставить и крупным бандитским группировкам. Специально оговорюсь: утрата права на самооборону не означает, что возникает право на агрессию для других государств <19>. Между этими правами нет прямой корреляции. -------------------------------- <19> В последнее время появилась еще одна форма обоснования насилия - так называемая "гуманитарная интервенция". К ней прибегают именно те государства, которые наиболее склонны к насилию, как на международной арене, так и в своих внутренних делах. В этих условиях гуманитарная интервенция выступает не более чем дополнительное оправдание права на насилие и фактически возвращает человечество во времена крестовых походов.
Эти соображения требуют внести некоторые модификации в теорию справедливой войны. Вероятно, следует признать, что современная война не может быть справедливой, но может быть необходимой. Именно эту идею развивал И. А. Ильин, критикуя пацифизм Л. Н. Толстого. Следует признать правоту тех, кто предлагает дополнить подход справедливой войны подходом политического пацифизма <20>. Политический пацифизм, как нормативная теория, отличается от теории справедливой войны утверждением о принципиальной несправедливости войны. Идея политического пацифизма не является новой. Ее основы были заложены еще Кантом в его концепции "вечного мира". "Поэтому должен существовать особого рода союз, который можно назвать союзом мира (foedus pacificum) и который отличался бы от мирного договора (pactum pacis) тем, что последний стремится положить конец лишь одной войне, тогда как первый - всем войнам и навсегда" <21>. Как и в случае выхода людей из естественного состояния, государство ради собственной безопасности должно требовать от другого государства вступить с ним в такое устройство, где каждому может быть гарантировано его право. -------------------------------- <20> Об этом см.: Andrew Alexandra. Political Pacifism // Social Theory and Practice, 2003, N 4 (29). P. 589 - 606; Cheyney C. Ryan. Self-Defense, Pacifism and Rights // Ethics. 1983. N 3 (93). P. 508-24. <21> Кант И. К вечному миру. Электронный документ. URL: http://www. civisbook. ru/files/File/Kant. K_vechnomu_miru. pdf (последнее посещение: 13.08.2013).
Идеи политического пацифизма были развиты в политической философии войны Ильина. Политический пацифизм следует понимать как еще большую степень морального ограничения войны по сравнению с тем, что может себе позволить теория справедливой войны. Война не рассматривается более как нечто справедливое. Она становится необходимой при том условии, что войне предшествовало явное и очевидное нарушение права. Таковым может быть только агрессия или физическое нападение другого государства или внутреннего врага. Подобное понимание необходимости исключает не только возможность предупредительной войны, но и превентивного удара, который дозволителен в рамках теории справедливой войны и доктрины самообороны. Разумеется, такое понимание права на самооборону предполагает расширение права государства на безопасность, и это пока остается главной проблемой политического пацифизма. Усилия Канта, как и других сторонников идеи политического пацифизма, вплоть до настоящего времени были связаны с надеждой на разум и моральные добродетели руководителей республиканских (но не демократических) государств. Сейчас эти надежды следует признать тщетными не только ввиду очевидной общей деградации политической элиты либеральных стран, но и по причине чрезмерного влияния на мировую политику государств не только не либеральных, но и неправовых. Политический пацифизм может тем не менее получить дальнейшее развитие. Некоторые из основных факторов, которые традиционно понимаются в рамках прежней системы как угроза миру, могут сыграть роль миротворческих факторов в рамках новой системы. К их числу следует отнести фактор ослабления и даже размывания государств, о котором свидетельствуют многие исследователи <22>. По мере ослабления политической роли государств их роль может быть унаследована крупными транснациональными корпорациями и глобальным гражданским обществом. Появление огромных межнациональных корпораций можно рассмотреть как фактор, способствующий успеху политического пацифизма. Возможно, в связи с этим вновь появляется уникальный шанс, который был упущен перед началом Первой мировой войны и который имел в виду Л. Н. Толстой, создавая свою концепцию пацифизма. Даже частные военные компании, которые нередко рассматриваются как угроза стабильности и источник войны, могут выступить как миротворческий фактор, если рассматривать их в рамках новых тенденций <23>. Иными словами, политический пацифизм может использовать даже те факторы, которые традиционно понимаются как источник военной угрозы, сталкивая эти факторы между собой. -------------------------------- <22> См.: Мартин Ван Кревельд. Расцвет и упадок государств. М.: ИРИСЭН, 2006. <23> Руководители этих компаний не раз заявляли о своей готовности предоставить свои услуги ООН и другим международным организациям и покончить с военными конфликтами во всем мире в считанные дни. См.: Кашников Б. Н. Частные военные компании и принципы Jus in Bello // Военно-юридический журнал. 2010. N 12.
Возможно, что даже фактор утраты гражданских добродетелей современным западным обществом, о котором с горечью пишет Ричард Сеннет <24>, следует иначе оценивать в свете новых тенденций. Это, в частности, выражается в очевидном нежелании граждан либеральных стран служить в армии и защищать самих себя <25>. Вероятно, люди не хотят быть добродетельными гражданами государств, склонных к насилию. Они смогут проявить себя как граждане мира, как деятельные участники ненасильственного сопротивления войне. -------------------------------- <24> Сегодня публичная жизнь стала предметом формального обязательства. Большинство граждан подходят к своим отношениям с государством в духе покорного согласия, но это общественное бессилие по своим масштабам гораздо шире, чем политическая деятельность. См.: Ричард Сеннет. Падение публичного человека. М.: Логос, 2002. С. 9 - 10. <25> Cheyney Ryan. Pacifism and Just War Theory: The Critique of Actually Existing War // Filozofski Godisnjak. Glasnik Instituta za filozofiju Filozofskog fakulteta u Beogradu. 25.2012. P. 188.
Организационная часть политического пацифизма угадывается пока только в общих чертах. По всей вероятности, эта форма деятельности может быть реализована как взаимодействие международного гражданского общества, религиозных организаций, транснациональных корпораций (включая даже частные военные компании), международных гуманитарных организаций. Многие из подобных организаций, например МККК, по-прежнему исповедуют идеологию справедливой войны. Я не готов сказать, какие именно формы политических действий будут доступны в рамках общей идеологии политического пацифизма, меня пока интересует только философия этого движения. Возможно, это будет нечто похожее на опыт Occupy Wall street, или будет востребован опыт международного движения зеленых, или будут опробованы иные формы.
Заключение
Насилие следует считать главной угрозой человечеству. Это обстоятельство еще недостаточно осознано. Поскольку главным источником насильственных действий остается государство, именно оно должно предпринять усилия, направленные к отказу от насилия как во внутренней политике, так и в международных делах. Государства могут отказаться от некоторых очевидных форм насилия. Нормативная теория справедливых войн может быть дополнена нормативной теорией политического пацифизма, который предполагает более жесткие формы нравственного ограничения войны. Кроме этого, должны быть выработаны новые политические формы общественной безопасности, которые не будут более зависеть от переменчивой воли и интересов государств.
Название документа