Наследственные права русской женщины (Начало)
(Оршанский И. Г.) ("Наследственное право", 2009, N 2) Текст документаНАСЛЕДСТВЕННЫЕ ПРАВА РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ
И. Г. ОРШАНСКИЙ
Пусть русские женщины не увлекаются преимуществами своего теперешняго положения и не думают, что им не остается ничего желать для прогрессивного развития семьи и общества.
Дора д'Истрия (княгиня Кольцова-Масальская)
Оршанский Илья Григорьевич (1846, г. Екатеринослав - 1875, там же). Учился в Харьковском и Новороссийском университетах (степень кандидата, 1868), после окончания последнего служил помощником присяжного поверенного, впоследствии отдался всецело научно-литературной деятельности. В исследованиях, посвященных русскому праву, Оршанский стремился осветить положения наших законов и судебной практики с точки зрения западноевропейского права, ставил их в связь с западноевропейскими началами и вскрывал наличность сходства между теми и другими. Оршанский был далек от абстрактных построений; он постоянно указывал практике возможность приспособления старого права к новым формам жизни. Из сочинений наиболее известны "Исследования по русскому праву" (1892, с биографией автора), "Исследования по русскому праву обычному и брачному" (1879) и "Исследования по русскому праву семейному и наследственному" (1877).
В очерке известного российского ученого И. Г. Оршанского в историческом и сравнительно-правовом аспекте рассматривается наследственно-правовой статус русской женщины в различные периоды развития Российского государства. Автор на основе анализа содержания памятников наследственного права делает вывод о прогрессивности русского наследственного порядка в отношении женщин.
The essay of famous Russian scholar Orshanskii I. G. in historical and comparative-law aspects considers inheritance-law status of Russian woman in various periods of development of the Russian state. On the basis of analysis of the contents of works of inheritance law the author makes a conclusion on progressiveness of Russian inheritance procedure with regard to women <*>. -------------------------------- <*> Orshanskii I. G. Inheriting rights of russian woman.
Ключевые слова: наследование, история наследственного права, субъекты наследования, наследники <**>. -------------------------------- <**> Key words: inheriting, history of inheritance law, subjects of inheriting, heirs.
I
Одна из наиболее характерных особенностей русской жизни сравнительно с западноевропейской бесспорно заключается в оригинальном положении женщины по закону. Иностранцев всегда поражало то сравнительно более выгодное положение, в которое поставлена как законом, так и общественными нравами и обычаями русская женщина, несмотря на общую отсталость нашего законодательства в деле гарантий личных прав граждан. В своем увлечении этим либеральным явлением иностранные писатели наговорили много вздору, рисовали нередко такую аркадию, в которой никак нельзя узнать наше любезное отечество. Маркиз Кюстин, например, автор известного описания России в 1839 году, говорит следующее: "В России вообще женщины мыслят более мужчин. Они обладают большим запасом знаний, у них меньше сервилизма, больше энергии и чувства. Часто даже героизм, по-видимому, им присущ и легко осуществим". Другой писатель, некто Галле-де-Кюльтюр, утверждает, что нет страны, где более учили бы женщин и менее мужчин, чем в России; поэтому женщины здесь решительно господствуют над мужчинами, как в частной, так и в общественной жизни; они преобладают в салоне дворянина, конторе купца, избе мужика. Мы, русские, хорошо знаем, насколько эти громкие фразы соответствуют действительности, а потому заниматься разбором их значило бы толочь воду. Но за этими и им подобными фразами кроется факт реальный и неоспоримый: существенно прогрессивный характер нашего законодательства об имущественных и личных правах женщины сравнительно с кодексами всех других стран. Ни одна цивилизованная страна не дошла еще до сих пор до того, чтоб признать возможным самостоятельность замужней женщины в имущественном отношении. И не только в наше время застоя и реакции реформа в этом смысле кажется всем неосуществимой по своей радикальности, даже в эпоху первой французской революции, когда потрясены были все "основы", новый мир грозил поглотить все без исключения, завещанное ему старым, и все невозможное сделалось возможным, - даже тогда Учредительное собрание и все следовавшие затем более радикальные правительства со страхом отступали перед проектом Закона об имущественной эмансипации женщин как разрушительным для семьи и общества. До такой степени естественной и необходимой представляется уму европейца существующая система подчинения жен мужьям во всех отношениях! Как не удивляться после этого тому, что русский закон, так сказать втихомолку, без шума, наперекор общественному мнению Европы осуществил давно уже тот идеал, о котором едва осмеливался мечтать Милль в Англии? При таком исключительном, трудно объяснимом и до сих пор непонятном характере русского законодательства о положении женщины в семье и при том глубоком интересе, который возбуждает женское дело во всех классах нашего общества, не бесполезно более тщательное ознакомление с частностями "действующих по сему предмету узаконений", как говорят юристы, в особенности, если фактический материал дает возможность критической оценки и выводов, которые, как нам кажется, далеко не лишены общего интереса. По обширности и неразработанности предмета целесообразнее, кажется, разбить изложение на отдельные части, представляющие по возможности каждая отдельное целое. На этот раз возьмем вопрос о правах женщины по наследованию имуществ и посмотрим, в какой мере относящиеся сюда законы удовлетворяют требованиям справедливости и логики общественного сознания. Несмотря на кажущуюся специальность и отрывочность этой темы, выводы, непосредственно вытекающие из группы фактов, сюда относящихся, на самом деле имеют довольно общий и потому немаловажный характер. Рассматривая историческую судьбу вопроса об имущественной равноправности и независимости женщины у разных народов, нетрудно заметить, что общественное сознание, а за ним законодательство, обыкновенно служащее его выражением, везде обращает исключительное внимание на положение женщины в семье, но игнорирует совершенно возможность ее положения как самостоятельной личности, стоящей лицом к лицу с обществом, без посредства и участия семьи. Это весьма естественно ввиду того, что до сих пор общественное устройство и нравы всего цивилизованного мира признают нормальной формой существования женщины семью в том или другом ее виде. Женщина как самостоятельная личность, стоящая вне защиты и господства семьи, пользующаяся правами и несущая обязанности гражданина, составляет еще задачу будущего; и только в той весьма незначительной мере, в которой задача эта начинает осуществляться уже теперь в современном обществе, мы встречаем скудные следы заботы общественной власти об организации социального положения женщины. Преобладающую роль повсеместно играет еще вопрос о семейном положении женщины, как имеющий наибольшее практическое значение при существующих условиях. Но и тут приходится делать существенное различие между двояким положением, в которое каждая женщина обыкновенно бывает поставлена относительно семьи. Главной обязанностью и единственно нормальным типом существования женщины человечество до сих пор признает рождение детей и ведение домашнего хозяйства, обусловливаемые ее положением как жены. Матримониальный период существования женщины однако же предполагает, с одной стороны, предшествующую ему эпоху, когда личность женщины-дочери тоже поглощается семьей, но совершенно другим образом, чем в период брачной жизни, а с другой - нередко ведет к периоду вдовства, эпохи фактической эмансипации из-под власти мужа, но продолжающейся связи с семьей, а следовательно, и известной степени зависимости вдовы от интересов семьи. Действительность представляет, таким образом, тройственное отношение между семьей и положением в ней женщины; обычаи и нравы, находящие свое конечное выражение в законе, не могут игнорировать особенностей оттенков в каждом из этих трех положений, и потому различают степени зависимости женщины от семьи в каждом из них. История юридического положения женщины есть изложение хода постоянной борьбы между идеей равноправности женщины и теми интересами семейного союза, которые отстаивают состояние ее зависимости и угнетения. Когда дело идет об эмансипации женщины-супруги, идее равенства приходится бороться с главенством мужа, необходимым, по понятиям современного общества, для поддержания единства и благосостояния семьи: без подчинения и поглощения личности жены авторитетом мужа невозможно правильное развитие семейного быта - так думало и продолжает думать до сих пор огромное большинство человечества. Когда дело идет об эмансипации женщины, стоящей вне уз брака, женщины-девицы или вдовы, идея равенства должна выдерживать борьбу с другими требованиями и интересами семьи, опять-таки требующими ее подчиненности, с идеей родительской власти как краеугольным камнем семейного союза по понятиям большинства, с интересами единства и процветания рода, не допускающими равенства полов в наследовании имуществ и пр. Постепенное преобладание абстрактного принципа равенства и свободы личности, независимо от пола, над упомянутыми эгоистическими интересами семьи, вечно стремящимися к поглощению личности женщины, - такова формула прогрессивного хода вопроса о положении женщины в обществе. Если б преобладание это могло совершаться разом и одновременно охватить все виды семейного положения женщин (как дочери, жены, вдовы), то и разрешение женского вопроса в этой его части было бы значительно облегчено и ускорено. Но, не загадывая о будущем, мы в прошедшем и настоящем находим свидетельства противоположного хода развития этой борьбе. С медленностью, почти геологической, узкий эгоизм семьи поступается своими притязаниями на личность женщины в пользу идеи равенства, и даже там, где эта последняя одолевает, победа ее весьма редко имеет характер сколько-нибудь общий, обыкновенно же местный и частичный. Чем крупнее и серьезнее тот интерес, который требует в свою пользу эксплуатацию женщины и, следовательно, противится ее равноправности, тем труднее этой последней вытеснить своего противника во имя гуманных стремлений и идей. Действительно, всякий знакомый с прежним и теперешним положением женщины в европейской семье знает, что в регламентацию отношений между мужем и женой идея равенства проникает гораздо медленнее, труднее, чем в отношения дочери и вдовы к семье. Те самые законодательства, которые находят возможным уравнивать дочь с сыном, например, относительно наследования, вступления в брак и распоряжения имуществом по достижении совершеннолетия, упорно отстаивают зависимость жены от мужа в личном и имущественном отношении и с больший трудом соглашаются на самые незначительные либеральные реформы в этом направлении. Эта странная непоследовательность объясняется очень просто. У всех европейских народов первоначально преобладала идея рода, которому легко приносились в жертву интересы индивидуальной свободы отдельных членов семьи, особенно более слабых, не умевших отстаивать свои права, куда главным образом относятся лица женского пола. Относительно занимающего нас здесь вопроса о наследственных правах женщины очевидно, что первобытное общество, заботясь о сконцентрировании возможного богатства в вечном владении рода, как главной основе его благосостояния и блеска, не могло допустить равенства обоих полов в наследовании, так как женщины, выходя из рода в чужие семьи, уносили бы с собой значительную часть общего его достояния, ослабляя отцовский род в пользу чужеродцев. Поэтому закон вообще признавал только право женщин на получение приданого при выходе замуж, но не наследование в родовом имуществе. Род обязан только, по долгу естественной справедливости, "пристроить" своих членов женского пола выдачей замуж; с этого момента связь между родом и оставившей его женщиной прекращается: она вступает в чужой род и не имеет больше никаких прав относительно прежнего рода - такова мысль, лежащая в основе законов и обычаев как Древнего Рима, так и новых народов, в первый период их развития. Права женщины здесь, безусловно, уступают принципу сохранения рода. Но затем общее смягчение нравов, неизбежное с прогрессом общества, ослабление уз семейно-родовых и развитие индивидуализма вызывают борьбу более гуманных идей с устаревшими законами упомянутого свойства. Первобытный человек находит вполне естественным, что дочь, уходящая в чужой, нередко враждебный род и не могущая поддержать военного величия отцовского рода, не может быть поставлена на одну доску с сыном, несущим тяжелые и опасные обязанности по охране чести, могущества и самого существования рода. Но когда война перестает быть повседневным явлением и вместо общегражданской обязанности становится уделом специально для того назначенных армий, когда род разрастается и рассевается так, что действительная солидарность между его членами становится невозможной, да притом и излишней, ввиду упрочения общественной власти, достаточно защищающей права и личность каждого, - тогда у многих, естественно, рождается мысль: справедливо и разумно ли с моей стороны отнимать должное у кровной дочери ради обогащения призрачного рода, не имеющего более никакого практического значения, ради отдаленных родственников, которых я, можете быть, никогда в глаза не видел? Гуманная идея уравнения детей по наследованию является здесь необходимым результатом не абстрактных учений, напр. стоицизма или христианства, а изменившихся условий социальной жизни. Таким образом, в древнем Риме Законы XII таблиц уступили место юстиниановскому законодательству, безусловно признающему равноправность полов относительно наследования имущества. В истории новых народов роль прогрессивного двигателя в этом направлении играли преимущественно средневековые городские общины. Феодальное право признавало за дочерью только возможность требовать одного: быть выданной замуж. Если женщина при этом получила приданое, будь это хоть один "букет цветов", она не могла требовать ничего более от своей семьи. Горожане, хотя иногда подражали феодальным баронам в стремлении ставить выше всего блеск рода (городской патрициат), но в большинстве случаев придерживались более простого взгляда на этот предмет и потому давали больше простора естественному желанию каждого одарять одинаково всех своих детей. За неимением того стимула, который побуждал военное сословие жертвовать интересами женщины в пользу другого общественного начала, буржуазия провозгласила гуманный принцип равноправности полов по наследованию имущества, и по мере того, как идеи и интересы третьего сословия получали в европейском обществе все более решительное преобладание над отжившими идеалами феодализма, начало это приобретало господство в кодексах всех стран. Но и до сих пор можно наглядно видеть борьбу этих двух начал, из которых одно служит оплотом феодализма, интересов землевладельческого дворянства, родовой знати, а другое выражает понятия и обычаи людей "худородных", того класса, который может быть назван коллективным homo novus. Так, по шведскому Закону 1734 г., действующему до сих пор, различается порядок наследования у сельского и городского населения. У первого сыновья получают 2/3, дочери 1/3 наследства, у второго оно делится поровну между всеми детьми. (Почему первая система распространяется на все сельское население, в том числе и крестьянское, где идея рода не имеет никакого значения, - мы увидим после.) Здесь мы встречаем, одновременное существование двух социальных формаций, представительниц различных воззрений человечества на роль женщины в семье. В большинстве же стран феодальное начало совершенно исчезло под напором идей буржуазных и юстиниановский Закон стал повсеместно общим правом Европы. Другую судьбу имел вопрос об имущественной равноправности мужа и жены. В то время, как дочь завоевывала все более равное положение с сыном, зависимость жены от мужа продолжает быть краеугольным камнем семейного права всех европейских народов. Почему это так, - нетрудно угадать после сказанного. Род исчез, поддерживать искусственно его прежнее общественное значение и невозможно, и бесполезно. Но семья как союз супругов, родителей и детей продолжает сохранять свое прежнее значение в жизни человечества и даже приобретает все большее значение по мере развития индивидуализма и исчезновения многих форм общежития, поглощавших в прежнее время значительную долю, так сказать, каждой личности. А семья как нечто цельное, единое, связывающее самым тесным образом интересы всех своих членов, требует единства в своем управлении, во избежание бедственных последствий от разнородности стремлений отдельных членов ее. Может ли быть достигнуто это единство путем координации прав и интересов всех членов семьи - это вопрос будущего. До сих пор человечество держится того убеждения, что гармония семейной жизни может быть достигнута только принципом субординации, сосредоточения всей власти в руках одного главы семьи, каким, естественно, является отец и муж. Даже в тех обществах, где применение демократического принципа к семейному быту сделало некоторые успехи, мы видим не стремление расширить его применение, а наоборот, сильное движение в пользу восстановления старого начала. Так, во Франции со времени революции существует закон, гарантирующий детям получение известной доли наследства, независимо от воли родителей, закон, направленный к тому, чтобы защитить детей от самодурства родителей и произвольного предпочтения одних перед другими. Этот закон вызывает самые ожесточенные нападки со стороны печати и общественного мнения. Существует даже целое общество, специально занимающееся пропагандой отмены этого закона и восстановления свободы завещания, которая вместе со священной родительской властью должна будто бы возвратить золотой век патриархальной нравственности и всяческих добродетелей. Так упорно держится еще в европейском обществе идея главенства и авторитета как основа семейной жизни. Неудивительно после этого, что правильно или неправильно понимаемый принцип главенства мужа представляет такое могучее сопротивление идее равноправности полов в семье, и что женщина, за которой признано равенство с мужчиной в качестве дочери, не может добиться этого же в качестве жены. Таким образом, везде брак служит причиной и вместе с тем эмблемой зависимости женщины, отречения ее от личной свободы и равенства в интересах семьи. Одно русское право представляет исключение из этого общего исторического закона, логически вытекающего из всего строя современной жизни. Жена, по русскому закону, вступлением в брак нисколько не теряет своей личной самостоятельности в экономическом отношении. Лично она, правда, обязана повиновением мужу, обязана к совместной с ним жизни и т. п. Но относительно имущества, которое дойдет к ней тем или другим образом, она сохраняет полную свободу распоряжения, как будто бы и не вступала в брак. Муж может участвовать в распоряжении и управлении состоянием жены только в качестве ее поверенного, подобно всякому постороннему лицу. Допускаются договоры и сделки всякого рода между супругами как между лицами чуждыми друг другу, не обращая внимания на сомнительный нередко характер подобных сделок. Мы обладаем, стало быть, таким законодательством, которое осуществило идею экономической равноправности полов там, где ей приходится бороться с наиболее серьезными препятствиями, - в отношениях между супругами. Между тем относительно прав наследования имущества мы чрезвычайно отстали от всех других народов в деле уравнения женщин с мужчинами. Повсеместно в Европе дочь наследует наравне с сыном; у нас она вовсе не признается наследницей в действительном смысле, если ей приходится конкурировать с одинаково близкими по родству лицами мужского пола. "Сестра при брате не наследница" - говорит закон. Она получает только "на прожиток", как выражаются старинные акты, 1/14 часть из недвижимого имущества родителей и 1/8 из движимого. Незначительность этой доли сама по себе показывает, в какой степени, по мысли закона, права женщины на имущество родителей слабее прав мужчины. Но, дабы не осталось в этом никакого сомнения, надо обратить внимание на следующее правило. Закон предусматривает такой случай, когда вследствие значительного числа наследников того или другого пола доля каждого из сыновей может оказаться меньше того, что придется получить дочерям. Такое привилегированное положение женщины в исключительных случаях кажется законодателю несправедливым, хотя в огромном большинстве случаев дело представляется в обратном виде: для этих исключительных случаев закон устанавливает равный раздел наследства между всеми наследниками обоего пола; другими словами, идея равенства полов в наследовании допускается в виде изъятия там, где равенство это невыгодно для женщин, но никогда там, где оно может быть для нее выгодно. Яснее нельзя выразить стремления по возможности ограничивать переход имущества в руки женских членов семьи. Но если дочь при сыне получает хоть незначительную долю родительского имущества для обеспечения средств к жизни, то в других случаях женщина окончательно стушевывается пред мужчиной и в глазах закона вовсе не существует наряду с ним. Когда после умершего остались брат и сестра, первый получает все наследство, вторая - ничего. Отец или мать, видите ли, признается обязанным дать средства к жизни своим детям, поэтому справедливо, чтобы дочь после смерти родителя была обеспечена небольшой частью его достояния, хотя настоящий наследник только сын, представитель и дальнейший воспроизводитель рода. Но брат не обязан обеспечивать сестру (предполагается, хотя без основания, что об этом позаботился отец, и потому имущество его переходит исключительно в руки брата, как члена того же рода). Если наследниками являются брат и племянница, последняя опять-таки не получает ничего, тогда как брат с племянником разделяют наследство поровну, и так во всех аналогичных случаях. Иностранные же законодательства не знают подобных ограничений. Жена по смерти мужа получает вдвое против дочери (1/4, из движимого и 1/4 из недвижимого имущества), тоже в виде вспомоществования на прожиток, а не в качестве наследства. И здесь положение женщины по нашему закону гораздо менее благоприятно, чем во всех других законодательствах, признающих за вдовой довольно обширные права наследования, смотря потому, остались ли после умершего дети, призываются ли к наследованию дальние родственники и т. п. Внутреннее противоречие между этими правилами и теми, которые относятся к организации имущественных отношений супругов, бросается в глаза. Элементарный закон логики требует, чтобы, допустивши применение известной идеи в больших размерах, тем самым признать ее применимость в меньшем объеме. Меньшее обыкновенно заключается в большем, поэтому непонятно, каким образом закон, признав равноправность женщины в браке, вопреки столь сильному влиянию принципа мужней власти, до такой степени унижает женщину как дочь, как сестру, как наследницу. Несправедливость подобного неравенства, столь очевидная сама по себе, значительно усиливается резкостью контраста со всеми другими постановлениями закона, постоянно уравнивающего женщину с мужчиной во всех сферах частной (но не публичной) жизни. Женщина не только может свободно управлять своим имением, но может быть опекуншей, свидетельницей и т. п. наравне с мужчиной; она имеет право вести судебные процессы не только свои, но и чужие без уполномочия и даже без ведома мужа и так далее. Во всех этих отношениях европейская женщина до сих пор подчинена многочисленным ограничениям и стеснениям преимущественно в видах охранения мужнего авторитета и единства семейной администрации. Наш закон игнорирует все хитросплетения западноевропейской юриспруденции по этому предмету и просто не делает никаких различий между лицами того или другого пола. Только когда дело доходит до прав наследования, допотопное воззрение на женщину как на существо низшее мужчины не только в общественной жизни, но и в семейном быту обнаруживается с большею силой и ставит ее в положение экономически крайне невыгодное. А между тем нигде, быть может, применение принципа равноправности полов при современном социальном положении женщины не представляется в такой степени необходимым как именно здесь. Дело в том, что так называемое право на труд далеко еще не признано за современной женщиной даже в наиболее цивилизованных обществах. Неизвестно, наступит ли и если наступит, то, конечно, в отдаленном будущем то время, когда общественные нравы признают за женщиной равное с мужчиной право на самостоятельное экономическое существование, а воспитание превратит это право в действительную величину, вместо пустого звука, каким оно представляется теперь. До сих пор общество обязано заботиться о том, чтобы женщина, не имея экономического ресурса в собственных знаниях и труде, находила поддержку своего существования в рациональном распределении общенародного запаса имущества. Необходимы, так сказать, искусственные коррективы того беспомощного в имущественном отношении положения женщины, которое создано нравами и обычаями современного общества. Одним из наиболее действительных коррективов этого рода могут и должны служить законы о наследстве. Женщина выросла в отцовской семье, привыкла к известной сумме удобств в жизни, к известному standard of life, опуститься ниже которого для нее - значит быть поверженной в бездну несчастия и порока. Обладай она хоть кое-каким запасом знаний и привычкой к произвольному труду, она сама могла бы создать свое положение независимо от капиталов, которые могут достаться ей от семьи "на прожиток". Но общество и не думает о серьезной подготовке женщины к хозяйственной деятельности, и потому оно по всей справедливости должно употреблять всевозможные паллиативные меры к тому, чтобы хоть несколько парализовать невыгодные для женщин последствия этого порядка; коль скоро "возмездное приобретение имущества", т. е. путем производительного труда, недоступно для женщины, "дарственный способ приобретения" (как технически называют наследование) должен хоть отчасти заменить его место. Дайте женщине в виде дара то, что, благодаря вашим законам, обычаям и нравам, она не может приобретать своим трудом, таков конечный логический вывод существующего общественного строя. Буржуазное европейское общество превосходно поняло логическую необходимость этого начала, и потому оно с самого своего зарождения в средневековых общинах написало на своем знамени расширение наследственных прав женщины, расширение, доведенное впоследствии до полного уравнения ее с мужчиной. Дальше идти в защите прав женщины казалось невозможным, тем более, что во всех других отношениях принцип равенства сделал до сих пор очень слабые успехи. Между тем, если допустить неравенство в наследственных правах мужчины и женщины, неравенство это должно бы клониться к выгоде женщин, как противовес их беспомощности относительно доступных мужчине других способов приобретения имущества. Величайшая несообразность, во всяком случае, заключается в системе, принятой нашим законом. Мужчина имеет в своем исключительном обладании все источники народного богатства, все способы приоритета личной деятельности. Не довольствуясь этим, закон предоставляет ему преимущественное и нередко исключительное право получения в виде наследования всей массы имуществ, накопленных трудом предшествовавшего поколения. Право на труд и его продукты сопровождается для мужчины правом на орудия труда и капитал, представляющие собой реализацию труда предыдущих поколений. Ему принадлежит прошедшее так же, как и настоящее: женщине приходится довольствоваться надеждой на туманное будущее. Весы правосудия склоняются здесь решительно на одну сторону. Искусственная организация общественного строя, вместо того, чтоб по возможности парализовать результаты существующего естественного неравенства, еще более его усиливает. Ненормальность такого порядка слишком очевидна. Итак, логический анализ наших законов о правах женщины по наследованию указывает на двойную их несостоятельность: относительно общего характера русского законодательства об имущественной самостоятельности и равноправности женщины и относительно социально-экономических условий, естественно, вызывающих повсюду уравнение полов, прежде всего в этой области, тогда как мы начали с конца, не сделав начала.
II
Первый вопрос, который требует разрешения ввиду указанной анормальности русского права, заключается в том: откуда произошло то, что мы имеем такие отсталые законы по этому предмету, тогда как в других отношениях Европа завидует либеральному характеру русского законодательства о положении женщины? Я говорю, что этот вопрос первый, стоящий на нашей очереди, потому что до его разрешения невозможно перейти к другим, имеющим практически более важное значение: как смотрит масса русского народа на этот вопрос, как относится к нему образованное общество, чего следует желать для улучшения существующей, системы и пр. Итак: чему мы обязаны этими седьмыми да четырнадцатыми долями, представляющими такую архаическую, дисгармонирующую часть нашего права и наших обычаев? История отвечает на это следующее. Было время, когда Россия, тогда еще Московия, Московское государство, имела в основании своей политической организации своего рода феодальную систему. Землевладение рассматривалось как исключительное право привилегированного сословия, а верховным собственником земли считался царь. Боярин, боярский сын, стольник и пр. получали в пожизненное, временное или вечное и потомственное владение землю с тем, чтобы сделаться "служилым человеком", нести "государево тягло", т. е. служить царю и отечеству своим оружием, защищать страну от набегов того или другого соседнего народа. При первобытной бедности и экономической неразвитости России, страны земледельческой по преимуществу, земля составляла не только главный, но можно сказать единственный источник государственного и народного богатства. При таких условиях весьма естественна была забота со стороны правительства, "дабы земля из службы не выходила"; т. е. забота о том, чтобы земля находилась во владении лица, способного нести цареву службу, а не даром пользующегося доходами от нее, как царской милостью. С другой стороны, естественно было то, что каждый служилый человек старался удержать бывшую в его владении землю за своими детьми, за ближайшими своими родственниками и наследниками при отсутствии детей. По основным началам древнерусского государственного устройства царь во всякое время мог отобрать поместье у служилого человека и отдать по своему усмотрению, ибо настоящим собственником земли считался сам царь, а владение другого лица допускалось как царская милость, с условием службы. Но естественно, что каждый служилый человек считал себя вправе владеть раз полученным поместьем до тех пор, пока он нес обязанности государевой службы, и передать свои права сыновьям или другим ближайшим родственникам на тех же условиях службы. Правительство тоже заинтересовано было в том, чтобы сделать служилые дворянские роды как можно более преданными престолу, для чего, безусловно, необходимо было уважать право каждого рода на преемственное владение одним поместьем, пока серьезные причины не оправдывали отнятия земли у служилого человека и его потомства. Таким образом, сложилось своеобразное наследование служилого класса относительно поземельной собственности в виде наследственного перехода права пользования землей под условием службы. Само собой разумеется, что дворянские поместья при таких условиях могли переходить по наследству только к лицам мужеского пола, как единственно способным нести царскую (военную) службу. Имея постоянно в виду одну цель, "чтобы земля из службы не выходила", чтобы не было "гулящих людей", даром пользующихся государевой собственностью - землей, закон не мог допускать перехода земель в пользование женщин, не несущих государева тягла. Притом каждое поместье должно было служить фондом вознаграждения и содержания всех государевых слуг, которых данный род поставлял в настоящем и имел поставлять в будущем; каким же образом можно было допустить наследование женщин, обыкновенно уходящих в чужой род? Результатом допущения женщин к наследованию было бы быстрое обеднение одних родов в пользу других, постоянный переход земель и связанных с ними обязанностей службы от одних лиц к другим, словом - разрушение феодально-служебного строя жизни в самом его основании. Поэтому указы московского периода принимают за основной принцип поземельного устройства недопущение женщины к наследованию; но такое простое отрицание наследственных прав не могло само по себе удовлетворить все потребности русского общества в этом отношении. Каждый служилый человек, каковы бы ни были его боярски-родовые понятия, не мог забывать совершенно и своих дочерей и так или иначе принимал меры для их обеспечения после своей смерти. За неимением других видов имущества прибегали к различным уловкам и толкованиям с целью обойти закон и передать дочерям пользование частью родовой земли. Потребность для каждой служилой семьи в способе обеспечения женских ее членов сказывалась так громко и постоянно, что правительство, всегда озабоченное преимущественно нуждами дворянского сословия, не могло оставить и этой потребности без удовлетворения. Вследствие этого утвердилось правило, постепенно развивавшееся и видоизменявшееся, что вдова получает известную долю из имущества мужа, будь то служебное поместье или нет, а дочь - из имения отца получает вдвое менее вдовы. Часть эта была окончательно определена в 1/7 для вдовы и 1/14 для дочери. Все относящееся сюда законы относились исключительно до служилого сословия и основывались на своеобразных отношениях особого рода договора между правительством и служилым человеком: последний получал у первого право на пользование участком земли как неприкосновенным фондом для обеспечения своего рода и обязывался за себя и будущих владельцев нести государеву службу "что государь укажет". Одним из условий этого договора впоследствии сделалось право женских членов рода на получение небольшой части родового имения, право, установленное в виде компромисса между интересами казны, требовавшими перехода земель в руки людей служащих, и личными чувствами дворян землевладельцев, желавших обеспечить как-нибудь и своих жен и дочерей, хотя и бесполезных с казенной точки зрения, но не без основания заявлявших со своей стороны известное право на существование. Что же было во всех остальных классах народа, где эти специальные соображения не имели места? Каким образом относился тут закон к наследственным правам женщины? Ответ на последний вопрос может быть выражен очень кратко: никаким. Правительство, в московский период, знало только одну заботу - об интересе государственном, казенном. Все, что могло так или иначе затронуть интерес государства, подвергалось самой тщательной регламентации именно с точки зрения этого интереса. Все остальное предоставлялось на полное усмотрение всех и каждого. Забота, собственно, об общественном благе (salus publica), т. е. о доставлении каждому гражданину возможно большей суммы удобств в жизни, хотя бы и без непосредственной выгоды для государства, была неизвестна древнерусскому государственному строю. Во всех дошедших до нас памятниках законодательной деятельности того времени мы напрасно стали бы искать следов того взгляда, который признает обязанностью государства содействие к более справедливому и успешному устройству гражданского общежития во всех отношениях. Повсюду замечается, напротив, полное равнодушие со стороны общественной власти ко всему тому, что прямо не затрагивает интересов казны или не грозит разрушением основ "установленного порядка". Финансово-полицейские соображения и цели решительно преобладают в правительственной деятельности того времени и поглощают все производительные силы государства и его органов. При таком общем характере законодательства понятно, что оно игнорировало совершенно все другие виды наследования имущества, кроме того, в котором правительство было непосредственно заинтересовано. Какое было дело московскому государству до того, как распределялось имущество крестьянина или посадского человека после его смерти, если с имуществом этим не было связано личной служебной повинности, личного тягла? Будет ли имущество это распределено вполне справедливо и равномерно между претендентами на наследство или один из них получит все, а другие ничего, казне убытка от этого не последует, и потому можно предоставить их собственной судьбе да народным обычаям, - таков был взгляд, руководивший нашими старинными законодателями. Благодаря этому взгляду, довольно значительная масса указов, относящихся до всевозможных вопросов наследственного права, всегда имела в виду исключительно дворянскую недвижимую собственность: аллодиальную (вотчины) и ленную (поместья), но умалчивает о всех остальных классах граждан и имуществ. До 1830 г. Россия, как известно, не имела систематического и полного кодекса. Судьи и администраторы руководились в своей деятельности уложением 1649 г. и массой разрозненных указов, изданных в различное время и на различные случаи. Тогда они могли принимать в соображение тот специально-дворянский характер, который присущ был всем правилам о порядке наследования. Но вот наконец, после многочисленных и всегда неудачных попыток дать России систематический сборник законов по образцу европейских кодексов, за это дело принялся серьезно Сперанский. Предполагалось прежде, оставив в стороне накопившуюся кучу указов весьма сомнительного качества, сочинить для России новый кодекс, руководствуясь одним "естественным разумом", да опытом других стран. Одно время даже имелись шансы в пользу поручения этого дела Бентаму, этому всесветному поставщику рациональных кодексов всех форматов, утверждавшему, что действительным законодателем каждой страны должен быть иностранец, как свободный от местных предрассудков! Нечего и говорить, что такой абстрактный способ сочинения законов есть нелепость и мог быть осуществлен в России менее чем где-либо. Несомненно однако же, что коренной пересмотр гражданских законов был не только полезен, но необходим ввиду поразительной бедности мысли и содержания при количественном обилии старинных указов. Но к тому времени, когда дело, задуманное Сперанским, близилось к осуществлению, консервативные идеи получили преобладание в правительственных сферах, и потому решено было удовольствоваться собранием воедино всех неотмененных указов, не создавая ничего нового и не изменяя существующего. Такова была программа составителей свода, и этой программы они, разумеется, придерживались и при кодификации законов о правах наследственных. По этому предмету они имели в своем распоряжении только указы, относящиеся до служилой дворянской собственности. Что могли сделать составители свода, которым нужно было установить в будущем кодексе правила, общие для всех сословий, а не для одного дворянства? Оставить прежние указы в силе для одного служилого сословия и сочинить новые постановления для других сословий? Но в программу их входило одно собрание законов действующих, без всяких изменений и дополнений. Справиться с народными обычаями и возвести в закон для податных сословий начала, выработанные самой народной жизнью? Но задача их состояла единственно в кодифицировании материала, официального результата законодательной деятельности правительства. И теперь, а тем более тогда, творческая деятельность самого народа вовсе не признавалась законом за источник русского права, за предмет, заслуживающий внимания законодателя. Глубокая пропасть, отделяющая до сих пор Россию казенную, официальную от России народной в отношении интересов, нравов и понятий, всегда отражалась на нашем законодательстве простым игнорированием народных нужд и воззрений. Какое было дело составителям свода до того, что указы, которые они собирались возвести в общий закон для всей России, имели в виду с самого начала одно незначительное меньшинство народа и приноровлены были исключительно к потребностям этого меньшинства? Ведь и весь свод законов, собственно, имел в виду одно привилегированное сословие да интересы казны, а не нужды народа в тесном смысле. При существовании крепостного права и всего основанного на нем общественного строя суд был недоступен для значительного большинства населения. Произвол помещиков, личное усмотрение окружных начальников и палат государственного имущества, наконец предоставленные своим обычаям и не пользовавшиеся никакой гарантией, никаким контролем закона, суды сельские, насколько они могли действовать свободно под ферулой помещиков и начальства, - все эти власти, носившие характер существенно произвольный, бесконтрольный, заменяли для всего сельского населения тот определенный общегосударственный закон, который должен в благоустроенном обществе твердо установить права и обязанности каждой личности. Гражданские законы пишутся для руководства общих судебных мест; но если крестьянство поставлено вне защиты общих судов в своих частных нуждах, а нужды эти отданы на произвол дворянства и администрации, то своду законов, собственно, о гражданской жизни сельского населения, напр. о порядке распределения крестьянского имущества в случае смерти, нечего было заботиться. Оставалось городское население, купечество и мещанство, до некоторой степени составлявшее уже и тогда составную часть России официальной и, следовательно, предмета заботливости правительства. Но сословие это играло в то время роль слишком ничтожную сравнительно с господствующим классом служилого дворянства, и так как все указы касались прав наследования у последнего сословия, а специальных законов, собственно, для других классов составители свода не нашли, то, оставаясь в пределах своей программы - простых собирателей, они поступили просто: обобщили смысл указов и возвели в общий для всей России закон тот порядок наследования, который установлен был в московский период в виде охранения казенного интереса относительно поземельного владения служилого класса. Собственно говоря, действуя таким образом, составители свода вышли из пределов своей программы и своего полномочия: вместо простого собирания воедино существовавших законов они создали новый и притом весьма важный закон. То, что прежде применялось к одному лишь дворянскому сословию, они распространили на все другие классы общества и, стало быть, создали для последних закон новый. Но форма была спасена; по внешности свод повторил только буквальное содержание прежних указов, даром, что изменил совершенно их круг применения, а форма всегда составляла главный предмет заботливости начальства у нас. Ни одна из премудростей европейской науки права не привилась столь успешно к нашей скудной юриспруденции как правило, гласящее: la forme emporte le fond, применяемое у нас в самом обширном смысле. Стоило просто рассказать нехитрую историю происхождения теперешних законов о наследственных правах русской женщины, чтобы убедиться в том, что законы эти чересчур уже нехитры, говоря проще, что они и с исторической стороны лишены всякого основания. В самом деле, какой raison d'etre можно найти для того ненормального и несогласного с общим характером русского права закона, который основан на принципе: "сестра при брате не наследница"? Уже в петровский период исчезло различие между вотчинами и поместьями, между свободной и служилой поземельной собственностью дворянства, и последнее признано простым собственником всех находившихся во владении его земель. Но петровский закон удерживал еще как основу нашего государственного устройства обязанность каждого дворянина нести государево тягло, служить всегда и везде, где государь укажет. Но Екатерина II провозгласила полную неприкосновенность личных и имущественных прав дворянства с освобождением его от обязанности служить во что бы то ни стало. Вместо того, что прежде все преимущества и выгоды дворянского звания, в том числе право владения недвижимыми населенными имениями, были вознаграждением за службу по соглашению между правительством и дворянством, они стали теперь частной собственностью этого сословия, без права вмешательства со стороны государства. Помещик владел теперь землей и крестьянами совершенно так же, как купец своим товаром, как всякое частное лицо своим имуществом. Прямое политическое значение землевладения как права, влекущего за собою обязанность службы, исчезло из русского права. Вместе с этим исчезло всякое основание дальнейшего действия указов, ограничивавших в прежнее время наследственные права женщин из военно-административных соображений. Коль скоро владение дворянским имением не возлагает на владельца никаких особенных обязанностей относительно государства, последнее не имеет никакого интереса вмешиваться в порядок перехода их по наследству с тем, чтобы исключать женщин из числа законных наследников. А так как только этот казенный интерес, без всяких других соображений, был основанием указов московского периода, то со времен Екатерины не было никакого мотива удерживать на дальнейшее время действие этих указов; сами юристы говорят: cessante ratione legis, cessat lex ipsa: где прекращается причина, вызвавшая закон, там должен исчезнуть самый закон. До тех пор, однако же, пока существовало крепостное право и основанное на нем глубокое различие между общественным положением дворянства и других сословий, можно было найти еще некоторое основание для искусственного поддержания блеска и достоинства дворянских родов, для чего между прочим необходимо было жертвовать идеей равноправности женщин в наследовании населенных имений. Но последняя тень разумности или по крайней мере осмысленности этих законов исчезла с отменой крепостного права. Населенных имений, собственно говоря, более не существует (хотя до совершенного прекращения повсеместно обязательных отношений крестьян к помещикам остаются еще следы прежнего порядка). Землевладение доступно теперь лицам всех сословий, поддерживать "блеск рода" коих правительство не имеет ни надобности, ни возможности. С другой стороны, земля стала теперь таким же имуществом, как и всякое другое. Никакого привилегированного положения сравнительно с другими видами собственности она не занимает более. И не только отмена крепостного права, но и все другие наиболее крупные преобразования нашего времени окончательно сокрушили значение родового принципа. С ожидаемою реформою податной системы исчезнут последние следы того различия между податными и привилегированными сословиями, которое составляло прежде основание нашего общественного строя. Отсюда видно, как закон о неравенстве полов по наследованию вдвойне потерял смысл в настоящее время. Несостоятельна, во-первых, самая идея поддерживать насчет требований справедливости и общественной экономии такой принцип, который сам исчез из действительной жизни, сделался достоянием истории. Недовольно еще того, чтобы уничтожить начало сословной розни и неравенства в наиболее выдающихся его проявлениях: здравый смысл требует одновременного уничтожения всех тех жизненных явлений, которые составляют прямой результат отменяемого родового начала, и потому не имеют права на существование, коль скоро признана несостоятельность их жизненного нерва. Наше так называемое переходное время довольно страдает от хаотического столкновения существующих рядом, непримиримых по самой своей природе, новых и старых начал общественной жизни. В основных, как и второстепенных вопросах одинаково чувствуется эта дисгармония идей и интересов, преобладающих в современной русской жизни, и сознается невозможность правильного общественного развития при такой неопределенности общего направления внутренней политики или даже существования a la longue этого порядка. В этом отношении действующие законы о правах наследования женщин знаменательны для нас как отражение на частном и второстепенном явлении общего характера переживаемой нами эпохи неустройства, двойственности и колебаний. Во-вторых, различие между движимым и недвижимым имуществом и увеличение наследственных прав женщины относительно первого рода имущества сравнительно со вторым, составляющее существенную составную часть разбираемого закона, имело значение только в прежнее время, когда земля, главный вид недвижимости, составляла предмет владения лишь казны и дворянства. Хотя к недвижимости относятся также дворы, лавки и всякого рода здания, но закон, уменьшая долю женщин в наследовании недвижимости, имел в виду собственно населенные земли, вотчины и поместья как экономически и политически наиболее важный вид государственного и народного богатства. Но экономически земля все более теряет характер единственно крупного элемента народного богатства, по крайней мере у дворянства и городского сословия, вследствие значительного развития торгово-промышленной жизни. А политически, как замечено выше, освобождение крестьян окончательно уничтожило преобладающее значение поземельной собственности. В тех классах общества, которых имеет в виду свод законов, найдется теперь весьма много семейств, где движимое имущество (товары, капиталы, процентные бумаги и пр.) решительно преобладает над недвижимым или даже одно служит представителем значительного состояния. Весьма нередки поэтому случаи, когда закон, имевший своей целью ставить женщин в менее выгодное положение относительно мужчин, не достигает своей цели в такой степени, как если бы доля женщины в недвижимом имуществе была больше, а в движимом меньше. Вследствие изменившихся экономических условий, цель закона оказывается противоположной его практическим последствиям - явление само по себе до такой степени ненормальное, что необходимость изменения данного порядка становится очевидной. Итак, даже в том объеме и виде, в каком первоначально действовали указы об ограничении наследственных прав женщины, указы эти не имеют теперь никакого права на существование ввиду радикально изменившихся условий общественного положения дворянства и политического значения поземельной собственности. Те самые бояре и дьяки, которые в московских приказах вырабатывали правила о недопущении перехода из рода в род служилой земли и о том, "дабы земля из службы не выходила", конечно, не думали бы об издании подобных законов при современных условиях нашего общественного быта. Уже в то время, когда составлялся свод законов, при малейшей попытке отнестись критически к собираемому материалу, не трудно было бы видеть, что дальнейшее существование прежних указов о порядке наследования ничем не оправдывается. Но что сказать о той чересчур уже простой процедуре, при помощи которой правила о служилой дворянской собственности превращены в общее для всех сословий и видов имущества законы? Трудно найти более резкий пример игнорирования автономии народной воли даже в частной жизни. Факт этот тем более необъясним, что, как мы увидим после, составители свода имели пред собой определенные указания на этот счет, относящиеся еще ко времени Екатерина II. Как бы то ни было, как говорят юристы, - quod ab erat vitiosum, tractu temporis convalescere non potest: то, что с самого начала было недействительно, с течением времени не приобретает силы и жизни. Распространение на другие сословия законов о наследовании дворянской собственности было с самого начала чем-то мертворожденным; ошибка, допущенная раз составителями свода, требует, конечно, не дальнейшего ее существования, а возможно скорейшей отмены <1>. -------------------------------- <1> Текст приводится по: Оршанский И. Г. Исследования по русскому праву семейному и наследственному. СПб., 1877.
(Продолжение см. "Наследственное право", 2009, N 3)
------------------------------------------------------------------
Название документа